Текст книги "Дар орла"

Слова, которые, казалось, были запечатаны внутри меня, а теперь освободились, достигли небывалого уровня абсурдности. Я говорил и говорил, пока что-то не остановило меня. Я вспомнил, что дон Хуан говорил мне и женщине-Нагваль на скамейке в Оахаке об особом человеческом существе, чья сущность объединяет для него все, на что он только мог рассчитывать и чего мог ожидать от сотрудничества с людьми. Эта женщина была для него тем же, чем и женщина-Нагваль для меня, – партнером, противоположной частью. Она покинула его точно так же, как меня покинула женщина-Нагваль. Его чувства по отношению к ней были неизменными и всплывали на поверхность от меланхолии, вызванной некоторыми стихами, которые я ему читал.

Я вспомнил также, что женщина-Нагваль обычно снабжала меня книгами стихов. Она держала их целыми пачками в багажнике моей машины. Именно она побудила меня читать стихи дону Хуану. Внезапно физическая память о женщина-Нагваль, сидящей со мной на скамейке, стала такой явственной, что я ахнул и задохнулся. Давящее чувство утраты, более сильное, чем любое чувство, которое я когда-либо испытывал, завладело всем моим существом. Я согнулся с разрывающей болью в правой лопатке. Было что-то еще, чего я не знал. Воспоминание, которое какая-то часть меня не хотела открыть.

Я обратился к тому, что осталось от моего интеллектуального щита, как к единственному средству вернуть здравый смысл. Я повторял себе вновь и вновь, что мы с Ла Гордой действовали в двух совершенно различных планах. Она помнила намного больше, чем я. Но она не была склонна к выяснениям, ее не обучали задавать вопросы другим или себе. Затем до меня дошло, что и сам я не лучше. Я все еще был такой же размазней, как и тогда, когда дон Хуан впервые назвал меня так. Я никогда не забывал, что я читал стихи дону Хуану, и тем не менее мне ни разу не пришло в голову проверить тот факт, что у меня никогда не было книг испанской поэзии и я никогда не возил таких книг в машине.

Ла Горда прервала мои размышления. Она была почти в истерике и кричала, что ей только что стало ясно, будто женщина-Нагваль должна быть где-то совсем рядом с нами. Точно так же как мы были оставлены, чтобы найти друг друга, женщина-Нагваль была оставлена, чтобы найти нас. Сила ее уверенности почти убедила меня. Однако что-то во мне знало, что это не так. Это была память, находившаяся внутри меня, которую я не смел вывести на поверхность.

Я хотел затеять с Ла Гордой спор, но не нашел в этом смысла, так как мой путь интеллекта и слов был недостаточен для того, чтобы я мог принять на себя набор воспоминаний о женщине-Нагваль. Их эффект был потрясающим для меня и более опустошающим, чем даже страх смерти.

– Женщина-Нагваль где-то потерпела кораблекрушение, – мягко сказала Ла Горда. – Она, вероятно, на необитаемом острове, а мы ничего не делаем, чтобы помочь ей.

– Нет! Нет! – заорал я. – Ее больше здесь нет.

Я не знал в точности, почему я так сказал, но знал, что это правда. На минуту мы погрузились в такие глубины печали, которые невозможно было измерить рассудком. В первый раз на моей памяти я знал, что чувствую искреннюю, безграничную печаль, ужасную незавершенность. Где-то внутри меня пребывала женщина, которая была открыта заново.

На этот раз я уже не мог спрятаться за покровом загадки и незнания, как столько раз делал это в прошлом. Не знать было бы для меня благословением. Какую-то секунду я безнадежно соскальзывал в смятение. Ла Горда остановила меня.

– Воин – это тот, кто ищет свободу, – сказала она мне. – Печаль – это не свобода. Мы должны освободиться от нее.

