Текст книги "Дом иллюзий"

Дом иллюзий как случайность

В Бостоне твой друг Сэм – ты все еще мысленно зовешь его университетским прозвищем Большой Сэм – слышит, как она доводит тебя до слез, и с этого момента держится с ней холодно и отстраненно, хотя ты бы предпочла, чтобы он притворился, будто ничего не слышал.

Дом иллюзий как честолюбие

Она везет тебя в Гарвард, где ты никогда не бывала, и ты погружаешься в какую-то пугающую ретроспективную фантазию. Когда она показывает тебе студенческую столовую, вылитый Хогвартс, ты твердишь себе: может быть, мне следовало поступать в Гарвард? Может быть, следовало подать документы? Ты все думаешь о том, почему подавала документы в другие университеты, и впервые за много лет понимаешь, что выбирала место учебы фактически наугад. Хотела уехать из Пенсильвании и оказаться в большом городе, вот и все критерии. О, как передать мучительное, до костей пронзающее чувство, когда идешь по этому кампусу и слишком поздно осознаешь, что недостаток честолюбия пустил под откос всю твою жизнь! Что ты такое? Никто и ничто.

Она берет тебя за руку, шагая от здания к зданию, как будто ты могла быть здешней, как будто ты здешняя, вроде нее самой.

Дом иллюзий как человек в сравнении с природой

В Нью-Йорке вы заходите в магазин, продающий природные и научные сувениры. Оленьи черепа в прозрачной упаковке, окаменевшие куски дерева, скелеты летучих мышей – проступает каждая косточка – в банках, жеоды с аметистами ростом с ребенка, чучела мышей, трилобиты, орнитологические справочники в кожаных переплетах. Обстановка гипнотизирует. Хочется провести здесь весь день, потратить тысячи и тысячи долларов. Похоже на магазин, где ты бывала ребенком, – лавку природных чудес, ныне канувшую в Лету, – ты чувствовала себя там Элли Сэттлер пополам с Ларой Крофт[33]33
  Доктор Элли Сэттлер – персонаж фильма «Парк Юрского периода», палеоботаник. Лара Крофт из «Расхитительницы гробниц» – археолог, героиня комиксов, мультсериала, фильмов и компьютерных игр.


[Закрыть].

В ту ночь, лежа рядом с ней на футоне, ты пересказываешь ей свою фантазию:

«У нас прекрасный дом, такой, знаешь, с отдельной библиотекой, полной книг и всяких штучек, которые любящие ученость джентльмены коллекционировали в начале ХХ века. Мы устраиваем роскошную вечеринку; собирается множество народа, смех, выпивка, вкусная еда. Я в красивом платье с облегающим лифом и пышной юбкой по моде пятидесятых, ты в костюме с галстуком. В какой-то момент, когда все уже немножко выпили, ты затаскиваешь меня в укромный угол маленькой комнаты и суешь руку мне под юбку, шепчешь о том, что будет между нами, когда гости разойдутся. А потом, поцеловав в щеку последнего из гостей и заперев дверь, мы, спотыкаясь, бредем в библиотеку, и там ты толкаешь меня на роскошную красную оттоманку, я развязываю твой галстук и расстегиваю твою рубашку, и там, среди книг, картин и окаменелостей, ты засовываешь в меня руку и покусываешь меня за шею, а после того как я кончаю, я помогаю кончить тебе, и все эти мертвые чучела глядят на нас». Фантазия родилась столь полной и оформленной, словно все это и впрямь произошло давным-давно, словно ты ее не выдумала, а лишь выловила из варева истории и воспоминаний.

– Да, – говорит она, – да.

Дом иллюзий как укуренная комедия

В Нью-Йорке лето, жара навалилась, как животное, и не слезает. Вы в квартире ее подруги в Краун-Хайтс, и ты, и она, и Вэл курите травку – много. Ты никогда особо не любила марихуану, по правде говоря, в смысле наркотиков ты дура дурой, ты чувствуешь себя идиоткой, даже когда произносишь вслух это слово, но теперь смолишь, потому что смолит она и потому что она рассердится, если ты не присоединишься («Считаешь себя выше этого?» – поинтересовалась она однажды, когда ты попыталась отказаться, и с тех пор ты не отказываешься). Ты кашляешь, все время кашляешь, потому что так и не привыкла к дыму.

