Текст книги "Бесы в Париже"

Радиооператор, сидя в наушниках, принимал донесения сотрудников ДСТ и время от времени – просто от скуки – переключался на частоты, где переговаривалась полиция. Вдруг он схватил блокнот и карандаш и начал записывать. Потом жестом подозвал Баума и протянул ему вторую пару наушников. Кто-то с перекрестка Рон Пуан беседовал с префектурой:

– Прихлопнуть их радио? Хорошо, передам инспектору… Да, где-то тут, на соседней улице… Нет, обыск мы не делали. Радиофургон на месте, а люди порасходились. Куда их послали, мы не знаем. Да, шеф…

Баум стянул наушники.

– Через минуту они появятся здесь, – сказал он верному Алламбо. – Чтобы заткнуть нам глотку. Ну и пусть, весьма кстати – потом это будет выглядеть просто замечательно. Мы отсюда исчезаем. А вы с водителем, – распорядился он, обращаясь к оператору, – вы остаетесь. Протестуйте, посопротивляйтесь немного. Если что из оборудования окажется сломанным, вам отвечать не придется. – Он усмехнулся, подмигнул и похлопал оператора по плечу. – Только чтобы сами остались целы, ладно?

– Ладно, шеф!

До 9:45 Баум безуспешно пытался связаться через свой отдел с командованием частей специального назначения, с заместителем министра внутренних дел или главным инспектором полиции, даже мэру Парижа чуть было не позвонил, но вовремя спохватился: этот-то уж наверняка на параде.

Не осталось, пожалуй, ни одного облеченного властью лица, кто мог бы разрядить ситуацию. Подумал Баум и о премьер-министре, но сразу же от этой мысли отказался: пока объяснишь этому осторожному и изворотливому политикану все, что он захочет узнать, прежде чем отдаст какое-либо распоряжение, слишком много времени уйдет. Да и кто его знает, где он проводит погожий воскресный денек…

Оставалось всего полчаса до того момента, как по Елисейским полям сверху торжественно двинутся полицейские на мотоциклах, за ними – первая колонна участников парада, наиболее достойные из них: борцы освободительной армии, ветераны уличных боев в Париже в июле – августе сорок четвертого. Вдоль тротуаров и возле перекрестка Рон Пуан стояла плотная, шумная толпа, перед самой стройкой в оцеплении толпились одни только черные мундиры. Звуки оркестра республиканской гвардии перекрывали гомон праздника. Многие пришли с детьми и теперь подняли их на плечи. Повсюду продавались разноцветные флажки: цвета Франции и с деголлевским лорренским крестом[4]4
  Лорренский крест – эмблема голлистов.


[Закрыть], даже британские и американские. День обещал быть душным и жарким.

Баум оставил при себе двух снайперов и еще пару оперативников – все остальные были посланы на поиски неуловимого Руассе.

– Если бы он знал, что ему наконец представляется случай принять участие в историческом событии, он бы сам как миленький прискакал, – утешил Баум себя и Алламбо.

Машина ДСТ стояла в двух кварталах от Рон Пуан. В 9:53 с улицы Соссэ сообщили, что Леон нашел-таки Руассе на площади Конкорд и тот готов встретиться с Баумом. Они едут к Рон Пуан.

– Ступай перехвати его, – сказал Альфред Баум инспектору Алламбо. – Тащи его сюда поскорей. Скажи, у меня к нему личное поручение от президента.

– Он что, такой простак? Поверит?

– Вполне. У него повышенное чувство собственной значимости, этим мы и воспользуемся.

Алламбо явился на Рон Пуан как раз в тот момент, когда Руассе вылезал из машины. С ним был Леон. Пока Алламбо передавал слова Баума, офицеры полиции при виде заместителя начальника префектуры засуетились: кто-то одернул мундир, двое поспешно натянули снятые перчатки. Руассе величественно помахал им рукой и удалился в сопровождении Алламбо. Леон испытал приятное чувство самоуважения, успеха, даже профессиональную гордость – он обожал тереться возле начальства.

– Ну и как вы полагаете, я могу выполнить эту вашу просьбу? – спросил Руассе, сидя рядом с Баумом в его машине. Баум начал было объяснять, но тут вмешался водитель – он все время слушал по радио переговоры полицейских между собой:

– Извините, опять насчет нас…

– Послушайте сами, – предложил Баум собеседнику. – Думаю, это вас лучше убедит.