Иметь чувство отрешенности, как говорил дон Хуан, – значит располагать на мгновение паузой для переоценки ситуации. В глубинах своей печали я знал, что он имел в виду. У меня была отрешенность. В моей власти было использовать эту паузу правильно.

Я не был уверен, сыграло ли здесь роль какое-нибудь волевое усилие с моей стороны, но моя печаль совершенно исчезла. Казалось, ее больше не существовало. Скорость изменения моего настроения была мгновенной, и полнота этого изменения встревожила меня.

– Вот теперь ты там, где и я, – воскликнула Ла Горда, когда я описал ей то, что произошло. – После стольких лет я еще не научилась бороться с бесформенностью. Я беспомощно перемещаюсь от одного чувства к другому. Из-за своей бесформенности я могу помочь сестричкам, но я также и в их власти. Любая из них достаточно сильна, чтобы толкнуть меня из одной крайности в другую. Проблема была в том, что я потеряла человеческую форму раньше тебя. Если бы мы с тобой потеряли ее одновременно, то могли бы помогать друг другу. Ну а в той ситуации, что была, я переходила то вверх, то вниз, быстрее, чем могла запомнить.

Я должен признаться, что ее слова о собственной бесформенности всегда вызывали у меня сомнения. В моем понимании потеря человеческой формы влекла за собой как необходимое следствие прежде всего постоянство характера, которым она, в свете ее постоянных подъемов и спадов, явно не обладала. Из-за этого я судил ее резко и несправедливо. Потеряв свою человеческую форму, я теперь находился в таком положении, когда можно было понять, что бесформенность является по крайней мере разрушителем здравого смысла. Здесь не действует никакая автоматическая эмоциональная сила. Быть отрешенным, способным погружаться во все, что делаешь, естественно охватывает все, включая непостоянство и даже саму мелочность.

Преимущество бесформенности в том, что она дает нам мгновенную паузу, при условии, что мы имеем необходимые самодисциплину и мужество, чтобы воспользоваться ею.

Наконец-то поведение Ла Горды в прошлом стало понятным мне. Она уже несколько лет была бесформенной, но не имела необходимой самодисциплины. Таким образом, она оказывалась во власти резких перепадов настроения и невероятного несоответствия между ее поступками и ее задачами.

После наших первоначальных воспоминаний о женщине-Нагваль мы с Ла Гордой объединили наши усилия и целыми днями пытались вывести на поверхность еще какие-нибудь воспоминания, но их как будто больше не было. Я догадывался, что во мне, должно быть, похоронено еще очень многое, но не мог до этого добраться. Мой ум был свободен даже от самых смутных намеков на еще какие-нибудь забытые события.

Мы с Ла Гордой прошли через период ужасного смятения и сомнений. В нашем случае быть бесформенным означало подвергаться приступам самого глубокого неверия, какое только возможно.

Мы чувствовали себя подопытными морскими свинками в руках дона Хуана – существа, предположительно похожего на нас, о котором мы в действительности ничего не знали. Мы накачивали друг друга сомнениями и страхами. Самой серьезной темой была, конечно, женщина-Нагваль. Когда мы фокусировали на ней свое внимание, наша память о ней становилась настолько четкой, что мы не могли представить, как мы умудрились забыть ее. Это вновь и вновь провоцировало рассуждения о том, что же в действительности с нами сделал дон Хуан. Предположения очень легко приводили нас к чувству, что мы были использованы. Мы приходили в ярость от неизбежного вывода, что он нами манипулировал, оставив затем беспомощными и неизвестными самим себе.

Когда наша ярость выдохлась, нас начал охватывать страх – ведь мы были лицом к лицу с пугающей возможностью того, что дон Хуан мог сделать с нами еще более разрушительные вещи.

