Текст книги "Из бездны"

С четырехлетнего возраста я помню все прекрасно. Помню, как нас выселяли из квартиры в Винберге, как переезжали в социальную квартирку в самом Фалькенберге. Или как полицейские вечером ворвались и перевернули все вверх дном – искали краденое. Помню, как мне странно это было, потому что в другом мире, для всех остальных, полицейские добрые и отзывчивые, к ним всегда можно обратиться за помощью. Еще помню, как отца избили два парня, которым он был должен деньги. Позвонили в дверь, мать открыла. Они отшвырнули ее в сторону, как тряпичную куклу, и прямым ходом направились к дивану, где отец смотрел телевизор со мной и Робертом на коленях. Они ударили его бутылкой. А когда он упал, начали бить ногами. Не знаю, что мне взбрело тогда в голову, наверное, пыталась защитить двухгодовалого братика, – вцепилась одному из них в ногу. Они, по-моему, даже и не заметили, продолжали пинать отца, пока в комнату не ворвалась мать с бумажником в руке. Они выпотрошили из бумажника все деньги и ушли.

Чего я только не помню… Все эти пьянки с совершенно чужими людьми, пьяные марафоны – кто-то отключается, его сменяют другие, в доме шум, как на базаре, кто-то продолжает пить, кто-то набирается сил для продолжения. Ты даже имен их не знаешь, и слава богу. Они появляются в дни получки и исчезают навсегда, им наплевать, что ты существуешь, и тоже слава богу. Хуже те, кого ты знаешь по имени, завсегдатаи. Они притворяются, что им есть до тебя дело, врываются в твою комнату с бутылкой в руке: «Как дела, старушка, я ведь тебя не беспокою?» Хуже, хуже, эти еще хуже. Те-то просто идиоты, знаешь, чего от них ждать, пытаются тебя пощупать, раздевают взглядом… мамаша как-то услышала, как один тип предложил мне пойти с ним в душ. Она прямо озверела, схватила хлебный нож и прогнала его пинками. Но эти, добренькие, еще хуже. Им, видите ли, жалко нас с Робертом, а чем они отличаются от других? – свинничают, как и остальные. Самое удивительное, постепенно начинаешь думать, что так и должно быть, что это нормально – толпа алкашей в доме. И еще пытаются, еле держась на ногах, задавать вопросы: как, мол, дела в школе? тебе уже сколько стукнуло? десять? Или еще того чище, с дрожью в голосе: как же ты терпишь здесь таких, как мы?

Мне исполнилось шесть, и мы съехали с нашей квартиры в Фалькенберге. Жить там было нельзя – плесень в ванной и кухне, пузырящиеся обои, линолеум по углам начал отставать и сворачиваться. Запах плесени въедался даже в одежду, дышать было нечем. Мать обратилась с жалобой в социальное управление, и те из чистого сострадания нашли для нас жилье в одном из цепочки таунхаусов в Скугсторпе. Так мы сюда и попали. Осенью я собиралась в школу и была неимоверна горда и счастлива. Почему-то надеялась, совсем еще сопливая девчонка, что теперь-то все изменится к лучшему.

Поначалу и вправду изменилось. Все было так красиво. Только что построенный дом, игровая площадка рядом, вдоль улицы посажены деревья. Маме и папе словно бы дали шанс изменить свою жизнь, и они, как мне теперь кажется, это понимали. Мама шила гардины и покупала мебель на распродажах Армии спасения. У нас с братиком у каждого было по комнате. Никогда не забуду, как увидела эту комнату впервые: совершенно моя комната, с встроенным платяным шкафом и видом на улицу! Неважно, что дома построены, как они тогда говорили, «по бюджетному проекту» – самые дешевые материалы, стены тонкие, так что, если кто-то шел в туалет на нижнем этаже, слышно во всем доме. Мы с мамой повесили плакатик с Бамсе, мне купили новую кроватку и простыню с картинками из «Пеппи Длинныйчулок». У отца тогда были деньги. Он занимался какими-то делами, даже устроился на работу на норковую ферму в Улуфсбу. Дело было летом, и иногда он брал нас туда с собой. Даже не знаю почему, но эти посещения мне запомнились особенно сильно – скорее всего, потому, что обычно отец с нами почти не разговаривал. Смотрел на нас, точно мы были неизвестно кем и случайно оказались с ним под одной крышей. И вдруг ни с того ни с сего переменился – стал веселым и открытым. Почему-то ему захотелось показать, где он работает. Длинные помещения для норок – без стен, только с навесом от дождя, – ловкие, гибкие зверьки, по пять штук в клетке. Они выглядели очень добродушно. Почти как мягкие игрушки. И вправду очень красивые, но добродушие норок обманчиво. Ни в коем случае нельзя совать руку в клетку – детский палец перекусит запросто. Не надо забывать, они хищники, сказал папа. А его работа была обеспечивать норок питанием. Рыба из Гломмена, отходы птицефабрики в Турсосе, все это он смешивал с мукой и водой – получалось нечто вроде каши. Во время работы он не пил. Разве что в дни убоя, но в эти дни пили все, кто там работал, иначе можно было рехнуться от вони.

