Текст книги "Различные миры моей души. Том 3. Сборник повестей"

Я не слишком совалась людям в глаза, но, благодаря блужданиям по редким достопримечательностям этой дыры, уже успела примелькаться. Поэтому на меня уже не обращали внимания. И то, что «эта иностранная туристка» я, как-то пока никому не пришло в голову. И я надеялась, что здешние обитатели не опомнятся до моего отъезда.

Пару раз я посещала своего старичка-профессора. Он развил бурную деятельность: по интернету списался с какими-то историками, археологами, психиатрами и бог знает ещё кем. Как я слышала, вытащил из отпуска и с пенсии каких-то дряхлых академиков и профессоров, которые собирали консилиум в палате графа. Чем, в конце концов, вывели из себя главного врача, который запретил им приходить до выздоровления пациента. Я сама, не удержавшись, ещё раз посетила молодого человека, наткнувшись там на упрямого Силву. Он как раз выходил из палаты молодого человека. Весь его вид говорил о том, как ему непросто быть вежливым, когда ему очень хочется схватить за шкирку этого молодца и вытрясти из него признание.

– Чёртов ублюдок, – бормотал он.– Про это сражение он поёт соловьём, как будто сам участвовал! Ну не может же быть, чтобы он действительно попал к нам из XVIII века! Черти, священники… Чудовища какие-то – вы поняли тогда, о чём он говорил? – Силва обернулся ко мне.

Я вздохнула.

– Я вам сто раз рассказывала, как мы с ним столкнулись. Как он крестил меня и мою машину. Как призывал деву Марию себе в помощь…

– Чёрт знает что!

– Ну что вы ругаетесь? Это же мальчишка! Ему не больше двадцати лет!

– В свои двадцать я в армии уже успел повоевать. Да и он, как мне кажется, тоже…

– Я прекрасно вас понимаю, – отмахнулась я. – Армия, война, всё такое… Но вы забываете, что он человек XVIII века… – Я осеклась, заметив его взгляд. – Хорошо. Он считает себя человеком XVIII века. А людям того времени ещё свойственно верить в рай и ад и спасение души. И во многом они как дети. По отношению к нашему циничному времени.

Я поймала его взгляд: похоже, в рай, ад и спасение души верят не только пришельцы из других веков.

– Дети или не дети, но на ваши коленки он пялился весьма как взрослый мужчина, – съязвил Силва. – Он меня даже спрашивал, знаю ли я вашего мужа. Имеются ли у него шансы заслужить ваше внимание и как вы вообще к нему относитесь. Не считаете ли его недостойное поведение на дороге препятствием к благосклонному к нему отношению. И подобная вежливая чепуха, которую я даже повторять не буду, всё равно всё не запомнил. Заковыристо выражается, бедолага. Видимо, вы ему очень понравились…

– Что? Мужа? Внимание? Благосклонность? – Ну, это уже вообще ни в какие ворота не лезет! Не хватало ещё связаться с психом на 10 лет младше меня! Нет, я была бы не против – молодое тело это молодое тело. Но не с психом же, который считает себя участником Войны за испанское наследство! – Он что хотел стать моим любовником?

Силва усмехнулся.

– Хотите, я его спрошу? Или сами спросите?

– Прекратите издеваться! – взорвалась я. – Меня достало уже ваше отношение ко мне! Если сегодня я не получу свой паспорт, я звоню консулу! Если понадобится, я до вашего президента дойду! Или кто у вас там? Король?

– Президент у нас, президент, – тскривился Силва. – С шестнадцатого года Марселу Ребелу ди Соза.

– К чёрту его! – заорала я. Как меня всё это достало! – К тому же, – несло меня, – насколько я помню, вы тоже не отворачивались, когда в своём кабинете пялились на мою грудь! Только что слюна не капала!

– Что? – заорал в свою очередь Силва. Кажется, в этот раз я его все-таки допекла.

Однако узнать, что хотел мне сказать полицейский, мне не довелось: откуда-то прибежал старичок-доктор и чуть не взашей вытолкал нас из коридора.