Глава 7
Совместное сновидение

Однажды, чтобы рассеять наше тяжелое настроение, я предложил заняться сновидением. Как только я высказал эту идею, я осознал, что мрак, который целями днями преследовал меня, может быть отброшен желанием перемены. Я отчетливо понял: наша с Ла Гордой проблема состояла в том, что мы необдуманно сфокусировали внимание на страхе и недоверии, тогда как все это время имели, не осознавая этого, противоположную возможность – сконцентрировать внимание на загадке, на том чуде, которое с нами произошло.

Я рассказал Ла Горде о своих соображениях. Она сразу же согласилась со мной, как-то оживилась, тучи ее хандры рассеялись в долю секунды.

– Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам заняться? – спросила она.

– А сколько их есть? – спросил я.

– Мы можем попробовать совместное сновидение, – ответила она. – Мое тело подсказывает мне, что мы уже делали это раньше, уходя в сновидение парой. Это будет для нас страховкой, как в совместном видении.

– Но ведь мы не знаем, что представляет собой процедура совместного сновидения, – сказал я.

– Мы не знали, как видеть вместе, и, однако же, видели, – возразила она. – Я уверена, что мы сможем сделать это, если попробуем. Потому что во всем, что делает воин, нет ступеней. Есть только личная сила. И как раз сейчас она у нас есть. Мы должны начать наше сновидение в двух различных точках, отстоящих одна от другой настолько далеко, насколько это возможно. Тот, кто войдет в сновидение первым, подождет второго. Как только мы отыщем друг друга, мы возьмемся за руки и отправимся глубже вместе.

Я сказал, что не имею ни малейшего представления, как ждать ее, если я войду в сновидение первым. Она и сама не могла объяснить всего этого, но сказала, что ждать второго сновидящего означает то, что Хосефина называла «схватить» его. Ла Горда была однажды так схвачена Хосефиной.

– Хосефина называла это «схватыванием», потому что один из нас должен схватить второго за руку, – объяснила она.

Затем она продемонстрировала процедуру смыкания своего левого предплечья с моим правым, когда один берет другого за руку пониже локтя.

– Но как мы сможем сделать это в сновидении? – спросил я. Я всегда считал, что сновидение – это одно из самых интимных состояний, какие только можно вообразить.

– Не знаю, но я схвачу тебя, – пообещала Ла Горда. – Я полагаю, что мое тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об этом говорим, тем труднее будет это осуществить.

Мы начали свое сновидение в разных местах. Мы могли договориться только о приблизительном времени, поскольку вход в сновидение был чем-то таким, чего нельзя рассчитать по минутам.

Возможность того, что именно мне придется ждать Ла Горду, а не наоборот, сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной легкостью. Через десять-пятнадцать минут беспокойства мне наконец удалось войти в состояние, которое я называю спокойным бодрствованием.

Несколько лет назад, когда я приобрел некоторый опыт в сновидениях, я спрашивал дона Хуана, есть ли тут какие-нибудь известные ступени, которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что в конечном счете каждый сновидящий отличается от других. Но, разговаривая с Ла Гордой, я обнаружил такое сходство в наших сновидениях, что набросал возможную классификационную схему различных состояний.

Спокойное бодрствование – это предварительное состояние, когда чувства засыпают, но окружающее еще осознается. В моем случае я всегда воспринимал в этом состоянии поток красноватого света, примерно такого, какой видишь, когда через плотно сомкнутые веки смотришь на солнце.

Второе состояние сновидения я назвал динамическим бодрствованием. В этом случае красноватый свет рассеивается, как туман, и смотришь на какую-нибудь сцену, вроде табло, так как эта сцена неподвижна. Видишь трехмерную картину. Застывший кусочек чего-то, будь то пейзаж, улица, человек, лицо – что угодно.

Третье состояние я определил как пассивное наблюдение. В этом состоянии сновидящий уже не смотрит на застывшие осколки мира, но наблюдает, являясь свидетелем происходящего события. Преобладание у нас зрительных и слуховых ощущений превращает это состояние сновидения главным образом в дело глаз и ушей.

