Текст книги "Амбра"

Карина Шаинян
Амбра

Пьер просидел здесь всего полчаса, но, кажется, уже насквозь пропах жареной рыбой и перцем. От пьяных выкриков и стука кружек гудит голова. Пьер мечтает уйти. Он барабанит пальцами по пропитанным вином и жиром доскам стола и смотрит на часы. Смуглый мальчишка-проныра, знающий в порту все и вся, успокаивающе машет рукой: матрос, которого они ждут, обязательно придет. Он приходит сюда каждый день. Этот человек, Фернан, по слухам, знает что-то о последнем плавании «Пеликана». Корабль исчез пять лет назад. С судами, которые пересекают Атлантику, такое случается часто.

У Пьера – шрам от арабской сабли, звание лейтенанта в отставке, стойкое отвращение к Старому Свету и маленькая плантация, которой он еще не видел. Ему всего тридцать, но он смертельно устал. В Вест-Индии Пьер надеется обрести покой. В самых смелых мечтах он заходит дальше и надеется обрести радость. В памяти Пьера, погребенные под пороховым дымом и диким конским визгом, драгоценными изумрудами сияют ивы, склоненные над тихой рекой. Резвая девочка, закованная в строгое платье, щурится на солнце и счастливо улыбается, услышав его шаги.

Пьер готов платить звонкой монетой за любые сведения о том, что сталось с пассажирами «Пеликана».

В разговорах возникает маленький перебой, после которого голоса начинают гудеть снова – но уже чуть фальшиво. В нос Пьеру бьет густая струя амбры, заглушая честный кухонный чад. Лейтенант поднимает глаза, выискивая источник ненавистного запаха. В зале нет ни одной женщины, лишь с улицы доносятся крикливые голоса. Внимание Пьера привлекает молодой человек в простой рыбацкой одежде, – он неподвижно стоит в дверях, окутанный сетью украдкой брошенных взглядов. Шляпа глубоко надвинута на лоб. В руках юноша держит овальный предмет, отливающий перламутром. Присмотревшись, Пьер различает что-то вроде лютни с резонатором из крупной раковины, расписанной охрой и сажей.

– Папа Легба, открывай ворота, – азартно шепчет мальчишка.

По спине Пьера бегут мурашки, будто кто-то наступил на его будущую могилу, но лейтенант не подает виду и лишь поднимает брови, ожидая объяснений.

– Папа Легба, – повторяет мальчишка и звенит невидимой связкой ключей, – на лютне нарисовано.

Юный рыбак делает несколько шагов, ставя босые ступни осторожно и мягко, и Пьер вдруг понимает, что это женщина, слепая женщина, и запах амбры окутывает ее, как облако кисеи – знатную даму.

– Ух ты, – мальчишка подпрыгивает на лавке, – к нам, к нам идет!

– К черту, – громко говорит Пьер, – я не в настроении слушать кабацких певичек.

Мальчишка зеленеет и хватает Пьера за рукав.

– Это Суэрта, Голос Мертвых, – шепчет он. – Тех, кто сгинул в море.

Пьер вздрагивает и хмурится. Он с досадой вырывает руку, не слушая испуганный шепот, и уже открывает рот, но женщина проходит мимо. Она останавливается у соседнего стола, где навис над бутылкой рома моряк-ирландец. Побледнев, тот вытаскивает из кармана горсть монет и пытается втиснуть их в узкую ладонь. «Не надо, уйди», – слышит Пьер; «вот дурень, она ж на золото наводит», – слышит Пьер. Медяки катятся по столу; ирландец бросается собирать их и замирает, когда женщина берет первые аккорды.

Простенькая мелодия песенки подпрыгивает, как гроши, брошенные на пол. Пьер прислушивается, но не может различить ни слова, не может даже разобрать, на каком языке поет женщина, – однако ирландец явно понимает ее. Глухо звенит последний аккорд. Ирландец бросает на женщину дикий взгляд, встает, перевернув лавку, и поспешно выходит.