Снова говорили с командного поста на перекрестке Рон Пуан:

– Руассе приехал, и с ним из контрразведки… Как поступить, если он попытается отменить ваш приказ? Да, понял. Только сам господин префект… На параде? Так вы с ним поговорить не можете? Ладно, попытаюсь сам отказать, только это трудно, вы же этого напыщенного индюка знаете…

– Когда все кончится, я с этого субъекта шкуру спущу, – пообещал Руассе, лицо его побагровело от унижения и уязвленного самолюбия. – Пошли, сейчас я им устрою!

Чтобы освободиться от веревки, Ингрид понадобился почти час. Серж, затягивая узел, не пожалел сил – сырые волокна так и впились в нежную кожу. Ингрид долго извивалась, перетирая веревку. Когда она сумела все-таки высвободить руки, на запястьях у нее были кровавые ссадины. Она беззвучно рыдала в отчаянии, но боли почти не чувствовала.

В те минуты, когда Баум и Алламбо перебирались из радиофургона в свою машину, Ингрид откинула брезент, укрывавший миномет, и начала развязывать бумагу, в которую он был упакован вместе со всем снаряжением. Собирать его не пришлось – они с Сержем принесли оружие в готовом виде. Две красные бризантные мины и дымовая шашка аккуратно лежали в своих гнездах. Тут Ингрид вспомнила о воротах – Серж, выходя, оставил их незапертыми. Она вышла, пересекла стройплощадку и задвинула засов.

Потом подыскала место, где лучше всего установить миномет: между строящимся зданием и высоким забором нашелся достаточно ровный, уже забетонированный пятачок. Она проверила оружие, припоминая по пунктам недавно прочитанную инструкцию. Вынула мины из гнезд и уложила их рядом с минометом. Минут десять ушло у нее на то, чтобы придумать, как зарядить миномет в одиночку. С помощью подобранных тут же кирпичей и дощечек она установила и закрепила ствол под таким углом, чтобы мина, если ее опустить одним концом в дуло, сама бы скользнула вниз.

Она даже попрактиковалась немножко, поднимая мину и поднося ее к жерлу ствола. Сооружение сработает, она уверена. На часах было 9:50 – целых двадцать пять минут в ее распоряжении.

Она подумала о Серже. Теперь-то она знает – он вполне способен пойти в полицию и все там выболтать. Только что он будет делать после? Скрыться ему нипочем не удастся: в штабе известны имена его родственников и приятелей, выследить его ничего не стоит. Тянуть они не станут: слишком много этот трус знает. Не дай Бог, контрразведка их опередит, они-то его разговорят, в этом она не сомневается – сегодня утром он себя показал. Как же она в нем ошиблась, какой же это подонок!

А что станется с ней самой? Неужели это конец? В штабе ей обещали, что она сможет уйти отсюда беспрепятственно, но ей не верится. Тут Серж прав: одно дело – большой начальник, он что угодно пообещает, но рядовой полицейский просто стреляет – и все. Раньше во время акций она не думала о смерти или о провале. Все даже говорили, будто у нее нервов нет. Чепуха это, просто она умеет держать себя в руках. У нее железная внутренняя дисциплина с самого детства. Тогда это было ей необходимо и потом – во все времена. Если ребенка бить, то он либо ломается, либо становится сильным. Она еще маленькая была, не все сознавала, но уже тогда решила: ее не сломают. Побои, жестокость, сопровождавшие все ее детство, – это цена, которую слабый платит за то, чтобы обрести силу. Поэтому она такая сильная. А сила – главное достоинство человека. Если каждый будет сильным, то и все общество тоже, в конечном итоге – вся нация. А отсюда всего шаг к преклонению перед героями – вершителями истории. Когда, скажите, страна овеяна была славой, когда в ней царили уважение к законам, дисциплина, настоящий порядок? При Наполеоне. При Гитлере. Не совсем, но почти – при де Голле. Совсем малышкой она плакала по ночам, мечтая, чтобы прекрасная фея унесла ее в страну, где царствуют мир и любовь. Потом, когда выросла, ее кумиром стал сильный правитель – он выметет всю нечисть, все это убожество, он наградит истинные добродетели – послушание, стойкость, смелость. Эта мечта поддерживала ее, когда она играла в смертельные игры с бомбами и автоматами. Ницше бы ее понял. А из французов – Петен…