– Здесь вам не полицейский участок! – шипел он, брызгая слюной. – Здесь врачи людей лечат, а больные пытаются выздороветь! Им вовсе не нужно слышать, как полицейский ругается с кем-то! Хотите выяснять отношения – идите на улицу! А вас, Силва, – он обернулся к полицейскому, – я уже предупреждал – оставьте этого графа в покое. Я его перевожу в клинику для нервнобольных. Теперь это их забота. И вам туда не добраться. Вы уже выяснили, что хотели. Дело не стоит даже того, что выходит из вашей задницы. А вы всё пытаетесь что-то вынюхать. Чего вы хотите добиться? Сфабриковать дело? Успокойтесь уже. Ещё раз вас тут увижу, честное слово, возьму грех на душу, и вколю вам что-нибудь усыпляющее. Чтобы вы хотя бы на денёк оставили в покое наш город, а не искали в нём то, чего нет. Вас же, сеньора, – он повернулся ко мне, – очень прошу: уезжайте домой. С вашим приездом у нас творится нечто невообразимое. Сами видите. У вас просто дар создавать вокруг себя проблемы и будоражить людей.

Он помолчал, сурово глядя на нас поверх очков.

– Я вам обоим ясно сказал?

Я кивнула, стараясь не улыбаться – уж очень комичный у него вид был. А полицейский, скривившись, ответил:

– Препятствие следствию это преступление.

– Нет никакого следствия, – снова зашипел доктор. – Есть ваше уязвлённое самолюбие. Или что там ещё. Нечего расследовать. Вы уже выяснили всё, что могли. Хватит.

Он снова замолчал, глядя на нас.

– В общем, я вас обоих предупредил. Не доводите до греха.

И, круто развернувшись, он стремительно ушёл. Вот не думала, что этот кроткий человек может быть таким грозным! Хотя, если кролика загнать в угол, он ведь и укусить может. Вот за овец я бы не поручилась…

И, внутренне хихикая, я поспешила к выходу. Что там остался делать полицейский Силва, я не стала выяснять. Меня душил смех. А смеяться во всё горло я побоялась, чтобы не нарваться на очередную отповедь доктора. Я не верила в его угрозы, но кто знает…

Через пару часов в моём клоповнике меня посетил Силва и с явным неудовольствием вручил мой паспорт.

– Вы свободны, – сказал он. При этом лицо его было таким, как будто он съел лимон. – Вы полностью оправданы…

– Оправдана? – тут же взвилась я. – А кто меня обвинял? Разве был суд? Я не была свободна только потому, что меня держали здесь ваши дикие подозрения! Убедились, что я не серийный убийца-водитель? Или что вместе с этим свихнувшимся графом не затеваю поднять на смех величайшего мирового детектива Силву?

Я вырвала из его рук свой паспорт.

– Вы мне ещё должны за испорченный отпуск, – нагло заявила я, ожидая от него гневной вспышки. Но к моему удивлению, поиграв желваками, он почти спокойно произнёс:

– Чем я могу компенсировать?

– Можете, – дерзко ответила я, глядя ему в глаза. Затем я бросила взгляд на часы и решительно произнесла: – Я опаздываю на самолёт. Если вы включите сирену, я ещё могу успеть.

Тут он в первый раз за всё время нашего знакомства улыбнулся. Оказалось, он обаятельный, чёрт, и улыбка у него заразительная. Я невольно улыбнулась сама.

– Я предполагал чего-то в этом роде. Но, всё же, ожидал иного.

– Чего? Материальной компенсации? – Я махнула рукой. – Если я опоздаю, то потребую с вас денег за билет на самолёт сегодня и на тот, на котором полечу. – Я спохватилась. – Не морочьте мне голову. У меня сейчас другие заботы.

– Хорошо. Тогда я вас жду, – сказал он, и вышел.

Подивившись его покладистости, я быстро побросала в чемодан свои вещи, которые ещё оставались несобранными, раскрыла шкафы и ящики в поисках забытых вещей, метнулась в ванную, проверила, не оставила ли я там что-то, и заторопилась к выходу.

У стойки, где сегодня стоял тот наглый парень, что не захотел мне сказать про химчистку, я даже не остановилась, пулей пролетев к дверям с вытянутой в его сторону рукой с красноречивым средним пальцем. У машины Силва галантно помог забросить мой чемодан в багажник полицейской машины, чем снова поверг меня в удивление. Но меня тут же пронзила другая мысль – моя машина. Я застонала, опершись рукой о закрытый багажник.