И ты удалбываешься – случайно. Удалбываешься так, что из поездки на Брайтон-Бич, в «маленькую Россию», на тамошний пляж, не запоминаешь почти ничего, кроме ярких разрозненных фрагментов. Как зашли в аптеку и тебе показалось, что тебя принесут в жертву Минотавру. Горячий песок. Как она мазала твою раскаленную спину холодным кремом. (Сохранились фотографии вас втроем, доказательство твоего присутствия там. Ты улыбаешься, и вид у тебя невыносимо нежный.)

Потом – твой день рождения. Вечеринка. Ты опять под кайфом и не держишься на ногах, поэтому садишься. Ноги раздвинуты, голова отяжелела, спиной прислоняешься к плите. Гости все подходят. Садятся рядом с тобой, болтают, и ты всякий раз соображаешь – запоздало, текуче – что они беспокоятся о тебе. Ты твердишь, что ты в полном порядке, в полном порядке, просто под кайфом, но, что бы ты ни говорила, тебе верят не до конца.

Вэл плюхается на пол рядом с тобой, принесла тебе сыру. Ты суешь кусочек в рот, раздумываешь о том, как гладкий сыр касается нёба, о его ореховой сладости. Она – Вэл – тебе так нравится. Добрая, искренняя, ее стойкость заслуживает уважения. Еще кусочек, этот соленый и крошится, так приятно разваливается во рту. Повезло же тебе обрести всех этих новых друзей. Следом – свежая моцарелла, Вэл помогает тебе подняться на ноги, ты думаешь про себя – моцарелла, по сути, сыр из сыворотки, а потом ты уходишь в другую комнату и засыпаешь.

Дом иллюзий как знакомство с родителями

В машине по пути из Нью-Йорка твоя подруга обкурена и молчалива. От нее пахнет травкой, а предстоит знакомство с твоими родителями. Ты сердишься, как никогда еще на нее не сердилась.

– Через час мы встретимся с моими родителями, ты что, не понимаешь? Зачем ты это сделала, уму непостижимо.

– Тебе никогда не приходилось знакомиться с родителями в качестве первой девушки их дочери, – рявкает она в ответ. – Они будут смотреть вот эдак, и это нестерпимо.

Ты молчишь.

– Про травку они не догадаются, – говорит она.

– Но ты не можешь теперь сесть за руль, – говоришь ты. – Мне придется одной рулить всю дорогу.

И так вы едете сквозь штат Нью-Йорк, машина заполняется глухим волнообразным жаром вашего взаимного гнева.

В Аллентауне твои родители принимают ее очень любезно.

Дом иллюзий как появление невесты

В округе Колумбия она знакомится с твоими университетскими друзьями, и одни принимают ее взволнованно и ласково, а другие – сдержанно (Сэм успел пообщаться с ними, соображаешь ты в панике. Ты не сумела проконтролировать ситуацию).

В Вирджинии вы катаетесь на лошадях в лесу и любуетесь закатом над горами Шенандоа. Свадьба прекрасна. Вы большой компанией забились в фотоавтомат. Ты в перчатках. При тебе монокль. Ты подносишь к губам трубку. Ты пьешь, танцуешь. Ты в восторге от того, как она отплясывает – танец, полный телесной радости. После свадьбы тебе приходится сдирать с нее маленькое черное платье, потому что молнию заело, а вы обе пьяны, и обкурены, и вас одолел смех.

На следующий день, распростившись с друзьями, ты садишься в автомобиль, и она говорит: твои друзья ненавидят меня, твои друзья ревнуют. Час спустя ты все еще там, залитое слезами лицо склонилось к боковому окну. Мимо проходит новобрачная, замечает вас в машине. Ты видишь, как она замедляет шаг, смотрит озадаченно и с тревогой. Ты слегка покачиваешь головой, и она, глянув неуверенно, идет дальше, спасибо ей, и ты можешь без помех вытерпеть свое наказание до конца. К тому времени, как из гор вы выбираетесь на шоссе, пламя ссоры чуть угасает: так лед разбавляет виски.

Дом иллюзий как дом во Флориде

Вы приезжаете в дом ее родителей на южной оконечности Флориды. Всю дорогу вы ссоритесь, в ресторане в аэропорту имени Даллеса она доводит тебя до слез, и какие-то посторонние люди смотрят с осуждением, когда ты прижимаешь к губам салфетку, точно чахоточная, так что, попав в дом ее родителей, ты чувствуешь некоторое облегчение.