Первый год в Скугсторпе все шло хорошо. И мне не надо было все время заботиться о братике – мама была дома. Папа работал и старался избегать старых знакомых. Роберт ходил в детский сад четыре дня в неделю. А я осенью поступила в школу.

У меня сохранилась первая классная фотография – так странно смотреть на нас, шести-, семилетних, мы там словно наброски нынешних, уже почти взрослых. Педер и Герард в заднем ряду, у обоих повыпадали молочные зубы. Лучшие друзья уже тогда. Оба в джинсах «Lee» и джинсовых же курточках. Вполовину меньше, чем сейчас, но все равно ни с кем не спутаешь: маленькие копии их самих сегодняшних. А я сижу на корточках слева внизу, и вид у меня такой, будто я сама не знаю, как тут оказалась.

На карточке, может, и незаметно, но как было, так было: с самого начала я не вписалась в класс. Никто меня не дразнил, не бил, просто не замечали. Словно меня и не было. Может быть, бывшие отцовские подвиги сыграли роль? Скорее всего, родители велели своим отпрыскам держаться подальше от меня и брата. А может, и потому, что мы жили в одном из этих дешевых таунхаусов, которые считались в поселке чуть ли не трущобами. Остальные жили в виллах или в настоящих, добротных таунхаусах, с ухоженными садами. Или из-за того, что мы были одеты так уродливо, да и волосы грязные – мать вечно забывала купить шампунь. Но, как я помню, меня это особенно не волновало. С момента нашего переезда в Скугсторп жизнь стала намного легче.

Я уже была в четвертом, когда папа опять влез в долги и взломал магазин, чтобы расплатиться. Снова угодил в тюрьму, на этот раз на восемь месяцев. Но этого хватило, чтобы опять пошло все как раньше. Помню, как той осенью мы навещали его в Хальмстаде. Первый раз я была в тюрьме. К нам там все были очень добры, особенно тетка-надзирательница. Она отвела нас с Робертом в комнату для игр. Сделала бутерброды с маслом, налила апельсинового сока и, пока мама разговаривала с папой, объясняла, что такое тюрьма. Я слушала не очень внимательно, потому что там было полно всяких игрушек, и она, наверное, заметила, что мы ее не слушаем: замолчала, дала нам цветные мелки и бумагу, – и оставшееся время мы рисовали. Один из рисунков у меня сохранился. На нем папа в тюремной одежде, как я ее себе представляла: в черную и белую полоску, как в комиксах. Потом, когда он пришел на нас посмотреть, оказалось, что я ошиблась: на нем были такой же, как дома, спортивный костюм, футболка и коричневые сандалии.

Вообще говоря, детей внутрь не пускают, но для нас почему-то сделали исключение. Папа показал нам свою камеру. Там была настоящая решетка на окошке в двери, койка и намертво прикрученный к полу стол. Роберт был совершенно вне себя от восторга, как будто принимал участие в каком-нибудь захватывающем триллере.

