Текст книги "Прогулки с Хальсом"

Глава 5

Москва, сентябрь 2007 года

Сегодня был удачный день. Антон успел отстучать до обеда восемь страниц, перечитал написанное и получил удовольствие. Неплохо. Конечно, текст нуждается в чистке, но сегодня явно его день.

Один дотошный журналист задал Антону вопрос, сколько он работает? Антон ответил, что пишет каждый день, исключая свой день рождения и первое января. Журналист скривил губы и сказал, что не верит. «И отлично, – ответил Антон, – главное, чтобы я сам в это верил».

Конечно, он соврал, потому что не хотел изображать себя трудоголиком, лишенным иных радостей, кроме общения с компьютером. А правда была в том, что Антон писал каждый день, включая первое января и день рождения. Когда тебе стукнуло сорок семь лет, стараешься этот проклятый день не замечать. Кошмарный период застоя пришелся на девяностые годы. Антон сутками сидел перед телевизором, пачками поглощал чипсы и неуклонно набирал вес. Последний проблеск мысли на новом демократическом ТВ с прощальным вздохом вылетел в катодную трубку. Леденящие душу кошмары вроде выпусков новостей сменялись бессовестными слезовыжималками, вроде мыльных опер, или концертами приблатненной музыки. Чередование холодного с горячим напоминало душ Шарко – самую популярную процедуру клиники неврозов. Книги Антона Азарова почти не продавались, критики напоминали свору голодных бродячих псов, ищущих, кого бы сожрать, а слово «гонорар» стало казаться научно-фантастическим термином. Антон не нуждался в средствах, деньги в его понимании были подтверждением писательской востребованности. Так вот, в то проклятое время писатель Антон Азаров был практически никому не нужен. Ему казалось, что так будет вечно, но тут неповоротливое колесо фортуны тяжко заскрипело, задергалось и начало движение вверх.

Российская история может выдержать сравнение разве что с российскими дорогами. Отгремели грозы дефолта, отбушевали шторма шоковой терапии, и неожиданно настало короткое затишье. Население страны, десятилетие бредущее в темноте по ухабам политических и экономических кризисов, робко высунуло нос из укрытия и вдруг увидело, что оно живет в демократическом государстве со стабильно развивающейся экономикой. Из правительственного штаба поступило мнение, что дышать трудно, но можно, из лагеря оппозиции поправили, что дышать можно, но трудно. Наблюдая за бодрой возней политических оппонентов, население сделало вывод, что воздух снаружи все-таки есть, и отправилось на разведку. Выяснилось, что климат снаружи умеренно континентальный, кое-где даже распустились цветочки, и вид у них был такой, словно они обалдели от собственной наглости. Некоторые граждане получили возможность лечить нервный срыв на Гавайях, многие – в Анталии и на Кипре, страна пережила строительный бум, а российские банкиры, наконец, изобрели ипотеку.

Все эти перемены отрадно повлияли на книжный рынок. Издатели перестали автоматически хвататься за бланк контракта, как только на их стол ложились рукописи любовных романов или иронических детективов, начали задумчиво поигрывать пером, оценивая рискованные жанры, и бормотать «черт его знает, может, и пронесет». Капризное колесо фортуны потихоньку потащило Антона из трясины на твердую почву приличных тиражей.

С тех пор он писал каждый день и радовался тому, что может это делать. Иногда работа шла легко, как сегодня, иногда Антону казалось, что он сидя перекладывает навоз лопатой. Но все равно несколько часов, проведенных на виртуальной игровой площадке под названием «сочинительство», были самой большой радостью. Когда Антон не мог писать, у него начинали шалить нервы и пропадал сон.

Антон придвинул к себе клавиатуру, взял наушники, и… в этот момент кто-то позвонил в дверь. Он тихо выругался. Закон подлости, иначе не скажешь. Сначала хотел проигнорировать незваного гостя, но потом с сожалением отодвинул стул и пошел открывать. Антон вовремя сообразил, что никакие коробейники с мешками сахара и картошки не могут просочиться через охрану в парадное. Выходит, явился кто-то свой.