Ее старая кошка тут же пытается тебя укусить. Ее мама худая, как птичка, и тебе становится тревожно – за нее и за себя. Отец появляется чуть позже, наливает себе изрядную порцию коктейля. Ее родители и забавны, и злы. Совсем не такие, как твои родичи, никогда не ценившие, теперь-то ты понимаешь, твой ум. И она у родителей одна, и ты завидуешь, иначе это не назовешь.

Они кормят вас курицей и израильским кускусом, коржиками, греческими оливками и фасолевым салатом с большим количеством укропа. Морепродуктами, ризотто и свежими фруктами. Ты смеешься. «Может, нам перебраться сюда», – говоришь ты, и ее мать широко улыбается, и на миг это похоже на сцену из фильма, когда юношу покоряют кулинарные таланты будущей тещи. Ее мать и кусочка в рот не берет – при тебе ни разу.

– Если пойдете гулять, – говорит отец, допивая третий мартини, – не забывайте про аллигаторов.

– Аллигаторов? – тревожно повторяешь ты.

– Может, на вас и не нападут, – говорит он. Его стакан мгновенно опустел. – Может быть.

На следующий день вы ссоритесь из-за сущих пустяков, сидя на ее детской кровати. Ты решаешь уйти, посидеть в кухне. «Я почитаю», – говоришь ты и в самом деле читаешь, почти час напролет. Ее мама стоит у стола, режет что-то душистое и бодро болтает с тобой.

Твоя подруга выходит в кухню и спрашивает, обхватив пальцами твое предплечье:

– Что ты читаешь?

– Я… – пытаешься ответить ты, и она сдавливает твою руку.

Мать, все так же орудуя ножом, говорит:

– На пляж потом пойдете, девочки?

Нож стучит по доске с пугающей ритмичностью. Пальцы сжимаются сильнее, причиняя боль. Ты не понимаешь, ты настолько ничего не понимаешь, что разум спотыкается, оскальзывается, пятится. Ты тихонько вздыхаешь – очень, очень тихо. Впервые ее прикосновение не говорит о любви, и ты не знаешь, как быть. Это ненормально, ненормально, ненормально. Твой разум мечется в поисках объяснения, руке все больнее, мир вокруг замер. Мысли сводит судорога тревоги, ты погрузилась в себя и не слышишь, что она отвечает матери.

Час спустя вы обе на пляже, только вдвоем.

– Пошли в воду, – зовет она.

Ты идешь следом – что еще делать? Океан во Флориде непохож ни на что тебе знакомое – в нем тепло, как в ванне, но, как ни странно, полно угроз. В ледяных океанах твоего детства, казалось, не водилась никакая жизнь, а в этой красивой прохладной воде может таиться все что угодно. Вы заходите в воду по шею.

– Давай я буду тебя держать, – предлагает она.

Ты смотришь на нее в изумлении.

– Чего ты злишься? – спрашивает она. – Ты ведешь себя так с той самой минуты, как мы вышли из дому.

– Надо поговорить, – отвечаешь ты. – Когда ты схватила меня за руку – тогда, – это меня очень напугало. Ты дотронулась до меня без любви, без ласки. Ты дотронулась до меня с гневом.

Произнося эти слова, чувствуешь себя дурацкой хиппушкой, но нет другого языка, чтобы выразить это – паническую барабанную дробь твоего сердца.

– Ты сжимала пальцы все сильнее и… – Ты высовываешь из воды руку и показываешь едва заметные синяки. – Зачем ты это сделала?

На миг ее лицо становится непроницаемым, потом у нее начинает дрожать подбородок.

– Прости, – говорит она. – Я не хотела. Ты же знаешь, я тебя люблю. Знаешь?

Дальше визит к родителям проходит гладко, за исключением одного вечера под конец. Вы обе надеваете купальники, собираясь перед ужином окунуться в бассейн во дворе. Ты как раз упихиваешь грудь в бикини, когда раздаются с нарастающей громкостью голоса. Проходя через кухню, вы видите, как ее отец подступает к матери. В руках у него стакан, отец орет – о чем-то. Мать прижимается к кухонному столу. Твоя подруга шагает мимо не останавливаясь, но ты замираешь и смотришь на них. Ее мать бросает на тебя быстрый взгляд, потом вскидывает подбородок и заявляет мужу:

– У меня еще дел полно, – и поворачивается к нему спиной.

Опасность явственно сгущалась, но этот миг прошел, и мужчина оставил жену в покое.

