Текст книги "Приключение. Свобода. Путеводитель по шатким временам. Цивилизованное презрение. Как нам защитить свою свободу. Руководство к действию"

ЧАСТЬ II
ТРАГИКИ-МОДЕРНИСТЫ: СВОБОДА КАК ДИСЦИПЛИНА

Модернизм, зародившийся в середине XIX века во Франции, выработал замечательные способы исследования человеческого бытия во всей его глубинной сложности. Расцвет модернизма пришелся на конец XIX века и имел место в Вене, затем его эпицентр переместился в Берлин эпохи Веймарской республики, и, наконец, он пришел к своему завершению после 1945 года на культурной и арт-сцене Нью-Йорка. Я здесь не ставлю своей целью подробное описание модернизма3434
  Есть целый ряд превосходных работ, посвященных многочисленным аспектам модернизма; см., например: Schorske C.E. Wien. Geist und Gesellschaft im Fin de Siècle. Frankfurt am Main: Fischer, 1982; Janik A., Toulmin S. Wittgensteins Wien. Wien: Döcker, 1998 [1973]; Gay P. Die Moderne. Eine Geschichte des Aufbruchs. Frankfurt am Main: Fischer, 2010; Calasso R. Der Traum Baudelaires. München: Hanser, 2012 [2008]; Blom Ph. Der taumelnde Kontinent: Europa 1900–1914. München: Hanser, 2009, ders.; Die zerrissenen Jahre: 1918–1938. München: Hanser, 2014.


[Закрыть]. Мое намерение в ином: продемонстрировать на примере нескольких виднейших представителей этого течения специфически модернистское понимание трагического измерения человеческой экзистенции, оказавшееся для нас более близким – в историческом, культурном и идейном отношении, – чем великие религии и классическая философия. Понятийная система модернизма в основной своей части исключает метафизику и религию, модернисты понимали человека как исключительно природное существо. Трагизм conditio humana они интерпретировали не как теологическую драму, а с опорой на достижения Нового времени в области естественных и гуманитарных наук: с одной стороны, мы так же, как все остальные природные существа, действуем в этом мире, управляемом каузальными связями, с другой – эволюция наградила нас самосознанием и мы пришли к цивилизации высокой степени сложности, освободившей в нас совершенно неожиданные потенциалы. Промышленная революция XIX века вызвала бурный рост экономики, который, хотя и с некоторыми откатами, продолжается и сегодня. Модернизм стал попыткой осмыслить человеческую экзистенцию в условиях стремительного жизненного развития.

Самой представительной фигурой раннего модернизма, а возможно, и его родоначальником, по мнению таких авторов, как Питер Гэй, Вальтер Беньямин и, пожалуй, Мишель Фуко, был поэт Шарль Бодлер, и это мнение хорошо обосновано. Бодлер одним из первых описал и проанализировал радикально новые формы жизни и переживания жизни. Лучше всего это видно на примере его очерка «Художник современной жизни», посвященного творчеству иллюстратора Константена Гиса. Характерной особенностью творчества Гиса Бодлер считал его сосредоточенность на эфемерном, на мгновениях городской жизни, которым суждено сразу же быть забытыми, на маленьких сценках, в которых главную роль нередко играют маргинальные персонажи. Бодлер осознанно делал объектом размышления какого-нибудь художника, не имевшего ни малейших амбиций сотворить бессмертное произведение, пренебрегаемого сколько-нибудь широкой публикой и чьи рисунки и акварели никогда не выставят в серьезном музее (в сущности, имя самого Гиса закрепилось в исторической памяти именно благодаря Бодлеру). Наброски Гиса, посвященные бытовым сценам парижской жизни, составляли полный контраст неоклассицизму, царившему тогда на французской художественной сцене. Художники-неоклассицисты любили изображать мифологических персонажей в стиле, близком к традиции, берущей начало в Античности, и настроенном на показ надысторического, вечного слоя в человеческой экзистенции. Анализ работ Гиса стал у Бодлера отправной точкой для выработки иного взгляда на действительность: завороженности преходящим, непосредственного восприятия жизни помимо иллюзии бессмертия, – и этот героический жест ознаменовал собой наступление модерна.