В четвертом состоянии я оказываюсь втянутым в действие. Здесь уже что-то делаешь, предпринимаешь какие-то шаги и используешь свое время полностью. Я назвал это состояние динамической инициативой.

Предложение Ла Горды подождать меня было связано со вторым и третьим состояниями нашего совместного сновидения. Когда я вошел в состояние динамического бодрствования, я увидел сцену сновидения, где находились дон Хуан и другие люди, включая и толстую Ла Горду. Прежде чем я успел разобраться в том, что вижу, я ощутил сильнейший толчок в руку и сообразил, что рядом со мной «реальная» Ла Горда. Она находилась слева от меня и схватила меня за левое предплечье своей правой рукой. Я ясно почувствовал, как она подняла мою руку к своему предплечью, чтобы мы могли держаться друг за друга. Потом я оказался в третьем состоянии сновидения, в пассивном наблюдении. Дон Хуан говорил мне, чтобы я присматривал за Ла Гордой и заботился о ней самым эгоистическим образом – так, словно она является мной самим.

Его игра слов доставляла мне удовольствие. Я чувствовал неземное блаженство, находясь здесь вместе с ним и другими. Дон Хуан продолжал объяснять, что мой эгоизм может быть прекрасно использован и что его вполне можно запрячь в работу.

Общее чувство товарищества царило среди собравшихся здесь людей. Они смеялись тому, что говорил дон Хуан, но не высмеивали.

Дон Хуан сказал, что самый верный способ запрячь наш эгоизм в работу – взять за основу деятельность, которой мы занимаемся в повседневной жизни. Он говорил, что я был эффективен во всем, что делал, потому что некому было изгонять из меня беса, и что я был нацелен на то, чтобы взлететь, подобно стреле, самостоятельно. Однако если дать мне задачу, подобную заботе о Ла Горде, моя независимая эффективность разлетится вдребезги, и для того чтобы выжить, мне придется расширить эгоистическую заботу настолько, чтобы включить в ее сферу и себя, и Ла Горду. Только помогая ей, подчеркнул дон Хуан, я смогу найти ключи к выполнению своей задачи.

Ла Горда обхватила меня за шею своими толстыми руками. Дон Хуан вынужден был остановиться. Он так смеялся, что не мог продолжать говорить. Все просто с ног падали от хохота.

Я ощущал раздражение и недовольство Ла Гордой. Я попытался освободиться от объятий, но ее руки были крепко сомкнуты у меня на шее. Дон Хуан сделал знак рукой, чтобы остановить меня. Он сказал, что испытываемое мною минимальное раздражение – ничто по сравнению с тем, что меня ждет.

Смех утихал. Я чувствовал себя счастливым, хотя и огорчался, что придется иметь дело с Ла Гордой, так как не знал, что это за собой повлечет.

В этот момент я в своем сновидении изменил точку зрения – или, вернее, что-то выдернуло меня из сцены, и я стал смотреть вокруг как зритель.

Мы находились в доме в Северной Мексике, судя по окружающему ландшафту, который был виден с того места, где я стоял.

Я видел отдаленные горы. Я вспомнил также обстановку дома и его расположение. Мы находились позади под навесом на открытой веранде. Некоторые из присутствующих сидели на громоздких стульях. Большинство стояли или сидели на полу. Я узнал каждого из них. Там было шестнадцать человек. Ла Горда стояла рядом со мной лицом к лицу с доном Хуаном.

Тут я осознал, что могу испытывать одновременно два различных чувства. Я мог или войти в сцену сновидения и чувствовать, что повторяю давно забытое переживание, или же быть свидетелем той сцены, сохраняя настроение моей теперешней жизни. Когда я погружался в сцену сновидения, я чувствовал себя в безопасности и под защитой, когда же я был свидетелем, сохраняя актуальное настроение, я чувствовал себя потерянным, беззащитным, встревоженным. Мне это настроение не понравилось, поэтому я погрузился в сцену сновидения.