– В чём дело? – озабоченно спросил Силва от полуоткрытой водительской двери.

– Моя машина, – ответила я. – Мне надо её сдать в прокат. А это в противоположной стороне!

Силва с минуту подумал.

– Я сам отгоню вашу машину. А счёт перешлю вам по электронке.

– Спасибо, – снова удивилась я.

И уже усаживаясь в машину, я вспомнила про свои вещи в химчистке.

– А мои вещи вы мне тоже перешлёте, или мне за ними вернуться? – ехидно спросила я.

– Какие вещи? – спросил Силва, заводя мотор. Одновременно он включил и сирену.

Когда мы уже выехали со стоянки и он понёсся по городу, я объяснила ему про порошок на одежде и химчистку. Он усмехнулся.

– За всё время, что вы здесь, вы так и не дошли за своими вещами?

– Очень уж неординарная грязь на них была, – парировала я. – Ну так как?

Он помолчал.

– А вы не будете против, если через месяц-два я вам сам их завезу? – вдруг спросил он.

Я в изумлении я раскрыла рот.

– В аэропорт? – глупо спросила я. Но тут же поправилась: – В Швейцарию?

– Да, – ответил он, глядя прямо перед собой на дорогу. – Всегда мечтал побывать в Швейцарии. Бабушка говорила, что её мать родом от туда.

Я сидела и глупо хлопала глазами. Он меня клеит, что ли? Вот это животное, что держало меня в своей дыре с дикими и ничем не обоснованными подозрениями?

– Ладно, – ляпнула я. Он повернулся и посмотрел на меня. Странный цвет у его глаз: не то зелёный, не то серый…

Я одёрнула себя и уставилась в лобовое стекло. До самого аэропорта мимо посторонних городов и городков, мимо границы с Испанией мы не сказали друг другу больше ни слова, кроме обычных дорожных банальностей и ничего не значащих междометий. За всю дорогу по Португалии, а потом и по Испании нас никто не останавливал. Только раз или два в Испании нас тормознули. Но Силва, выйдя из машины, о чём-то поговорил с испанскими полицейскими, и те даже сопровождали нас на своих машинах с мигалками какое-то время. Я чувствовала себя попеременно то преступницей, за которой гонится «вся королевская конница, вся королевская рать», то королевой, которую сопровождает кортеж телохранителей. Силва был бесстрастен. Только доставая мой чемодан в аэропорту, он пристально смотрел на меня. А я… В каком-то дурацком порыве чмокнула его в щёку и понеслась на посадку. Пробегая стеклянные двери, я мельком увидела его, опёршегося задом о свою машину и прижавшего руку к щеке. Выражение лица я уже не успевала рассмотреть…

Благодаря сирене его машины я больше чем успела на самолёт. Сидя в зале ожидания, я попыталась осмыслить последние минуты, но постоянно сбивалась…

Продолжение истории с блуждающим по времени графом я уже узнавала, если можно так сказать, «с другой стороны». Пребывая дома, в Швейцарии я как-то наткнулась в интернете на знакомую фамилию. Углубившись в чтение, я с удивлением узнала, что несчастного графа во время пребывания в больнице и после неё осаждали различные учёные мужи: лингвисты, историки, химики, археологи, даже физики и модельеры исторических костюмов. Не говоря уже о невропатологах, психиатрах и всяких экстрасенсах. Беднягу поместили сначала в сумасшедший дом, который в статьях расплывчато называли «клиникой неврозов». Там его обследовало множество врачей разных специальностей, проводили какие-то тесты, анализы. Но в этой клинике его стали осаждать всякие уфологии и экзальтированные истерики, ищущие «червоточины» – проходы в иные миры. В статьях писалась всякая мистическая чушь, выдвигались дикие предположения и откровенные глупости, «исследовалась» его генеалогия. Был даже размещён портрет, про который говорил мне «Эйнштейн» – действительно, очень похожее лицо. Родственники потомков всячески отказывались от комментариев по поводу возможного появления в нашем времени своего предка, ограничившись предоставлением портрета для фотографирования и своих поместий. Всякие новоявленные умники делали себе имя, описывая свои предположения, озарения, «контакты с внеземными пришельцами» и прочую ахинею. Я читала и дивилась всеобщей истерии, поднятой одним предположением о том, чего вовсе могло не быть. Ажиотаж, поднятый вокруг графа Пиментели, не был вселенским, даже всеевропейским. Но шума вокруг него хватало: на редких фотографиях он выглядел ошарашенным, испуганным, мрачным и обречённым. Меня удивили его слова в одном интервью:

