Текст книги "Божественная комедия. Ад"

Песнь XXIV

Содержание. Мгновенное смущение Виргилия устрашает, Данте, но он снова ободряется нежным взором своего учителя. Поэтам предстоит выйти из седьмого рва по страшному обвалу, происшедшему от падения моста над этим рвом. С помощью Виргилия, Данте наконец восходит с большим трудом на следующий мост, перекинутый через седьмой ров; а так как ров этот необыкновенно темен, то поэты, перейдя мост, восходят на внутреннюю ограду рва. Седьмой ров весь кипит змеями; между которыми бегают в ужасе взад и вперед грешники: это тати. Руки у них связаны змеями за спиною; змеи впиваются им в чресла, клубятся у них на груди и подвергают их разновидным превращениям. Так, в глазах Данта, змея кидается на одного из грешников, язвит его в шею, и тать, запылав, рассыпается пеплом; но пепел собирается сам собою и грешник опять получает свой прежний вид: кто тень пистойского святотатца из партии Черных Ванни Фуччи. Он предсказывает Данту будущую судьбу Белых и Черных, причем, желая опечалить поэта, говорит в особенности о предстоящем поражении его партии.

 
1. В том месяце, как солнце в Водолее
Златит власы на пламенном челе
И снова день становится длиннее;
 
 
4. Когда, как снег, белея на земле,
Подобится седому брату иней,[511]511
  Седому брату, т. е. снегу. В подлин.: sua sorella bianca: снег, в Италиан. женского рода, как и иней (brioa).


[Закрыть]
Хоть краток срок пера в его крыле:[512]512
  В подлин: Ма росо dura alla aua peona tempra – слово в слово: но мало длится раскеп его пера.


[Закрыть]
 
 
7. Пастух, свой корм потративший в пустыне,
Встает, глядит и, видя по полям
Сребристый снег, по бедрам бьет в кручине;[513]513
  Естественное движение человека в отчаянии. Портирелли.


[Закрыть]
 
 
10. Идет домой, тоскует здесь и там
И, как несчастный, что начать, не знает;
Потом опять выходит и очам
 
 
13. Не верит, видя, как лицо меняет
Весь Божий мир, и на зеленый луг,
Взяв посох свой, овечек выгоняет.[514]514
  В последней трети Января солнце вступает в созвездие Водолея, в котором оно и остается в первые две трети следующего месяца. И там время, о котором здесь говорится, есть половина февраля, когда ночи, за исключением утренних и вечерних сумерек, длятся почти 12 часов. В эту пору солнце в Италии пригревает уже так сильно, что снег составляет большую редкость: потому-то так и удивился бедный пастух, глядя на нивы, побелевшие от утреннего инея; но удивление его быстро проходит, ибо с восхождением солнца исчезает иней. Эта прелестная картина из сельской жизни отлично выражает состояние души поэта. Привыкнув видеть Виргилий всегда невозмутимо-спокойным, Данте вдруг замечает смущение в его лице (Ада XXIII, 146), и, полагая, что оно происходит от невозможности взойти на страшный обвал горы, приходит в состояние того пастуха, который, ожидая с нетерпением возврата весны, вдруг видеть побелевшие от инея, как от снега, нивы. Но смущение Виргилия не продолжительнее существования инея, и вскоре светлые лик его успокаивает тревогу Данта. Штрекфусс.


[Закрыть]
 
 
16. Так мой поэт, в лицо встревожен вдруг,
Смутил меня; но с той же быстротою.
Уврачевал бальзамом мой недуг:[515]515
  Т. е. целительным бальзамом своего приветного взора.


[Закрыть]
 
 
19. Пришед к мосту с обрушенной скалою,
Ко мне склонил он тот приветный взор,
С каким предстал впервые под горою.[516]516
  У подошвы холма в темном лесу (Ада I, 64).


[Закрыть]
 
 
22. Потом, подумав, руки распростер,
И, обозрев обвал и торопливо
Схватив меня, пошел на темя гор,
 
 
25. И как мудрец, который терпеливо
Обдумывать умеет подвиг свой, —
Мой вождь, подняв меня наверх обрыва,
 
 
28. Мне указал над ним утес другой,
Сказав: «Взберись на этот камень голый;
Но испытай, чтоб он не пал с тобой.»
 
 
31. Нет, то был путь не для одетых в столы!
За тем, что мы – он тень, я им подъят —
Едва тут шли по камням в путь тяжелый.[517]517
  Путь этот до того был труден, что не только лицемеры, одетые в свинцовые рясы, не могли бы идти по нем; но даже мы – Виргилий, легкая тень, и я, им влекомый и поддерживаемый – едва могли по нем двигаться.


[Закрыть]
 
 
34. И если б здесь высок был так же скат,
Как с той страны: не знаю, до вершины
Достиг ли б вождь; но я б низвергся в ад.
 
 
37. Но как к вратам колодезя в пучины
Идет сей круг наклоном: то одно
Окружие у каждой в нем долины
 
 
40. Возвышено, другое ж склонено.[518]518
  Восьмой круг (Злые-Рвы) идет наклоненною плоскостью к окраине колодезя; потому внешняя ограда каждого рва всегда ниже, нежели ограда внутренняя (Ада XVIII, 1 и прим.). Такое устройство Злых-Рвов имеет значение и нравственное: путь к худшему всегда легче, нежели путь к лучшему (Ада I, 26–30 и прим.) Копишь.


[Закрыть] —
Мы наконец взошли на верх обвала,
Отколь последний камень пал на дно.
 
 
43. Но грудь моя так тяжело дышала,
Что я не мог уж далее всходить
И тут же сел у первого привала.
 
 
46. А вождь: «Теперь лень должно победить!
Кто на пуху в житейском дремлет пире,
Не может тот путь к славе проложить.
 
 
49. А без нее кто губит жизнь, тот в мире
Слабей оставит за собой следы,
Чем пена на волнах, чем дым в эфире.[519]519
  «Quoniam spes impii tamquam lanugo est, quae а vento tollitur; et tamquam spuma gracilis, quae а procella dispergitur; et tamquam fumus, quia vento diffusus est; et tamquam memoria hospitis unius diei praeterountis.» Vulg. Sapient. Cap. V, 15.


[Закрыть]
 
 
52. И так, восстав, преодолей труды:
В ком бодрствует над слабостью отвага,
Тот победите все скорби и беды.
 
 
55. Не кончен путь, хоть выйдем из оврага:
Еще длиннейший нам сужден в удел;
Коль понял ты, последуй мне во благо.[520]520
  Намек на будущее восхождение Данта от Люцифера (Ада XXXIV, 82) на вершину горы чистилища (Чист. XXVII 124).


[Закрыть]»
 
 
58. Тогда я встал и боле, чем имел,
Явил в себе и твердости и воли
И говорил: «Идем, я бодр и смел!»
 
 
61. И мы пошли; но тут гораздо боле[521]521
  Поэты восходят на утес, который образуя мост, ведет через седьмой ров и коего продолжение разрушено над шестым рвом (Ада XXIII. 136).


[Закрыть]
Был крут, утесист, тесен и тяжел
Наш горный путь, чем был он нам дотоле:
 
 
64. Чтоб скрыть усталость, я беседу вел,
Ползя по камням; вдруг из ближней ямы
Исторгся крик – бессмысленный глагол.
 
 
67. Не понял я, что значит он, хотя мы
Шли по мосту уже над рвом седьмым;
Но, мнилось, был то гнева крике упрямый.
 
 
70. Я наклонился; но очам живым
Непроницаем был туман над бездной.»
И я сказал: «Учитель, поспешим
 
 
73. На том краю сойти с стены железной:
Как, слушая, не в силах я понять;
Так, в ров глядя; не вижу в мгле беззвездной.» —
 
 
76. «Не иначе могу я отвечать,
Как делом: должно» возразил учитель:
«Прошенья мудрых молча исполнять.»
 
 
79. Тогда со мной нисшел путеводитель
С скалы, где мост примкнут к восьмой стене:
Тут мне открылась лютая обитель.
 
 
82. Я в ней узрел все виды змей на дне,[522]522
  «В седьмом рве казнятся тати: одни из них превращены в змеи, другие еще носят человеческий образ; от взаимного столкновения они подвергаются бесконечно-разнообразным превращениям, переходят из одного вида в другой, сливаются в необыкновенные образы, спутывают, ненавидят и губят од другого. Читая эту и следующую песни, с одной стороны, изумляешься необыкновенной ясности, с которою выражено одно из причудливейших созданий воображения; с другой, при рассматривании более внимательном, убеждаешься, что и эта картина, дивная и вместе ужасная, не есть пустая игра фантазии, но что, напротив того, изображает с поразительною верностью природу здесь наказуемого порока и людей, ему преданных. Кому не известно, какое сильное влияние имеют один на другого воры, действующие за одно шайками? как ловко передают они друг другу свой язык, свои приемы и хитрости, переменяют свои роли и, так сказать, превращаются один в другого? как в самых тесных взаимных связях, необходимых для своего преступления, презирают, не завидят и даже, в случае нужды, выдают, губят один другого? Хитрые змеиные извилины пути, на котором действуют тати, их внезапное исчезание и потом столько же неожиданное появление, их беспрестанный страх быть открытыми – одним словом, все, чем отличается это ремесло постыдное, представлено с неподражаемым искусством в этой и в особенности в следующей песнях. Не менее глубокий смысл имеет и то, что осужденные в этом рве взаимно служат орудием своей собственной казни.» Штрекфусс.