Не знаю, каким образом дети в школе пронюхали, что папа в тюрьме. Может, учительница проболталась. А может, сарафанное радио. И все изменилось. Меня начали всячески обзывать, прятать мою одежду, подкладывали собачье дерьмо в сапоги, да и вообще пакостили, как могли. Но для братика все было намного хуже. Одноклассники не удовлетворялись мелкими пакостями, они издевались над ним физически. В средней школе я только и делала, что пыталась его уберечь от травли, но, как ни старайся, не всегда ведь удается оказаться в нужное время и в нужном месте. Становилось все хуже и хуже, а ему становилось все труднее сосредоточиться. Он начал прогуливать. Убегал из школы, шел к морю и сидел там часами до самого вечера. И тогда же он начал писаться…

К брату приставили отдельного педагога, придумали особую программу. Но отношение к нему в классе становилось все хуже. Дети вытворяли с ним все что хотели. И нисколько не стыдились. Плюнуть в лицо, сломать велосипед, очки, вывалять в снегу – все это происходило чуть не каждый день. А как они его оскорбляли… свинья, недоделанный, выродок, зассыха… Ну и все в этом роде.

Он перешел в седьмой класс, и вроде бы должно было стать полегче. Последние два года я не могла ему помогать. Хотя у меня все пошло немного лучше – после того, как в нашем классе появился Томми. Если не обращать внимания на кое-какие обидные слова… Ну, вроде того, называют меня Доской, и пусть называют. У меня и вправду грудь еще не выросла. Во всяком случае, Герард со своей бандой оставил меня в покое. Смотрели на меня и на Томми как на пустое место. А самое главное – теперь мой класс и класс Роберта помещались в одном здании, так что на переменах я могла быть рядом с ним. И Томми обещал помочь в случае чего.

Так я надеялась – должно стать полегче. А на самом деле стало еще хуже. По закону Мёрфи, как говорили парни в школе…

Томми я разыскала только в субботу утром. Трубку взял один из его братьев. Я хотела сказать, что видела их вчера на причале, но в последнюю секунду удержалась – при чем тут это? Томми подошел не сразу. В трубке слышна была музыка – радио, наверное. Кто-то гремел посудой.

– Я слышал, что вчера случилось, – сказал он, не поздоровавшись. – Ты должна на них заявить.

– Откуда ты знаешь? Тебя же там не было.

– Соседский парень доложил. Говорит, Педер заставил тебя жрать траву.

Я рассказала ему про котенка и про все остальное, хотя кое-какие подробности утаила.

– Значит, они думают, это ты настучала?

– Похоже, так.

Он дышал так, будто ему пришлось пробежать до телефона метров сто.

– А может, Герард все это придумал, просто поразвлечься хотел. На этот раз ты ему попалась, а мог быть я или кто-то другой.

– С тобой бы он не решился. У тебя братья вон какие.

Вдруг мне пришло в голову, что голос у Томми нормальный, никакой не больной. Значит, он просто прогулял всю неделю?

– Они говорят, что отыграются на Роберте.

– А он-то тут при чем?

– Ни при чем.

Томми помолчал. Музыка стала громче – должно быть, кто-то подкрутил звук.

– И что теперь делать?

– Заплатить Герарду тысячу спенн… говорит, оставит нас в покое. И ко всему еще папаша возвращается из тюрьмы с каким-то дружком. Осень, считай, испорчена.

– О, черт… а почему Герард решил, что кто-то на него настучал?

– Педера вызывали к ректору, и он говорит, что Л-Г про все знает. Значит, кто-то настучал.

– А кто?

– Откуда мне знать? Кто-то из их же банды, помельче.

– Ну, это Герард мигом бы выяснил… они же готовы в штаны наложить, стоит ему только на них поглядеть. Сами бы сознались. Ему даже спрашивать не надо.

– Скорее всего, Педер или Ула, – пришло мне в голову. – У Педера же кошка, помнишь? Она давно у них, мы еще в седьмом были. Она вполне могла окотиться. И кто-то из ее котят… Герард просто мог отобрать его у сестренки Педера. Тот, может, даже протестовал.

– Не понимаю.

– Кто-то же настучал, и этот кто-то – не я. Кому-то и кроме меня показалось, что Герард слишком уж далеко зашел.

В трубке зашуршало, похоже на чей-то шепот.

– Ты слушаешь?

– Ясное дело, слушаю… А где ты возьмешь тысячу спенн?

– Придумаю что-нибудь. Сегодня собираюсь поехать в город, у меня есть кое-какие планы.

– Может, лучше не ходить в школу? Пока все не успокоится?