– Об одном жалею, что больше никогда не увижу ту, кто вырвала меня из войны там и бросила в битву сюда.

Я задумалась: уж не обо мне ли он вспомнил? И если так, то как мне воспринимать его слова?

Однако полугодовая шумиха вокруг графа, его появления и его психического состояния вдруг резко оборвалась: одним прекрасным днём молодой человек вышел погулять в сад при клинике и исчез. Просто был и вдруг его не стало. Как и куда он ушёл оказалось тайной: все камеры в клинике работали исправно, на выходах-входах охрана его не видела, санитары, не спускавшие с него глаз, не заметили, как он пропал… В ближайших городках его не видели. Полицейские, предупреждённые о нём, прочёсывали дороги и овраги. Но от него не осталось даже намёка. Только груда старомодной одежды и шпага, которые разобрали по лабораториям. Как неожиданно он появился непонятно откуда перед моей машиной, так же непонятно как и куда он и исчез. А мне осталось лишь сожалеть, что этот несчастный, попав в своё время, будет вскоре сожжён на костре. Красивый молодой человек, с прекрасным телом и глуповатыми мозгами. Но это не повод делать из него колдуна и сжигать… Впрочем, в то время по-другому и не боролись с непонятными вещами. Если бы в наше время парочку истериков сожгли, глядишь, другие бы в разум пришли и перестали постить всякий бред в интернете, от которого волосы дыбом встают и не знаешь, чему верить: пришельцы, теории заговоров, провалы во времени, продукты с ГМО, от которых люди начинают светиться, гробницы Христа со всей его семьёй, Туринская плащаница, на которой спустя сто лет исследований вдруг какая-то высокоучёная курица нашла греко-еврейские письмена, которые никто не видел тогда и не видит сейчас, и высоконаучные артефакты, найденные в слоях времён динозавров. Люди вообще склонны привирать, преувеличивать и выдумывать. Некоторые со скуки, некоторые ради минутной славы, некоторые, чтобы поднять самооценку в своих глазах. А интернет только способствует увеличению аудитории и созданию самых диких выдумок обо всём на свете, а также появлению психически больных и истерически настроенных людей, которые верят любой чуши или глупости. Я вздохнула. Как было хорошо и тихо в XVIII веке: ни тебе мобильников, ни соцсетей, даже машин с дураками-водителями тогда ещё не было. Тихо, спокойно, ни стрессов тебе, ни потрясений. Если не считать мировых катаклизмов, связанных с войнами… И почему этот граф от туда сюда попал, а не я – в его время?

Впрочем, в этом случае, наверняка, сожгли бы уже меня с моим-то несдержанным языком…

Инспектор Силва всё-таки приехал ко мне. Он привёз мои вещи из химчистки и предложение провести выходные в Венеции. Именно он рассказал мне, как испарился загадочный граф Пиментели.

В редкий день, когда его не осаждали толпы любопытных из ближайших городов, не терзали уколами и анализами врачи, исследованиями и консилиумами профессора, он вышел из палаты на территорию клиники в большой парк. Он был огорожен со всех сторон с датчиками движения по периметру, видеокамерами чуть не на каждом дереве, на перекрёстках тропинок и охраной на всех входах-выходах. Под присмотром двух весьма ответственных санитаров он прошёлся по центральной аллее, свернул на боковую, посидел на лавочке, вошёл в беседку и… растворился в ней. Санитары уверяли, что беседка, состоявшая из тонких редких планок, просматривалась насквозь. Незаметно уйти граф не мог. Но и войдя в беседку, он из неё не вышел. И внутри его не оказалось. Силва был склонен считать, что оба санитара банально прозевали его и теперь покрывают друг друга. А охрана и сигнализация… Ну, либо клиника покрывает нерадивость своих служащих и неисправность техники, за которую им придётся нести ответственность, либо… Тут Силва развёл руками – ему не дали вести расследование: после помещения графа в клинику, дело о наезде на него считалось закрытым.