[Закрыть]
Крутившихся столь страшными клубами,
Что мысль о них кровь леденит во мне.
 
 
85. Да не гордится Ливия песками!
Пусть в ней кишат хелидры, кенкры, тмы
И амфисбен и якулей с ужами;[523]523
  Исчисленные здесь породы змей заимствованы у Лукана и большею частью принадлежат баснословию: хелидры – водяные змеи; кеньры (cenchris) – испещренные змеи; якули – змеи, бросающиеся на добычу в виде стрел или дротиков; амфисбены. (от άμφί и βαίνω) – змеи одинаково толстыя к голове и хвосту, почему и думали в древности, что они могут ползать и вперед и назад. В подлиннике упомянуты еще фареи: вероятно, так наз. очковые змеи, приучаемые нынешними Индусами к пляске.


[Закрыть]
 
 
88. Но змей таких, столь гибельной чумы
Мы в ней, мы там, в отчизне Эфиопов,
При Чермном море, не узрели б мы.[524]524
  Здесь приведены три пустыни, окружающие Египет: Ливийская на лево от Нила; Аравийская за Чермным морем (где, по словам Геродота, водились летучие змеи) и к югу Эфиопская. Филалетес.


[Закрыть]
 
 
91. В средине рва, между свирепых скопов,
В испуге рыскал рой теней нагих,
Ища норы, ища гелиотропов.[525]525
  Гелиотроп, камень из породы ясписов, темно-зеленого цвета, имевший, согласно с верованием простого народа в средние века, свойство делать обладателя им невидимым. Тати не надеются уже найти какого-нибудь потаенного места, или другого средства, чтобы скрыться от змей.


[Закрыть]
 
 
94. Опутаны змеями руки их;
Впиваясь в тыл и пастью пламенея,
Клубятся гады на груди у них.
 
 
97. И вот, пред нами, в одного злодея
Метнулся змей и уязвил его
В том месте, где с плечом слилася шея.
 
 
100. Не пишется так скоро И иль О,[526]526
  Буквы самые легкие для написания.


[Закрыть]
Как вспыхнул он, я так горел жестоко,
Что пеплом весь рассыпался на дно.
 
 
103. И, по земле развеянный далеко,
Собрался пепел сам собой и вновь
Свой прежний вид приял в мгновенье ока.
 
 
106. Так, по словам великих мудрецов,
Кончается я вновь из пепелища
Родится Феникс, живший пять веков.
 
 
109. Не злак полей, ему цвет нарда пища;
А слезы мирры и аммом ему[527]527
  Подражание Овидию, Metam. XV, 393–400.
Non fruge, neque herbis,Sed turis lacrimis, et aueco vivit amomi.Haec ubi quinque suae complevit saeeula vitae,Ilicis in ramis, tremulaeve cacumine palmae,Unguibus et aando nidum sibi construit ore,Quo simul ac casias, et nardi lenis ariatas,Quassaque cum fulva substravit cinnama myrrha;Se super iroponit, finitque in oduribus aevum.

[Закрыть]
Дают костер последнего жилища.[528]528
  Нард (andropagon nardus) – ароматное растение; аммом – эфиопский тмин; мирра – смолистый сок душистого дерева.


[Закрыть]
 
 
112. И как больной, Бог знает, почему,
Вдруг падает, иль бесом сокрушенный,
Иль омраком, в очах разлившим тьму;
 
 
115. Потом встает, бросает взор, смущенный[529]529
  Сравнение с больным, страждущим падучею болезнью, которую в древности и в средние века приписывали силе демона.


[Закрыть]
Злой немощью, от коей так страдал,
И переводит вздох в груди стесненной:
 
 
118. Так грешник сей в смятений восстал.[530]530
  Мы неоднократно говорили, что у Данта все грешники, согрешившие непосредственно перед Богом, наказуются проявлением Его божественного света. Мысли этих грешников невольно обращаются к Богу, и вместе с тем мучат, или внезапно уничтожают их. Последнее мы видим на этом святотатце. Он похитил принадлежащее Богу; потому мысль о Боге отнимает у него последнюю его собственность – его образ. Мысль о Боге мгновенно уничтожила его в собственном сознании: он сгорает и рассыпается пеплом; но пепел опять собирается (ст. 105), грешник опять получает прежний образ, как феникс, и получает для того, чтобы снова богохульствовать (Ада XXV, 1–3). Копишь.


[Закрыть] —
О Господи! как строго Твой правдивый,
Предвечный суд злодея покарал![531]531
  Опять обращение к правосудию Божественному, как при всех проявлениях пламени в аду (Ада XIX, 10 и примеч.).


[Закрыть]
 
 
121. Мой вождь спросил: кто был он нечестивые?
И дух: «Недавно, волею судеб,
В сей лютый зев я пал с тосканской нивы.
 
 
124. Как зверь я был между людьми свиреп;
А Ванни Фуччи, мул и скот! Пистойя
Была меж вас достойный мой вертеп.[532]532
  Ванни Фуччи де' Ладзери, побочный сын Фуччио Ладзери из Пиетойи (почему Данте и называет его мулом), один из самых свирепых приверженцев партии Черных (о происхождении партии Черных и Белых см. Ада VI, 64, примеч.). Согласившись с двумя молодыми людьми, он вызвался убить Фоккаччиа Канчелиери из белой линии; но как этот скрылся, то они умертвили рыцаря Бертино, за что Фоккаччиа с своей партией и племянником Бертино умертвил Детто из черных Канчелиери. Тогда начальство Пистойи, желая положить конец этому душегубству, изгнало из города обе партии, кроме Бертакки, отца Фоккаччии; то Фреди, один им Черных, успел пробраться в город и заколол Бертакку, после чего изгнанникам дозволено было возвратиться. Началась явная борьба между партиями; при малейшем поводе происходили кровавые драки; каждое убийство влекло за собою ряд новых. Так, по случаю одной такой стычки, Ванни Фуччи отравил дом Царино де' Ладзери, перешедшего к партии Белых, и завладел его боевою лошадью. В другой раз солдаты подесты города хотели разогнать толпу вооруженных людей, собравшихся в дом Ладзери: узнав об этом, Ванни Фуччи ворвался в толпу, разогнал солдат и при этом убил одного из лучших рыцарей подесты, который, видя невозможность обуздать неистовство партий, принужден был после этого события сложить с себя достоинство градоначальника. Мы нарочно привели все эти подробности, чтобы, с одной стороны, показать, какими страшными смутами волновались в то время города Италии; а с другой, чтобы оправдать перед читателем Данта, присудившего такую лютую казнь человеку, причинившему столько бедствий Тоскане. Филалетес.


[Закрыть]
 
 
127. И я: «О вождь! пусть он, пред нами стоя,
Поведает, за что он пал сюда,
Жив на земли средь крови и разбоя?[533]533
  Данте, зная Ванни Фуччи как человека кровожадного и грабителя, удивляется, почему он помещен между татями, а не в седьмом кругу между насилователями ближних – разбойниками (Ада XII).


[Закрыть]»
 
 
130. Услышав то, не скрылся он тогда;
Но взор пытливый на меня уставил
И покраснел от горького стыда.
 
 
133. «О том грущу,» он речь ко мне направил:
«Что в этом срам ты меня узрел;
А не о том, что я твой мир оставил.[534]534
  Он стыдится не своих убийств, но того, что уличен в унизительной краже.


[Закрыть]
 
 
136. Так ведай же, о чем ты знать хотел;
Я здесь за то, что с алтаря святого
Прекрасную похитить утварь смел.
 
 
139. И обвинил коварно в том другого.[535]535
  Вот рассказ древних комментаторов об этом событии: однажды, во время карнавала, после шумной пирушки в доме честного нотариуса Ванни делла Моны или Новы, Ванни Фуччи, сговорившись с двумя товарищами, пробрался в ризницу собора Св. Иакова, похитил оттуда знаменитую церковную утварь и спрятал ее в доме Ванви делла Моны. Подеста города, узнав о покраже, велел схватить многих молодых людей, имевших худую репутацию, хотя и невинных в этом деле, и для получения сознания подвергнул их столь страшной пытке, что один из истязуемых, Рампппо Форезе, умер среди истязания. Между тем Ванни Фуччи, удалившийся в это время из города, известил письмом, где скрывается утварь. Ванни делла Мону схватили и без дальнейшего суда повесили. Бенвенуто да Имола.


[Закрыть]
А чтоб не в радость был тебе мой стыд,
Когда придешь из мрачных стран ты снова,
 
 
142. То эта весть пусть слух твой изумит:
Сперва Пистойя Черных всех разгонит,
Потом граждан твой город обновит.
 
 
145. Из Вальдимагры, что в туманах тонет,
Поднимет Марс грозы кровавый пар[536]536
  Данте сравнивает маркиза Малеспину, коего владения находились в Вальдимагре, с паром, скопившимся в этой долине в грозовые тучи, разразившиеся наконец бурею в поле Пичено около Фачеккио, где Белые окончательно были разбиты, и это поражение было причиною изгнания этой партии из Флоренции (Villani, Iib. VIII, сар. 44). Может быть, под кровавым паром Данте разумеет Черных. Замечательно также, что Виллани упоминает о комете, явившейся в 1301 и сопровождавшейся черным дымом, что принимали за дурное предзнаменование, тем более, что она явилась в том месяце, когда Марс и Сатурн сходились в созвездии Льва. Не на это ли явление природы намекает Данте? Филалетес.