– Вот повезло, – шепчет мальчишка. Пьер с сомнением качает головой. Ирландец не похож на человека, которому повезло. – Может, она и тебе споет, – никак не угомонится его проводник.

– Зачем мне? – говорит Пьер. – Денег у меня хватает.

– Она наводит на то, чего ищешь, – пожимает плечами мальчишка. – Обычно ищут золото.

Женщина, выйдя на середину зала, снова поет – ни для кого и для всех. Лейтенанту, знающему кое-какой толк в музыке, ее хрипловатый голос кажется слишком тяжелым, – вместе с отсутствующим видом это производит на Пьера неприятное впечатление. Но всеобщее внимание заразительно. Раковина-резонатор гудит, в ней слышится натужный стон волн; ритм мелодии ломается и плывет. Это превращает старинную балладу в какое-то дикарское заклинание; Пьер едва узнает ее, – и содрогается, узнав. Девочка под ивами, девочка с лукавой улыбкой, перебирающая струны лютни… Лейтенант сжимает кулаки. Допев, женщина снимает шляпу и идет по кругу. Ее рот тверд и неподвижен, длинные волосы скрывают глаза. Сердце Пьера пропускает удар, когда под русыми прядями на мгновение мелькают багровые шрамы и обрывки суровой нити. Но волосы снова закрывают лицо, и Пьер решает, что ему почудилось.

Слепая подходит к Пьеру. Запах амбры становится невыносимым, и лейтенант задерживает дыхание. Он не дышит так долго, что перед глазами плывут круги, а голоса сливаются в густой гул. Женщина молча протягивает шляпу; лейтенант видит среди меди несколько крупных серебряных монет. Недоумевая и стыдясь, Пьер добавляет к приготовленной монетке еще пару грошей и аккуратно кладет в шляпу, стараясь не выдать себя звоном. Женщина скользит к следующему столу.

Пьер переводит дух и замечает потрясенный взгляд своего проводника; рот мальчишки приоткрыт, в глазах – благоговение и почти бескорыстный восторг.

– Где твой матрос? – раздраженно спрашивает Пьер, и мальчишка, очнувшись, начинает вертеть головой. Смуглая физиономия проясняется; он с явным облегчением тычет пальцем на вход, где какой-то моряк с болезненно-желтым лицом придерживает дверь и почтительно кланяется в спину слепой. Пьер ищет хотя бы тень насмешки, но моряк серьезен и даже робок. Лейтенант прикусывает губу от тягостной досады и молча цедит ром, пока мальчишка подпрыгивает и машет матросу рукой, зазывая к столу.

– Я слышал, у вас есть сведения о «Пеликане», – говорит Пьер.

Фернан – китобой, не брезгающий пиратством, или пират, при случае готовый загарпунить кита. Точнее он сам не знает. Своей жизнью Фернан обязан случаю, гнилой воде и лихорадке. Когда его спрашивают о «Пеликане», он понимает, что отсрочка истекла. Фернан хочет почувствовать страх, но находит лишь пустоту. Он молча смотрит на лейтенанта.

– Я ищу одного из пассажиров, миссионера-пуританина из Англии. Он путешествовал с семьей. Его звали Джошуа Смит.

– Не знаю, – отвечает Фернан и прячет глаза, – ничего не знаю. Какие пассажиры? Обломки «Пеликана» видел, больше ничего.

– Джошуа Смит, – настаивает Пьер. – Он путешествовал с женой и дочерью.

У Джошуа Смита густой голос и суровый взгляд из-под нависших бровей. Джошуа громко молится на палубе «Пеликана», глядя на тающий за горизонтом берег. Ему вторят жена и дочь. Джошуа просит бога помочь вырвать души дикарей из грязных лап католиков. Джошуа покорен судьбе, но уверен, что бог охотно поможет ему пересечь Атлантику, отведет бури и защитит от пиратов. А если нет – тем лучше: мучеников ждет теплое местечко в раю. Джошуа бесстрашен, непреклонен и тверд в вере, как гранит.