– Тогда почему же его никто вокруг не видел? Почему его не нашли? Ведь он стал местной знаменитостью. Его портреты во всех местных новостях были. А обнаруживший или нашедший его стал бы знаменитостью тоже. Не говоря о вознаграждении.

Силва пожал плечами.

– Может, какой-то доброхот-фанатик решил, что ему шумиха ни к чему, а графа она утомила. Вот и прячет его где-нибудь. Вряд ли мы ещё что-то о нём услышим.

Я напомнила Силве о рукописи, повествующей о путешествующем во времени графе Пиментели. Но он лишь махнул рукой.

– Наверняка этот ваш «граф» читал её и задумал устроить мистификацию, чтобы подзаработать. Но что-то пошло не так. И он предпочёл исчезнуть. Никакой мистики.

В самом деле, никакой мистики. И всё могло быть действительно, как предполагал Силва: не каждому аферисту понравится быть запертому в сумасшедшем доме, да ещё быть предметом исследований и газетной шумихи всяких истерирующих личностей.

Силву же интересовали другие вопросы. Уже больше полугода мы встречались с ним по всей Европе. То проводили выходные в Альпах, то рождество на Сицилии… Ни он, ни я не хотели бросать работу в своих странах. Не знаю, как его, а меня вполне устраивали такие отношения. Хотя в его речи уже начинали проскальзывать слова о «нашем» доме. Как бы я хотела, подобно этому графу, шагнуть лет на десять вперёд, чтобы узнать, что будет. Но я не хотела терять своей свободы. К тому же, я не уверена, что то, что мы с ним чувствуем друг к другу, это то, что нужно для того, чтобы «жить долго и счастливо». Всё же, мы оба упрямые и вспыльчивые. А у него ещё есть капризная дочь от первого брака и бывшая жена, на которую я похожа… Вот ситуация посложнее, чем загадка исчезнувшего путешествующего во времени графа. Может, мне пора выйти замуж? В самом деле – почему бы нет? Всё может быть…

…А родственников своей семьи я так и не нашла – совсем забыла за всей этой историей. Но теперь мне уже самой стало интересно. И, кажется, у меня есть напарник в этом головоломном деле. Посмотрим. В отношении него я ещё не решила. Куда спешить?

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

Вся жизнь летит как миг один

И ни на что он не похожий.

Но только ты в нём задержись,

Один-единственный прохожий.

Как только сможешь задержаться

Ты в этом миге на чуть-чуть,

То пред тобою раскрываться

Начнёт всей жизни или смерти суть.

Виктория Лесникова

Женщина – властительница дум,

Образа волшебного основа,

Та, что я в бреду порой зову,

И хочу её увидеть снова.

Женщина – волшебница, колдунья,

Храма магии – владычица и жрица,

Озорница, милая шалунья,

Ночи полнолуния – царица.

Ей открыты вечности врата —

Времени от прошлого до завтра,

Ей подвластны – тайна и мечта,

Её путь – «per aspera ad astra…22
  Per aspera ad astra – через тернии к звёздам (лат.).


[Закрыть]».

Александр Андреевский

Где-то рядом нудно гудел телефон… Какой идиот звонит в такую рань? Я пошарила рядом, нашла что-то пластиковое и ткнула в кнопку.

– М-да? Алё? – промямлила я в трубку. Телефон гудел. Я разлепила глаза: в руке вверх ногами я держала пульт от телевизора. Я потянулась к тумбочке, на которой в своём гнезде завывала трубка телефона. Надо сменить звонок. Честное слово – в тоску вгоняет. – Алё? – зевнула я в неё. – Кто говорит? – промямлила я.

– Наташка! Чучело! Какого чёрта ты дома?! – заверещало в трубке. Я невольно поморщилась. – Ты уже полчаса как должна быть здесь! Сергуня рвёт и мечет!