Этот миномет бьет не меньше чем на сто метров. Главное – чтобы не было перелета. Если пустить мину почти вертикально, через забор, навстречу движущимся колоннам, она упадет далеко, возле какого-то другого здания, и там не сразу поймут, откуда стреляли. Ее мысли раздваивались: практические соображения насчет того, что предстоит сделать прямо сейчас, и тут же какие-то далекие, смутные воспоминания. Все из-за Сержа, из-за его мерзкой выходки…

Она вдруг почувствовала, что снова плачет. Как давно с ней этого не бывало! Она попыталась унять слезы – о чем ей сейчас плакать? «О моей пропавшей жизни, – призналась она себе. – О том, что совсем скоро я умру, а так и не влюбилась ни разу».

Глава 17

Руассе в сопровождении Баума, который семенил рядом, и Алламбо, державшегося чуть позади, подошел к группе офицеров полиции и спецназа в 10:04. Шум толпы к этому времени уже достигал перекрестка, перекатываясь волнами по мере того, как процессия приближалась. С середины улицы она уже была видна, впереди шествовали политические и общественные деятели при всех регалиях, сопровождаемые знаменосцами, – знамена принадлежали множеству организаций: ветеранов армейских частей, политическим группам, профсоюзам, разным ассоциациям. Позади двигались со своими оркестрами военные, сопровождаемые разнообразной техникой. В светлом утреннем небе непрестанно вычерчивали гигантский лорренский крест несколько самолетов «Мираж». Возглавлял процессию весь в белом мотоциклист, с трудом удерживавший мощную машину на малой скорости.

– Что это тут происходит? – спросил Руассе старшего по званию полицейского офицера, на его коллегу из спецназа он даже взглянуть не пожелал.

– Ничего не происходит, – растерянно ответил офицер.

– Кто ответственный за радиосвязь?

– За нашу радиосвязь?

– Да, конечно же, за вашу!

– Инспектор Дюбоск.

– Он мне нужен немедленно!

– Тьфу ты, – шепотом сказал Баум инспектору Алламбо. – Ему бы первым делом самоутвердиться, про нас он и думать забыл.

Еще минута ушла на поиски злосчастного Дюбоска. Наконец он прибыл – сама предупредительность и внимание.

– Вам известно, кто я? Как меня зовут?

– Разумеется. Вы – господин Руассе, заместитель префекта полиции.

– А еще кто?

Баум почувствовал отчаяние – тут уж он ничего поделать не может.

– Разве это не вы назвали меня совсем недавно напыщенным индюком? – вопрошал между тем Руассе, почти наслаждаясь ситуацией. Офицер, красный как рак, стоял молча, будто язык проглотил.

– Я имел удовольствие только что прослушать ваши переговоры по радио, этим я еще займусь и вами особо, можете быть уверены. А пока – очистите тротуар.

– Но у нас приказ, господин Руассе…

– Я кому сказал – очистить тротуар! – взревел Руассе, голос его сорвался почти на визг. Полковник спецназа рискнул вмешаться:

– И у меня приказ…

– А вы, – заорал Руассе, обрушивая начальственную ярость на него, – а вас я попрошу заткнуться! Находясь на улицах Парижа, вы подчиняетесь префектуре. Здесь префектура для вас – я, я, Ален Руассе. А теперь немедленно очистите от людей тротуар и пропустите сотрудников ДСТ. Быстро, я говорю!

Он не успел еще докричать свой приказ, как сотрудники отдела уже бросились к стройплощадке. Было 10:11, колонна находилась метрах в ста от опасного места – там она приостановилась на минуту, строго придерживаясь распорядка, и снова неспешно двинулась.

Руассе еще не закончил разнос.

– Ваше имя как – Жоспен? – набросился он на старшего офицера. – А ваше, полковник?

Полковник Рок счел за лучшее больше не спорить и назвал себя, как положено, по всей форме.

– Жоспен, отвечайте, выходил кто-нибудь со стройплощадки, которую вы столь ревностно охраняете?

– Примерно час назад вышел один из сторожей.

– Вы хотите сказать, что это он так представился – одним из сторожей?

– Это было именно так, господин Руассе.