– Тогда Герард точно решит, что это я настучала. Нет… Пойду, как будто ничего не случилось. Только как уговорить братишку? Обычно его мордуют семиклассники. А теперь еще и девятый.

– Надо поговорить с кем-нибудь из взрослых.

– С кем? С мамашей? Ты шутишь…

Мы опять замолчали. Я подумала, не попросить ли одного из братьев Томми что-то сделать – оба известные драчуны. Какое-то время они даже хороводились с моим папашей, когда тот еще работал на звероферме. Но когда несколько лет назад унаследовали баркас-траулер, успокоились. Может, они и могут припугнуть Герарда, но ненадолго. Он ненормальный, законченный психопат… только разозлится еще больше.

– Я вчера видела твоих братьев, – сказала я, чтобы что-то сказать. – Мы с Робертом удрали в Гломмен после всего этого. Если бы ты не болел, зашли бы к тебе.

– Что ты видела?

– Да ничего… они просто там были…

– Где – там?

– В рыбарне… Увидимся в выходные? Ты вроде бы уже и не болеешь.

– Не могу. Мне надо кое-что сделать.

– Что?

– Так… ничего особенного.

И опять голос его прозвучал странно. Не знаю, в чем дело, но что-то было не так.

– У тебя был отключен телефон?

– Почему?

– Я со среды звонила каждый день, но никто не брал трубку.

– У меня была температура. За тридцать девять зашкаливало. А телефон внизу, у меня просто сил не было спуститься.

– А родители? Братья?

– Я должен кончать разговор, – ни с того ни с сего заявил он. – Увидимся в понедельник.

– Давай еще поговорим. Может, придумаем что-то…

– В другой раз, Нелла, пока… – И повесил трубку.

Ничего не понимаю.

И мы с братишкой вытащили наши велики и поехали по улице Подсолнечников. Зарядивший было дождь кончился. Со стороны шоссе катила стайка подростков на роликах. Чьи-то бодрые папы с непроницаемыми физиономиями уже мыли свои машины – сигарета в зубах, шланг в одной руке, губка – в другой. За шторами вилл сидели семьи и завтракали, дети предвкушали игры, поездки в город, чипсы к вечеру. Это могли бы быть и мы, подумала я, где-то в одном из параллельных миров, о которых рассказывал физик, где все выглядит точно так же, только с отклонениями: все праворукие там левши, брюнеты – блондины, а у кареглазых огромные голубые глаза. Но что-то пошло не так, и мы с Робертом, как обычно, вытянули пустой билет.

Я решила начать с «Юниор Центр»[12]12
  «Юниор Центр» («JC») – сеть магазинов молодежной одежды.


[Закрыть], магазина одежды на Нюгатан. Накануне выплачивали детское пособие, так что там должно быть полно народу. Подростки моего возраста. Девчонки, мальчишки и их родители с распахнутыми кошельками. Все из хороших семей, они-то ни за что не перешагнут порог «Гекоса» или «Муравьев»[13]13
  «Муравьи» («Myrorna») – магазины секонд-хенд.


[Закрыть]. К тому же здесь продавались вещи, которые легко сбыть с рук. Футболка с Микки-Маусом – тридцать крон, пара джинсов – шестьдесят. Фирменные вещи стоили, конечно, дороже, но продавцы за ними следили особенно внимательно. Ладно, начнем здесь, а потом уже в другие магазины.

– «Джей-Си», – сказала я брату. – Я скажу, что ты должен делать.

Мы вошли в магазин. Никто и не обратил внимания. За кассой стоял парень лет двадцати, двое других помогали клиентам у примерочной, где уже выстроилась небольшая очередь – подростки с джинсами и майками. Брат остался у входа, а я пошла разведать, что к чему.

«Джей-Си» – небольшой магазин. Никаких зеркал на потолке – по той простой причине, что в них нет необходимости. Все и так видно – никаких закоулков, никаких мертвых углов. Огромное окно на Чёпсмангатан. Посреди магазина большой стол. На нем стопками навалены «Левайсы» и «Добберы». На полке свитера и футболки. Я вернулась к брату.

– Значит, так. Возьмешь пару джинсов «Доббер» и свернешь их так, чтобы лейбл был не виден. Еще прихвати несколько футболок и встань в очередь в примерочную. Сумеешь?