«Пеликан» благополучно добирается до теплых карибских вод. На горизонте вторые сутки рыскает небольшой бриг, но капитан «Пеликана» спокоен, и спокойны пассажиры. Бриг похож на трусливого шакала. Он не решается приблизиться и может только выжидать, когда кто-нибудь или что-нибудь могущественное ослабит добычу. Джошуа смешны эти надежды. Стоя на палубе, он наблюдает, как в полумиле от «Пеликана» разрезает воду лобастая голова кашалота. Кит, увлеченный охотой на кальмара, с пушечным грохотом бьет по воде хвостом.

Джошуа вызывает на палубу дочь, чтобы та полюбовалась редкостным зрелищем. Море спокойно, подозрительный бриг далеко, а цель Джошуа близка. Ему становится немного жаль, что обращенные в истинную веру дикари отделаются от наказания за прежние грехи. Но личным чувствам нет места, когда речь идет о великом деле. Джошуа собирается жить долго и оставить по себе славную память.

Вместо этого он умирает на палубе «Пеликана», когда рухнувшая от удара исполинского щупальца мачта перебивает ему хребет.

Когда гигантский моллюск нападает на «Пеликана», мисс Смит отказывается молиться. Вместо этого она пытается спастись. Убедившись, что сдвинуть с места родителей не в ее силах, она прячется в маленьком ялике на корме и зажимает уши, чтобы не слышать воплей и грохота. Вскоре на нее обрушиваются тонны воды. Мисс Смит чувствует, как поток подхватывает ялик и крутит волчком. Раздается рев, от которого солнечный свет оборачивается вонью тухлой рыбы. Мисс Смит умирает и попадает в ад.

Здесь нет ни огня, ни серы, – лишь непроницаемая тьма и гулкое, как в бочке, бульканье омерзительных газов. Мисс Смит заключена в раздавленный ялик, как в скорлупу. Лодка болтается в густой зловонной жиже, которая обжигает кожу, будто смола. Едкие испарения жгут легкие, и мисс Смит начинает задыхаться. Она сознает, что должна покорно переносить страдания. Вместо этого она нащупывает весло и пытается сдвинуть ялик с места, с ужасом вслушиваясь в скрип и ожидая, что лодка вот-вот развалится.

Мисс Смит делает гребок, и ялик упирается в стену. На ощупь препятствие скользкое, горячее и упругое; оно покрыто складками и источает ту самую едкую жидкость, в которой плавают обломки «Пеликана». Воздуха не хватает. Мисс Смит садится передохнуть и бездумно шарит руками по дну лодки. Ей подворачивается округлое и твердое; мисс Смит стучит по предмету ногтями и вслушивается в костяной звук. Скорее всего, череп грешника, решает она. С одной стороны он обломан и заострен. Мисс Смит вытряхивает из полости жижу и ударяет острым краем по стене, а потом еще и еще, не обращая внимания на брызжущую в лицо горячую жидкость. Ялик начинает качать, как будто кто-то огромный расшатывает камеру. Днище то и дело уходит из-под ног, и закладывает уши. Мисс Смит думает, что умирает, но тут же вспоминает, что это уже случилось; тогда она ложится и ждет. Как только становится легче, мисс Смит снова начинает вслепую резать стены.

Кашалот видит, как заряжают гарпунную пушку и спускают на воду вельботы. Его голова – в шрамах, оставленных присосками огромных щупалец. Его желудок – в рубцах от острых клювов кальмаров. Чтобы защититься, стенки утробы выделяют густую вонючую слизь. Позже солнце и соленая вода превращают ее в амбру. Кашалоту пора уходить в глубину, в царство холода, тьмы и чудовищного давления, туда, где водится его добыча.