Антон заглянул в глазок и распахнул дверь. В квартиру тут же ввалился Марик Халецкий, как всегда, улыбающийся и довольный жизнью. Антон не помнил, чтобы его друг хотя бы раз впал в депрессию. Марик родился стопроцентным оптимистом, и это было единственное, чему Антон завидовал. Сам он легко поддавался унынию и часто страдал от приступов хандры.

– Привет! – бросил Марик, сбрасывая с плеча спортивную сумку, из которой торчала ручка теннисной ракетки. – Чем занимаешься?

– Работаю, – ответил Антон. Он надеялся, что Марик проявит понимание и отправится домой, но у того были явно другие планы.

Марик недовольно скривился и пошел на кухню. Антон услышал, как чмокнула дверца холодильника и звякнула ложечка в чашке.

– Тебе не надоело? – спросил Марик, повысив голос. – Рабыня Изаура на проводе! Сколько можно работать? Когда ты в последний раз ходил в спортзал? А на свидание? У тебя вообще девушка есть? Хочешь, познакомлю с классной барышней?

Антон вошел на кухню, прислонился к дверному косяку и сунул руки в карманы. Отвечать не стал, да Марик и не нуждался в ответе. Он говорил просто потому, что любил поговорить.

– Я начинаю опасаться за твое психическое здоровье, – продолжал Марик, наливая в кружку кипяток. – Кроме колбасы больше ничего нет? Безобразие! Холодильник совершенно пустой!

– Иди в ресторан, – посоветовал Антон.

– Еще чего! Я своим здоровьем дорожу в отличие от тебя! Скоро ко мне явится Анечка, она обещала приготовить нечто невероятное.

– Анечка? – переспросил Антон, но тут же понял, что речь идет об одной из многочисленных девушек Марика. – А-а-а… Понятно. Ты не прозеваешь ее приход?

Марик сел за стол и откусил половину бутерброда.

– Не волнуйся, сейчас уберусь, – невнятно промямлил он. – Я по делу пришел. Да сядь ты, ради бога! У меня шея болит!

Антон послушно примостился на другом конце стола и с интересом посмотрел на друга. Марик обладал странной способностью не меняться с годами. Он говорил, что возраст существует сам по себе, а он – сам по себе. В общем, что их пути-дорожки не пересекаются. Похоже на правду. Нынешний мужчина, который был гораздо ближе к пятидесяти, чем к сорока, отличался от студента Халецкого только легкой сединой, с трудом пробившейся сквозь густые темные волосы. На загорелом улыбчивом лице – ни единой морщинки, на животе – ни единой складки. Можно позавидовать, но Антон не стал этого делать. Он знал, что Марик тратит уйму сил и времени, чтобы держать себя в форме. Если бы Антон следил за собой, то выглядел бы не хуже друга.

– Значит, так, – начал Марик, отпивая кофе. – Послезавтра у отца годовщина. Ты помнишь?

Антон беспокойно шевельнулся. Он совсем забыл, что близится годовщина со дня смерти Николая Егоровича, вот стыд!

– Конечно, помню! – соврал он.

– Вот и славно. Сбор назначен на три часа. Поминки устраивает Егор, его адрес ты, надеюсь, тоже не забыл.

Антон не смог удержаться от тяжелого вздоха. Марик потянулся через стол и ободряюще потрепал его по плечу.

– Всего пара часов – и ты свободен!

– Может, обойдешься без меня? – спросил Антон.

Марик моментально озверел.

– Не будь скотиной, ты почти член семьи! Тетка Вера была троюродной сестрой отца! Прибудешь вовремя, и точка! Друг ты мне или нет, в конце концов?! Хочешь бросить ребенка на съедение крокодилам?

– Ладно, приду, – сдался Антон. – Когда поминки? Послезавтра в три? Я запишу, не волнуйся.

Марик повеселел, допил кофе, подхватил сумку и выскочил на лестничную площадку. Антон со вздохом запер дверь. С одной стороны, удобно, когда лучший друг живет напротив тебя, с другой… не очень.