[Закрыть]
И на поле Пичено вновь застонет
 
 
148. Бурь яростных неистовый разгар
И весь туман с полей рассеет вскоре
И Белым страшный нанесет удар.
 
 
151. Так говорю, чтоб ты изведал горе![537]537
  Считаем нужным привести здесь краткий перечень событий, на которые намекает Данте. Когда смуты в Пистойе достигли высшей степени (см. выше), одна партия, называвшаяся умеренною (posati) и более склонная к Белым, принудила старшин пистойских передать управление городом Флоренции, где в то время перевес был на стороне Белых. Присланные флорентинцами подеста и capitano действовали сначала в духе умеренных; но вскоре передали все места в городе Белым и наконец, в 1301, поставили Андрея Герарднви в подесты Пистойи с условием выгнать окончательно всех Черных, что и успел он вскоре исполнить при содействии народа. И так в это время «Пистоия разогнала всех Черных» (ст. 143). Между тем в самой Флоренции произошел переворот в пользу Черных (Ада VI, 64, примеч.), на что намекает след. стих. Однако ж Пистоия все еще оставалась во власти Белых; но вскоре принуждена была начать войну с флорентинцами, которые, соединившись с Луккийцами, начали отнимать у нее крепости одну за другою. Особенно долго защищался замок Серравалле против соединенных войск луккских и флорентинских под предводительством маркиза Мороелло Малеспины. Наконец, в 1305, осаждена была и самая Пистоия; Луккийцами предводительствовал опять маркиз Малеспина. После долгой обороны, голод наконец заставил Пистойцев сдаться с условием, чтоб Белым были оставлены два замка в горах (в так наз. Montagna). Вслед за тем были изгнаны все Белые как из Пистойи, так и Флоренции; дома их разрушены, а имущество конфисковано. Филалетес.


[Закрыть]» —
 

Песнь XXV

Содержание. Пока Ванни Фуччи страшно богохульствует, на него кидаются змеи: одна стягивает ему шею, другая скручивает руки. Он бежит, преследуемый кентавром Какусом, на спине которого распростерт дракон огнедышащий. Между, тем перед Дантом восстают три другие тени: Авьедо, Буозо и Пуччио Шианкато. Тень первого сливается с шестиногим драконом, внутри которого обитает душа Чианфы, и оба превращаются в одно страшное чудовище. Вторая тень узнается червою змеею, в коей поселен дух грешника Кавальканте: тогда перед глазами Данта совершается дивно-страшное событие – человек превращается в змею, змея в человека. Третья тень, Шианкато, только одна остается непревращенною.

 
1. При сих словах, поднявши обе руки,
Шиши просунул меж перстов злодей[538]538
  Шиш – fico – жест самый обидный в Италии. Sozomenes, в своей Истории Пистойи, рассказывает, что однажды Пистойцы, в обиду флорентинцам, поставили при Карминьяно столбы с изображением руки, указывающей на Флоренцию и имевшей большой палец просунутый между указательным и средним, и прибавляет: Nam vulgus vocat eas ficas. Филалетес.


[Закрыть]
И проклинал весь ад и адски муки.
 
 
4. Но тут змея – с тех пор люблю я змей![539]539
  С этого времени Данте, вместо отвращения к змеям, почувствовал уважение, видя, как они наказали богохулителя.


[Закрыть] —
Ему стянула будто петлей шею,
Как бы сказавши: продолжать не смей!
 
 
7. Другая, кинувшись на грудь злодею,
Так сжала руки, так впилась в него,
Что двинуть он не мог рукой своею.
 
 
10. Пистойя! о Пистойя! для чего
Не обратишься в пепел, коль пороком
Ты превзошла и предка своего?[540]540
  Мы выше видели (Ада XXIV, 143 и примеч.), что ожесточение партий достигло в Пистойи высшей степени; ст. 12 намекает, по-видимому, на предков Пистойцев, ибо город с издавна много терпел от междоусобий; или, может быть, на тот остаток рассеянного войска Катилины, который, по разбитии возмутителей, поселился в Писториуме (лат. Pistjojas) и состоял из самой безнравственной сволочи. Каннегиссер.


[Закрыть]
 
 
13. Я не встречал во всем аду глубоком
Нигде стол дерзких пред Творцом теней;
Не так был горд у Фив сраженный роком![541]541
  Капаней (Ада XIV, 63 и прим.).


[Закрыть]
 
 
16. Он в ужасе помчался без речей.
И видел я: Кентавр рассвирепелый
Бежал, крича: «Где дерзкий? где злодей?»
 
 
19. Не думаю, чтоб столько змеи шипело
В Маремме, сколько он в хребте носил[542]542
  Маремма (Ада XIII,).


[Закрыть]
До плеч, где наше начиналось тело.
 
 
22. На раменах его, вцепившись в тыл,
Лежал дракон с разверстыми крылами
И полымем встречавшихся палил.[543]543
  Тати вечно бегут как содомиты и трусы (Ада XV, 37 и III, 82 и д.), а потому каждый останавливающийся наказуется Какусом как супротивник воле Божьей. Теперь он гонится за Ванни Фуччи.


[Закрыть]
 
 
25. И вождь сказал: «Вот Какус перед вами!
Под камнями у Авентинских гор
Как часто кровь он проливал реками![544]544
  Какус, сын Вулканов, живший в пещере под Авентинским холмом около Рима и занимавшийся разбоем, похитил четыре пары волов у Геркулеса, когда этот, отняв стада у Гериона (Ада XVII, 1 и пр.), прогонял их по Италии. Для того, чтобы скрыть свое похищение, Какус прибегнул к хитрости: втащил волов в свою пещеру за хвост с той целью, чтобы направление следов похищенных животных обмануло Геркулеса; но быки ревом своим открыли Геркулесу похитителя, который за то и погиб под его булавою. Данте придал этому разбойнику вид Кентавра, вероятно не поняв выражения Виргилиева; semihomo; огнедышащего же дракона он, вероятно, поместил на плечи Какуса потому, что Виргилий придает ему способность извергать из себя пламя и дым (atros vomens ore ignos): извергая из себя черный дым, он затемнял свою пещеру. – Какус, символ татьбы, а вместе с тем и символ казни татей, подобно Церберу, Минотавру и др., за эту хитрую кражу, отделен от прочих Кентавров, помещенных в первом отделе седьмого круга (Ада XII, 56).


[Закрыть]
 
 
28. К своим он братьям не причтен в собор,
За тем, что там, в соседстве, свел из вида
Большое стадо как искусный вор.
 
 
31. За то издох под булавой Алкида,
Который, верь мне, сто ударов дал,
Хоть десятью отмстилася обида.[545]545
  Прекрасная картина гнева: Геркулес, символ силы, так разгневан хитростью, что в ярости еще наносит удары, хотя похититель погиб уже от первых ударов. Копишь.


[Закрыть]»
 
 
34. Он говорил; меж тем Кентавр бежал,
Тогда предстали нам три тени новы;
Но их ни я, ни вождь не замечал,
 
 
37. Пока они не закричали: «Кто вы?»
И потому, рассказ прервавши свой,
Внимать словам их были мы готовы.
 
 
40. Я их не знал; однако ж, как порой
случается, случилось в эту пору,
Что одного из них назвал другой,
 
 
43. Сказав: «Чианфа, где ты скрылся в нору?»
А потому я перст прижал к губам,
Чтоб вождь прислушался к их разговору.
 
 
46. Читатель! если ты моим словам
Не вдруг поверишь, не дивлюсь: очами
Все видел я, но им не верю сам!
 
 
49. Гляжу на них с поднятыми бровями:
Вдруг бросился на одного из трех,[546]546
  Чианфа Донати (по др. Абати), из партии Черных, превращен уже в шестиногого дракона (см. ниже ст. 50.). Спрашивающий о нем – флорентинец Аньелло или Анджелло Брунелески. Вероятно, они делились кражею при жизни: по этой причине они теперь сливают свою последнюю принадлежность – наружный образ – в одно целое, в такое чудовище, что не один из них не знает, что кому принадлежит. Оба были флорентинцы, из партии Гвельфов (Черных); более о них ничего неизвестно. Копишь.


[Закрыть]
И сросся с ним дракон с шестью ногами.
 
 
52. Живот облапив средней парой ног,
Передние он на руки накинул
И, в щеки впившись, на него падет;
 
 
55. Потом по бедрам задние раздвинул
О, между ног огромный хвост продев,
По чреслам сзади вверх его закинул.
 
 
58. Так плотно плющ не вьется вкруг дерев,
Как вкруг души ужасный гад обвился
И наконец, вполне рассвирепев,
61. Как с воском воск, с ней членами слепился,
И их цвета в один смешались цвет;
Тогда их вид внезапно изменился.
 
 
64. Так пред огнем ложится темный след
В папирусе, где черного нет цвета,
Но между тем и белого уж нет.
 
 
67. На них глядят другие два клеврета,
Клича: «Аньель! как изменился ты!
Ты не один теперь, ни два предмета!»
 
 
70. Две головы уже в одну слиты;
Два призрака в один преобразились;
В одном лицо исчезли двух черты.
 