Иногда еда, измотанная погоней, сходит с ума, поднимается на поверхность и нападает на все, что подвернется под щупальца. В этот раз кальмару подвернулся корабль, пассажиры которого не верили в морских чудовищ, но верили в божью волю и судьбу. Кашалот проглотил кальмара, обломки корабля, бочки, ялик и сотню метров парусины. Кашалот хочет нырнуть, но пустые бочки, полные воздуха, держат его на поверхности. Он обессилен дракой, его желудок раздражен. Кажется, что перекушенный пополам кальмар не умер и продолжает терзать его изнутри. Кашалот видит блеск гарпуна и вновь пытается уйти в глубину, но боль становится нестерпимой. Кашалот бьет хвостом и стремительно несется на бриг. Его глаза налиты яростной кровью. Кашалот собирается разнести корабль в щепки.

Вместо этого он получает гарпун в квадратное рыло.

Фернан качает головой. Он ничего не знает о миссионерах. Он понимает лишь в грабежах и китобойном промысле. Фернан тоскливо смотрит в открытую дверь, где, как в раме, по пыльной улице среди свиней и кур бредет слепая певичка. Она держит лютню за гриф, как за горло.

– Ничего не знаю, – повторяет Фернан, даже не надеясь, что Пьер ему поверит. – Сотня бочек спермацета и китового жира, – говорит Фернан. – Но кэпу показалось мало, и он приказал вскрыть желудок. Амбра, – объясняет он, поймав недоуменный взгляд Пьера. – Так вот, ребята вспороли ему брюхо, чтобы добыть амбры, и нашли обломки судна. Говорят, на одной из досок была надпись «Пеликан».

– И это все?

– Я не видел, – напряженно говорит Фернан. – Меня трепала малярия, и я мог только валяться в гамаке и трястись от озноба, слабый, как слепой щенок. Так вот: доски, несколько пустых бочек и надпись. Это все.

– Может, кто-нибудь из команды знает больше? – цепляется за последнюю надежду Пьер. – Может, кто-нибудь видел шлюпку, или…

– Это все, – набычившись, повторяет Фернан.

– Я могу поговорить с капитаном? – настаивает Пьер.

– На том свете поговоришь, – ухмыляется матрос, – и с кэпом, и с остальными. Я один выжил.

– Как так вышло?

– Случай. Слепой случай. Первым был кэп – загнулся в своей каюте. Бывает же, а? Так и помер без штанов.

На бриге, вертевшемся вокруг «Пеликана», рассчитывали на деньги и новенький, только что со стапелей корабль взамен старого и потрепанного, но им достался только кашалот. Когда спермацетовый мешок опустошен, капитан решает выпотрошить желудок, а заодно запастись на черный день соленым китовым мясом. В боку кашалота прорубают изрядную дыру и подбираются к внутренностям. Пиратам становится не по себе, когда стенка желудка содрогается и в ней сам собой появляется кровавый разрез. Приглушенные вопли, несущиеся изнутри, заставляют пиратов побледнеть, но кэп командует продолжать работу. Стоит двум матросам приблизиться, как в разрезе появляется большая раковина с острым обломанным краем, зажатая в маленькой руке. Какое-то вопящее существо, покрытое черной слизью и кровью, пытается вылезти наружу. Несколько пар рук выдергивают его на свет. Оно рыдает, бьется и заходится в визге. Силой уложив на банку вельбота, существо окатывают забортной водой.

Пираты раздражены: вместо денег и «Пеликана» у них есть кашалот и одна женщина на всех – если не считать Фернана, который слишком болен, чтоб ею интересоваться. Пираты колеблются: неизвестно, чего ожидать от бабы, извлеченной из китового чрева. Они не уверены, что имеют дело с человеком, а не со злым духом, и раздумывают, не умнее ли будет сразу отправить ее на корм акулам.

Но, поразмыслив, капитан решает, что один кашалот – это слишком мало.