Квартиру в новом доме ему сосватал Марик. Антон перебрался сюда, потому что старая была полна тягостных воспоминаний, и это здорово действовало ему на нервы. Антон надеялся, что новое пространство будет лишено энергетических флюидов, но надежды не оправдались. Воспоминания переехали на новое место вместе с коробками книг, музыкальными дисками и кое-какой старой мебелью. Плохо дело.

Антон побродил по комнатам, вернулся в кабинет и сел за компьютер. Но вдохновение уже обиделось и «сделало ручкой». Антон добросовестно вымучил еще пару страниц и отправился на прогулку.

Прогулки всегда совершались по одному маршруту: пятнадцать минут пешком до парка, час на скамейке в окружении пенсионеров и голубей и обратная дорога с заходом в магазин по мере надобности.

Парковая скамейка, облюбованная Антоном за уединенное расположение, оказалась свободной. Отлично. Он достал из кармана целлофановый пакетик с воздушным рисом, надорвал упаковку и рассыпал легкие семена. Несколько голубей тут же слетелись на праздничный пир. Антон подбрасывал корм, наблюдал за птичьей возней и раздумывал о своем.

С Мариком он познакомился очень давно, когда им было лет по десять. Антон, как обычно, приехал в деревню на летние каникулы и обнаружил, что компания деревенских приятелей пополнилась еще одним членом. Правда, Марик был гораздо слабее остальных мальчишек, быстро выбивался из сил и почти не принимал участия в общих развлечениях. Обычно он сидел на берегу реки и наблюдал за тем, как его приятели с визгом топят друг друга или плывут наперегонки.

Марика называли «мальчиком из большого дома». Дом, построенный его отцом, действительно был гораздо больше остальных. Иногда Марика называли «генеральским сыном», но это не звучало ругательством. В те времена социальные различия не служили поводом для невыносимого чванства, с одной стороны, и подобострастия, смешанного с ненавистью, – с другой. Марик Халецкий был точно такой же мальчишка, как все его сверстники, разве что немного слабее.

Больше всего десятилетнего Антона удивило то, что у сына генерала Воронина была другая фамилия.

– Почему у тебя не такая фамилия, как у твоего отца? – спросил он.

Марик спокойно взглянул на Антона безмятежными карими глазами.

– Потому, что я незаконнорожденный ребенок.

Антон остолбенел. Слово «незаконнорожденный» было прочно связано в памяти со словом «арестовать».

– Значит, тебя арестуют?

– Да нет, – ответил Марик. – За это не арестовывают.

Антон ничего не понял, но от новых вопросов благоразумно воздержался.

Николай Егорович Воронин происходил из семьи кадровых военных. Антон долго ломал голову над тем, как сыну офицера царской армии удалось пережить годы партийных чисток? Как ни парадоксально, Николай Егорович остался жив потому, что началась война. Лейтенант Воронин, которому исполнился двадцать один год, сразу попал на передовую. Влиятельный ангел-хранитель уберег его от серьезных ран, и войну Воронин закончил уже в чине полковника. После войны он женился на дочери бывшего командующего фронтом и вскоре оказался в Генштабе. В 1948 году у него родился сын, Егор, спустя четыре года – дочь Катя.

Все складывалось благополучно. Тесть помогал зятю, продвигая его по карьерной лестнице. В шестидесятом году Николай Егорович получил генеральское звание и стал самым молодым генералом Советской армии. Но тут в генеральское ребро вселился бес, и примерный семьянин неожиданно совершил страшную глупость: он влюбился.

Аида Халецкая танцевала в кордебалете Большого театра. Антон не знал, каким образом балерина на вторых ролях сумела познакомиться с генералом армии. Но факт оставался фактом: они встретились, и у них «завязались отношения», как выразилась мать Антона.

«Кризис возраста» – так называются конфузы, происходящие с мужчинами после сорока лет. Наверное, это одно из проявлений мужского климакса. Кризис возраста не сказался на мужских способностях и не помешал генералу обзавестись незаконным отпрыском.