 
73. Из четырех две лапы появились;
Живот и грудь и бедра и глава[547]547
  По словам Пиер Крешенцио, современника Дантова, в средние века нередко употребляли для светилен в лампадах и свечах волокна папируса (papyrus), особенного тростника, из которого древние приготовляли бумагу. Даниелло полагает, что Данте употребил здесь галлицисм, сказав papiro (papier) вместо carta; но это едва ли справедливо, потому что во времена Данта еще не приготовлялась ваша бумага из тряпья.


[Закрыть]
В неслыханные члены превратились.
 
 
76. Уж вид их был не тот, что был сперва:
И вот явился страшный образ взору,
И образ тот был ни один, ни два. —
 
 
79. Как в знойный день, в каникульную пору,
Нам прерывает ящерица путь,
Как молния с забора мчась к забору:[548]548
  К числу многочисленных сравнений, верно схваченных Дантом с природы, принадлежит без сомнения и кто уподобление. Красивое животное, о котором здесь говорится и коего быстрые, как молния, движения в жаркие летние месяцы вероятно памятны каждому, бывавшему летом в Италии, есть обыкновенная ящерица, Lacerta agilis L. Она живет под камнями у стен и заборов и, согретая солнцем, с поразительною быстротою кидается за жучками и др. насекомыми, которыми питается. Едва ли можно изобразить короче и живописнее движения этого животного, чем в этих стихах. Фидалетес.


[Закрыть]
 
 
82. Так бросился к двум грешникам на грудь
Змей огненный, с хвостом чернее перца,
Столь яростный, что страшно и взглянуть.
 
 
85. И там, где мы кровь матернего сердца[549]549
  Т. е. в том месте, где зародыш в утробе матери получает кровь через пуповину.


[Закрыть]
Впервые пьем, пронзил он одного
И, протянувшись, пал к ногам лжеверца.
 
 
88. Пронзенный зрит злодея своего
И, недвижим, безмолвствуя, зевает,
Как если б зноб, иль сон томил его.
 
 
91. Он на змею, та на него взирает;
Он раною, она дымится ртом,
И черный дым, сшибаясь, их скрывает.
 
 
94. Молчи теперь и ты, Лукан, о том,
Как был сожжен Сабел змеей-медузой,
И выслушав, что видел я потом.[550]550
  Лукан в своей Фарсалии (IX, 763–804) повествует, что во время похода Катона младшего (Ада XIV, 15 и прим.) один солдат из его войска, по имени Сабел, был уязвлен змеею, по прозванию sepa, и тут же от внутреннего жара рассыпался пеплом. В подлиннике упоминается и о другом солдате, Нассидие, который, по словам того же поэта, был ужален в то же время змеею prester, и распух до того, что на нем лопнули железные латы.


[Закрыть]
 
 
97. Молчи, Назон, о Кадме с Аретузой:
Пусть он в змею, она в живой поток
Превращены твоей волшебной музой;[551]551
  О превращении Кадма в дракона см. Ovid. Metamph. VI, 563–602; о превращении Аретузы в ручей V, 572.


[Закрыть]
 
 
100. Но изменить ты никогда б не мог
Так двух существ, чтоб оба превратились
Одно в другое с головы до ног! —
 
 
103. Змея и дух так видом обменились,
Что хвост у ней рассекся, раздвоясь;
А у него стопы соединились.
 
 
106. И голени, между собой слиясь,
Срослися так, что вскоре не имела
Уж и следов слиянных членов связь.
 
 
109. Двурогий хвост стал тою частью тела,
Что скрылась там, и кожа у змеи
Смягчалася, а у него твердела.
 
 
112. Я зрел, как руки прятались в свои
Плеча, насколько ж руки уменьшились,
Настолько лапы у нее росли.
 
 
115. …………………………………………………….
……………………………………………………………
……………………………………………………………
 
 
118. Пока их дым в цвет новый облекал,
Пока дракон власами покрывался,
А раненый их с головы ронял, —
 
 
121. Один восстал, другой же пресмыкался,
Друг с друга страшных не сводя очей,
От коих в каждом образ изменился.
 
 
124. К вискам надвинул лик восставший змей;
А из того, что здесь излишним стало,
Явились уши сзади челюстей;
 
 
127. И что назад с лица не убежало,
Слилося в нос и, ряд покрыв зубов,
Раздулось в губы, сколько надлежало.
 
 
130. У падшего вытягивался клёв;
Уж след ушей в его главе сокрылся,
Как прячутся рога у слизняков.
 
 
133. Язык, сперва столь дерзкий, раздвоился;
А у змеи двойное лезвие
Слилось в язык и – дым остановился.
 
 
136. Душа, приняв иное бытие,
Как гад шипящий, уползла в долину;
А тот с проклятьем плюнул на нее.
 
 
139. И, новую к ней обративши спину,
Сказал: «Пусть там, где ползал я сперва,
Ползет Буозо в адскую пучину.[552]552
  Буозо (Буоссо) де' Донати (по Петру Данте, дельи Аббати).


[Закрыть]» —
 
 
142. Так превращался рой седьмого рва
Из вида в вид, и мне да извинится,
Что ясностью не блещут здесь слова.
 
 
145. Хоть было тут чему очам дивиться,
Хотя мой ум от страха изнемог:
Все ж не могли три тени так укрыться,
 
 
148. Чтоб распознать я Пуччюио не мог:
Из трех теней, подвластных чудной силе,[553]553
  Эти три тени суть Авьелло Брунелески, Буозо Донати и Пуччио Шианкато де' Галигаи; дракон в шестью ногами – Чианфа Донати или Абати (ст. 47–50), черная змея – Франческо или Гвельфо Гверчио Кавальканте: этот последний, принявший теперь вид человека и передавший свою змеиную натуру Буозо Донати, был умерщвлен жителями местечка Гавилле, в Вадь д' Арно ди Сопра; родственники убитого страшно отмстили за него жителям этого города, почему и сказано, что он был оплакан Гавилле. Вообще о всех этих пяти флорентинцах мы имеем мало сведений; известно только, что двое из них: Чианфа Донати и Брунелески были Черные, а Буозо Абати и Кавальканте – Белые.


[Закрыть]
Лишь он один свой образ уберег;
 
 
151. Другой оплакан был тобой, Гавилле!
 

Песнь XXVI

Содержание. Предсказав Флоренции грядущие бедствия за испорченность нравов ее жителей, Данте, поддерживаемый Виргилием, восходит с великим трудом с внутренней ограды седьмого рва на мост, перекинутый через восьмой ров. Повиснув над бездною, поэт глядит на дно и видит бесчисленное множество летающих огненных куп, в которых заключены души злых советников. Один из этих пламенников к верху раздвоен, и Данте, спросив о нем Виргилия, узнает, что в пламени казнятся Улисс и Диомед, как люди, заодно действовавшие и словом и делом на погибель Трои. Первый, на вопрос Виргилия, ответствует, как он убедил товарищей проникнуть за столпы Геркулесовы; как, пустившись в открытый океан, достиг высокой горы (чистилища), и как восставший от горы жестокий вихрь разрушим его корабль, и потопил его со всеми товарищами.

 
1. Гордись, Флоренция, своей державой!
Весь мир дрожит под сенью крыл твоих[554]554
  В подлин.: роі che se' si grande, Che per mare e per terra batti l'ali. Так как Флоренция, могущественный оплот Гвельфов, не имела морских сил, даже в самое цветущее свое состояние; то стих этот надобно принимать только как выражение ее могущества и славы вообще. Каннегиссер.


[Закрыть]
И целый ад гремит твоею славой!
 
 
4. В числе татей я встретил пять таких
Твоих граждан, что должен их стыдиться;
Честь и тебе не велика от них.
 
 
7. Но если нам пред утром правда снится,[555]555
  Утренние сны, согласно с древним преданием, бывают обыкновенно правдивы. Овидий говорить:
«Namque sub Aurora jam dormita nte lucernaTempore quo cerni somnia vera solent.»  Один старинный комментатор правдивость утренних снов объясняет так; «Обманчивые сновидения зависят большею частью от внешних влияний, преимущественно от обременения желудка, которое к утру обыкновенно проходить; но когда душа ваша, от таких уз освобожденная, как бы отторгается от своего тела и так сказать, возвращается к родному ей естеству божественному, тогда сны ваши становятся правдивыми.» Филалетес.


[Закрыть]
Почувствуешь ты скоро то, чему[556]556
  Предчувствие бедствий родного города Данте приводит в форме сновидения. Несчастия Флоренции, на которые намекает поэт, были: во-первых, падение моста Caraja через Арно, в 1304, во время представления на реке адских мучений грешников, при чем погибло множество народа; во-вторых, страшный пожар, произведенный Черными и истребивший 1700 домов, принадлежавших Белым; наконец, раздор между Черными, разделившимися на партию народа (под начальством Россо делла Феза) и партию вельмож (под начальством Корсо Доната), раздор, кончившийся убиением последнего.


[Закрыть]
Не только мир, сам Прат возвеселится.[557]557
  Соседние города Италии ненавидели Флоренцию за ее притеснения. Так упоминаемый здесь Прато, маленькая крепостца, принадлежавшая Флоренции, была принуждена заплатить в 1292 г. флорентинцам 10,000 флоринов пени за то, что не выдала им скрывшегося в ней убийцу. – Смысл этого стиха: не только отдаленные, но и ближайшие места, каков Прато, желают твоей погибели. Другие разумеют здесь кардинала Николая ди Прато, который, после тщетных стараний примирить враждующие партии, вынужден был наложить в 1304 церковное запрещение на Флоренцию.