Толстая Ла Горда спросила дона Хуана голосом, перекрывавшим смех всех и каждого, буду ли я ее мужем. Последовала секундная пауза. Дон Хуан, казалось, перебирал варианты ответа. Он погладил ее по голове и сказал, что может поговорить со мной и что я буду в восторге от возможности стать ее мужем. Все присутствующие захохотали. Я смеялся вместе с ними. Мое тело сотрясалось от самого искреннего удовольствия, тем не менее я не чувствовал себя смеющимся над Ла Гордой. Я не считал ее ни клоуном, ни дурой. Она была ребенком. Дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что я должен чтить Ла Горду вне зависимости от того, как она станет поступать по отношению ко мне, и что благодаря взаимодействию с ней я должен научить свое тело чувствовать себя легко и свободно в самых трудных обстоятельствах. Дон Хуан обратился к группе и заметил, что намного легче двигаться в условиях максимального стресса, чем быть безупречным в обычных обстоятельствах, таких, как взаимодействие с кем-нибудь вроде Ла Горды.

Дон Хуан добавил, что ни при каких условиях я не должен сердиться на Ла Горду, потому что она в действительности будет моим бенефактором, так как только через нее я смогу запрячь в работу свой эгоизм.

Я настолько глубоко погрузился в сновидение, что забыл о том, что я сновидящий. Внезапное давление на руку напомнило мне, что я в сновидении. Я почувствовал присутствие Ла Горды рядом с собой, но не видел ее. Она существовала только как прикосновение, тактильное ощущение в моем предплечье. Я перевел на него свое внимание, и это ощущение стало чувствоваться как цепкая хватка, а затем и вся Ла Горда материализовалась целиком, как если бы она была сделана из наложенных друг на друга кадров фотопленки. Это было что-то вроде комбинированной съемки в кино. Сцена сновидения рассеялась. Вместо этого мы с Ла Гордой смотрели друг на друга, взявшись за руки.

Одновременно мы опять повернулись к сцене сновидения, свидетелями которой были. В этот момент я знал без тени сомнения, что мы оба видим одно и то же. Теперь дон Хуан говорил что-то Ла Горде, но я не мог слышать. Мое внимание скакало туда-сюда между третьим состоянием сновидения, пассивным наблюдением, и вторым, динамическим бодрствованием. В какой-то момент я оказался с доном Хуаном, Ла Гордой и остальными шестнадцатью людьми, а уже в следующую секунду – с современной Ла Гордой, наблюдая застывшую сцену. Затем резкий рывок моего тела перевел меня на другой уровень внимания: я ощутил что-то вроде хруста сухого кусочка дерева. Это был маленький взрыв, он походил на очень громкое щелканье сустава пальца. Я оказался в первом состоянии сновидения – в спокойном бодрствовании. Я спал, но в то же время прекрасно все осознавал. Я хотел подольше оставаться на этой мирной стадии, но еще один рывок заставил меня моментально проснуться. Я внезапно осознал, что мы с Ла Гордой были в совместном сновидении.

Мне более чем не терпелось поговорить с ней. Она чувствовала то же самое. Мы встретились и стали оживленно обсуждать друг с другом то, что произошло. Когда мы успокоились, я попросил ее описать мне все, что произошло с ней в нашем совместном сновидении.

– Я тебя долго ждала, – сказал она. – Какая-то часть во мне думала, что я тебя прозевала, но другая знала, что ты нервничаешь и у тебя затруднения, поэтому я ждала.

– Где ты ждала, Ла Горда?

– Я не знаю. Я знаю, что уже вышла из красноватого света, но еще ничего не могла видеть и как бы нащупывала дорогу. А может, я все еще была в красноватом свете. Хотя нет, он не был красноватым. Место, где я находилась, было окрашено в светло-персиковый цвет. Затем я закрыла глаза, и там был ты. Ты, казалось, готов был уйти, и поэтому я схватила тебя за руку. Затем я увидела Нагваля, тебя, себя, других людей в доме Висенте. Ты был моложе, а я была жирная.