– А дальше что?

– Ничего. Войдешь в примерочную, закроешь за собой дверь и будешь ждать, пока я не зайду в соседнюю кабинку. Я постучу тихонько, и ты перебросишь мне брюки и получишь взамен пару джинсов с распродажи. Выходишь и кладешь их в ту же стопку, где взял «Доббер». Просто и надежно до идиотизма. Они тебя ни на чем не могут поймать – ты же ничего не утащил.

– А ты?

– Обо мне не думай. Увидимся у великов.

Он направился к столу с джинсами. Продавец у кассы проводил его подозрительным взглядом.

В отделе распродаж избавлялись от остатков летних моделей. Я нашла пару самых дешевых джинсов и взяла их в отдел, где продавали фирменные тряпки. Взяла пару «Добберов» и несколько свитерков – они висели рядом на вешалке-вертушке. Потом прошла к зимним курткам, сделала вид, что рассматриваю ценники. Никто вроде бы за нами не наблюдал. Они теперь хитрые – стараются выглядеть как обычные покупатели, держат в руках, допустим, пару носков, а сами исподтишка наблюдают. И одеты, как и все. Все это я знаю прекрасно, поэтому ни разу не попадалась. Уж на это-то у меня нюх: умею различать, кто в этом мире полицейский, а кто – вор.

Через десять минут мы стояли в соседних примерочных кабинках. Здесь пахло, как в раздевалке в спортзале. Смесь пота и дезодорантов. Я постучала по стенке, братик послушно передал мне фирменные джинсы, а взамен получил штаны с распродажи. Я быстро натянула на себя «доббер», а сверху – свои собственные штаны из «Гекоса». Я слышала, как он открыл дверь… знала, что продавцы за ним наблюдают, хотя у него в руках вроде бы те же тряпки, с которыми он и вошел. Выглянула в щель, проследила, как он положил шмотки на место, – маленький смешной мальчишка с заклеенными скотчем очками. А пока они за ним наблюдали, мне осталось только выйти из кабинки и проследовать к двери, будто ничего и не случилось. На меня даже и внимания никто не обратил.

Через минуту я была на улице. Брат, как и договорились, ждал меня на велосипедной стоянке.

– А где штаны?

Я показала ему краешек.

Он даже свистнул от удивления:

– Ну, ты настоящий профи. А теперь куда?

– Продолжим, пока не закончим.

Пока мы крутили педали к торговому центру «Корона», я обдумывала следующий шаг. Дорогие шмотки или дешевые? Свои преимущества и свои недостатки… Духи «Дейт», к примеру, уходят в одно мгновение, почти все девчонки в школе ими душатся. По утрам просто дышать нечем. Сплошные «Дейт Анна» и «Дейт Натали». Они продаются в супермаркете, и свистнуть их проще пареной репы. Беда в том, что они дешевые и больше чем десять спенн за пузырек не выручишь. И сколько же пузырьков мне надо увести, чтобы собрать нужную сумму?

Другая возможность – фирменные шмотки. Снобы в школе помешались на марках «Прингл» и «Лакост». Их продают у «Братьев Юханссон», но там продавцы глаз не спускают с барахла дороже сотни. Может, стоит рискнуть? Братишка войдет первым, отвлечет внимание, задаст какой-нибудь идиотский вопрос, вроде того, какова, мол, осенняя мода, или попросит воспользоваться туалетом для посетителей. Если повезет, никто меня и не заметит, проскользну за каким-нибудь здоровенным дядькой к прилавку со свитерами «Лакост» и уведу, они даже глазом не успеют моргнуть.

Честно говоря, я не люблю воровать. Только по необходимости. В такие моменты я вижу в себе отца, и это мне не нравится, мне не хочется быть на него похожей ни в мыслях, ни в поступках.

Конечно, есть и другие способы сшибить немного денег. Я их вообще-то предпочитала. Сдавать бутылки, к примеру, или выуживать некоторые журнальчики в контейнерах для бумажного мусора. В гавани есть ларек, где платят по кроне за каждый номер «Развлекись» или еще похуже. В контейнерах полно такого! Знали бы мои одноклассники, чем развлекаются их папаши, когда никто не видит. Но даже если бы я переворошила все контейнеры, порнухи на семьсот спенн не собрать и за неделю. Со шмотками дело идет быстрее.