В бассейне тебя бьет дрожь. Давление падает: приближается гроза. Твоя подружка плавает рядом.

– Не хочу стать похожей на него, – говорит она, – только порой мне кажется, я такая же.

Непохоже, что она обращается к тебе.

Раскат грома, словно пушечный залп. Хлынул дождь.

Дом иллюзий как Синяя Борода

Главная ложь Синей Бороды – будто существует лишь одно правило: очередная жена вправе делать что угодно – совершенно что угодно, – лишь бы не нарушала (единственный, произвольный) запрет, не совала этот маленький, никакого значения не имеющий ключик в тот маленький, не имеющий никакого значения замок[34]34
  Томпсон. Типы C610 и C611. Запретное место (запретная комната).


[Закрыть].

Но всем нам известно, что это лишь начало, проверка. Жена этот запрет нарушила (и выжила, и смогла рассказать свою историю, как и я), но даже если бы она прошла испытание, если бы во всем послушалась мужа, за этой просьбой последовала бы другая, чуть более трудная, чуть более странная, и если бы она продолжала в том же духе, позволила себя дрессировать, словно любительница корсетов, затягивающая талию все туже и туже, – настал бы момент, когда Синяя Борода пустился бы перед ней в пляс с гниющими трупами прежних жен, а новая жена сидела бы молча, подавляя нарастающий страх, глотая рвотный ком, собирающийся повыше грудины. А потом еще одна сцена, когда он совершал бы немыслимые надругательства над телами (над женщинами, они же когда-то были женщинами), а она бы немо глядела перед собой в поисках бессловесного чистилища, где могла бы провести вечность.

(Некоторые ученые думают, будто синяя борода Синей Бороды – символ его сверхъестественной природы, ведь легче принять такое, чем признать, что женщину подчинил своей воле простой мужчина. Но не в том ли и суть? Он может быть простым, и он необязательно мужчина.)

Поскольку она не возражала против ключика и сопутствующих ему условий, глазом не моргнула, когда муж сказал, что она чересчур тяжело ступает, не возмутилась, когда он трахал ее плачущую, не возразила, когда он запретил ей разговаривать с другими людьми, ни слова не сказала, когда он наставил синяков ей на руках, не обижалась, когда он разговаривал с ней как с маленьким ребенком или собакой, не бежала с воплями прочь от замка в ближайшую деревню, зовя на помощь на помощь на помощь, – вполне логичное следствие: она сидела и смотрела, как он вращает в танце труп жены номер четыре, разлагающаяся голова болтается на тонком ремешке плоти.

Это нужно, чтобы укрепить дух, уговаривала себя новая жена. Так проявляется упорство любви, ее гибкая сила, ее долговечность. Ты подвергаешься испытанию, и ты проходишь испытание, милая девочка. Очень милая, смотри, какая ты хорошая, какая преданная, как ты любима.

Часть II

Молоко было таким горячим, что она сначала едва могла прикоснуться к нему губами. Крошечные глотки растекались внутри рта и наполняли его смешением органических привкусов и ароматов. В молоке ей чудился вкус кости и крови, теплой плоти или волос, оно было пресное, как мел, но вместе с тем живое, как растущий эмбрион. Оно было насквозь горячим, сверху и до самого донышка чашки, и Терез выпила его залпом, как в сказках пьют волшебное зелье, чтобы преобразиться, или как ни о чем не подозревающий воин выпивает кубок с ядом, который его убьет.

Патриция Хайсмит[35]35
  «Цена соли» (1952) Патриции Хайсмит – культовый лесбийский роман (перевод В. Барштейн).


[Закрыть]

Дом иллюзий как тепловая смерть Вселенной

Сколько себя помню, я всегда была одержима границами, пределами в пространстве и времени. Начало и конец. Первый и последний. Рубеж.

Однажды, еще ребенком, я стояла на чудесном песке у кромки прилива – на песке, что бывает влажным и податливым или становится жестким, как сырой крахмал, – и орала родителям, мол, я стою на линии с географической карты. Они не поняли, и я пояснила: на карте проведена отчетливая граница между сушей и водой, и вот я стою точно на ней.