Упоминание о доме Висенте внезапно навело меня на мысль, о которой я рассказал Ла Горде. Однажды, когда я проезжал через городок Закатекас в Северной Мексике, у меня появилось странное желание заехать и навестить одного из друзей дона Хуана, Висенте. При этом я не понимал, что, поступая так, я необдуманно вторгаюсь в запретную область, так как дон Хуан никогда меня с ним не знакомил. Висенте, как и женщина-Нагваль, принадлежали к другому миру. Не удивительно, что Ла Горда была так потрясена, когда я рассказал ей о своем визите. Мы его знали настолько хорошо, и он был так же близок к нам, как дон Хенаро, может, даже еще ближе. И тем не менее мы его забыли, так же как и женщину-Нагваль.

Здесь мы с Ла Гордой сразу сделали огромный шаг вглубь воспоминаний. Мы оба вспомнили, что Висенте, Хенаро и Сильвио Мануэль были друзьями дона Хуана, его соратниками. Они все были связаны своего рода обетом. Мы с Ла Гордой не могли припомнить, в чем именно состояла эта связь. Висенте не был индейцем. В молодости он был фармацевтом. Он был ученым группы и настоящим врачом, который поддерживал их всех всегда здоровыми. Я был уверен, что он знает о растениях больше, чем кто-либо из ныне живущих людей. Мы с Ла Гордой вспомнили, что именно Висенте научил всех нас, включая дона Хуана, пользоваться лекарственными растениями. Он особенно интересовался Нестором, и мы считали, что Нестор будет похож на него.

– Воспоминание о Висенте заставляет меня заботиться о самой себе, – сказала Ла Горда. – Это наводит меня на мысль, какой непереносимой женщиной я была. Самое худшее, что может произойти с женщиной, – это родить детей, получить дыры в своем теле и тем не менее вести себя как маленькая девочка. В этом и была моя проблема. Я хотела быть умной, но была пустышкой. И мне позволяли строить из себя дуру, помогали мне быть ишачьим хвостом.

– Кто помогал тебе, Ла Горда? – спросил я.

– Нагваль и Висенте, и все эти люди, бывшие в доме, когда я вела себя с тобой как ослица.

Мы с Ла Гордой вспомнили одновременно. Ей позволяли быть несносной только со мной. Больше никто не поддерживал ее чепухи, хотя она и пыталась отыграться на каждом.

– Висенте принимал меня, – сказала Ла Горда. – Он все время играл со мной. Я даже звала его дядей. Когда я попыталась назвать дядей Сильвио Мануэля, он чуть не сорвал у меня кожу с запястий своими клещеподобными руками.

Мы попытались сфокусировать наше внимание на Сильвио Мануэле, но не могли вспомнить, как он выглядит. Мы могли ощущать его присутствие в своих воспоминаниях, но в них он не был личностью, он был только ощущением.

Насколько это касалось сцены сновидения, мы помнили, что она была точной копией того, что действительно имело место в нашей жизни в определенное время и в определенном месте. Но мы никак не могли вспомнить, когда именно. Я, однако, знал, что принял заботу о Ла Горде как средство самовоспитания и подготовки к преодолению трудностей взаимодействия с людьми.

Совершенно необходимо было воспитать в себе чувство легкости при столкновении с затруднительными социальными ситуациями. И здесь никто не мог быть лучшим тренером, чем Ла Горда. Проблески воспоминаний, появлявшиеся у меня о толстой Ла Горде, проистекали именно из этих обстоятельств, так как я буквально последовал указаниям дона Хуана.

Ла Горда сказала, что ей не нравилось настроение сцены сновидения. Она бы предпочла просто следить за ней, но я втащил ее внутрь сцены, заставив переживать ее старые чувства, которые были ей отвратительны. Ее неудобство было так велико, что она намеренно потащила меня за руку, чтобы прервать наше участие в чем-то, столь неприятном для нее.