[Закрыть]
 
 
10. Теперь настал приличный час тому:
Коль быт бедам, пускай приходят скоро!
Поздней, мне их не вынесть самому![558]558
  Все эти бедствия действительно заслужила Флоренция; они будут своевременны, если наступят теперь же; явясь позже, они сильно опечалили бы самого Данта: ибо, по мере того, кат человек стареет, сильнее пробуждается в нем любовь к отечеству. Веллутелло.


[Закрыть] —
 
 
13. Тут мы пошли: по лестнице, с которой,
Как по зубцам, спускались мы сперва,
Взбирался вождь и мне служил опорой.[559]559
  В предыдущей песне (Ада XXIV, 72), поэты спустились по обрывам утеса на внутреннюю ограду седьмого рва: теперь Данте, поддерживаемый Виргилием, опять взбирается как по лестнице, по этим зубцам (в подлин.: borni, собственно те камни, которые в стенах неоконченных выдаются из здания), чтобы по ним взойти на мост, идущий через восьмой ров. Портирелли.


[Закрыть]
 
 
16. И ноги наши, по обломкам рва
Путем пустынным восходя к вершине,
Без силы рук вверх двигались едва.
 
 
19. Смутился я, смущаюсь и доныне,
Лишь только вспомню, что я там узрел;
Но дух сильней смирил я в сей пустыне,
 
 
22. Чтоб мудрости не выйти за предел
И не утратить, что благой звездою,[560]560
  В этой терцине выражено омерзение, которое питает поэт к грешникам, здесь наказуемым (злым советникам), употребившим разум, дар божественный, на злые дела.


[Закрыть]
Иль высшим благом мне дано в удел.[561]561
  Высшее благо есть божественная воля, которую Данте всегда противопоставляет случаю или влиянию звезд (Ада XX, 46 и XXI, 72 и др.). От Бога истекает свет разума, которые, будучи употреблен во зло, всегда влечет гибель. Филалетес. Копишь.


[Закрыть]
 
 
25. Как селянин, покоясь под горою, —
В том месяце, в котором свет и жар
Светило дня льет дольше над землею,
 
 
28. В тот час, когда сменяет мух комар, —
Зрит червячков светящих рой в долине,
Где сад его, иль нивы рыхлый пар:[562]562
  В этом уподоблении приведены с величайшею точностью все свойства очаровательного Италианского вечера: во-первых, время года, изобильное светящими ивановыми червячками (lucciole), именно летнее солнцестояние, когда солнце всего долее светить; во-вторых, время дня – приближение ночи, когда беспокойные дневные мухи угомонятся и вместо их жужжат водяные мошки и комары (zansara). В это время крестьянин, отдыхая под горою, чтобы защититься от вечерних испарений плодородной, но вредной для здоровья долины, где он занимался сельскими работами, увеселяет зрение бесчисленным множеством светящихся насекомых. Филалетес.


[Закрыть]
 
 
31. Столь много светов двигалось в пучине
Восьмого рва, как я увидел сам,
Когда стоял на каменной стремнине.
 
 
34. …………………………………………………..
………………………………………………………..
………………………………………………………..
 
 
37. …………………………………………………..
………………………………………………………..
………………………………………………………..
 
 
40. Так здесь огни носились между скал,
Добыч своих для глаз не обнажая;
Но понял я, что каждый тень скрывал.[563]563
  В этом рве казнятся злые советники, которые, будучи облечены в пламенные купы и, носясь в них взад и вперед, вечно чувствуют жгучую его силу. – «Смысл этой казни следующий: кто подает злой совет другому, тот согрешает перед светом (разумом), данным ему в избытке сравнительно с другими Богом: они, так сказать, похищают его у Бога. Святые советователи обращали свет своего разума к Богу, а потому, облеченные им как ризою, в единении с Богом, восходят на небо; напротив свет (разум) злых советников, уклонившись от Бога, низводит их в ад, и чем более они от него уклоняются, тем жесточе им наказание. Они, по словам поэта, служат добычею огня, который похищает их души, «ut scirent, quia per quae peccat quis, per haec et torquetur.» Vulg. Sapient. Cap. XI, 17. Эти духовные тати совершенно укрыты от нашего взора, тогда как тати чужих имуществ лишены только внешней своей принадлежности – наружного вида (Ада XXIV и XV).» Копишь.


[Закрыть]
 
 
43. Я на мосту стоял, на дно взирая,
И, не держась за ближний камень, в ров
Я б мог упасть, не бывши столкнут с края.
 
 
46. И вождь, узрев, что я упасть готов,
Сказал: «Сей огнь проклятый род скрывает;
Он облечен в пылающий покров.»
 
 
49. А я: «Твое мне слово подтверждает
Вполне все то, в чем был я убежден;
Но я желал бы ведать: кто блуждает
 
 
52. В том пламени, что к верху раздвоен,
Как столб огня, поднявшийся высоко
С костра, где с братом Этеокл сожжен?»
 
 
55. И вождь в ответ: «В нем мучатся жестоко
Улисс и Диомед: как на Троян
Шли вместе в злобе, так ты в ад глубокий
 
 
53. Низвергнуты за гнусный свой обман,
Отверзший вход коню в врата градские,[564]564
  Этеокл и брат его Полиник, дети Эдипа, долго спорившие, кому должны принадлежат Фивы, умертвили наконец друг друга в поединке. Тела братьев положили на один костер; но поднявшееся с костра пламя раздвоилось, как бы в доказательство того, что безумная ненависть братьев не замолкла и по смерти.
«Tremuere rogi et novus adrena bustoPellitur, exundan diviso vertice flammae.»  Statius, Theb. XIII, 430.


[Закрыть]
Откуда вышед славный род Римлян; —
 
 
61. За хитрый ков, который Дейдамие[565]565
  Деидамия, дочь Ликомеда, царя скиросского. При дворе Ликомеда Фетида скрыла сына своего Ахилла, переодев его в женское платье, для того, чтобы спасти от опасностей, угрожавших ему, согласно с оракулом, при осаде Трои. Но Улисс скоро открыл Ахилла, явившись ко двору Никомеда купцом с разными товарами, состоявшими из женских украшений и ратного доспеха: первые раскупили женщины, Ахилл же схватил оружие. Тогда Улисс уговорил будущего героя покинуть свою возлюбленную Деидамию и идти вместе с ним под Трою.


[Закрыть]
Судил и мертвой горьки слезы лить;
Здесь за Паллалий терпят муки злые![566]566
  Улисс и Диомед заключены в одну огненную купу как неразлучные строители хитроумных ковов на погибель Трои. Сюда принадлежат: во-первых, похищение Палладия или Палладиума, статуи богини мудрости, упавшей с Олимпа и хранившейся в Трое в храме ее замка; от обладании этой статуей зависела, согласно с оракулом Аполлона, судьба Трои, почему Уллисс и Диомед согласились похитить ее и действительно похитили, пробравшись в замок Трои в одежде нищих (ст. 63). – Далее, по совету Улисса, Греки построили деревянного коня, внутри которого спрятались сам Улисс и другие героя; Трояне, поверив Синону, уверявшему, что конь построен как примирительное приношение Палладе, втащили громаду в Трою и, для удобнейшего прохождения ее, сломали даже часть стены; ночью Греки вышли из коня, отперли ворота и впустили приближавшиеся к тому времени войска Греков; тогда Эней, спасаясь из погибавшей Трои, бежал с немногими Троянами и, прибыв в Италию, положил основание будущей Римской Империи.


[Закрыть]» —
 
 
64. «Коль из огня им можно говорить,
Молю тебя» сказал я с состраданьем:
«И, вновь моля, готов сто раз молить!
 
 
67. Дозволь дождаться мне, пока с сияньем
Двурогий пламень вступит в устье скал:
Смотри, как я склонен к нему желаньем!» —
 
 
70. «Твоя мольба достойна всех похвал,
И я согласен с мыслями твоими;
Но не тебе,» учитель отвечал:
 
 
73. «Мне надлежит вести беседу с ними:
Быть может, их, как Греков, дать ответ
Ты не преклонишь просьбами своими.[567]567
  Греки не стали бы отвечать Данту или по своей гордости, или из ненависти к Латинам, потомкам Троян. – Замечательно, что Данте нигде в своей поэме не вступает в разговор с лицами из древней греческой истории: не есть ли это намек на его незнание греческого языка? Филалетес.


[Закрыть]»
 
 
76. Когда блеснул пред нами яркий свет, —
В приличный час и в надлежащем месте
В таких словах к ним начал мой поэт:
 
 
79. «О вы, вдвоем пылающие вместе!
Коль в жизни той я заслужил не раз
Хоть слабую от вас награду чести,
 
 
82. Когда писал высокий свой рассказ, —
Не двигайтесь и, если непротивно,
Скажите, где погиб один из вас?»
 
 
85. И древний огнь, пророкотав унывно,
Восколебал свой больший рог тогда,[568]568
  Больший рог заключает в себе душу более разумного Улисса, во зло употребившего более света, т. е. разума, а потому и объятого большим пламенем. Древним назван огонь потому, что протекло много веков с тех пор, как в нем заключены эти души.