Свое понимание современного Бодлер развивал в постоянном противостоянии господствующей художественной традиции, но и в непрестанном еретическом диалоге с христианством. С особой концентрацией его еретическое мировоззрение отражено в стихотворном сборнике «Цветы зла», навсегда обеспечившем Бодлеру место в пантеоне мировой литературы3535
  Gay P. Die Moderne. Kapitel 2.


[Закрыть]. Бодлер изображает человеческую экзистенцию в трагической разорванности между страстным тяготением к святому и насущной потребностью преступить все моральные законы. Хронист декаданса и экзистенциального ennui непрестанно держит связь с Богом и Дьяволом, как, скажем, в первых строках стихотворения, открывающего сборник «Цветы зла»:

 
      Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
      И душу нам гнетут, и тело разъедают;
      Нас угрызения, как пытка, услаждают,
      Как насекомые, и жалят и язвят.
 
 
      Упорен в нас порок, раскаянье – притворно;
      За все сторицею себе воздать спеша,
      Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
      Слезами трусости омыв свой путь позорный.
      <…>
 
 
      Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья,
      И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
      Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
      Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
 
 
      Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
      В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
      Мы, новых сладостей и новой тайны грязной
      Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод3636
  Baudelaire Ch. Die Blumen des Bösen. Frankfurt am Main: Insel Verlag, 1976 [1861]. S. 9. Цитируется по переводу Эллиса, см.: Ш. Бодлер. Цветы зла: Стихотворения, СПб., Азбука-классика, 2009.


[Закрыть].
 

Бодлер – один из великих мыслителей масштабного катаклизма, который знаменовал собою начало эры модерна. Его суждения по своей остроте могут сравниться разве что с мыслью Ницше. Французский поэт прекрасно понимал, что люди нуждаются в нравственном мериле и метафизической основе, но он же сознавал и исторически обусловленную природу этих подпорок. Как его произведения, так и он сам балансировали на узкой тропе между ограниченной буржуазностью и безграничностью. Все свою жизнь он старался обрести устойчивость и финансовую независимость, но не находил в себе сил противиться запредельным порывам к свободе – выражалось ли это в посещении борделей или в курении гашиша. То и другое было для Бодлера не просто времяпрепровождением, но скорее имело экзистенциальное значение. Его непреходящее достижение состоит в том, что он выразил современными средствами разорванность человеческого бытия. При этом акт трансгрессии был поднят до уровня секулярного эквивалента религиозного ритуала. Каждым своим стихотворением, которое вызывало скандал у религиозно-консервативных современников, он пытался раскрыть истину человеческой экзистенции.

На этом можно было бы закончить, констатировав, что Бодлер выразил свою реакцию на обывательски-морализирующую культуру, которую мы давно оставили в прошлом: в наш век, когда освободившаяся от гетеронормативного корсета сексуальность уже не вызывает общественного порицания, счеты Бодлера со злом и грехом как будто выглядят анахронизмом. Полагаю, это опасный вывод. Сегодня чувство греховности никуда не исчезло, оно просто приняло другую форму. Напускной либерализм нашей культуры обходит молчанием, что большинство людей Запада постоянно мучаются глубоким страхом – «правильно» ли они живут. Обилие книг и интернет-форумов, посвященных вопросам самопомощи, «здоровой» сексуальности, любви и партнерства, все растет, вытесняя действительно интересные книги по психологии с полок книжных магазинов. Обуреваемые желаниями и тревогами сексуального, кулинарного и т.п. свойства, мы в страхе озираемся по сторонам, боясь нарушить какую-либо из норм. Достаточно ли обильный, здоровый и правильный у нас секс? Не переедаем ли мы? Не слишком ли много – или, напротив, слишком мало – красного мяса содержится в нашем рационе?

Страх собственных необузданных желаний имеет нечто общее с религиозными переживаниями, но как наказание выступает теперь не ад, а чрезмерный вес, плохая спортивная форма, а там, глядишь, и инфаркт миокарда.

Одной из ключевых тем модернизма не могла не сделаться чистая телесность – без идеализации человека. Прекрасный пример этого дает творчество далекого предшественника модернизма Густава Курбе. Одна из известнейших его картин, «Происхождение мира» (1866), до сих пор производит скандальное впечатление. На картине изображено тело женщины, в центре полотна – детально прописанное изображение вульвы. В музее Орсе, где картина была выставлена в 1995 году, рядом с ней был поставлен охранник для защиты от возможных посетителей-фанатиков. На леволиберальную израильскую газету «Гаарец», напечатавшую в 2014 году репродукцию этой картины, обрушился град писем от возмущенных читателей, грозивших отказаться от подписки. В том же году некий блогер опубликовал это изображение в своей ленте Фейсбука, после чего – спустя всего несколько часов – американская корпорация этот пост стерла. Если принять во внимание, что интернет по первому требованию выдает тонны порнографии, возникает вопрос, почему картина Курбе вызывает такие бурные чувства.