Ситуация сложилась хуже не придумаешь. Негодовал тесть, негодовало начальство в Генштабе, негодовала дирекция Большого театра, негодовало общественное мнение. Если бы генерал Воронин открестился от незаконного сына, прекратил связь с танцоркой еврейской национальности, в общем, повел себя как все нормальные мужчины, его бы, в конце концов, простили. Но неожиданно взыграли проклятые дворянские гены. Николай Егорович наотрез отказался вести себя, как все, готов был признать новорожденного Марика, дать ему свою фамилию и… даже уйти в отставку.

Ситуация стала попахивать порохом. Тесть сгоряча предложил зятю убираться из дома к чертовой матери, зять не заставил просить себя дважды и готов был хлопнуть дверью. Но тут вмешалась жена генерала Воронина, до сих пор хранившая молчание. Надежда Ивановна объявила, что прекрасно понимает чувства супруга, позволяет ему видеться с сыном, сколько он хочет, и считает Марика полноправным членом семьи.

Немая сцена.

Когда у мужчин, наконец, отвисшие челюсти встали на место, тесть Николая Егоровича весьма осторожно поинтересовался, как его дочь представляет себе такое… гм… положение дел.

– Это никого не касается, кроме нас, – отрезала Надежда Ивановна. – Если я готова принять все как есть, то остальным и подавно придется это сделать.

Вот так неожиданно разрешилась неразрешимая проблема. Недаром Антон считал Надежду Ивановну самой умной женщиной из всех, кого знал. Одним сильным ходом она спасла семью от развала, сохранила детям отца, себе мужа и прекратила скандальные слухи и толки. Николай Егорович готов был сутками стоять на коленях, преклоняясь перед благородством супруги.

Аида Халецкая уволилась из театра и занялась воспитанием Марика. Генерал содержал обе семьи, тесть, поворчав, смирился, Надежда Ивановна вела себя так, словно ничего особенного не происходит. Знакомые посудачили-посудачили и переключили внимание на свежие сплетни.

Сначала Антон не обратил особого внимания на нового члена компании. Марик почти не участвовал в общих забавах и развлечениях, часто болел и вообще… был хлюпиком. Зато у него имелось то, чего не было у всех остальных пацанов вместе взятых: интеллект. Однажды он дал Антону почитать томик Фенимора Купера. Антон проглотил книгу за одну ночь и обалдел.

С тех пор он почти перестал принимать участие в шумных мальчишеских играх. Сидел рядом с Мариком на пригорке, откуда была видна река и, открыв рот, слушал истории о Всаднике без головы, индейце по имени Твердая Рука и рыцаре Айвенго. Марик пообещал Антону дать почитать эти книги, когда они вернутся в город. А пока друзья по очереди зачитывались одиссеей капитана Блада и историей об острове сокровищ, написанной англичанином Стивенсоном.

Когда Марик заболевал (а это происходило пять-шесть раз за лето), Антон садился возле кровати Марика и читал вслух полюбившуюся им книгу. Генерал на цыпочках входил в комнату сына, делал Антону знак продолжать чтение, садился и слушал так же внимательно, как Марик. Иногда к больному заглядывала Надежда Ивановна, но никогда не задерживалась в комнате надолго. Приносила лекарство, спрашивала мальчика, что тот хочет на обед, и, получив ответ, сразу уходила. Генерал бросал на жену виноватые и благодарные взгляды, словно побитый, но преданный хозяйке пес.

Когда настала пора возвращаться в город, Николай Егорович зашел к матери Антона.

– Зачем он приходил? – спросил дядя Леша, после того, как генерал закрыл за собой деревянную щеколду калитки.

– Предложил перевести Антона в школу, где учится Марик, – ответила мама. – Что скажешь? Хочешь учиться вместе с ним? – обратилась она к сыну.

Антон от радости потерял дар речи. Впервые за десять лет он нашел настоящего друга, и теперь ему предлагают с ним учиться!

– Конечно, хочу! – горячо ответил он.

– Учти, это английская спецшкола! – предупредила мама. – Учиться будет трудно!

Антон махнул рукой. Ради того, чтобы ежедневно видеться с другом, он готов был преодолеть любые трудности.