На бриге слишком поздно понимают, что дело неладно. Первым был кэп – поскользнулся на пролитом вине и наделся на собственную саблю. Остальные гибнут так же быстро и нелепо. Из команды в тридцать человек в живых осталось чуть больше десятка, и смерть продолжает косить их. Пираты хотят выкинуть девку за борт, но звериный инстинкт подсказывает, что проклятие этим не снимешь. В конце концов женщину доставляют на берег, смутно удивляясь тому, что она еще жива. Когда ее выгружают из шлюпки, одного из матросов жалит моллюск-конус и попадает ровнехонько в прореху в сапоге. Матрос визжит, его волосы становятся дыбом, лицо синеет. Через три минуты он исходит пеной и умирает.

Дождавшись ночи, китовую ведьму бросают на пороге жалкой негритянской лачуги, в которой, по слухам, живет старая колдунья-мамбо. Фернан кладет рядом раковину, которой девка пыталась прорезать китовый желудок, – единственное имущество. Настороженно прислушиваясь к старческому кашлю за тонкой стенкой, он подтыкает подол изодранного платья, и, пригибаясь, опрометью бросается следом за товарищами.

Следующие недели пираты проводят на берегу. Они ведут себя крайне осмотрительно, но никакие хитрости не помогают. Они травятся тухлой рыбой, ломают шеи, тонут, влезают в перестрелки и попадают на виселицы. Месяц спустя в живых остается один Фернан, да и тот ждет, когда его доест малярия.

Так заканчивается история пиратского брига. История же мисс Смит заканчивается на палубе «Пеликана»; остается лишь судьба кита, выкинутого на сушу, печальная участь чистой звериной души, грубо выдернутой из тела. Джошуа Смит счел бы, что это – воля провидения.

Старая мамбо одинаково ловко штопает мужские рубашки и женскую плоть. Ее сморщенная кожа чернее ночного моря, волосы – белые, как сердцевина кокоса, а на юбке нарисованы все узоры, какие только существуют в мире. В ее душе намешано поровну жалости и хитрости. Мамбо знает, что сказать Папе Легбе, чтобы старик открыл ворота. Она прилаживает к раковине гриф от настоящей лютни, подобранный среди мусора, выброшенного морем на берег. Натягивает струны из свиных жил. Расписывает инструмент спиралями и кругами, которые дают власть над лоа.

Из всех, кто дышит воздухом, только кашалот может погрузиться в бездну и вернуться живым. Собственно, только это он и умеет – нырять в бездну и возвращаться, да еще превращать гнилую кровь из собственных ран – в драгоценную амбру. Мы с тобой будем есть мясо каждый день, говорит старая мамбо, будем каждый день жарить нежную курицу и пить кофе, как те важные белые люди из города.

Потом она зашивает подброшенной к порогу женщине глаза, чтобы кит внутри не мог увидеть сушу и сойти с ума, сокрушив хрупкое тело

После заката Пьер возвращается домой. Безлунная тропическая ночь – как повязка черного бархата на глазах; Пьер бредет едва ли не на ощупь. Он уже почти на пороге гостиницы, когда слышит за спиной торопливые шаги. Инстинкт солдата кидает его вперед и в сторону. Увернувшись, Пьер выдергивает из ножен саблю и бросается на едва различимого в темноте грабителя. Сталь вновь рассекает воздух в дюйме от лица, чья-то рука намертво вцепляется в карман, слышится треск ткани. Пьер делает выпад, ориентируясь на хриплое зловонное дыхание. С лейтенанта сбивают шляпу и дергают его за волосы так, что Пьеру кажется, будто его окатили кипятком.

Взвыв от боли, он слепо рубит темноту, пока до сознания не доходит отдаленный топот убегающих ног. Пьер в азарте кидается за противником, но быстро понимает, что тот уже скрылся в темных переулках. Лейтенант подбирает затоптанную шляпу и возвращается к гостинице.

Служанка, открывшая дверь, ахает и всплескивает руками.

– Меня ограбили, – раздраженно говорит Пьер причитающей девице.