– Merde! – услышал Баум, сразу поняв, что означает сие неблагозвучное восклицание: одного, по крайней мере, уже упустили. Он кивнул Леону – что там ни говори, это был его, Леона, звездный день.

– Бегом давай!

– Стрелять разрешается?

– Можно.

Позади линии полицейских оперативники ДСТ уже взламывали ворота. Под ударами железных ломиков они устояли всего полминуты: засов поддался, тяжелые створки повисли на одной петле. Полицейские и спецназовцы изумленно наблюдали, как небольшая группа штатских в помятых костюмах и нескладных ботинках стремительно разбегается по стройплощадке.

Ингрид все подготовила. Она стояла на коленях на бетонном пятачке, дожидаясь, пока процессия дойдет до угла строящегося здания, так, чтобы первый снаряд упал метрах в пятидесяти позади тех, кто идет в первом ряду. Там, в этих рядах, есть люди, которым никак не следует причинять вреда. Она уже собралась с силами и испытывала странное спокойствие. Ей помнилось, что во время прежних своих акций она не бывала так уж совсем спокойна.

С ее места не было видно ворот, поэтому она не заметила, что на стройплощадке появились люди. Не слышала даже, как взламывали ворота. И снайперов она не видела, а они уже карабкались по лестнице на башенный кран. Приказ был дан четкий: убить. Если после первого выстрела останется жив, только ранен, – стреляйте снова, – сказали им. На следствии выкрутимся как-нибудь.

Ружья с оптическим прицелом висели у них за спиной, пока они поднимались, останавливаясь через каждые десять – двенадцать ступенек, чтобы осмотреть площадку сверху. С высоты примерно двадцати метров они заметили Ингрид – она стояла на коленях спиной к ним. Стрелки тут же расчехлили ружья.

– Я мечу в голову, – сказал один. – Ты целься пониже.

– Постой-ка, да это девушка!

– Ну и что? Они все одинаковые.

Снайперы разговаривали, держа цель на мушке.

Ингрид подняла к стволу миномета бризантную мину. Хорошо бы дымовую сейчас, вот был бы переполох, но не может она позволить себе такое удовольствие. Миномет стоял наготове, она опустила свою ношу в дуло и чуть подождала, пока та опустится: тогда только можно нажимать на спусковой механизм – так сказано в инструкции. Мина заскользила вниз. Вот он и настал – важнейший момент в истории их движения. Через секунду она услышит взрыв, а вслед за ним – панические крики. Это и есть политический эффект – паника, вопли, страх. Это и значит – добиться политического результата. В конце концов, миномет или револьвер олицетворяют власть…

В момент, когда мина заскользила вниз по желобу, оба снайпера выстрелили одновременно, а Ингрид резко наклонилась, успев нажать на спуск.

Пуля, нацеленная в голову, просвистела мимо, а вторая, та, что метила в сердце, попала в плечо – мина уже двинулась по стволу вверх. Девушка дернулась от толчка и упала прямо на жерло, мина вошла ей в грудь, пробила тело насквозь и, ударившись о бетон, тут только взорвалась.

– Господи Боже, – произнес снайпер, попавший в цель. – Девушка! Боже ты мой!

На следующий день Жорж Вавр был вызван к президенту для отчета о вчерашних событиях и дальнейших планах. Утром случилось несколько мелких происшествий, которые не остались не замеченными ДСТ. С утра министр внутренних дел Ги Маллар побывал в президентском дворце, и вскоре после этого Вавра попросили быть около пяти вечера на месте – с ним желают побеседовать. Все попытки Баума связаться по телефону с Руассе оказались безуспешными: сначала ему отвечали, что господин Руассе в префектуре, но занят и не может подойти, потом – что он вообще ушел и вряд ли вернется, на два последних звонка просто положили трубку, не ответив. От чьего-то приятеля-журналиста в департаменте узнали о том, что в четыре состоится пресс-конференция по поводу успешной ликвидации террористской группы. Проведет пресс-конференцию официальное лицо из аппарата премьер-министра.

Президент был с Вавром не слишком любезен. Слушал его с кислым видом, перебивал и торопил.

– У меня назначена еще одна встреча. Ограничьтесь, прошу вас, только ответами на вопросы. Вы намерены провести еще какие-либо аресты?

– Возможно. Мы охотимся за тем, кто сбежал с места происшествия, описание злоумышленника у нас имеется.