Много лет спустя мы с братом плавали с маской у южных берегов Кубы. Поныряв среди прибрежных коралловых рифов, брат попросил хозяина лодки – загорелого, обнаженного по пояс хиппи-фридайвера по имени Ролло – отвезти нас подальше. И вот мы вышли в открытое море. Там, если расслабиться на воде, океан будет качать тебя взад-вперед, весь океан, даже слегка подступает морская болезнь. Ролло отвез нас туда, где кончался шельф. Только что я видела песчаное дно – и вдруг глубочайшая иссиня-черная пустота. Мы все втроем плюхнулись в воду, Ролло предложил мне посмотреть на него – и стал погружаться, все дальше и дальше, пока тьма не поглотила его.

Хотя я оставалась в безопасности – спиной чувствовала солнечный жар и кислород был под рукой – я, чуть не задохнувшись, выдернула голову из воды. «Что такое? – всполошился брат. – Что случилось?» Я попыталась объяснить, но не смогла. Несколько мгновений спустя Ролло вынырнул, ухмыляясь. «Видала?» – спросил он.

Теория конца всего – тепловой смерти Вселенной. Энтропия овладеет миром, материя рассыплется, и больше ничего не будет.

Дом иллюзий как место назначения

Ты везешь ее в Блумингтон, потому что ты ее любишь и хочешь доставить в целости и сохранности. Самолеты не скажут ей о том, как она любима, – им ты не доверяешь.

Дом иллюзий выглядит точно так, как тебе запомнилось. Контейнер с ее вещами прибыл и торчит посреди двора, словно сарай. Когда ты вскрываешь его, думаешь, что в таком можно бы и поселиться. Микроквартирка. Потом ты думаешь о Нарнии: как Люси вошла в платяной шкаф, протиснулась среди меховых шуб и оказалась на заснеженной равнине, а там фонарь и целый новый мир, который Белая Колдунья оцепенила жестокой зимой.

Ты разгружаешь контейнер под бдительными взглядами ее родителей – они наблюдают, как ты приподнимаешь ее миниатюрную фигурку, чтобы она смогла отвязать с потолка матрас. Потом она скажет тебе, что они с восторгом смотрели, как легко ты ее вскинула – словно лихой паренек, похваляющийся молодыми силенками.

А потом вы все идете ужинать, а потом ты падаешь на постель и плачешь, и восхищаешься – все разом.

Дом иллюзий как утопия

Блумингтон – само имя города звучит как обещание[36]36
  Вероятно, из-за созвучия со словом bloom – «цветение».


[Закрыть] (живое, мягко развертывающееся у тебя во рту).

Дом иллюзий как двойник

Когда мобильный звонит под вечер, ты, не успев взять трубку, понимаешь, в чем дело. Ты не признаешь телепатию, и все же ты вполне уверена.

– Я должна знать, что это серьезно, – говорит она, когда ты отвечаешь на звонок. – Я должна знать, что для тебя это серьезно.

– Так и есть. Так и есть!

– Я только что порвала с Вэл, – сказала она. – Стало ясно – совершенно ясно по всему, что происходило с тех пор, как она переехала, – что у нас ничего не получится. Разумеется, мы останемся подругами и тебя она обожает. Но она возвращается на Восточное побережье.

Ты пишешь Вэл по электронной почте, чувствуя себя немного странно. Она пишет в ответ: «Надеюсь, со временем мы по-настоящему сдружимся. Я хочу надолго остаться в жизни вас обеих».

После этого ты чувствуешь себя счастливой. Потом чувствуешь себя виноватой за то, что чувствовала себя счастливой, потом снова счастлива. Ты выиграла. Ты не знала, что участвуешь в игре, и все-таки ты выиграла.

Отныне только ты и женщина в Доме иллюзий[37]37
  Томпсон. Тип T92.4. Девушка по ошибке сбегает с подставным возлюбленным.


[Закрыть]. Только ты и она, вместе[38]38
  Томпсон. Тип P427.7.2.1.1. Сродство поэтов и дураков.


[Закрыть].

Дом иллюзий как эпическое фэнтези

После этого все меняется. Сначала так, как и должно бы: подтверждаются все хоть раз в жизни мелькавшие у тебя подозрения о собственной ценности. Тебе повезло познакомиться с этой женщиной. Ты не больная на всю голову и не безнадежная. Ты желанна. Более того – ты нужна. Ты чья-то судьба. Ты необходимая деталь огромного замысла, который развернется на много лет, много царств, много томов.

Дом иллюзий как энтомология

– Пока я была с Вэл, у нас были открытые отношения, полиамория, – говорит она, – а вот тебя я ни с кем делить не стану. Я так тебя люблю. Давай заключим соглашение о моногамии?