– Думаешь, это хорошо? – задумчиво спросил дядя Леша. – Не забывай, что Марик – сын генерала. У них с Антоном разные возможности. Сейчас они этого не понимают, а когда вырастут…

– Поговорим потом, – перебила мама, и дядя Леша послушно замолчал.

Антон не обратил никакого внимания на эту маленькую словесную дуэль. Он был счастлив.

Харлем, сентябрь 1611 года
Ночной дозор

Франс спустился из мастерской поздно вечером, пропустив и обед, и ужин.

– Ты голоден? – спросила госпожа Хальс.

– Пожалуй, перехвачу кусок хлеба с сыром.

– Франсина! – громко позвала госпожа Хальс.

Из кухни выглянула служанка.

– Принеси свежий хлеб и отрежь кусок сыра! – Подумав, она добавила: – Да, и налей хозяину кружку пива.

Франс благодарно поцеловал жену в щеку. Госпожа Хальс машинально поправила кружевной воротник его рубашки и вдруг заметила, что муж одет в парадный камзол.

– Куда это ты собрался? Господи, и шпагу подвесил! Только не говори мне, что вы снова будете до утра маршировать по городу!..

Тут вернулась Франсина, и госпожа Хальс прикусила язычок. Негоже бранить хозяина дома в присутствии служанки, Франс и так не пользуется большим авторитетом у прислуги.

– Хорошо, оставь все здесь, я сама нарежу, – сказала госпожа Хальс.

Служанка аккуратно поставила на чисто выскобленный стол кружку с темным пивом, положила каравай свежего хлеба и головку эдамского сыра. Сложила руки на животе и застыла, ожидая дальнейших приказаний.

– Иди, заканчивай уборку, – распорядилась госпожа Хальс, и Франсина удалилась, сделав маленький книксен. Повезло им со служанкой, ничего не скажешь. Пять лет в доме, вынянчила всех детей, крепкая, здоровая, честная, работящая… Тут госпожа Хальс вспомнила, что не договорила с мужем, и повернулась к нему: – Объясни, куда ты собрался?

– Ты сама знаешь, – попробовал увильнуть Франс, торопливо дожевывая хлеб и запивая его крепким пивом.

– Нет, не знаю! Стрелки больше не обязаны патрулировать по ночному городу! Муниципалитет заменил их отрядами полиции! Франс, Франс! Да постой же!..

Напрасно кричала госпожа Хальс. Ее муж быстро управился с сыром, залпом допил пиво и выскочил из дома. Ну что за человек, уму непостижимо! Так и ищет неприятностей на свою голову!

Огорченная госпожа Хальс достала из шкафа оловянную посуду, повязала передник и начала чистить потускневшее олово жесткой сетчатой проволокой. Посыпала блюдо песком и с ожесточением терла, пока сквозь тусклый слой не проглядывал яркий солнечный зайчик. Но даже это занятие, считавшееся одним из самых трудных и неприятных обязанностей домохозяйки, не смогло отвлечь ее от горькой истины.

Франс не любит сидеть дома.

Госпожа Хальс не удержалась и тихо всхлипнула. Жестокая мысль, но дольше скрывать ее от себя невозможно. Когда они в последний раз ходили в гости? Когда сами принимали гостей? Настоящих гостей, а не комедиантов из этой проклятой камеры… как ее… риторики? Когда муж в последний раз выходил с семьей на прогулку? Или просто разговаривал с женой за завтраком, обедом или ужином, обсуждал свои дела и заботы? Когда?!

Госпожа Хальс вытерла глаза тыльной стороной ладони и снова ожесточенно заскребла металлической сеткой по оловянному блюду.

Конечно, она не самая умная женщина на свете. Но уж точно не самая глупая! Имеет глаза и уши, видит, слышит, сравнивает!..

В доме ее отца жизнь шла так же, как во всех домах добропорядочных ремесленников. Вставали на рассвете, мать и дочери готовили завтрак. Отец читал молитву, и семья приступала к трапезе. Отец уходил на работу, а женщины занимались своими делами: чистили, мыли, скоблили дом, играли с детьми, вышивали… А если погода была хорошая, выносили колыбельки на улицу и сидели на скамеечках возле дома, перебрасываясь словечком с проходившими мимо соседями.