Думаю, что объясняется это неким особым качеством этого произведения, но вовсе не его якобы порнографическим характером. Картина Курбе эротична, пусть так, но сама форма представления здесь не нацелена на возбуждающее действие. Здесь другое: подчеркнута чистая телесность женского торса и полураскрытой вульвы, причем образ этой телесности не выглядит ни идеализированным, ни отталкивающим. Название картины помещает детородный орган женщины в контекст рождения, продолжения рода, что, вообще говоря, на тысячу верст отдалено от эротики. Для нас рождение, как правило, связано с представлением о страдании и с теми глубокими чувствами, что мы испытываем к явлению новой жизни, – но никак не с сексом. Эротически изобразив женский детородный орган, Курбе достиг редкого эффекта: инсценировал чистую телесность, не отказавшись от эротической ауры. Именно в этом и состоит скандальное воздействие «Происхождения мира». Картина связывает женскую телесность, символизирующую рождение и смерть, с эротикой, которая у нас ассоциируется со страстью и тягой к интенсивному переживанию момента. Конечно, мы знаем, что сексуальность и продолжение рода непосредственно связаны, но в повседневной жизни они отнесены к разным культурным сферам. Своим изображением вульвы на картине «Происхождение мира» Курбе объединяет два измерения, жизненно-реальное и культурное, которые мы – даже в XXI веке – стараемся развести как можно дальше.

Но модернизму предстояло идти гораздо дальше: к концу XIX века венские ученые, художники и интеллектуалы произвели кардинальный переворот принятых представлений о человеке. Их интеллектуальные обретения, их труды до сих пор сказываются в самых разных областях: архитектуре, музыке, философии3737
  Несколько лет назад нейробиолог Эрик Кандел в своей захватывающей книге показал, что современная когнитивная неврология имеет свои корни в венском модернизме конца XIX – начала XX века, см.: Kandel E. Das Zeitalter der Erkenntnis: Die Erforschung des Unbewussten in Kunst, Geist und Gehirn von der Wiener Moderne bis heute. München: Siedler, 2012.


[Закрыть]. В то время, однако, общественность восприняла эти открытия скептически, поскольку в австро-венгерской столице вообще старались поддерживать иллюзию целостного мира. В гостиных и кофейнях по-прежнему толковали о знаменитых актерах Бургтеатра, о тенорах или сопрано из Венской оперы – так, словно политическая и культурная преемственность с прошлым не подлежала сомнению. Однако модернисты уже нутром чувствовали близящийся крах общепринятых конвенций.

В 1894 году Густав Климт вместе с Францем фон Мачем получил заказ расписать потолок актового зала в Венском университете. Когда несколько лет спустя Климт предъявил наброски росписи, они вызвали возмущение в среде университетской профессуры. Работа не только шла вразрез со сложившейся консервативной традицией, но художник также грубо нарушил однозначно определенный расклад гендерных ролей в тогдашнем социальном порядке. В его картинах доминировали эротические женские образы, поданные отнюдь не в пассивных позах. Эта женская эротичность излучала силовое поле необычайной силы и могла действовать столь же разлагающе, сколь и благотворно-возвышенно. Климт к тому же не устрашился увязать женскую чувственность со смертью. В других своих картинах он изображал женщин в позах автоэротизма, погруженными в самоудовлетворение, не испытывающими потребности в мужской любви, и такое выражение женской сексуальной автономии представляло угрозу господствующему в тот период образу женщины.

Картины Климта предвосхитили историческую смену самой структуры отношений между полами. Во всем западном мире оказалось поколебленным привычное представление, что любовь женщины целиком и полностью принадлежит ее мужу. И никто не знал об этом лучше врачей Вены и Парижа. Их приемные были полны женщинами, жаловавшимися на самые болезненные проявления – от паралича, кашля и слепоты до панических атак, – для которых не находилось никаких физиологических объяснений3838
  Blom Ph. Der taumelnde Kontinent.