– Не тараторь, – вставила я, когда говорившая на секунду замолчала. – Юлька – ты, что ли? Чего звонишь в такую рань?

– Конечно, я! Кто ещё тебе задницу прикроет! Какая рань? Одиннадцать уже! Чего ты ещё дома? Похмелье?

– Иди ты в жопу со своим похмельем, – вяло возмутилась я. – Покатайся между Кёнигом, Питером и Москвой с недельку, тоже забудешь, какой сегодня день. – Я села, нащупывая ногой тапки. – Кстати, а какой сегодня день?

– Афигела? Четверг!

– А число?

– Семнадцатое! Харош придуриваться! Я за тобой Ёжика отправила – чтобы через десять минут была готова!

– С ума сошла! – буркнула я и отключилась.

Медленно приходя в себя, я побрела в ванную, и там со всей возможной скоростью сделала свои дела. Через десять минут я уже кое-как пришла в себя и кинулась за одеждой. Через ещё пять минут у меня уже звенел домофон. Услышав в нём голос Ёжика – обожателя Юльки, я крикнула:

– Юра! Уже бегу! Только кроссовки натяну!

И одной рукой в рубашке, а другой – в кроссовке, я повесила трубку домофона. Кое-как одевшись, я схватила сумку и выскочила за дверь. Смазанный неделю назад перед отъездом замок своих обычных фортелей не выделывал. Я бегом кинулась к лифту, и через минуты три меня уже мчали на студию. Я свернулась на заднем сидении и попыталась подремать…

…Нынешний сериал планировался многосюжетным. Когда я начала читать сценарий, мне показалось, что это я уже где-то видела. В тихой деревне молодая аферистка год за годом вешает лапшу на уши землякам. Тем и живёт. Пока однажды один из любовников первой девки на деревне, с которым эта аферистка её развела, видя, как та со скуки определиться не может – он или муж, так вот, этот горе-любовник спьяну не приложил её обухом топора. Она впала в кому. Лежит себе «мультики» смотрит, с духами беседует, о жизни рассуждает… Ну, и прочая ерунда. А пока она расслабляется, тот любовник, которого участковый по всем огородам ищет, по дури чуть не оттяпал себе ногу. Я не вникала во всю эту муть, если честно. Но его в лесу нашла деревенская блаженная, которая его выходила и чуть не молилась на него. Что там дальше сценаристы придумали, я не стала читать – прочитанного уже хватило. Если честно, я не знала, что я должна играть. В первой части, где эта аферистка ещё живая, мне достаточно в гриме и с распущенными волосами таращить глаза и изрекать прописные истины, написанные в любой «мистической» книжке. Во второй – тупо лежать с перебинтованной головой или прыгать козой перед зелёным экраном, на котором потом кулибины из компьютерного отдела студии нарисуют всякие кошмары коматозника. Я взялась за эту роль из-за денег: несмотря на то, что я снималась в какой-то псевдоисторической нудятине в Кёниге и заумном философском фильме в Питере, денег мне катастрофически не хватало. И надо было мне влезать в эту ипотеку?

Один из продюсеров нашего сериала, Пётр Аргунов, которого я про себя «герцогом» звала, хотя из него такой же герцог, как из меня наследная принцесса, но уж очень он любил все атрибуты рыцарского средневековья – весь дом был забит рыцарскими доспехами по углам, мечами с арбалетами по стенкам и щитами рядом с каждым входом в комнаты, так вот, этот «герцог», «владелец заводов, газет, пароходов», решил вписать своё имя в историю и уподобиться меценату Морозову. Как-никак фамилия обязывала: он считал себя потомком живописца Ивана Петровича Аргунова, портретиста, крепостного графа Шереметьева, жившего в XVIII веке. Весь капитал Аргунов сколотил на мясе. Начинал он, как большинство в перестройку, с фарцы, потом подсуетился и купил дохнущий заводик в провинции, а потом… А потом стал выпускать сосиски. И потихоньку прибрал к рукам провинциальный городок. Поднялся, стал выпускать колбасы, копчёности и прочие радости желудка. Когда заработал первый миллион, решил податься в Москву, но пока застрял в Подмосковье. В Москве своих деляг хватает. И лучше быть первым в провинции – владетельным помещиком, чем рядовым в Москве, где тебя имеет кто угодно и когда угодно, а на взятках проще разориться, потому что конкурентов больше, чем блох на собаке. Он несколько раз разорялся, богател, снова терял деньги. На него покушались, как обычно, пытались отжать бизнес… Но он устоял. И теперь наравне с Сергеем Лущенко, нашим режиссёром, и ещё парой толстосумов продюссирует наш сериал. Я с ним как-то быстро нашла общий язык. Простой, без претензий дядька не строил из себя пуп земли. Ему была по душе моя ирония и язвительность. Которая заставляла морщиться Сергуню.