– А теперь куда?

Была не была.

– «Кулленс».

Обувной магазин «Кулленс» на Шубергсвеген, по другую сторону железной дороги. Ну как же! Фирменная обувь: дорогие кроссовки, дамские и мужские туфли. Ходовой товар, к тому же в самом здании есть особенность, которую можно использовать. Поразмышляла, что лучше – лодочки или кроссовки. Пара «Стен Смит» в школе уйдет за две минуты. Парни с ума по ним сходят, иногда стоит человек пятнадцать, и все в одинаковых кроссовках. Конечно, джинсы «Доббер» потянут на пятьдесят крон, башмаки – минимум столько же. Беда только в том, что мы ни за что не успеем собрать нужную сумму до закрытия магазинов. Нужно что-то подороже. Сам Герард не особенно интересуется модой, даже трудно представить его в свитере «Лакост» или в шерстяном джемпере «Лайлэнд-Скотт». Всякие прибамбасы, вроде цифровых часов, могли бы его заинтересовать, но это рискованно; попасться с таким – хлопот не оберешься.

В «Кулленсе» поток покупателей явно схлынул. Я прошлась вдоль полок, вроде бы мне ничего особенного не нужно. Взяла пару кроссовок, поглядела на ценник, поставила обратно. Наконец подошла продавщица, молодая девушка с прогалом между передними зубами, как у кролика:

– Интересуешься чем-то особенным?

– Мне вообще-то нужны резиновые сапоги. Желательно с подкладкой.

– Сапоги там. Подальше, за детской обувью.

Я благодарно кивнула.

– А туалет для посетителей у вас есть?

– Там же, зайдешь в коридор и увидишь. А если нужна помощь с сапогами, крикни.

Она направилась к кассе. А я сделала вид, что поправляю волосы и посмотрела на потолок. Зеркал не видно. Она отвернулась, а я прихватила пару «Стен Смит» и пошла – я прекрасно знала, где у них туалет, и знала, что там лестница на второй этаж. Вставила свой ключ в вертушку на двери сортира и повернула на красный: если она пойдет проверить, решит, что я там сижу.

На втором этаже никого не было, если не считать моих отражений в зеркалах на стенах. Отсюда открывалась дверь на балкон и пожарную лестницу. Я открыла ее, поставила кроссовки на карниз и помахала брату – он стоял внизу и ждал. Все в порядке, зеленый свет.

Я спустилась вниз, перевела вертушку на «свободно» и пошла к полке с резиновыми сапогами. Примерила пару-тройку и поставила назад на полку.

– Не выбрала? – участливо спросила девушка с зубами.

– Цвет не подходит.

– В конце месяца получим новую партию – красные и голубые. Приходи.

У пешеходного мостика через полотно меня ждал Роберт. Кроссовки уже лежали на багажнике велосипеда.

– Ловко… с лестницей! Откуда ты знала?

– Разведка, разведка и еще раз разведка, – назидательно сказала я. – Пути отступления на случай непредвиденных ситуаций.

– Очень красивые!

– Примерь, – кивнула я. – Твой размер.

Он поглядел на меня с удивлением:

– Мать сразу поймет, что мы их свистнули.

– Даже не заметит. Она по пути в запой.

– А когда выйдет?

– К тому времени они уже будут не такими новыми. Скажем, что нашли. В контейнерах и не такое бывает. Кстати, можешь носить их только в школе. А домой приходить в других. Положишь в свой шкафчик. Пришел в школу – надел новые, ушел – старые. Никто и не обратит внимания.

Роберт даже покраснел.

– Очень красивые, – повторил он тихо. – Спасибо.

– Я за них не платила.

– Ну и что… ты могла бы их продать. Герард все равно потребует денег.

– И сколько бы я за них выручила? Пятьдесят крон, самое большее. Все это мелочи… Я трачу время.

Он выглядел совершенно счастливым и одновременно испуганным. Я поняла, что его испугало – а вдруг Герард не получит свои деньги? А почему он так счастлив, и понимать не надо – впервые в жизни получил нормальные модные кроссовки.