[Закрыть]. Но и среди мужчин все чаще наблюдались симптомы слабости, прострации, импотенции и т.п. У мужчин преобладал диагноз неврастения, у женщин – истерия, и никто не мог взять в толк, как бороться с этими болезнями. Что касается мужчин, врачи опасались, что их сексуальная и вообще жизненная энергия растрачивается на мастурбацию, так что ко времени вступления в брак такие мужчины окажутся, так сказать, сексуальными банкротами. А вот как подступиться к проблеме женской истерии, медики не имели никакого представления. Что оставалось делать? Однозначно диагностировать, что корень проблемы – в предписанной обществом пассивности и вытеснении полового желания? Состоятельных женщин врачи стали отправлять на курорт для принятия ванн, успокоительных для нервной системы. Представительниц бедных слоев по большей части вообще не лечили либо направляли в психиатрические лечебницы наподобие гигантской Питье-Сальпетриер в Париже, где они нередко оставались на долгие годы. Для художников-модернистов fin de siècle, таких как Климт и Эгон Шиле, писателей Шницлера и Гофмансталя и, конечно, самого Зигмунда Фрейда рост числа указанных болезней не стал неожиданностью. Морализаторская культура эпохи в их глазах представляла собой растрескавшийся фасад, лишь скрывающий жизненную реальность. Модернисты взялись вывести эту реальность на свет. Климт собрал вокруг себя талантливых молодых художников, после чего венский Сецессион стал важной ветвью модернизма. Подвергнув критике традиционные культурные форматы и общественные институты, они сами развивали альтернативные подходы. Шиле, одному из самых одаренных протеже Климта, пришлось убедиться на собственном опыте, что модернистские эксперименты далеко не всегда пользуются сочувствием публики. В 1911 году он, тогда двадцати одного года, со своей подругой, семнадцатилетней Валли Нойциль, переехал в Крумау (Чески-Крумлов в нынешней Чехии). Их образ жизни сочли аморальным, так что им пришлось перебраться в небольшой нижнеавстрийский город. Но и здесь соседи обошлись с любовной парой не лучшим образом. В результате Шиле пришлось по подозрению в развратных действиях с несовершеннолетней некоторое время провести в следственном изоляторе. В конце концов первоначальное обвинение рассыпалось, и тем не менее Шиле был осужден за «распространение рисунков непристойного содержания», так что пребывание Шиле в тюрьме затянулось на 24 дня.

Может сложиться мнение, что сегодня, когда Шиле числится среди выдающихся художников XX века, обвинение его в аморальном поведении вполне можно объяснить моральными нормами жителей глухой австрийской провинции, но тем самым мы пренебрегли бы существенным аспектом творчества Шиле. Мы исходим из того, что судья, который вынес приговор Шиле, не мог не знать о тысячелетней традиции изображения обнаженных тел, мужских и женских, с открытыми половыми органами, пенисом и вульвой, притом очень часто в эротическом контексте. Проблематичность и скандальность, сопутствующие – причем до сих пор – произведениям Шиле, кроются в другом. Причины шока, неизменно вызываемого картинами Шиле, следует искать гораздо глубже уровня откровенного сексуального содержания: живопись Шиле показывает человека во всей невыносимой наготе его бытия. В ней реализуется то, о чем писал американский философ и критик искусства Артур К. Данто, размышляя о работах Люсьена Фрейда (племянника основателя психоанализа)3939
  Danto A.C. Lucian Freud // The Madonna of the Future: Essays in a Pluralistic Art World. Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 2001. Р. 29–39.


[Закрыть]. Если западная художественная традиция, начиная с Античности, Ренессанса и кончая классицизмом, представляла обнаженное человеческое тело идеализированно (nude), то такие художники, как Люсьен Фрейд и Шиле, писали людей в их подлинной наготе (nakedness). Фрейд выбирал модели, абсолютно не соответствующие идеалу красоты его времени, – как, скажем, Ли Бауэри, тучный, почти бесформенный человек. Фрейд обладал прямо-таки зловещей способностью к поистине беспощадному изображению человеческого тела во всей его материальности. Но и картины Шиле срывают с человека все защитные покровы, в которые его облачила культура. В отличие от Курбе, Шиле и Фрейд отказывают нам даже в утешении эротической привлекательностью, но напоминают, что облекающие нас тела в конечном итоге суть не что иное, как конгломерат костей, мышц, жира и сухожилий. Шиле видит человеческое тело не отстраненно-анатомически, но выражает страх перед нашей экзистенциальной беззащитностью с такой силой, которая сделала его одним из крупнейших представителей экспрессионизма и не утратила своей значимости в наши дни. Далее мы увидим, с каким трудом наша якобы сверхлиберальная культура справляется с конфликтом между телесностью и самосознанием и вдобавок – с возникающим отсюда страхом.