Так в хлопотах незаметно проходил день. После работы к ним обязательно заглядывали друзья отца. Приводили с собой жен и старших детей, как положено хорошим мужьям, приносили нехитрые лакомства. Мать накрывала стол в саду, все рассаживались кругом, и начиналось веселье. Каких только историй не наслушалась госпожа Хальс… то есть Анна Мария, сидя рядом с гостями! Отец доставал из шкафа занимательную книжку под названием «Журнал путешествий Бонтекё на Дальний Восток» и читал ее вслух. Удивительная страна Китай! Анна Мария осторожно мыла праздничную посуду из китайского фарфора, рассматривала тоненькие чашки и блюдца, просвечивающие на солнце, и изумлялась: как можно сделать такое чудо?

Когда гости выпивали два кувшина пива, мать приносила песенник, доставшийся ей от бабушки. И гости, отстукивая такт кружками, весело пели хором, заглядывая в книжку, если забывали слова.

Иногда мужчины играли в кости «по маленькой». Женщины обменивались кулинарными рецептами, показывали друг другу вышивание и новые наряды, судачили о моде… А в воскресные дни они всей семьей обязательно выезжали на гулянья в майлы – чудесные зеленые места на окраине Харлема. Катались на лодке, обедали в кабачках, разбросанных в местах отдыха, слушали музыку, танцевали «топни ножкой» или «шляпную плясовую»… Куда они делись, эти прекрасные дни? Госпожа Хальс снова украдкой вытерла глаза.

Франс ведет себя так, словно его отец – славный и добрый человек, работящий ткач – не воспитывал сына должным образом. Спит, сколько захочет: попробуй только разбуди его на рассвете! Как проснется и умоется, мчится в свою проклятую мастерскую, к своим проклятым холстам. И все. До самого вечера ни жена, ни дети его не видят и не слышат, хотя нет… Когда у Франса что-то не получается, он кричит на весь дом и швыряет все, что подвернется под руку. В такие минуты госпожа Хальс быстро выпроваживала детей на улицу: нечего им набираться дурных слов раньше времени.

Иногда Франс ужинает вместе с семьей, но делает это так торопливо, что у госпожи Хальс пропадает вся радость. Никаких задушевных разговоров, расспросов о домашних делах или о работе… А после ужина он снова несется в свою мастерскую либо на собрание гильдии стрелков Святого Георгия, будь она неладна!

Госпожа Хальс спохватилась и быстро перекрестилась. Святой Георгий, прости грешную женщину, верни ей мужа! Ну какой из Франса вояка, он же только кистью и умеет размахивать! Разве мало в городе других мужчин? Да и зачем сейчас, в мирное время, бряцать шпагами? Когда Франс, наконец, наиграется в солдатиков и вернется к своей семье? Разве она плохая жена, разве не справляется со своими обязанностями? Родила мужу троих детей, дома чистота и порядок, на столе полное изобилие… Что же тебе нужно, Франс? Какая женщина способна удержать тебя возле себя?

– Госпожа, довольно!

Госпожа Хальс вздрогнула и посмотрела на Франсину. Служанка пыталась отобрать у нее блюдо, начищенное до солнечного блеска.

– Да в него можно смотреться, как в зеркало! – с восхищением сказала Франсина, любуясь яркими цветовыми переливами.

– Да, давно следовало почистить оловянную посуду, – отозвалась госпожа Хальс и потянулась за кубками на толстых узорчатых ножках.

Франс быстрым шагом добрался до дома, принадлежавшего гильдии стрелков. Стрелки служили добровольно, лишь начальники отрядов получали от городских властей небольшую плату. Впрочем, в этих деньгах никто не нуждался. Начальники стрелковых гильдий, например, их полковник и господин Беркенроде, принадлежат к уважаемым фамилиям. Служба в стрелковой гильдии считается делом чести, а не занятием для заработка.