[Закрыть]
Как светоч, если дунет ветр порывно.
 
 
88. И как язык лепечет от стыда,
Так, острием трепещущим взволнован,
Изверг он голос и сказал: «Когда[569]569
  Мысль глубокая! как трудно человеку лжи облечь в слово истину, которая, как огонь, его уничтожающий, объемлет его душу! Это явление еще разительнее выражено в след. песне (Ада XXVII, 4-18). Нельзя не подивиться также глубокомыслию поэта, превратившего этих людей в огненные языки, – людей, которых язык, по слову Апостола, быль огнь, воспаляющий круг жизни. «Et lingua ignis est, universitas iniquitatia. Lingua constituitur in membris nostris, quae maculat totum corpus, et inflammat rotam nativitatis nostrae Inflammata а gehenna.» Vulg. Jacob. III, 6. Копиш. Филалетес.


[Закрыть]
 
 
91. Расстался я с Цирцеей, быв прикован
К ней слишком год в Гаэте, прежде чем
Энеем град был так наименован,[570]570
  Следуя Виргилию, Данте принимает местопребывание волшебницы Цирцеи, превратившей спутников Улисса в свиней, не далеко от мыса Монте Чирчелло, между Террачиной и Гаэтой, – городом, так названным Энеем в честь его кормилицы Каэты.


[Закрыть] —
 
 
94. Я остановлен не был уж ни кем:
Ни милым сыном, ни отцом почтенным,
Ни доброю супругой, чей ярем[571]571
  Т. е. ни нежностью к сыну Телемаху, ни преданностью к отцу моему престарелому Лаэрту, ни любовью к супруге Пенелопе.


[Закрыть]
 
 
97. Мой краткий век соделать мог блаженным:
Дабы узнать добро и горе стран,
Неведомых народам современным,
 
 
100. Пустился я в открытый океан,[572]572
  Этот неподражаемый рассказ о гибели Улисса, ни сколько несогласный с повествованием Гомеровым, служит новым доказательством тому, что Данте не знал греческого языка и не читал «Одиссея» в подлиннике. Правда, в его время существовал уже перевод ее, сделанный Пиндаром Тебанусом; но так как этот перевод отличался варварским языком, то и остался почти незамеченным современниками; только по смерти Данта, перевод Одиссеи, исполненный под иждивением Боккаччио и Петрарки Леонтием Пилатом, вошел во всеобщее употребление. Впрочем, если бы даже и была известна Данту Одиссея, он, вероятно, все-таки позволил бы себе это отступление, потому что, прибегая к мифологии и самой истории, поэт, как мы сказали, пользовался ими по столько, по сколько они могли служить ему для олицетворения его идей. До сих пор неизвестно, откуда заимствовал Данте этот рассказ об Улиссе: есть ли он его изобретение, или основан на средневековых преданиях? Об Улиссе было множество преданий уже в древности: так еще Плиний и Солин называли Улисса основателем Лиссабона; так у Тацита (De Germ. сар. III) сказано, что Улисс посещал берега северного Немецкого моря, где основал город Asciburgium. Накониц, даже в средние века, вероятно, ходило в народе много сказаний как об Улиссе, так и о неведомых странах другого полушария: ибо мы знаем, что еще за долго до открытия Колумба отважные моряки Скандинавии и Исландии посещали уже берега нынешней Америки.


[Закрыть]
В одной ладье, с дружиной небольшою,
Которую совет мой ввел в обман.
 
 
103. Испанский берег был уж предо мною;
Сардинию, Марокко я узрел
И острова, омытые волною.[573]573
  Корсика, Болеарские и др. острова, омываемые Тирренским морем.


[Закрыть]
 
 
106. Уж я с своей дружиной постарел,
Когда достиг до узкого пролива,
Где Геркулес поставил свой предел,
 
 
109. Чтоб вдаль никто не простирал порыва;[574]574
  Т. е. до так наз. Геркулесовых столбов (Гибралтарского пролива), образуемых двумя горами, Абидой и Кальпой, где Геркулес поставил свой знаменитый девиз: nec plus ultra. Другими словами: Улисс достиг той границы, которая поставлена человеку (по понятиям того времени) самою силою божественной; перейти этот предел значит идти против воли Бога. Копишь.


[Закрыть]
Исчез направо уж Севильи след,
Налево Септа скрылась вглубь залива.[575]575
  Севилья город в Испании (Ада XX, 124. и пр.); Септа (Setta), древнее название африканского города Сеута.


[Закрыть]
 
 
112. «Друзья!» я рек: «изведав столько бед
«В пути своем на запад отдаленный,
«Уже ли мы остаток ветхих лет
 
 
115. «Не посвятим на подвиг дерзновенный?
«Вослед за солнцем, по равнинам вод,[576]576
  По понятиям того времени, другая половина земного шара была покрыта морем.


[Закрыть]
«Проникнем смело в мир ненаселенный!
 
 
118. «О вспомните свой знаменитый род!
«Должны ль мы жить как звери? Нет! познанья
«И добродетель – цель земных забот![577]577
  Эти-то слова и составляют главное преступление Улисса как злого советника: ими он прикрывает греховность своего дерзкого предприятия, представляя его подвигом добродетели, подобно тому как лжепророки (Ierem. XXIII, см. выше) выдавали свои мечтания за что-то божественное, а потому и погибли, как Улисс, от вихря Господня. Копишь.


[Закрыть]»
 
 
121. И силою столь краткого воззванья
Я так возжег на подвиг их умы,
Что сам едва в них обуздал желанья.
 
 
124. И, обратя к востоку руль кормы,
В безумный путь на веслах, как крылами,
Держась все влево, понеслися мы.[578]578
  Обратив руль к востоку, они плыли на Ю. З. влево от прямой линии, проведенной на запад, пока достигли острова чистилища помещенного Дантом на другом полушарии прямо противоположно Иерусалиму, стало быть, под 32° Ю. широты и 158° 3. долготы по Гринвичскому меридиану, или почти в 450 немец. миль от северной оконечности Новозеландии. Филалетес.


[Закрыть]
 
 
127. Уж ночь являлась с чуждыми звездами
Других небес, а наши каждый раз[579]579
  Других небес, т. е. южного полюса.


[Закрыть]
Все ниже, ниже зрелись над волнами.
 
 
130. Пять раз пылал и столько ж снова гас[580]580
  Значит, они плыли 5 месяцев. Гора чистилища отстоит от Кадикса почти на 2050 миль; если принять месяц ровно в 30 дней, выйдет, что в день они плыли около 13 миль, что не должно казаться слишком малым, принимая в расчет несовершенство мореплавания во времена Улисса. Филалетес.


[Закрыть]
Испод луны, с тих пор, как в океан[581]581
  Испод луны, т. е. ее нижняя поверхность, которою луна постоянно обращена к земле.


[Закрыть]
Путь роковой манил все дали нас.
 
 
133. Тогда гора явилась нам в тумане:[582]582
  Гора Чистилища (см. 124–126, прим.).


[Закрыть]
Во век не зрел я столь высоких гор!
Мы восклицаем в радости заране;
 
 
136. Но вмиг померк от страха светлый взор:[583]583
  «Ессе! turbo Dominicae indignationis egredietur, et tempestas erumpens super caput impiorum veniet.» Vulg Jerem. XXИІІ, 19.


[Закрыть]
Внезапно вихрь от новых стран родился
И прямо в борт ударил вам в отпор.
 
 
139. Три краты чёлн с волнами закружился;
Вверх поднялась корма в четвертый раз,
И, как хотел Всесильный, киль сломился
 
 
142. И море с шумом поглотило нас.[584]584
  «И так в основе этого дивного рассказа об Улиссе лежит порицание человеческого высокомерия, тех хитросплетений ума, той изобретательности и предприимчивости, которые устремляют деятельность человека за пределы возможного: так то что уже Гораций в третьей Оде Второй Книги изобразил нам мореплавание вообще как дерзкое нарушение воли богов. Потому Улисса, как он выведен здесь, можно сравнить с древними Титанами или Кентаврами, дерзнувшими на брань с самыми богами, или с знаменитым Фаустом средних веков, который для того, что бы утолить жажду к познаниям и удовольствиям, осмелился пожертвовать и жизнью и вечным блаженством. – Кроме того, повествование о гибели Улисса имеет тесную связь и с самою местностью Divina Commedia. Гора, от которой восстал вихрь, погубивший корабль Улиссов, есть гора Чистилища. К этой цели Данте не мог привести Улисса без того, чтобы некоторым образом не нарушить единства плана своей поэмы, а еще более потому, что этим совершенно опровергалась бы идея о недосягаемости цели, лежащей вне пределов сил человеческих. Следственно прекрасным этим эпизодом поэт заранее приготовляет читателя к скорому переходу во второй отдел замогильного мира – Чистилище.» Каннегиссер.


[Закрыть]»
 

Песнь XXVII

Содержание. Вослед за удалившимся пламенником Улисса и Диомеда, является пред очами поэтов другой пламень, содержащий в себе душу графа Гвидо де Монтефельтро. Привлеченный ломбардским наречием Виргилия, грешник спрашивает древнего поэта о состоянии Романьи, своей родины. Данте, по приказанию Виргилия, описывает графу в кратких, но резких чертах политический быть этой области Италии и в награду за то просит грешника сказать: я-то он. Тогда душа Гвидо, в полной уверенности, что Данте никогда уже не возвратится в мир и, стало быть, не расскажет о его бесславии, повествует, как подал он злой совет папе Бонифацию VIII; как в минуту его смерти пришел Св. Франциск за его душою и как один из черных херувимов вступил с Франциском в спор о том, кому должна принадлежать она; нам наконец Минос осудил его вечно носиться в огне восьмого рва. По удалении пламенника Монтефельтро, странники оставляют восьмой и приходят в девятый ров.

