Текст книги "Кошки-мышки (сборник)"

Часть IV

На прошлой неделе, собираясь замуж, я сожгла напоминание о своей жизни в девичестве и дала себе слово, что больше никогда не заведу дневник. Прошлой ночью, когда я вернулась домой и обнаружила у себя в квартире Марка Макферсона, который отнесся ко мне лучше любого из друзей, первой моей мыслью было: «Как же хорошо, что те постыдные страницы уничтожены!» Представляю, какой взбалмошной особой он бы меня счел, если бы прочитал мои записи! Я никогда не умела толком вести дневник и жить по принципу «ни дня без строчки», выставляя завтрак шестнадцатого числа таким же значимым событием, как влюбленность семнадцатого. Просто всякий раз, когда я отправляюсь в долгую поездку, или встречаю интересного человека, или берусь за новую работу, мне нужно провести несколько часов в размышлениях. Предположение, что я умная женщина, – выдумка чистой воды. Я воспринимаю абстрактные понятия только через эмоции, и прежде чем начать что-либо обдумывать, мне нужно увидеть описание этого факта на бумаге.

На работе, когда требуется спланировать рекламную кампанию пудры «Леди Лилит» или мыльных хлопьев «Джикс», я мыслю четко и последовательно. Я придумываю броские заголовки и дополняю их логичными, связными и убедительными доводами в пользу рекламируемого товара. Но когда я думаю о себе, мои мысли кружатся, словно карусель. Все лошадки, веселые и унылые, танцуют вокруг сияющей зеркальной оси, а исходящие от нее слепящие лучи и легкомысленная музыка не дают сосредоточиться. Я пытаюсь осмыслить все, что произошло за последние несколько дней, вспомнить факты, усадить их на лошадок и отправить их ровным строем, как я делаю с коммерческими аргументами для «Джикс» или «Леди Лилит». Факты не слушаются, кружат и танцуют под музыку, и я думаю только о человеке, который, услышав, как меня обвиняют в убийстве, обеспокоился тем, что я плохо сплю.

«Вам надо поспать», – сказал он. Как будто сон можно купить в магазине «Все по десять центов»! Он ненадолго ушел, а потом вернулся с пакетиком из аптеки Шварца. Принес для меня снотворное, но оставил только две таблетки – знал, что я сама не своя от тревоги и страха.

– Вы верите, что я убила Дайан? – снова спросила я.

– Неважно, что я думаю, – ответил он скрипучим голосом. – Не мое это дело, думать. Мне нужны факты и ничего, кроме фактов.

Шелби следил за нами. Сейчас он больше, чем когда бы то ни было, напоминал красивого кота, приготовившегося к прыжку.

– Осторожнее, Лора! Не доверяй ему! – предупредил меня он.

– Да, – подхватил Марк. – Я – полицейский, мне опасно доверять. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Он говорил сквозь сжатые губы, почти не открывая рта.

– Вы собираетесь меня арестовать? – спросила я.

Шелби тут же напустил на себя вид главы семейства и защитника слабых женщин. Всего лишь красивая поза, ведь его смелость была не толще папиросной бумаги, внутри он трепетал от страха. Шелби щеголял выражениями вроде «незаконный арест» и «косвенные улики» и явно гордился знанием профессиональной лексики. Точно так же его распирает от гордости, когда выпадает возможность объяснить кому-либо правила фехтования или игры в триктрак. Однажды тетушка Сью сказала мне, что я скоро устану от ребенка ростом в шесть футов. Еще она сказала, что если женщину влечет к подобным мужчинам, ей нужно срочно родить. Я размышляла о словах тети Сью, пока Шелби говорил о косвенных уликах, а Марк расхаживал по комнате, разглядывая мои вещи, включая бейсбольный мяч с автографом, мексиканский поднос и полку с любимыми книгами.

– Она обратится к своему адвокату! – распинался Шелби. – Вот что она сделает!

Марк подошел ко мне.