Соблазнительно было бы подумать, что темы модернизма – конфликтность, трагизм, телесность, межполовые различия, тяготы жизни в условиях сверхскоростной городской цивилизации – теперь стали достоянием прошлого. Насколько актуальны в наше время произведения Бодлера, Курбе, Шиле? Разве мы не преодолели, причем уже давно, закомплексованность, свойственную викторианской буржуазии? Мы вполне спокойно рассматриваем в музеях работы покойного Роберта Мэпплторпа – фотографии половых органов (преимущественно мужских), половых актов, садомазохистских сцен во всех возможных вариациях, и даже во вполне мейнстримных фильмах обнаженное мужское и женское тело встречается чуть ли не повседневно. Так же и новые виды сексуальности, которые раньше принято было называть «извращениями», сегодня принимаются без негодования. Можно прийти к выводу, что поздний модерн заключил с нашей телесностью прочный мир.

Все это, однако, не что иное, как оптическая иллюзия, нимало не соответствующая действительности. Телесность вовсе не переживается нами как источник счастья, скорее как наша природная составляющая, стесненная и взятая в узду посредством постоянного надзора и тренажа, диет и спортивных занятий, психотропных веществ и пластической хирургии, – словом, требующая всемерного исправления и контроля. Мы видим, что страх перед телесностью никуда не исчез, напротив, даже усилился, если это только возможно. Как подчеркивает Камилла Палья, американский культуролог, мы, дети позднего модерна, не смогли подружиться ни со своим телом, ни с природой4040
  Paglia C. Die Masken der Sexualität. Berlin: Byblos Verlag, 1994 [1991].


[Закрыть]. В публичном пространстве сплошь и рядом демонстрируются изображения рекламного типа – анорексичные женщины и мужчины с переразвитой мускулатурой, тела которых подкорректированы с помощью фотошопа. Такую картинку можно увидеть в любом фитнес-клубе, где остервенело отбивают степ, качаются, подтягиваются, приседают, растягиваются и т.п.

Еще один аспект немилой нам телесности – процесс старения. Люди никогда особо не любили стареть, как о том свидетельствуют мифы о живой воде, молодильных яблоках и проч., бытовавшие тысячелетия назад. Сегодня, однако, работает уже целая индустрия по переработке подобных иллюзий в гигантский бизнес, ищущий научного подкрепления. Высоколобые интеллектуалы, такие как изобретатель и бизнесмен Рэй Курцвейл, провозглашают новое евангелие технологически достижимого бессмертия: уже через несколько десятков лет мы сможем – с помощью нанотехнологии, генной инженерии и биохимических инноваций – длительно поддерживать наши тела в молодом состоянии, а если понадобится, так и омолаживать их4141
  Kurzweil R. Menschheit 2.0: Die Singularität naht. Berlin: Lola Books, 2006.


[Закрыть]. Курцвейл, допустим, являет собой экстремальный случай, и тем не менее западная культура делает все, чтобы исключить старость и дряхлость из публичного пространства. Неэстетичность приютилась в богадельнях и домах для престарелых4242
  Solomon S., Greenberg J., Pyszczynski T. The Worm at the Core: On the Role of Death in Life. New York: Random House, 2015.


[Закрыть].