 
1. Уж пламень смолк и, выпрямясь, ответа
Не издавал и отлетел от нас
С соизволенья сладкого поэта.
 
 
4. Тогда другой, вослед за ним явясь,
Меня заставил устремиться взором
К его вершине, издававшей глас.
 
 
7. Как сицилийский медный бык, в котором
Его творец впервые поднял вой
(Был он казнен правдивым приговором!), —
 
 
10. Ревел так сильно стоном муки злой;
Что истукан, хоть вылит из металла,
Казалось, весь проникнут был тоской:[585]585
  Перилл, афинянин, подарил Фалариду, тирану арнгентскому, медную статую быка, устроенную таким образом, что когда сажали в нее человека и разогревали ее медленным огнем, то стоны несчастного совершенно походили на рев живого быка. Фаларид, приняв подарок, немедленно хотел испытать свойство статуи и для того употребил самого изобретателя, подвергнув его первого жестокой казни, им же изобретенной. Это уподобление намекает на то, что души, наказуемые здесь пламенем, похищенным ими у Бога, сами приготовили себе собственную муку.


[Закрыть]
 
 
13. Так скорбь души, пока не обретала
Речам своим пути из тайника,
В треск пламени свой говор превращала.
 
 
16. Когда же с воплем прорвалась тоска
Сквозь острие, вдруг огнь заколыхался,
Волнуемый движеньем языка,[586]586
  Эта картина говорящего пламени превосходно задумана как в акустическом, так и нравственном отношениях. Слова говорящей души, не находя выхода из среды окружающего ее пламени, сперва производят только треск и рокот, какой издает разгорающееся пламя; но как скоро слова проложили себе дорогу сквозь острие пламени, тогда волны звука, возбужденные движением говорящего языка, сообщали колебание острию огня и в след за тем послышались вразумительные звуки речи (слич. также Ада XIII, 40 и д.). Филалетес.


[Закрыть]
 
 
19. И начал: «Ты, к кому мой глас раздался,
Ты, по Ломбардски молвивший царю
Улиссу: «Сгинь! с тобой уж я расстался![587]587
  В подлин.: Issa ten'va, più non t'aizzo; issa и aizzo: слова ломбардского наречия, которым говорит Виргилий, будучи ломбардского происхождения (Ада 1,68 и прим.). Этими словами Виргилий дозволил Улиссу удалиться (ст. 3); они-то и подали повод явившемуся теперь духу спросить о политическом состоянии Романьи, страны соседней с Ломбардиею.


[Закрыть]
 
 
22. Хоть, может быть, я тщетно говорю, —
Не откажись помедлить здесь со мною;
Смотри: я медлю, а меж тем горю!
 
 
25. И если ты сейчас сведен судьбою
В сей мрачный мир из сладостной страны
Римлян, где я в грехах погряз душою,
 
 
28. Скажи: в Романье мир, иль гром войны?
Я сам из гор, идущих от Урбино
До скал, где Тибр бежит из глубины.[588]588
  Дух говорящий есть граф Гвидо де Монтефельтро. Монтефельтро, родина графа, есть возвышенная горная страна между Романьей и Тосканою; она простирается от г. Урбино до Монте-Коронаро, откуда берет начало Тибр.


[Закрыть]»
 
 
31. Еще мой взор влекла к себе пучина,
Когда, толкнув меня, сказал поэт:
«Сам говори: ты слышишь речь Латина,»
 
 
34. И я, имев готовый уж ответ,
Не медля начал так свои воззванья:
«О дух, одетый в вечно-жгущий свет!
 
 
37. Без войн когда ж была твоя Романья?
В сердцах тиранов там всегда раздор,
Хоть явного и нет теперь восстанья.[589]589
  Весною 1300 г., когда Данте предпринял свое поэтическое странствование в замогильном мире (Ада I, 1 и прим.), в Италии действительно не было войны; за то искры ее повсюду тлели под пеплом.


[Закрыть]
 
 
40. Как и была, Равенна до сих пор:
Орел Поленты в граде воцарился
И к Червии сень крыл своих простер.[590]590
  Равенна находилась в это время под управлением Гвидо Поленты, покровителя Данта, который и умер при его дворе. В гербе фамилии Полента был орел, в половину белый на синем, в половину красный на золотом поде. Ей же принадлежала и Червия, маленький городок в 12 Милях от Равенны, где в 1291 подестою был Бернардино Полента, брат несчастной Франчески. Филалетес.


[Закрыть]
 
 
43. Но город твой, что так упорно бился
И кровь французов проливал рекой,[591]591
  Этот город есть Форли, принадлежавший некогда тоже графу Гвидо де Монтефельтро, тому самому, с которым разговаривает теперь Данте. Еще в 1281 г. этот город неоднократно был осаждаем без успеха французским генералом каким-то Иоанном Аппиа или де Па, по повелению папы Мартина IV; город защищал граф Гвидо де Монтефельтро. В следующем году Аппиа вошел в тайные сношения с некоторыми жителями города; но Гвидо, сведав от этом, велел казнить изменников. Между тем Аппиа подступил к городу с многочисленным войском, состоявшим большею частью из наемных французов. Чувствуя невозможность долго защищаться, Гвидо решился прибегнуть к военной хитрости. Утром 1-го Мая 1282, он тихомолком вышел в ворота (Porta Rotta) с войском и жителями; оставив в городе только стариков и женщин. Аппиа немедленно вступил в город и, не подозревая обмана, оставил только слабый резерв под одним дубом вне города. Между тем Гвидо был не далеко и, воспользовавшись минутою вступления французов в город, напал на резерв, уничтожил его и стал на его место. Узнав, что французы предались в городе грабежу и пьянству, он ворвался в Форли и произвел страшное убийство; часть французского войска бежала к дубу, полагая найти там своих; но встретила резерв, оставленный графом, и тут же была уничтожена. Одним словом: поражение французов было всеобщее. Многие приписывали эту невинную хитрость астрологу графа Гвидо Бонатти (Ада XX, 118). Таким образом, Форли, как город преданный Гибеллинам, упрочил себе свободу на довольно долгое время. Филалетес.


[Закрыть]
Теперь когтям зеленым покорился.[592]592
  Это герб фамилия Орделаффи, член которой Синибальдо дельи Орделаффи управлял в 1300 городом Форли. В ее гербе находился зеленый лев; верхняя половина герба была золотая, а нижняя имела три зеленые и три золотые полосы. Из членов этой фамилиия особенно был известен в свое время Скарпетта дельи Орделаффи, у которого, согласно с преданием, жил несколько лет Данте во время своего изгнания и который позднее, в 1302 г. предводительствовал Белыми против Флоренции. Бенвенуто да Имола.


[Закрыть]
 
 
46. А Псы Верруккьо, старый и младой,
Казнившие Монтанью беспримерно,
Буравят там, где зуб вонзили свой.[593]593
  Здесь разумеются Малатеста и сын его Малатестино, прозванный del occhio (он был кривой), владетели замка Верруккио, недалеко от г. Римини, жесточайшие из мелких тиранов в Романье и потому прозванные Псами. Братьями Малатестино были Джиованнии или Джианчиотто хромой, супруг несчастной Франчески, Паоло, ее возлюбленный (Ада V, 74 и прим.) и Пандольфо; к которому в последствии перешла власть этого дома. Малатеста был избран в предводители гвельфской партии города Римини, тогда как Гибеллинская часть жителей находилась под управлением фамилии Парчитати, во главе которой стоял в то время Монтанья. Обе партии, находились в беспрестанной борьбе между собою, так что Парчитати наконец вынуждены была призвать на помощь упомянутого выше графа Гвидо де Монтефельтро. Опасаясь Гвидо, Малатеста прибегнул к хитрости. Он примирился с Монтаньей под тем условием, чтобы обе партии вывели войска из города, на что неосторожный Монтанья охотно согласился и даже отказался от помощи графа Монтефельтро. С своей стороны хитрый Малатеста первый нарушил условие договора: часть своих солдат тайно разместил по домам, а другую, выведенную из города, в ту же ночь ввел в Римини и при криках: да здравствуют Малатеста и Гвельфы! смерть Парчитати и Гибеллинам! напал на противную партию. Парчитати были изгнаны, а Монтанья схвачен и посажен в темницу, где Малатестино, по повелению отца, после жестоких истязании умертвил несчастного. Бенвевуто да Имола.


[Закрыть]
 
 
49. Не города Ламона и Сантерно,
Что год, то к новой партии ведет
На белом поле львенок лицемерный.[594]594
  Имола, город на р. Сантерно, и Фаэнца, за р. Ламони, находились в 1300 под управлением Макинардо Пагани, властителя Имоий, Фаэнцы и Форли, прозванного Дьяволом. Герб его был голубой лев на белом поле. Происходя от гибеллинской фамилии и в Романье даже усердный поборник этой партии, он тем не менее служил с такой же верностью и флорентинским Гвельфам по ту сторону Аппенин, в благодарность за то, что отец его Пиетро Пагани вручил ему управление общиною Флоренции. В Флоренции, где климат сравнительно теплее, чем в Романье, он был Гвельф, и Гибеллин – в более холодной Романье, потому в подлин. сказано: che muta parie dalla state al verno.