– Лора, вы не должны выходить из квартиры.

– Хорошо.

– На улице дежурит его человек. Ты бы все равно никуда не ушла, – заметил Шелби. – Он установил за тобой слежку.

Марк ушел, не проронив ни слова, не попрощался и не сказал, что мне нужно поспать.

– Не нравится мне этот тип, – заявил Шелби, как только закрылась дверь. – Хитрец, каких мало.

– Ты это уже говорил.

– А ты, Лора, излишне доверчива. Слишком легко доверяешь людям.

Я стояла спиной к Шелби и глядела на полку с любимыми книгами.

– Он был очень добр ко мне и держался уважительно. Похоже, он хороший человек. Никогда не думала, что бывают такие сыщики.

Почувствовав, что Шелби протягивает ко мне руки, я отодвинулась. Он молчал. Даже не оборачиваясь, я знала, какое у него выражение лица.

Он взял со стола две таблетки, которые оставил Марк.

– Думаешь, стоит их принимать?

Я резко повернулась.

– Боже милостивый, неужели ты считаешь, что полицейский хочет меня отравить?

– Ему положено быть жестче. От таких людей ждешь грубости. Мне не нравится, что он пытается вести себя как джентльмен.

Я фыркнула.

– Ты просто ничего не замечаешь. Он хочет тебя очаровать, чтобы ты размякла и во всем созналась. Ему нужно твое признание, вот он и старается. Чертов прохвост!

Я села на диван и стала колотить кулаками подушку.

– Ненавижу это слово! Прохвост! Я тебя миллион раз просила его не употреблять!

– Совершенно обычное слово, – возразил Шелби.

– Устаревшее. Сейчас никто не называет людей прохвостами.

– Прохвост есть прохвост, и неважно, устарело слово или нет.

– Мне надоела твоя позиция джентльмена-южанина! Не строй из себя праведника! К черту твою галантность!

Я разрыдалась. Слезы побежали по щекам и закапали с подбородка. Мое золотистое платье промокло от слез.

– Дорогая, ты переволновалась, – сказал Шелби. – Этот чертов прохвост вел себя очень коварно, он попытался взять тебя измором.

– Я же просила не употреблять это слово! – воскликнула я.

– Слово как слово. Вполне обычное.

– Ты это уже говорил. Миллион раз повторял!

– Это слово есть в словарях. Взять хотя бы словарь Уэбстера.

– Как я устала!

Я вытерла глаза кулаками, потому что никогда не могу найти носовой платок в трудную минуту.

– Превосходное слово, – настаивал Шелби.

Я вскочила, держа подушку как щит.

– Уж кто бы говорил о прохвостах, Шелби Карпентер!

– Я пытался тебя защитить!

В его голосе слышался упрек, и я в очередной раз почувствовала, что обижаю беззащитного ребенка. Шелби прекрасно знал, как на меня действует его голос, и умел добавить в него ровно столько укоризны, чтобы я сама начала ненавидеть бессердечную стерву Лору Хант. Шелби прекрасно помнил тот день, когда мы пошли на утиную охоту, он расхвастался, я сказала, что презираю его, и ему удалось вновь добиться примирения только благодаря своему голосу; он помнил, как мы поругались на корпоративной вечеринке и как я целых два часа ждала его в холле отеля «Парамаунт», и нашу ужасную ссору в тот вечер, когда он дал мне ружье. Все эти ссоры всплыли сейчас в нашей памяти; почти два года ссор и взаимных упреков, а еще два года любви, прощения и милых шуток, которых никто из нас тоже не мог забыть. Сейчас я ненавидела его голос за то, что снова все вспомнила, а еще мне было страшно, ведь я всегда уступала этому тридцатидвухлетнему ребенку.

– Я пытался тебя защитить, – повторил Шелби.

– Господи, Шелби, мы опять вернулись к тому, с чего начали! Мусолим одно и то же с пяти часов вечера!