Никакого интереса не выразил президент и тогда, когда Вавр доложил, при каких обстоятельствах был задержан Бернар Пеллерен, он же Бруно, и объяснил, почему его пришлось отпустить. Наверняка полная информация об этом происшествии уже дошла до первого лица государства.

– Хорошо. Мои помощники свяжутся с вами. – Президент поднял телефонную трубку, давая понять, что встреча окончена.

– Знаю я эти дела, – сказал позже Вавр Бауму. – Государственный аппарат сейчас изо всех сил отмазывается от того, что мы раскопали.

– Но парня, сбежавшего со стройплощадки, поймать можно, он кое-что порасскажет.

– Если так все и дальше пойдет, не успеем. – Вавр говорил, будто думал вслух. – Мы сейчас из области контрразведки попали в джунгли политики, друг мой. А в джунглях, как тебе известно, каждый норовит другому за спину зайти…

В четыре состоялась многолюдная пресс-конференция. Официальное лицо сделало заявление о том, что во время парада была намечена террористическая акция, но ее, к счастью, успели предотвратить благодаря бдительности полиции и частей специального назначения. Один террорист убит. Ранее другой участник той же группы был задержан полицией в районе порта Жавель, на месте задержания найдены бомбы и другое оружие.

– Кто они – троцкисты, маоисты? – задал вопрос кто-то из зала.

– Мы располагаем информацией, что это анархисты, – последовал ответ.

– Откуда они получали деньги и оружие?

– Есть основания считать, что они поддерживали связь с остатками итальянских «Красных бригад». Часть обнаруженного вооружения – итальянского производства. Расследование в этом направлении еще не завершено.

Тот журналист, у которого были друзья в департаменте безопасности, спросил:

– Не могли бы вы прокомментировать слухи, будто раскрытая группа принадлежит к крайне правым экстремистам?

– Это не соответствует действительности. Можно судить хотя бы по тому, кто и что подвергалось их атакам. Для подобных слухов нет оснований.

– Ходят также разговоры о разногласиях между службами, отвечающими за государственную безопасность.

– Эти разговоры абсолютно беспочвенны.

– Играла ли какую-то роль в ликвидации данной группы ДСТ?

– Только косвенную. Роль этого отдела, как вам известно, ограничивается надзором за иностранцами.

Ведущий передал личную благодарность от премьер-министра полиции за проявленную бдительность и поблагодарил министра внутренних дел и префекта полиции за то, что деятельность террористов в Париже полностью пресечена.

– Так и должно было случиться, – философски заметил Вавр, проглядывая телепринтные листы с отчетом о конференции. – Не могут они признать, что это были правые, – тогда бы всплыли имена весьма почтенных господ. Того же Пеллерена, к примеру. А на плохую работу полиции в нашей стране даже и намекнуть нельзя, преступность и насилие – слишком деликатные темы для политических деятелей.

Явившись к пяти часам в кабинет к министру внутренних дел, Вавр был готов ко всему.

– Президент и премьер-министр хотят как можно скорее нормализовать ситуацию. Именно по этой причине ваш друг Руассе получил новую должность – он теперь заместитель начальника главной полицейской инспекции, отвечает за положение в южных регионах, – нескрываемая ирония прозвучала в словах «ваш друг».

Жорж Вавр ничего не сказал в ответ, только улыбнулся. Министр продолжал тем же скучным тоном:

– Сегодня у меня побывал префект полиции, мы долго беседовали. Я удовлетворен результатом этой беседы – он сам назвал кандидатуру человека, которого хотел бы видеть на месте Руассе. – Тут министр откашлялся. – Кроме того, президент просил меня передать вам кое-что лично. После вашей сегодняшней встречи он хотел бы сказать, что порученное вам расследование можно считать законченным. Вы меня поняли?

– Понял, господин министр.

– Он сказал также, что дальнейшими расследованиями относительно этой и других террористических групп надлежит заняться полиции.

Вавр кивнул в знак согласия. Министр сделал жест, означающий, что беседа закончена.

– Вот и все, господин заместитель префекта. Благодарю, что вы пришли.

Когда, тяжело поднявшись со стула, Жорж Вавр уже направлялся к дверям, министр остановил его как бы небрежно:

– Ах да, еще одно. – Он снова слегка закашлялся. – Досье…

– Досье, господин министр?