Он просит зеркальце и, кривясь, рассматривает саднящую проплешину. Клок волос на затылке выдран вместе с ошметком кожи. Хозяйка подступает к нему с плошкой, полной травяного отвара с незнакомым терпким запахом. От мягких рук исходит уютное тепло, и Пьер на минуту расслабляется, закрыв глаза, пока добрая женщина возится вокруг него с примочками и чистыми тряпицами.

– У вас есть враги? – спрашивает хозяйка.

Пьер с минуту размышляет. Все враги остались в Старом Свете; здесь его никто не знает.

– Ему нужен был не я, а мой кошелек, – говорит он. Хозяйка кивает и переглядывается со служанкой. Та значительно закатывает глаза. Хозяйка пытается перевязать запястье Пьера яркой шерстяной ниткой.

– Это еще зачем? – спрашивает лейтенант.

Смешавшись под удивленным взглядом Пьера, она прячет нитку в карман передника и косится на обиженно поджавшую губы служанку.

Посреди ночи, измучившись от духоты и жжения в ссадине, Пьер спускается вниз, чтобы выпить воды, и слышит напряженный шепот. Кажется, хозяйка обсуждает со служанкой, как лучше защищаться от ведьм. Пьер возвращается в постель, но заснуть не может. Его окружает жаркая темная стена суеверий. Он вновь и вновь убеждает себя, что гибель судна не означает гибель пассажиров, и пытается вызвать из памяти прохладный и радостный, как лесной ручей, призрак мисс Смит. Вместо этого ему мерещится то тяжелое дыхание грабителя, то бесстрастное лицо певицы из таверны, то лютня, покрытая дикарским орнаментом.

В ожидании новых известий о пропавшем корабле лейтенант решает опробовать нового коня, на котором ему предстоит добираться до плантации. Выбравшись из города на берег моря, Пьер пускается легким галопом. Копыта разбрасывают утрамбованный отливом серый песок. Солнце скрыто маревом, висящим над водой, как над расплавленным свинцом. Вдоль берега тяжело летит олуша; в ее клюве болтаются рыбьи хвосты. Пьер почти счастлив.

Краем глаза он замечает то ли камень, то ли раковину, белеющую впереди. Конь, всхрапнув, шарахается, обходя пугающий предмет стороной. Пьер ободряюще треплет его по гриве и оглядывается. На песке лежит лютня, сделанная из раковины. Рядом валяется обтрепанная шляпа. Настроение Пьера портится. Он неуверенно перебирает поводья, не в силах решить, проехать ли мимо или поискать хозяйку инструмента. Растерянный конь топчется на месте и недовольно фыркает.

Спустя полчаса Пьер все еще сидит на берегу, бессмысленно пощипывая струны. Море пахнет водорослями и амброй.

– Почему ты не убьешь его сам? – спрашивает мамбо.

– Я болен и слаб. А он – настоящий дьявол.

Фернан врет лишь наполовину. Старухе, впрочем, все равно. Фернана бьет озноб; лицо у него бледное, как рыбье брюхо, а белки глаз – желтые, как сухая листва. Мамбо смотрит на него с профессиональным любопытством. Матрос умирает от ужаса и лихорадки, – но прежде хочет столкнуть в гроб другого. Месть? Страх? В общем-то, для мамбо это не важно.

– Это будет дорого, очень дорого…

Из одного кармана Фернан достает кошелек, из другого – скомканную тряпицу. Он разворачивает тряпку и выкладывает на стол клок волос, испачканных кровью. Мамбо довольно кивает.

– А теперь уходи, – говорит она.

Сотрясаясь, Фернан покорно бредет к дверям, но на пороге силы оставляют его. Матрос тихо оседает на пол. Мамбо с досадой поджимает губы, тычет Фернана в бок костлявой ногой. Тот не откликается. Мамбо знает, что вскоре лицо матроса покраснеет, а одежда промокнет от пота; знает, что этот приступ может закончиться смертью. Но деньги уплачены. Пожав плечами, старуха берется за работу.