Также и половые роли, хотя сегодня они, по счастью, далеко не столь ригидны, как в Вене или Лондоне XIX века, по-прежнему остаются источником страха не дотянуться до уровня сложнейших требований «истинной» и «здоровой» женственности или мужественности. Разумеется, сегодня, в обществах позднего модерна, общая картина невротических расстройств, где преобладала истерия, свойственная периоду fin de siècle, уже совершенно поменялась, однако недуг, связанный с социальными и культурными ожиданиями, вовсе не исчез, но лишь принимает другие формы. Если раньше женщины, да и мужчины, были прочно схвачены в оковы своих социальных ролей и сами страшились своей сексуальности, то сегодня мы страдаем под грузом совершенно нереалистических представлений о мужественности, женственности и гармоническом партнерстве, усугубляемых повсеместным визуальным представлением чьих-то невероятных достижений в этой сфере. Чаще всего в крупных городах мы наблюдаем, как буквально полупроцентная верхушка социоэкономической пирамиды усугубляет остроту ситуации: богачи с их почти уже гротескным уровнем дохода взвинчивают цены на недвижимость, а их «истории успеха» обильно тиражируются в СМИ. По контрасту с этим все остальные, а таких, по примерным оценкам, 99,5% населения, мучаются от ощущения своей неудачливости. О чем они часто и не подозревают, так это о том, что члены этой тонкой «высшей» прослойки тоже пребывают в непрестанной тревоге из-за своей неспособности достичь истинного, неподдельного великолепия, из-за непобедимого страха своей мелкотравчатости, о чем я пишу в другой своей книге4343
  Strenger С. Die Angst vor der Bedeutungslosigkeit.


[Закрыть]. Как убедительно показала Ева Иллуз4444
  Illouz E. Die Errettung der modernen Seele.


[Закрыть], результатом всех этих эволюций стал всепоглощающий страх не соответствовать культурным идеалам, а также растущее потребление более или (чаще) менее профессиональных советов, справочников и рекомендаций, как «правильно» питаться, «мудро» инвестировать, как войти в доверие к собственным детям и постепенно подготовить их к хорошей карьере в будущем. Истерия времен Фрейда, как считает новозеландский психоаналитик покойная Джойс Макдугал, уступила место нормопатии4545
  McDougall J. Plädoyer für eine gewisse Anormalität. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1989 [1980].


[Закрыть], то есть судорожным попыткам соответствовать нормативному для нашего общества идеалу высоких достижений.

Нескончаемый поток книг, теле– и радиопередач, статей, посвященных вопросу о том, как следует (в основном женщинам) совмещать требования карьеры с нуждами семьи, свидетельствует, что наше время отнюдь не избавилось от страхов, характерных для прежних времен, но лишь придало им новый облик4646
  Illouz E. Warum Liebe weh tut. Eine soziologische Erklärung. Berlin: Suhrkamp, 2012. Иллуз основное внимание уделяет женским переживаниям, я же считаю, что ее аргументация на тех же основаниях применима и к мужчинам.


[Закрыть]. Большинство женщин и теперь решаются рожать детей, однако связанные с этим тяготы лишь увеличились, поскольку почти всем семьям недостаточно одной зарплаты для обеспечения хотя бы относительно спокойной и комфортабельной жизни. По этой причине у большинства женщин нет иного выхода, как устраиваться на работу. Обремененные семьей женщины, имеющие высокие профессиональные притязания, живут под постоянным психологическим давлением либо чувства вины за то, что не уделяют достаточного внимания детям, либо неудовлетворенности тем, что материнство тормозит их карьеру, притом в самые их цветущие годы. «Суперженщины» вроде Шерил Сандберг, сделавшей молниеносную карьеру в сфере хай-тек, порождают комплекс неполноценности у огромного количества женщин, что лично мне даже слишком хорошо знакомо по клинической практике. Наши современники мужчины едва ли чувствуют себя лучше: метросексуалы разрываются между императивом постоянно демонстрировать свою маскулинность, наращивая ли мускулы, занимаясь ли экстремальными видами спорта, совершая карьерный взлет соответственно некоему общественному идеалу, – и необходимостью проявлять личные качества друга, мужа, отца, способного чутко откликаться на человеческие проявления близких людей. В своей психоаналитической практике я часто встречаю мужчин, которые в свои двадцать с лишним – тридцать лет живут под постоянным давлением страха упустить большую карьеру или полагают, что карьера уже упущена и теперь они обречены навсегда остаться посредственностью.

Тезис о том, что человек должен неустанно работать над собой, относится не только к телу. Один из популярнейших мифов постмодерна состоит в том, что и в профессиональной, и в общественной сфере можно достигнуть всего, стоит только приложить достаточно усилий4747
  Эту версию мифа я подробно рассматриваю в: Strenger С. Die Angst vor der Bedeutungslosigkeit.


[Закрыть]. Эта мысль глубоко укоренена в пуританской теологии и американском трансцендентализме, то есть в представлении, что истинное Я человека – это не бабочка, которую нужно бы только освободить от пут и выпустить на волю, но нечто такое, что извлекается на свет путем тяжелой работы.