– Ты настоящий светский лев, – сказала я. – Не хватает только пары приличных джинсов, и ты – король седьмого. А мать заметит – ну и что? У нее сейчас другим голова занята – где сшибить на бутылку.

Я наблюдала, как он примеряет кроссовки, даже руки дрожат от волнения. Взяла его коричневые парусиновые опорки и водрузила на алюминиевый шкаф на стене, к которому подходили два толстых кабеля. Они давно уже были ему малы.

– И что же нам делать? – спросил Гоберт. – Деньги же надо собрать для Герарда…

– Пошли в радиомагазин. Там есть кое-что, что его заинтересует.

Несколько недель назад я была в городе и увидела в боковой витрине, выходящей на тихую улочку, портативный аудиоплеер. Он там и лежал – последняя модель «Сони», с автопоиском. Не «Панасоник», не «Филипс», те просто пытались копировать «Сони», – нет, это был настоящий «Walkman». Лежал в открытой коробке с подключенными наушниками. И на откинутой крышке цена – 1199 крон.

– Ты смотришь на эту штуку? – робко спросил Роберт.

– Да…

– Больше тысячи… а в тюрьму не посадят? Я тогда не хочу…

Он и в самом деле боится за меня.

– Не пугайся. Я еще несовершеннолетняя, меня нельзя в тюрьму. Они ничего не могут сделать.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. Пошли.

Чтобы добраться до плеера, надо перегнуться через закрывающий витрину изнутри метровый барьер так, чтобы никто не заметил. Мало этого, на улице не должно быть прохожих. Но были и преимущества: эта небольшая витрина помещалась в дальнем конце помещения, и обзор для кассира более или менее перекрыт полками с радиотоварами.

В магазине довольно много покупателей. Я сомневалась – заходить, не заходить… уверенности поубавилось. Мне нужна помощь Роберта, одна я не справлюсь…. Если застукают, тут же вызовут полицию. И что? Приемная семья? Ничего страшнее… тогда меня наверняка разлучат с братом.

Мы присели на садовую скамейку, и я объяснила, что меня смущает.

– Решаемся, – неожиданно сказал Роберт. – Подумай о Герарде.

А я о ком думаю… от этого психопата можно ожидать чего угодно. Герард на одной чашке весов, снюты на другой… не из чего выбирать.

– Тогда так: я иду первой, ты чуть позже. Но не задерживайся: самое большее через минуту. И околачивайся у дверей или у кассы. Рассматривай кассетники, стерео, что хочешь. Меня ты не знаешь. Даже не смотри в мою сторону. А придет время, спроси что-нибудь у парня на кассе.

– Что?

– Что хочешь. Головку для проигрывателя. Цену на двойной кассетник… что в голову придет.

Он серьезно кивнул.

– Если они меня застукают, мы не знакомы. Спокойно уходи. Подумаешь – воришку поймали. Увидимся дома.

В магазине гремела музыка. Хозяин полез в шкаф доставать что-то для клиента. Несколько подростков цокали языками у последней модели переносного, но все равно здоровенного двухкассетника. За кассой стоял пожилой дядька и говорил по телефону. Он здесь, наверное, за главного – костюм, галстук, на груди беджик с именем. Все портативные плееры лежали на стенде у него за спиной. Тот «Walkman» в витрине, наверное, единственный экземпляр во всем Фалькенберге, который можно свистнуть, не взламывая магазин среди ночи.

Я дождалась, пока он повесит трубку, и подошла к кассе:

– Удлинители у вас есть? Папа просил купить.

Он кивнул в сторону маленькой витрины – той самой. Руки у него были очень волосатые – толстые, черные волосы, как у гориллы. Даже пальцы волосатые.

– Штепсели, вилки, удлинители, розетки – все там.

Звякнул дверной колокольчик. Я покосилась – точно, Роберт. Молодец.

Я уже у полок с электротоварами, совсем рядом с витриной. Старику за кассой пока меня видно, но стоит ему передвинуться на метр… Обрати же внимание на Роберта, или пусть кто-то еще тебе помашет, отвлечет внимание… Я сняла с полки удлинитель и притворилась, что внимательно его рассматриваю – а та ли длина? А есть ли заземление? Волосатый старик не сводил с меня глаз…

Голос Роберта – он сказал что-то хозяину, что именно – я отсюда не расслышала. Тот оставил свое место за кассой и пошел к нему. Теперь меня никто не видит, если кому-то не придет в голову сунуться к полке с кабелями. И на улице никого. Я быстро перегнулась через барьер, не сломался бы… дотянулась до плеера, выпрямилась и сунула его за пояс брюк.