На следующий день мы договорились о времени нашего следующего сеанса совместного сновидения. Она начала его из своей спальни, а я – из своего кабинета, но ничего не произошло. Мы выдохлись уже от попытки войти в сновидение. Целыми днями после этого мы пытались достичь эффективности нашего первого опыта. С каждой неудачей мы становились все ожесточеннее и упрямее. Перед лицом наших неудач я решил, что нам следует на некоторое время отказаться от совместного сновидения и проанализировать его концепции и процедуры, подробнее рассмотреть сам процесс сновидения. Ла Горда поначалу не соглашалась со мной. Для нее идея, что необходим обзор всего, что мы знаем о сновидении, была как бы еще одним способом сложить руки и сдаться. Она предпочитала продолжать попытки, даже если мы не добиваемся успеха. Я настаивал, и она в конце концов приняла мою точку зрения просто из чувства растерянности.

Однажды вечером мы сели и так подробно, как только могли, стали обсуждать все, что мы знаем о сновидениях. Вскоре выяснилось, что здесь есть несколько ключевых тем, которым дон Хуан придавал особое значение.

Прежде всего, это сам акт сновидения. Он, видимо, начинается как совершенно особое состояние осознания, к которому приходишь, фокусируя остаток сознания, который еще имеешь во сне, на отдельных чертах или элементах сна. Этот остаток сознания, который дон Хуан называл «вторым вниманием», вводился в действие или запрягался в работу при помощи упражнения «не-делания». Мы считали, что существенной помощью сновидению было состояние умственного покоя, которое дон Хуан называл «остановкой внутреннего диалога» или «не-деланием разговора с самим собой». Чтобы научить меня выполнению этого, он обычно заставлял меня усиливать периферическое зрение. Этот метод был эффективен сразу в двух планах. Он позволял мне остановить свой внутренний диалог и тренировал мое внимание. Заставляя меня концентрировать внимание на периферии поля зрения, дон Хуан усиливал мою способность сосредоточиваться в течение длительного времени на одной-единственной деятельности.

Позднее, когда я добился успеха в концентрировании внимания, я мог часами заниматься какой-нибудь нудной работой, не отвлекаясь, на что ранее не был способен. Дон Хуан говорил мне, что наилучший способ войти в сновидение – это концентрировать внимание на кончике грудины, на верхней части живота. Он сказал, что энергия, нужная для сновидения, исходит из этой точки. Та же энергия, которая нужна, чтобы перемещаться в сновидениях, исходит из области, расположенной на 2–5 см ниже пупка. Он называл эту энергию «волей», или силой собирать воедино и выбирать. У женщин как внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки.

– Сновидение женщины должно исходить из матки, потому что это ее центр, – заметила Ла Горда. – Мне, для того чтобы начать сновидение или прекратить его, нужно всего лишь сконцентрировать внимание на моей матке. Я научилась чувствовать ее внутреннюю поверхность. Я вижу красноватое сияние и тут же выхожу.

– Сколько времени тебе требуется, чтобы увидеть его?

– Несколько секунд. В то же мгновение, когда мое внимание сосредоточивается на матке, я уже в сновидении, – продолжала она. – У меня обычно никогда нет с этим проблем. У женщин всегда так. Самое трудное для нас – понять, как начать. Мне потребовалось два года, чтобы прервать внутренний диалог и сконцентрироваться на матке. Может, поэтому женщина всегда и нуждается в ком-либо, кто направлял бы ее.

Нагваль клал мне на живот холодные мокрые речные камни или просто какой-нибудь грузик, чтобы я почувствовала эту точку. У меня было свинцовое грузило, которое он дал мне. Он заставлял меня закрывать глаза и концентрировать внимание на той точке, где находится груз. Каждый раз я засыпала. Но это его не заботило. Фактически, не имеет значения, что делаешь, до тех пор, пока внимание сконцентрировано на матке. В конце концов я научилась концентрироваться на этой точке без всякого грузика.