– Здорово, Франс! – приветствовал опоздавшего капитан отряда Михиль де Валь. – Ты припозднился, мы уже собирались выходить! Ладно, становись в строй.

Франс занял свое место и, повинуясь приказу, повернулся лицом к капитану. Михиль де Валь прошелся вдоль строя, внимательно и придирчиво рассматривая экипировку своих солдат. Красавчик Михиль, так называют его все вокруг. Баловень судьбы, родившийся в состоятельной семье, неотразимый красавец, буян, гуляка, галантный кавалер, задира и дуэлянт – вот далеко не полная характеристика капитана де Валя. Говорят, неисправимым задирой его сделала дружба с музыкантом по имени Грегорио Аллегри, когда Михиль учился в Италии. Рыжий монах вечно балансировал на грани церковного отлучения. Скакал на лошади, как наемный кавалерист, фехтовал, как кирасир, пил, как служитель Бахуса, и не пропускал мимо себя ни одной юбки. А в промежутках между этими занятиями писал удивительную музыку, которую исполняли в присутствии королей и священнослужителей. Говорят, что сам папа Иннокентий уговаривал буйного монаха Грегорио усмирить страсти, вести жизнь размеренную и достойную, какая подобает служителю Божьему. На что монах ответил: «Если Господь вложил в слугу своего переизбыток сил, значит, хотел, чтобы тот сумел с толком их потратить». Папа только руками замахал, чтобы рыжий богохульник проваливал с глаз долой, пока не дождался отлучения.

«И когда он все успевает?» – недоумевал Франс. Однажды рыжий Грегорио побился об заклад: объявил, что сочинит концерт для оркестра быстрее, чем переписчики его перепишут. И выиграл спор, рыжий черт… Свят, свят, свят, не к ночи будет помянут. Франса восхитил такой сумасшедший искрометный талант. Вот это жизнь! Вот это человек! Под стать своему имени![1]1
  Аллегро – в переводе с итальянского означает «скоро, стремительно». (Примеч. авт.)


[Закрыть]

Рота стрелков построилась и двинулась в обход по вечернему Харлему. Впереди шагал знаменосец Якоб Схаут с тяжелым масляным фонарем в руках. Недавно муниципалитет издал приказ, запрещавший горожанам ходить по вечерам без фонаря. Прогулка впотьмах могла стать опасным развлечением. Крутая набережная, не огороженная поручнями, была самой настоящей западней. Многие гуляки падали в канал и тонули раньше, чем ночная стража успевала их вытащить.

Гильдия стрелков возникла в середине прошлого века, когда Нидерланды начали войну за независимость. В каждом городе создавалось добровольное ополчение, куда записывались мужчины, достигшие совершеннолетия. Никаких кастовых различий, никаких привилегий, никаких ограничений: стрелком мог стать любой ремесленник, любой торговец, любой крестьянин, способный держать в руках оружие. Ну и доброе же было время! Отряды стрелков успешно обороняли свои города от нашествия испанской армии, даром что понятия не имели о военной науке! Чего стоит одно сражение возле города Лейден! Горстка вольнонаемных стрелков выстояла против хорошо вооруженной армии испанцев, которой командовал «кровавый» герцог Альба. Да не просто выстояла – разгромила надменных католических рыцарей! Храбрые горожане открыли шлюзы, ограждавшие сушу от моря, вода хлынула в город и смыла с улиц вражеских солдат, всех до одного. То-то был праздник, несмотря на то, что Лейден пришлось восстанавливать почти с фундамента!

Да, стрелки были напоминанием о славном боевом прошлом. Об отрядах лесных партизан – гёзов, о сражениях, победах и поражениях, которые не могли сломить сопротивление… Конечно, Южные Нидерланды все еще находятся под властью испанского короля, но это лишь дело времени. Северные Нидерланды отвоевали право на свободу, и сейчас стрелковые гильдии поддерживают городской порядок. Патрулируют ночные улицы, провожают домой загулявших горожан, подбирают пьяных, проверяют, хорошо ли заперты двери и окна домов, предупреждают хозяев, если они забыли это сделать… Ничего героического, но это нужная, полезная работа.