Ты смеешься, киваешь и целуешь ее, словно ее любовь острием пришпилила тебя к стене.

Дом иллюзий как лесбийское чтиво

Обложка сообщает все, что требуется знать. Извращение. Соблазн. Распутные лесби, большегрудые заманухи. Любовь, которая назвать себя не смеет.

Нужно проскочить цензуру, а потому трагический исход заведомо известен. Он был вписан в ДНК Дома иллюзий, возможно, еще тогда, когда это был всего лишь дом, или даже тогда, когда это был просто Блумингтон, штат Индиана, или просто Северо-Западная территория[39]39
  Северо-Западная территория была образована в 1787 году. Затем из нее выделились и вошли в состав США штаты Огайо и Индиана. Индейцы майами были коренными обитателями этих земель.


[Закрыть], или еще не подвергшиеся колонизации владения племени майами. Или прежде чем здесь появились люди, когда это были дикие и безымянные земли.

Ты гадаешь: могло ли в какой-то давний момент некое существо пробежать там, где много эпох спустя появится гостиная, и остановиться, повернуть голову, прислушиваясь к призракам звука: воплю, плачу. К призракам еще не свершившегося будущего.

Дом иллюзий как усвоенный урок

У тебя есть рыжеволосая тетка, самая близкая матери сестра. В детстве ты (не так уж тайно) именовала ее «тетя Жуть», потому что она в любой момент могла впасть в ярость и чаще всего эти вспышки гнева были обращены на тебя[40]40
  Томпсон. Тип S72. Жестокая тетя.


[Закрыть]. Ты боялась ежегодных поездок в Висконсин, потому что они предполагали постоянное общение с женщиной, которая откровенно тебя ненавидела и до смешного этого не скрывала. Это была борьба за власть, что странно, ведь у тебя никакой власти не было. Ты не могла припомнить разговор с ней, в котором ты не была бы напряжена, не пыталась обойти на цыпочках невидимые мины.

Вот что на твоей памяти вызывало ее гнев: когда ты вместе с двоюродной сестрой жарила попкорн, посыпав его пармезаном; и когда вместе с двоюродной сестрой, гостя у бабушки, попыталась сделать акварельные краски из цветочных лепестков; и когда ты принялась пересказывать двоюродной сестре фильм «Возвращение в страну Оз». (Слишком страшный, якобы, сюжет, хотя эта же самая кузина прочла и накануне ночью пересказала тебе во всех ужасающих подробностях «Нужные вещи»[41]41
  Роман Стивена Кинга (1991).


[Закрыть], а ты таращилась на нее в темноте, прижимая к себе плюшевую собачку.) В средних классах, когда ты то и дело ссорилась с матерью, тетя написала тебе в мессенджер: «Если родители разойдутся, это будет твоя вина» – а заодно пригрозила отрезать папе яйца. (Годы спустя, когда патологический, мучительный брак родителей наконец завершился, ты вспомнила тот момент – момент, когда ты впервые ощутила самую капельку сочувствия к тете, прошедшей через развод и никогда больше не бывавшей замужем.)

Твоя мама приводила ряд фактов в оправдание сестры. Твоя тетя – мать-одиночка, говорила она, медсестра, из кожи вон лезла, чтобы обеспечить детей. У нее был эндометриоз, часто причинявший ей боль. (Годы спустя, когда этот же недуг расцвел в твоем теле, ты сумела пройти через самое худшее, ни разу не накричав на маленького ребенка и вообще ни на кого не накричав.)

Твоя тетя увиделась с женщиной из Дома иллюзий – однажды. Твоя двоюродная сестра, ее дочь, окончила университет в соседнем городе на Среднем Западе, и вы вместе пришли на вечеринку в ее честь. Тетя держалась вежливо и формально, кузина была в восторге. Потом тебя настигло уродское сожаление: почему из всех подружек ты привезла в Висконсин ту, которая могла лишь подкрепить все страхи твоей консервативной католической родни насчет квир-женщин?

Позже, когда умерла бабушка, ты ехала в машине вместе с мамой, тетей Жутью и еще одной, и тетя Жуть сказала ни с того ни с сего: «Я не признаю существование этих однополых», и ты – укрепившаяся сознанием своей взрослости – ответила с заднего сиденья: «Ничего. Зато мы признаем ваше существование». Мама промолчала[42]42
  Томпсон. Тип S12.2.2. Мать бросает детей в огонь.


[Закрыть].