Обсуждая этот вариант мифа об истинном Я человека, мы затрагиваем универсальную тему: потребность в признании как центральная составляющая человеческой психики. Многие мечтают создать нечто такое, что принесет им большую славу. Кто-то мечтает о блестящей карьере в какой-нибудь из наиболее актуальных профессий, спортивные таланты надеются совершить прорыв в своем виде спорта. а тем, кому из-за недостатка таланта или нехватки средств эти пути заказаны, капитализм позднего модерна открывает новые возможности выдвижения: реалити-шоу. В последние десятилетия этот телевизионный формат стал одним из самых процветающих. Зрителям и участникам этих шоу подается посул: каждый может стать знаменитым буквально за одну ночь. В основе этого проекта лежит нарратив о гадком утенке, которому удалось преобразиться. В некоторых типах таких передач участники могут петь, танцевать, выступать в качестве моделей; в формате «Большой брат» даже и этого не надо: участники становятся знаменитыми просто благодаря попаданию в эфир, и чем дольше они там остаются, тем знаменитее делаются. Похоже, в точности сбылось предсказание Энди Уорхола: в будущем каждый сможет стать всемирно знаменитым на пятнадцать минут.

Ложь подобных телеформатов и рекламных слоганов, как, например, «Just do it!» (Nike) или «Impossible is nothing» (Adidas), состоит в том, что многое как раз таки невозможно4848
  Ebd. Kapitel 2.


[Закрыть]. Уже по чисто логическим причинам не может быть, чтобы все люди были способны к высшим достижениям. Чем больше людей достигает высокого уровня, тем выше по определению поднимается средний эшелон. Преобладающему большинству из нас придется с этим смириться, поскольку мы не в состоянии создать что-то по-настоящему великое, будь то в экономической, спортивной области или в искусстве. Вообще говоря, эта мысль может сильно уязвлять, но ведь речь в данном случае идет о факте, и закрывать на этот факт глаза было бы ошибкой с катастрофическими последствиями.

Интересно наблюдать, как только что описанная достижительная этика накладывается в последние десятилетия на упомянутую выше тягу к трансцендентному, к расширению сознания, к романтичному. Так родился еще один совершенно невоплотимый идеал – будто бы возможно сочетать и гармонично увязать постоянство высоких достижений с аутентично-игровой креативностью. Кратко это можно описать так: в 60-е и 70-е годы у нас появились хиппи с их тягой к креативности и свободе с опорой на личный опыт. Затем в 80-е их сменили яппи, настроенные главным образом делать карьеру. И наконец, на смену этим пришли бобо, новая богемная буржуазия4949
  Brooks D. Die Bobos. Der Lebensstil der neuen Elite. Berlin: Ullstein, 2001.


[Закрыть], люди, возжелавшие соединить буржуазную уверенность с идеалом творческого самоосуществления и тем самым взвалившие на себя двойной груз. Если человек обуреваем профессиональным честолюбием, он уже не говорит о тяжелой работе, но лишь о захватывающих проектах, в которых ему предстоит найти себя. И одновременно он предается экстремальным видам спорта, сам готовит, наслаждается жизнью, питается здоровой пищей и т.п. В действительности – и мне это хорошо знакомо по многолетней терапевтической практике – идеал этой богемной буржуазии давно превратился в новый источник экзистенциального страха5050
  Strenger C. The Designed Self: Psychoanalysis and Contemporary Identities. London: Routledge, 2004.


[Закрыть]. Многие из них, исполненные внутреннего сомнения и ресентимента, задаются вопросом, как все перечисленное столь будто бы легко и играючи удается другим представителям этой социальной группы, бобо; как другие могут сочетать профессиональный успех с легким и приятным стилем жизни5151
  Ibid.; Strenger С. Die Angst vor der Bedeutungslosigkeit; ср. также: Illouz E. Warum Liebe weh tut.


[Закрыть].

Мы наконец подошли к современной редакции проблемы, которая в разных видах неоднократно нам встречалась. Речь, конкретно, об убежденности, что существует нечто вроде постоянного и полного счастья и мы имеем все основания рассчитывать, что можем это счастье обрести. Именно этот взгляд на вещи отрицали великие деятели модернизма. И, как будет показано в следующей части нашего очерка, основание для этого дают результаты когнитивной неврологии.