– Да, все досье, касающиеся лиц, так или иначе имеющих отношение к этому делу. Имен я не перечисляю, но мне бы хотелось с ними ознакомиться. Пришлите мне их завтра пораньше.

– Включая и те, что заведены на членов правительства?

– Да. Я же сказал – всех, кто проходит у вас по этому делу.

– Хорошо.

И Вавр тяжелым шагом направился к себе в отдел, в соседний подъезд того же здания.

Бауму он напомнил:

– У нас и раньше требовали досье, помнишь, Альфред? Так что ты знаешь, что делать.

– Знаю. Все надо дублировать. Абсолютно все, чтобы сохранить архив полностью.

– Министры приходят и уходят, а архивы остаются. Так что это я поручаю тебе. – Наступила небольшая пауза. – Послушай, старина, а что ты все же думаешь насчет этой утечки информации? Теперь, когда все позади?

– У меня раньше были подозрения, которые теперь перешли в уверенность.

– Ну?

– Этот паршивец Пишу, когда тут поливал грязью своего благодетеля Пеллерена, сказал одну любопытную вещь. У меня тогда возникло какое-то подозрение – я и попросил инспектора выяснить как бы невзначай, где благодетель провел тот день, когда мы сообщили Маллару, что задержали Пеллеренова сынка, и попросили дальнейших указаний. Помните, Маллар сказал, что перезвонит через пятнадцать минут, а потом сказал, будто поговорил с папашей Пеллереном, и сынка, мол, надо поскорее отпустить. Так вот Пишу утверждает, что в тот день его босс в министерстве не появлялся и был в таком месте, куда дозвониться невозможно, то есть у дамы. Так что, может, это сам Пишу дал нам указания. Во всяком случае, моя точка зрения подтвердилась – Маллар хотел, чтобы мы прекратили расследование. Зная о его давней дружбе с Хеммингом, я в этом уверен. Хотя, может, трибунал счел бы эти факты недостаточным доказательством его вины. И потом – с психологической точки зрения – Пеллерен не стал бы проделывать этот фокус с инициалами. Слишком уж примитивно для такого матерого, старого политикана. Скорее всего, к двойному блефу прибегнул Маллар, на него это больше похоже.

Он умолк и задумался.

– Подумать только, такой грязный делец у власти, хотя вслух об этом говорить и не следует, он наш начальник.

– Ладно, Альфред, я тебя не слышал.

– Но мое мнение тут хоть что-нибудь да значит?

– И да, и нет. Нет, потому что никто этой историей больше заниматься не станет. Да, потому что я бы хотел, чтобы в архивах хранилась правда, даже если мы сидим по уши во лжи. У меня просто пунктик насчет архивов.

– Как же я могу занести в досье свои подозрения, хоть я абсолютно уверен, что они правильны?

Вавр усмехнулся:

– А это уж не моя проблема, Альфред, сам соображай.

Во вторник американского посла пригласили на набережную Орсэ. Министр иностранных дел принял его чрезвычайно тепло и угостил великолепным шерри, в который собственноручно, из уважения к высокому гостю, бросил кусочек льда.

– Счастлив видеть вас, господин посол, надеюсь, вы и ваша супруга в добром здравии.

– Вполне, – коротко ответствовал посол. Он еще не забыл неприятную беседу с президентом и был намерен, если нападки тут, в министерстве, возобновятся, как можно быстрее прервать встречу. Но, судя по любезности, которую проявляет министр, она затянется.

– Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, как только получили приглашение, – продолжал министр.

– Мне это только приятно, – ответил посол. «Что, черт возьми, тут происходит?»

– Я вот почему вас пригласил, – сказал министр, заглядывая в свой бокал с такой осторожностью, будто ожидал увидеть в нем лягушку. – В нынешнем году мы хотим организовать у себя небольшие торжества, – он чуть помолчал и продолжал доверительно: – Йорктаун, вы понимаете?

Посол слыхом не слыхивал о торжествах по поводу какого-то Йорктауна, но виду не подал. С какой стати он должен что-то знать об этом Йорктауне? А если и правда должен, то почему этот кретин – первый секретарь посольства – его не предупредил?