Недавно муниципалитет заменил вольных стрелков отрядами городской полиции. Начальник полиции – городской бальи – избирается из числа самых зажиточных горожан. Отцы города считают, что таким образом решится проблема взяточничества. Как бы не так! Когда это люди отказывались от денег, если они сами плывут в руки?

Пачкаться лично городской бальи не стал, предоставил это своему заместителю. Бальи второго ранга обложил зажиточных купцов данью «за покровительство». Говорят, что все полицейские обязаны собирать за ночь определенную сумму и относить ее своему начальнику, вот позор! Продажную городскую полицию ненавидели все горожане, зато отряды стрелков, до сих пор хранившие понятия о честной службе, пользовались всеобщей любовью и уважением. Франс вспомнил, как однажды ночью какой-то загулявший горожанин бросился в канал и переплыл на другую сторону, чтобы сдаться отряду стрелков, а не городской полиции.

Отряд неторопливо двигался по ночному Харлему. В последнее время улицы города начали освещаться масляными лампами, крепившимися к углам зданий и к перилам самых опасных крутых мостов. Слабый свет едва рассеивал мрак, да и то лишь в центральной части города. Закоулки по-прежнему тонули в темноте и являлись местом сборищ подозрительных личностей.

Внезапно капитан де Валь поднял руку, и отряд остановился.

– Слышите? – спросил Михиль, обращаясь к своим товарищам.

За углом раздался и тут же оборвался чей-то крик, словно человеку быстро зажали рот. Послышался звук упавшего тела, топот ног и негромкое ругательство.

– Идти на цыпочках! – шепотом скомандовал Михиль и первым двинулся на тревожный шум.

За углом дома Якоб Схаут высоко поднял фонарь. Неяркий свет лампы выхватил из мрака две мужские фигуры, сидевшие на корточках возле поверженного противника. Человек, лежавший на земле, поднял голову, и Франс увидел испуганное молодое лицо с едва заметными усиками над верхней губой.

– Помогите, ради бога, помогите! – закричал юноша, увидев подоспевших стрелков.

– Стоять на месте! – скомандовал капитан Михиль мужчинам, но те, похоже, и не думали бежать.

Они неторопливо поднялись, отряхнули короткие плащи и прикрыли глаза от света. Их фонарь валялся на земле рядом с юношей.

– Кто такие? – спросил капитан брезгливо. – Воры, грабители? – Тут его взгляд упал на лицо одного мужчины, и он насмешливо прищурился: – Ба! Да это же доблестные хранители порядка! Очищаем город от нарушителей, а, лейтенант?

Один из мужчин нагло ухмыльнулся.

– Именно так, капитан, именно так! Мы-то на службе, а что делаете тут вы? Муниципалитет давно упразднил ваши игры в солдатиков за ненадобностью!

Михиль пропустил оскорбительные слова мимо ушей. Он подал руку юноше и помог ему подняться.

– Что случилось, друг мой?

Юноша дрожащими руками отряхнул свой испачканный костюм.

– Сам ничего не понимаю, господа. Я возвращался в свою гостиницу – завтра я уезжаю в Италию, как вдруг на меня набросились эти двое и потребовали отдать им все деньги!

– Ложь! – вспыхнул лейтенант полиции. – Этот человек шастал в темноте без фонаря! Мы попытались его задержать, но он оказал сопротивление и напал на нас…

Михиль де Валь рассмеялся, а за ним дружно расхохотался весь отряд. Как же, «напал»! Да этот хлюпик и за себя-то постоять не в силах! То, что здесь происходит, понятно без всяких объяснений: двое полицейских грабят ночного прохожего, вот и все!

– Вы в самом деле были без фонаря? – спросил Михиль у юноши.

Тот указал на лампу, валявшуюся на земле.

– Вот мой фонарь. Они отобрали его у меня.

– Ах ты, сукин сын!..

С этими словами лейтенант бросился к юноше, но дорогу ему преградил капитан де Валь.

– Может, вы для разнообразия найдете себе равного противника? – осведомился он с весьма оскорбительной учтивостью.