Морщинистые пальцы ловко разминают воск, превращая его в куклу. В пару касаний создают намек на гениталии, придают плоскому лицу подобие черт, прилаживают волосы к голове. Горячечное бормотание Фернана отвлекает мамбо; она сердито кривится, но пальцы не перестают оглаживать и править восковую фигурку.

Привязанный к просоленной коряге конь фыркает в песок, взметая крошечные фонтанчики, и недовольно трогает губами так похожие на траву водоросли. Пьер понимает, что бедная слепая утонула, заплыв слишком далеко и потеряв направление к берегу. Голос Мертвых вернулся к своим, думает Пьер; он понимает, что спасен. Не надо выбирать между утешительными поисками и правдой, услышанной от Суэрты. Не надо ходить в грязный кабак в надежде, что однажды певичка остановится перед его столом. Пьеру немного жаль девушку и очень жаль пропавшей возможности, но он рад, что выбирать теперь не придется.

Когда запах амбры становится невыносимым, и певичка, облепленная мокрой одеждой, выходит из воды, Пьер чувствует разочарование и злость, такую сильную, что она похожа на желание. Слепая уверенно подходит к нему, молча вынимает из рук лютню, подбирает шляпу и бредет вглубь берега, туда, где за кустами виднеется хижина. Пьер остается сидеть и разглядывать капли, упавшие на руку с волос Суэрты. Пьер слизывает капли с запястья.

Здесь должна закончиться история лейтенанта, потому что мамбо уже получила плату, произнесла нужные слова и облила восковую куклу кровью. Но любопытства в душе старухи не меньше, чем хитрости и жалости. Прежде чем проткнуть кукле сердце, она садится на корточки и внимательно слушает бред Фернана.

Морская вода горька, как кора ивы. Пьер встает и, потрепав коня по холке, идет к хижине, в которой скрылась Суэрта. Выбор сделан. Он не знает, как поступит, если Голос Мертвых откажется петь; возможно, возьмет за плечи и будет трясти так, чтоб голова беспомощно моталась на тонкой шее. Возможно, просто уйдет, унося тайную трусливую радость. Впрочем, Пьер уверен, что Суэрта не откажет. Но он надеется, что, взяв пару аккордов, Голос Мертвых ответит – не знаю. Не могу. Не вижу и не слышу ее… Пьер идет, ощущая тяжелые толчки в горле; в груди его пусто.

Из-за жалких стен доносятся звуки лютни, глубокие и низкие, как прибой. Пьер без стука толкает дверь, и его охватывает волна теплых, темных запахов. Войдя, он едва не спотыкается об лежащего у порога Фернана. По измученному лицу матроса катятся крупные капли пота. Лейтенант вспоминает, что бедняга умирает от малярии. Наверное, надеется на спасение от знахарки, думает Пьер. В дальней стене хижины он замечает открытую дверь, ведущую во внутренний дворик. Там в гамаке лежит Суэрта. Как только Пьер видит ее, рокот струн становится отчетливее. Пьер перешагивает через матроса и идет к проходу.

Оклик старухи резок, как чаячий вопль. В одной руке у нее штопальная игла; в другой – нелепая маленькая кукла, от вида которой у Пьера начинает саднить в затылке. Старуха загораживает дорогу, и Пьер понимает, что к Суэрте так просто не попасть. С неприятным удивлением он догадывается, что вряд ли старуха играет при певичке роль строгой дуэньи. Лицо девушки непроницаемо; Пьер даже не может взять толк, слышит ли она, что происходит в хижине. Морщась от стыда и неловкости, он вытаскивает кошелек. Старуха беззвучно хохочет, обнажая бледные десны, и легко отпихивает его костистой рукой.