Однажды я самостоятельно вошла в сновидение. Я чувствовала свой живот в том месте, куда Нагваль так часто клал грузик, когда внезапно заснула, как и обычно, но только при этом что-то толкнуло меня в матку. Я увидела красноватое сияние, а затем совершенно изумительный сон. Но как только я попыталась пересказать его Нагвалю, я поняла, что это не был обычный сон. Я не смогла объяснить ему, что это был за сон, просто я чувствовала себя очень сильной и счастливой. Он сказал, что это было сновидение.

С тех пор он никогда не клал на меня грузик. Он позволял мне заниматься сновидением, не вмешиваясь. Время от времени он просил меня рассказать ему об этом и давал указания. Вот так должно осуществляться обучение сновидению.

Ла Горда сказала, что, по словам дона Хуана, облегчить сновидение могло все, что может быть использовано в качестве «не-делания», при условии, что внимание будет удерживаться фиксированным. Например, он заставлял ее и других учеников пристально смотреть на камни и листья и поддержал Паблито, когда тот захотел сконструировать свое собственное устройство для «не-делания». Паблито начал с не-делания ходьбы задом наперед. Он двигался, бросая короткие взгляды через плечо, чтобы видеть тропу и избегать препятствий. Я подал ему идею использовать зеркальце заднего обзора, а он развил ее в целую конструкцию из деревянного шлема с придатками, на которых примерно в 15 см от его лица и на 5 см ниже уровня его глаз были укреплены два маленьких зеркальца. Эти зеркала не мешали ему смотреть вперед, а благодаря боковому углу, под которым они были установлены, охватывали все пространство позади него. Паблито хвастал, что имеет полный круговой обзор. При помощи этой конструкции Паблито мог идти задом наперед на любое расстояние и в течение какого угодно времени.

Поза, которую нужно принимать для сновидения, тоже была очень важной темой.

– Не знаю, почему Нагваль не говорил мне с самого начала, – сказала Ла Горда, – что лучшей позой для женщины, чтобы начать сновидение, будет сесть со скрещенными ногами, а затем дать телу упасть – что оно и сделает, если сосредоточить внимание на сновидении. Нагваль сказал мне об этом, наверное, через год после того, как я начала. Теперь я секунду сижу в таком положении, затем ощущаю свою матку, и вот я уже в сновидении.

В самом начале я так же, как и Ла Горда, входил в сновидение, лежа на спине, пока однажды дон Хуан не сказал мне, что я добьюсь лучших результатов, если буду сидеть на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна к другой и положив бедра так, чтобы они касались циновки. Он указал, что поскольку у меня гибкие тазобедренные суставы, то я должен развить их так, чтобы мои бедра полностью прилегали к циновке. Он добавил, что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении, то мое тело не соскользнет и не упадет в сторону, а туловище наклонится вперед, и я лягу лбом на ступни.

Еще одной очень важной темой было время, когда следует входить в сновидение. Дон Хуан говорил нам, что наиболее благоприятны для этого поздний вечер и раннее утро. Причина, по которой он предпочитал именно эти часы, крылась в том, что он называл практическим применением знания магов. Он сказал, что поскольку заниматься сновидением приходится в окружении людей, следует выбирать наилучшие условия для уединения и отсутствия вмешательства. Вмешательством, которое он имел в виду, было не физическое присутствие людей, а их внимание. По словам дона Хуана, бессмысленно уходить из мира и прятаться, потому что, даже если человек совсем один в уединенном и пустынном месте, вмешательство людей превалирует, потому что невозможно отключить их первое внимание. В зависимости от местности, в часы, когда большинство людей спит, это вмешательство резко снижается, потому что именно в эти часы спит первое внимание окружающих.