За две секунды, не больше! Замерла, как зверь, почуявший опасность и остановившийся на полушаге. Любое движение поблизости, любая нахмуренная физиономия – и я рвану к выходу и исчезну в толпе. Но все тихо. Опять услышала голос Роберта – он спросил, по-моему, насчет одного из монстров-двухкассетников на стенде, и хозяин что-то пробурчал в ответ. Я взяла удлинитель и пошла к кассе. Толстяк, выдающий видео напрокат, завернул покупку, и я заплатила из своего конверта: восемь семьдесят пять.

Магазины уже закрывались. С берега надвигалось свинцовое облако, в воздухе появилась изморось, если похолодает, будет туман. Мы остановились у городского кинотеатра и посмотрели афиши. «Flashdance»[14]14
  «Flashdance» («Танец-вспышка») – известный голливудский фильм о пробивающейся к успеху танцовщице (режиссер Э. Лайн).


[Закрыть]… через полгода после шведской премьеры. На двери – список: можно записаться в группу «Up with people» – кататься по всему миру, танцевать и петь в молодежных шоу, все замечательно, но время заявок истекло месяц назад. Мне, конечно, не с чем сравнивать, но в этом городе все происходит с опозданием, будто время по какой-то причине тормозит на нашей широте, не намного, на какой-нибудь час в день, но мы отставали и отставали, с каждым годом все больше и больше. «Веселый лосось в Фалькенберге». Новый слоган турбюро, придумали к туристскому сезону. Я-то чувствовала себя кем угодно, только не веселым лососем.

Брат крутил педали в своих новых кроссовках, и у него было такое счастливое лицо, что у меня появился комок в горле, точно там застрял кусок яблока. Пришлось несколько раз проглотить слюну.

Мы остановились у аптеки – купить мазь для рук. Ему помогает только один сорт, дорогой, как чугунный мост. Пробовали подешевле – расчесывает руки до крови. Кожа на суставах руки вся в пупырышках, шелушится и кровит, между пальцами белые чешуйки.

В конверте оставалось все меньше. Тридцать спенн мазь для рук, ни больше ни меньше. Теперь мне нужно семьсот тридцать восемь крон. За сколько уйдет плеер, понятия не имею. Лучше всего, если Герард возьмет его в зачет долга.

– Я в школу больше не пойду, – неожиданно сказал Роберт. – Пока Педер и остальные там, не пойду.

– То есть до конца учебного года?

– Да. Плевать, пусть говорят что хотят.

– Это разозлит их еще больше. Не волнуйся, я достану деньги. Обещаю.

Братишка посмотрел на свои руки. Посмотрел так, как будто это не его руки, а какие-то намертво присосавшиеся пиявки.

– Как ты думаешь, экзема… она пройдет когда-нибудь?

– В один прекрасный день встанешь, а ее как не бывало. У тебя очень красивые руки.

– Смотреть противно. Ула и Педер правду говорят – как проказа.

– Я так не считаю.

– Ты так говоришь, потому что ты моя сестра.

– Может и так.

– И все равно приятно. Иначе вообще никакого смысла нет. Чего стараться-то? Школа. Мама, папа… все это дерьмо…

Он виновато улыбнулся. Рядом с нами стоял черный «пежо» с наклейками какого-то фонда наемных работников под названием «Стоп». На пассажирском сиденье дамская сумочка. Дверь не заперта. Хозяйка рванула в аптеку за минуту до закрытия и забыла сумку. Я вижу ее в витрине: она стоит у кассы, сейчас придет ее очередь, и она обнаружит, что забыла сумку.

Я даже подумать не успела – открыла дверь и вытащила из сумки бумажник. Взяла только деньги, права и карточки оставила лежать, сунула бумажник назад и как можно более бесшумно закрыла дверь… Мы отошли самое большее на десять метров, как тетка выбежала из аптеки, схватила сумку и помчалась назад.