[Закрыть]
 
 
52. И тот, под коим Савио течет,
Как прилежит к горе он и долинам,
Так меж тиранств и вольности живет.[595]595
  Чезена, на р. Савио, принадлежала то к той, то к другой партии, именно то дому Малатеста, то Монтефельтро. Предместие Чезены, называвшеесяМурата, стояло на горе.


[Закрыть]
 
 
55. Теперь, кто ты, прошу тебя, скажи нам;
Не откажись открыться, чтоб ты мог
Со славою предстать твоим Латинам.» —
 
 
58. И, пророптав опять, свой острый рог
Взад и вперед тут пламя покачало
И издало в ответ тяжелый вздох:
 
 
61. «Когда б я знал, что дать мне надлежало
Ответ тому, кто возвратится в свет,
Поверь, ничто б огня не взволновало.
 
 
64. Но если верить, что из царства бед
Живой никто в мир не являлся прежде,
То, не страшась бесславья, дам ответ.
 
 
67. Я воин был; потом в святой одежде[596]596
  В историческом очерке политического состояния городов Романьи в конце XIII столетия, приложенном в конце книги, изложены подвиги этого замечательного мужа; здесь мы доскажем его остальную историю. После того, как Гвидо принужден был покориться церкви (в 1282 или 1283), он удалился в Пьемонт. В 1288 Пизанцы, угнетенные Гвельфами, по смерти Уголино в темнице, призвали Монтефельтро в Пизу и избрали его в подесты и capitano города. Гвидо, не смотря на отлучение его и его семейства от церкви, храбро оборонял этот город и успел заключить честный мир (в 1293). Вскоре он возвратился опять в Урбино и в 1294, при Целестине V, окончательно примирился с церковью и получил отпущение грехов, при чем были возвращены ему права и отданы дети, долго содержавшиеся в заточении. Наконец, соскучившись треволнениями бурной жизни, в Ноябре 1296, Гвидо постригся в францисканском монастыре в Анкони, где часто видали его на площади вымаливающего себе насущный хлеб. Он умер в 1298 г. – Папа Бонифаций VIII ненавидел знаменитую римскую фамилию Колонна, два члена которой, кардиналы Иакопо и Пиетро, противились его избранию в папы, а Шиарра Колонна завладел папским имуществом. В 1296–1298 г. был объявлен папою крестовый поход против этой фамилии; кардиналы были лишены своих достоинств, отлучены от церкви; дворцы их, находившиеся в Латеранском квартале Рима, разрушены; имущество конфисковано и часть его отдана фамилии Орсини. Не смотря на это, кардиналы не повиновались и, по взятии города их Непи, нашли последнее себе убежище в неприступной почти крепости Пенестрино, ныне Палестрино (древ. Praeneste). Бонифаций, видя невозможность одолеть врага в стенах его твердыни, вызвал Гвидо де Монтефельтро из монастыря, наперед отпустил ему грехи прошедшие и будущие и требовал совета, как завладеть крепостью. Монтефельтро советовал много обещать и ничего не исполнить. Согласно с этим, папа обещал кардиналам полное прощение и возвращение им прежних их достоинств. Бросившись к ногам папы, кардиналы сдали Пенестрино; тогда Бонифаций повелел немедленно срыть до основания ненавистную крепость, и на месте ее построил новую, под именем Città Papale. Фамилия Колонна, опасаясь за жизнь свою, рассеялась тогда по всем странам Европы. Один летописец присовокупляет к этому, что Гвидо вскоре потом впал в тяжкую болезнь, от которой и умер.


[Закрыть]
Отшельника мечтал вознесться в рай,
И обмануться я б не мог в надежде,
 
 
70. Когда б не жрец верховный – покарай[597]597
  Бонифаций VIII.


[Закрыть]
Его Господь! – вовлек меня в грех новый;
А как вовлек и почему, внимай.
 
 
73. Пока носил я бренные оковы
Костей и плоти, все мои дела
Не львиные, но лисьи были ковы.
 
 
76. Все хитрости, все козни без числа
Я знал и так поработил им страсти,
Что обо мне повсюду весть прошла.[598]598
  По словам всех летописцев, Гвидо отличался как храбростью, так в особенности уменьем прибегать в военным хитростям: «in consiliis calliditate et artibus, per jam gestas vtctorias adeptas.»


[Закрыть]
 
 
79. Когда же я достиг уже той части
Стези своей, где время нам спускать
Уж паруса и убирать все снасти, —
 
 
82. Что я любил, о том я стал рыдать
И каяться, надежду возлелеяв,
Что тем снищу, увы мне! благодать.
 
 
85. Но гордый князь новейших фарисеев,[599]599
  Бонифаций VIII. Фарисеями Данте называет тогдашнее римское духовенство по сходству его действий с хитрыми действиями этого иудейского ордена.


[Закрыть]
Воздвигнувший войну на Латеран,[600]600
  Латеран, дворец и храм в Риме, вблизи которых находились дворцы фамилии Колонна, разрушенные Бонифацием VIII (см. выше).


[Закрыть]
Не на войска Срацин, иль Иудеев, —
 
 
88. (Он был врагом для тех из христиан,[601]601
  Жестокая насмешка над современными событиями: за несколько лет до объявления крестового похода против Колонны, пала Акра (St Jean d'Acre), город в Сирии, последний оплот христиан на Востоке, при чем в осаде города помогали Сарацинам христианские изменники.


[Закрыть]
Кто не брал Акры с скопищем презренных,[602]602
  Торговля с Сарацинами воспрещалась во время войны церковными законами, ослабленными, впрочем, Иннокентием III. Этот стих относится к христианским купцам, нарушавшим сказанный закон из торговых интересов.


[Закрыть]
Иль торг не вел среди султанских стран) —
 
 
91. Высокий долг о подвигах священных
Забыл в себе, во мне ж унизил чин,
Смиряющий молитвой посвященных.
 
 
94. И как призвал Сильвестра Константин,
Чтоб излечить проказу, из пустыни;[603]603
  Согласно с преданием, бывшем в общем ходу во времена Данта, император Константин вызвал папу Сильвесрта из пустыни при горе Сирате (лат. Soracte, ныне Sant' Oreste), недалеко от Рима, чтобы он своими молитвами очистил его от проказы. «Dicunt quidem adhuc, quod Constantinus iroperator, mundatus а lepra interceasione Sylvestri, tunc summi pontifieis, imperii sedem, seilicet Romam, donavit ecclesiae, cum mulus aliis imperii dignitatibus.» Dante de Monarch. 3.


[Закрыть]
Так думал он: как врач, лишь я один
 
 
97. В нем излечу горячку злой гордыни:
Безмолствуя, я слушал речь его,
Речь пьяного, не слово благостыни.
 
 
100. Но он: «В душе не бойся ничего:
Я отпущу твой грех; но вместе жду я,
Как взять Пренест, совета твоего.
 
 
103. Рай запирать и отпирать могу я:
Ты знаешь: два ключа в моих руках,
Что Целестин отвергнул, слепотствуя.[604]604
  Папа Целестин V, по проискам Бонифация VIII, добровольно сложил с себя папское достоинство (Ада III, 58–60 и пр.).


[Закрыть]»
 
 
106. И столько истин изложил в речах,
Что я, сочтя за худшее молчанье,
Ответил: «Отче! если смоешь прах
 
 
109. Грехов моих, творимых без желанья,
То ведай: чтоб престол возвысить свой,
Все обещай, не помня обещанья.»
 
 
112. Франциск пришел, как умер я, за мной;
Тогда один из херувимов черных
Вскричал: «Оставь! по всем правам он мой.
 
 
115. Принадлежит он к сонму мне покорных:
В моих когтях с тех пор его глава,
Как подал он совет для дел позорных.
 
 
118. Кто хочет в рай, покайся тот сперва;
Но, каясь, зла желать – то несогласно
Одно с другим!» – сказав сии слова,
 
 
121. Увы! схватил, потряс меня ужасно
И возопил: «Ты думал ли, чтоб я
Мог рассуждать логически так ясно?»
 
 
124. Тогда отнес к Миносу он меня,
И, восемь раз вкруг жестких чресл свивая,
Свой хвост от злости укусил судья,[605]605
  Минос, восемь раз обвиваясь хвостом, определяет место казни для грешника – восьмой круг ада (Ада V, 4 и примеч.). «Угрызение совести, символом которой служит Минос, выражено здесь особенно сильно, ибо духовная скорбь в грешнике, наделенном столь высоким духом, должна быть весьма мучительна.» Копишь.


[Закрыть]
 
 
127. Сказав: «Иди в корысть огня, тень злая!»
С тих пор, как видишь, я объят огнем
И сетую, в одежде сей блуждая.» —
 
 
130. Тут глас замолк, и бедственным путем
Помчался пламень с ропотом и стоном,
Крутясь, волнуясь зыбким острием.
 
 
133. Мы прочь пошли, мой вождь и я, по склонам
Громад туда, где свод кремнистых груд
Лежит над ямой, в ней же дань законом
 
 
136. Возложена на сеятелей смут.