– С таким языком ты никогда замуж не выйдешь, – назидательно говорил мне он.

– А на фига мне лишнее животное в доме? – недоумевала я, чем приводила в недоумение его. – Корми его, обстирывай, обихаживай, дифирамбы пой, танцуй, на цыпочках ходи… Да я лучше кота заведу! Хоть не буду его нытья и жалоб, капризов и придирок слушать. Да и, в конце концов, «все мужчины мне братья по Адаму, а выходить за родственников я считаю грехом»33
  У. Шекспир «Много шума из ничего», акт II, сцена 1 (пер. Т. Щепкиной-Куперник).


[Закрыть].

Серёга тогда вытаращил на меня глаза из-за этой фразы. Вот чёрт! А я и забыла, что он о Шекспире слышал только краем уха!

«Герцог» тогда веселился, слушая наш диалог. А у Сергуни лицо вытягивалось и покрывалось красными пятнами: ну как же, вроде сказала что-то умное, даже где-то знакомое. А в чем смысл и юмор – он уловить не мог, как ни пытался. А я недоумевала: он что, всерьёз думал, что он подарок для любой женщины? Или что любая, ломая ноги, рвётся замуж?

– А секс как же? – не сдавался он. – А кран, там, починить, шкаф собрать, пианино перетащить, обои переклеить? Да с банальной проводкой справиться?

Я тогда вытаращилась на него: он смеётся? Это же когда он сам собирал шкафы и таскал пианино? А по поводу электричества я вообще молчу: слава богу, он знает, что в розетку втыкают вилку от электроприборов, а не столовый инструмент.

– Для крана сантехники есть, – начала я тогда, загибая пальцы, – шкаф соберут те, кто его из магазина доставил, пианино грузчики подымут – да и нафиг оно мне сдалось? Обои я и сама переклею. И никто под руками орать не будет: подай то, убери это, что ты копаешься, где у тебя глаза, быстрей принеси, унеси и вообще ты дура криворукая. А проводкой я электрика найму заняться. Что до секса… – Я оглядела его с ног до головы. Он поёжился. – Так мужья секса хотят и удовольствие получают. Даже если жена на работе упахалась. Так что, предпочитаю место, время и человека выбирать сама. Чем зависеть от ваших прихотей и настроения. Да и не каждый мужик может то, о чём говорит. По большей части все языком треплете. Секс-машины, ёп вашу мать, для нецелованных девственниц и резиновых кукол. Вот тем точно сравнивать не с кем и не с чем.

«Герцог» тогда долго ржал, потому что всем было известно Сергунино хвастовство. Лущенко потом два дня на меня дулся. А я рада была, что он не доставал меня идиотскими разговорами. Один раз он заикнулся по поводу мужской роли отца для детей, но я быстро ему напомнила, что он сам бросил двух своих жён – одну с ребёнком, другую беременную. Да ещё привела кучу примеров, когда мужчины, чтобы уберечь свою «нежную» и «ранимую» психику, сбегают к любовницам, оставив жену с ребёнком-инвалидом на руках. Как будто у женщин нет психики и нервов! И это женщин ещё истеричками называют! Я тогда ему чуть в морду не дала от возмущения…

…Машина резко остановилась. Я открыла глаза и осмотрелась.

– Вылазь, соня. Лучше от Серёги сейчас по башке получить, чем постоянно ждать подвоха.