Министр, который в обычное время тоже не был силен насчет Йорктауна, тем не менее продолжал:

– Мы планируем ряд мероприятий в знак чувства солидарности, которое наш народ испытывает к Соединенным Штатам, помня о союзе между генералом Вашингтоном и нашим национальным героем Лафайетом в битве при Йорктауне. – Он сделал паузу и закончил: – Фактически эта битва завершила войну американцев за независимость. – Его только что просветили на этот счет, и в памяти были еще свежи кое-какие подробности. – В этом году как раз исполняется двести лет…

…Министерство иностранных дел в полном составе все утро рылось по архивам в поисках хоть какого-нибудь юбилея – премьер-министр приказал найти мало-мальски серьезный повод для организации торжеств. Перебрали и отвергли даты рождения и смерти знаменитых художников, философов, литераторов и политических деятелей, и положение казалось уже безнадежным, когда кто-то вдруг вспомнил о битве с британцами под Йорктауном. Такой повод сочли вполне подходящим.

Посол сколотил свое состояние во Флориде, он передал в распоряжение своей партии миллион долларов, чтобы заполучить нынешнее место: его жена всегда мечтала жить во Франции. В истории он не разбирался и потому ограничился тем, что с рассудительным видом кивнул.

– В ходе торжеств, – продолжал министр, – мы бы хотели выразить добрые чувства к вашей стране, в частности путем вручения наград некоторым из ваших выдающихся сограждан. Я мог бы порекомендовать кандидатов на эти награды…

Посол наконец все понял и позволил себе расслабиться. Он даже рискнул произнести: «Ну, разумеется» – и отхлебнул немного шерри: этот напиток отнюдь не принадлежал к числу его любимых.

– Я слышал, – произнес министр иностранных дел, – что ваш коллега Рольф Хемминг, посвятивший свою многолетнюю деятельность развитию связей между нашими странами, скоро заканчивает срок службы и намерен вернуться домой. Мы будем очень счастливы наградить его по такому случаю орденом Почетного легиона.

Посол впервые слышал относительно планов Хемминга, но был достаточно сообразителен, чтобы понять смысл сказанного.

– Я уверен, – согласился он, – что Хемминг сумеет оценить оказанную ему честь.

– Всегда приятно вручать подобные награды за службу, способствующую взаимопониманию между нашими странами, – сказал министр. – Именно в знак окончания этой службы.

Посол согласно кивнул головой.

– Вручение сопровождается соответствующей церемонией, – добавил министр. – Награду вручает наш посол. – Он поднес к губам бокал и отхлебнул немного. – В Нью-Йорке. – Он кашлянул. – В самом скором времени.

Посол снова кивнул. Не станет же он заступаться за этого Хемминга – он вообще пидоров терпеть не может. Желают французы его отсюда выпереть – да ради Бога!

Министр иностранных дел поднялся.

– Очень любезно с вашей стороны было прийти, – сказал он. – Мое почтение вашей супруге, и, надеюсь, скоро увидимся в менее официальной обстановке.

– Я тоже, – сказал посол и распрощался.

– Нос мог быть чуть длиннее, – высказался Баум. – И глаза, пожалуй, маловаты. Но форма ушей исключительно хороша и стать безупречная. Фактура меха отличная. И темперамент мне тоже нравится.

Он с нежностью провел рукой по кошачьей спинке и перешел к следующему экспонату.

– А это настоящий красный камео, – одобрил он. – Нос и подушечки лап розовые, мех – просто загляденье. Смотри – отливает серебром и чуточку розовым. Красиво, правда? Немного только прикус подкачал – ты согласна?

Он был среди друзей на ежегодной выставке кошек в Сен-Клу. Служебный кабинет и вся эта чепуха – его работа – отсюда бесконечно далеки. Эстелла рядом с ним делала вид, будто тоже разбирается в кошачьих породах, но мысли ее блуждали. Кажется, на прошлой неделе с Альфреда свалилось огромное бремя. Он больше не жаловался на печень, спал неплохо и в свободное время отдыхал. На ее деликатные расспросы муж ответил только, что ему удалось решить одну загадку.

– Ты же знаешь, как я ненавижу все непонятное, разные там загадки…

Сегодня Баумы пригласили на ужин друзей. Она их угостит прекрасной розовой форелью, приготовленной в медном котелке, который Альфред недавно привез из Парижа, а он достанет из своего скромного погребка бутылку доброго «вовре».

Вечер обещает быть приятным.