Через плечо старухи Пьер смотрит, как луч света скользит по русым волосам Суэрты. Мелодия прерывается; девушка откидывает пряди от лица. Впервые Пьер может рассмотреть ее черты. В его глазах мелькают серебристо-зеленые, как ивовые листья, мушки. Старуха, ухмыльнувшись, подносит иглу к кукле. Пьер хочет закричать, стереть невозмутимость с девичьего лица.

Вместо этого он умирает от невыносимой боли в сердце.

В голове Пьера пусто до звона, и этот звон складывается в зудящую мелодию, которую почему-то хочется слышать снова и снова. Он не помнит ничего, кроме того, что умер, но почему-то жив. Слепая певица уходит, не оглядываясь, оставив по себе лишь слабый запах амбры. Мальчишка-проныра смотрит на лейтенанта с ужасом и восторгом.

– Повезло… – шепчет он.

Пьер качает головой. Он точно знает, что не похож сейчас на человека, которому повезло. Мальчишка смущенно отводит глаза и беспокойно вертит головой.

– Вот этот человек! – наконец восклицает он. Смуглая физиономия проясняется; мальчишка с явным облегчением тычет пальцем на вход, где какой-то моряк с болезненно-желтым лицом придерживает дверь и почтительно кланяется в спину слепой. Он кажется Пьеру смутно знакомым.

Пьер прикусывает губу от тягостной досады. Он едва помнит, зачем пришел в трактир; единственное, что он сейчас понимает – это то, что моряк мешает слушать мелодию, врезается в нее бесформенным грязным пятном. Он случаен, как число на брошенных костях; если у этого человека и была какая-то роль, то он ее уже сыграл.

– К черту, – говорит Пьер, – я не в настроении слушать бредни спившихся матросов.

Мальчишка изумленно отшатывается, его губы подрагивают от обиды. Пьер бросает ему монету и уходит. Мальчишка, сообразив что-то, тихо ахает и смотрит в открытую дверь, где, как в раме, бредет по пыльной улице лейтенант.

К вечеру Пьер приходит в себя. Он вдруг отчетливо понимает, что Мэри давно мертва – сгинула в море, когда «Пеликан» пошел ко дну. Все рассуждения, подкреплявшие надежды, кажутся теперь беспомощными и смешными. Пьер смущенно думает, что своими поисками и нескромными мечтами он, возможно, потревожил память мисс Смит, и мысленно просит прощения. Он хочет оплакать ее, но вместо горя чувствует лишь легкую грусть. Он понимает, что радость их давних встреч всегда будет с ним, ничем не потревоженная, и тихая речка вечно будет отбрасывать солнечные блики на серебристые листья плакучих ив.

Пьер засыпает, размышляя, выделить ли несколько акров земли под кофе или обойтись одним хлопком, но сны видит странные и тревожные. Во сне он знает, что история Мэри Смит закончилась на палубе «Пеликана», но ее душа прячется в ките, как кит – в женском теле. Во сне Пьер это хорошо понимает; беда лишь в том, что он – не всемогущий Господь; беда в том, что Господь вообще не заглядывал на «Пеликана», что бы там ни думал Джошуа Смит.

Сон был бы мучительным, если б ни странная уверенность, что с этим можно как-то справиться. Проснувшись утром, Пьер с удивлением обнаруживает, что пытается напевать. Мелодия чудная, но приятная; Пьер глупо ухмыляется сам себе в огрызок зеркала, прицепленный над умывальником. Он одевается, съедает обильный завтрак и требует запрячь свою коляску. Больше ничто не держит его в городе.

Пьер еще не знает, что вскоре заскучает на плантации, и его неудержимо потянет обратно. Он начнет частенько наведываться в трактир, где собирает свою дань слепая певица. Пьер не знает, что хрипловатый голос будет снова и снова утягивать его в бездну, день за днем будет превращать гнилую кровь его ран в драгоценную амбру, пока Пьер наконец не догадается сделать тоже самое для Суэрты. Пьер не знает, что на этом история Суэрты закончится, так же, как и его собственная; а чьи истории начнутся следом, не знает даже старая мамбо.