– Добрый ты, Юра, – скривилась я, вылезая из машины. Ёжик загоготал, запрокидывая голову и почёсывая свои коротенькие жёсткие волосики, за которые от Юльки получил прозвище. Да и сам он был чем-то похож на ёжика из мультика: лицо с кулачок, востроносенький, тёмные глазки пуговками и маленький ротик, как канцелярская кнопка.

Я разглядывала пересечённую местность с разбросанными там и сям складными стульями, софитами, белыми экранами и снующими туда-сюда людьми. И как я забыла, что сегодня съемки на пленэре? Я медленно побрела к небольшой группке, где слышался истерический крик среди нервного бубнёжа. Какого чёрта такая спешка? Нет меня – могли бы сцены снимать, где моя героиня не задействована. Чего хай поднимать? Сами бы помотались между тремя городами!

Подойдя к софиту, где кучковались размахивающие руками люди, с нервными воплями что-то кричащие друг другу, я наткнулась на Юльку: она в этом сериале играла деревенскую красотку, вокруг которой всё завертелось. Схватив за руку, она меня куда-то потащила.

– Молодец, быстро собралась, – вполголоса затараторила она. Я снова поморщилась. Удивляюсь, как на площадке она может играть вальяжную деревенскую бабу, если в жизни это чёрт-те что с мотором в заднице? – Никита отвлёк его, снимают без тебя. Петюня, что тебя хряпнуть молотком должен, со вчерашнего с похмелья. Сергуня в ярости – все как сонные мухи. Беги пока гримируйся. А то он вспомнит, что тебя не было.

– Господи, какой молоток? – вяло засопротивлялась я. – Топор же был. И вообще… Я жрать хочу. Я вчера прямо с самолёта с Кёнига, съёмки первый день… А у вас тут вино рекой…

– Ну, отметить решили – большое дело! Чего напиваться было?

– Я не напивалась, – вяло отбивалась я. – Опрокинула парочку всего. Спать очень хотелось. А вот чего остальные пили?..

– Наташка! Сколько ждать надо? – проорал голос у меня над ухом. – Твоя сцена, твою мать, а ты ещё не в гриме! А ну, живо Инку искать!

Юлька подхватилась и, потрясывая своими двумя молочными фермами, кинулась искать гримёра Инну. По пути она едва не задела какую-то статистку с кипой бумаг. Та от неожиданности выронила несколько листков из кипы и шустро хлопнулась на них задом. Я внутренне улыбнулась: театральная примета, когда на упавший текст нужно сесть, в её случае это что? У неё же неглавная роль. И, даже, если она забудет свой текст, который наверняка состоит из междометий и причитаний, от этого никому плохо не будет. Даже не заметят.

Инну Юлька нашла довольно быстро, и пока мне рисовали лицо – не сходя с места, – я оглядывала площадку. Петюня, вроде, пришёл в себя. По крайней мере, не таращился на топор, как баран на новые ворота. Его помятый вид и щетина весьма уместно смотрелись по сюжету. Если бы он ещё перегаром мне в лицо не дышал…

Мы отрабатывали нашу сцену. Но нашему режиссёру всё время что-то не нравилось: то, как Петюня замахивается, то, как я уклоняюсь… Если честно, я уже притомилась от этой гимнастики, если учесть то, что я так и не успела поесть. Петюня тоже притомился. Я видела, как ходили желваки у него на лице – не дай бог, всерьёз прибьёт! А Сергей как будто светлел лицом. Наконец он хлопнул в ладоши и заорал:

– Так! Запомни! Теперь все по местам! Начали!

Красные с перепою глаза Петюни и его дикий вид после дублей меня напугали настолько, что я оступилась в самом неподходящем месте. Но как оказалось, удачным для меня: Петюня не удержал замах, и со всей дури обрушил топор мне на голову. И если бы я не оступилась, лежать бы моей героине вместе со мной не в коме, а в гробу. А так, получив увесистый удар обухом в левую часть лба, я благополучно хлопнулась спиной на землю. Меня потом спрашивали, видела ли я искры или звёзды, или вокруг моей головы, как в американских мультиках, летали птички? Нет, ничего подобного не было. Просто удар – и темнота. А потом я уже в кресле с перевязанной головой, а Юлька мне суёт что-то в рот.