– Ты становишься желчной, Лора. Ужасно желчной, – сказал он. – Конечно, после всего того, что случилось, тебя нельзя в этом винить.

– Уйди, а? – попросила я. – Иди домой и дай мне поспать.

Я взяла две белые таблетки и удалилась в спальню, изо всех сил хлопнув дверью. Через пару минут я услышала, что Шелби ушел. Я подошла к окну. На лестнице стояли двое. Один последовал за Шелби, когда тот отошел на некоторое расстояние. Другой зажег сигарету. Я увидела, как спичка вспыхнула и погасла в туманной мгле. Дом напротив принадлежит богачам, и никто из них не остается на лето в городе. Там обитает только бездомный кот, рыжий и тощий, который трется о мои ноги, когда по вечерам я возвращаюсь домой. Кот изящно переходит улицу, с балетной грацией переставляет лапы, высоко поднимает их, словно показывая, что они слишком нежны для асфальта. В пятницу вечером, когда убили Дайан, улица тоже была пуста.

«Вам надо поспать», – сказал он. Двух таблеток не хватило. Когда я выключила свет, темнота вокруг меня наполнилась жалобными стонами. Прежние, давно умершие жильцы стали взбираться по лестнице, осторожно ступая по обветшалым ступенькам. Призраки вздыхали и шептались за дверью, гремели старыми замками, замышляли недоброе. Я увидела Дайан, одетую в мой домашний халат аквамаринового цвета. С распущенными по плечам волосами она спешила открывать входную дверь.

По словам Шелби, когда раздался звонок, сам он остался в спальне, а Дайан побежала открывать дверь. Как только она ее открыла, прогремел выстрел. Затем дверь захлопнулась. Через какое-то время – тридцать секунд или тридцать лет – Шелби вышел из спальни. Он пытался позвать Дайан, выговорить ее имя, но утратил дар речи. В комнате было темно, только сквозь щели жалюзи проникали узкие полоски света от уличного фонаря. Шелби увидел бледное пятно моего шелкового халата, разметавшегося вокруг тела на полу, однако не мог разглядеть лица Дайан. Казалось, оно исчезло. Придя в себя, Шелби положил руку ей на грудь, туда, где находится сердце. Оно не билось, и Шелби понял, что Дайан мертва. Решив позвонить в полицию, он подошел к телефону. Рассказывая эту часть истории, Шелби сначала протянул руку, словно за телефонной трубкой, а потом быстро отдернул, как сделал в тот вечер. Полицейские наверняка бы его заподозрили, уверял Шелби, если бы знали, что он был в квартире вместе с Дайан.

– Это все твоя нечистая совесть, – сказала я. – Ты чувствовал свою вину за то, развлекался с ней здесь, в моем доме. Тебе стыдно, вот ты и пытаешься себя успокоить.

– Я хотел тебя защитить! – сказал Шелби.

Это было ранним вечером, Марк уже ушел ужинать с Уолдо, но еще не вернулся с портсигаром.

Тетушка Сью говорила мне, что я сглупила, купив этот портсигар. Я вообще наивная, верю сыщику, а вот тетя Сью даже не доверила дядюшке Хорасу самому написать завещание: она сидела за шторами, пока он со своим адвокатом оценивал размеры наследства. Тетя Сью сказала, что я еще пожалею об этой покупке. Я подарила портсигар Шелби, чтобы ему было чем произвести впечатление, когда он ведет переговоры с потенциальными клиентами или выпивает с приятелями по колледжу. У Шелби прекрасные манеры и благородное происхождение, что дает ему повод смотреть на других свысока, но все это имеет значение в Ковингтоне, штат Кентукки, а не в Нью-Йорке. Десять лет он перебивался случайными заработками и так и не понял, что жесты и слова значат в нашем мире гораздо меньше, чем напористость и умение отстаивать собственные интересы, а приличествующие джентльмену занятия никогда не принесут столько пользы, сколько умение вести двойную игру, подхалимничать и расталкивать ближних.

Чай был почти прозрачный, бледно-зеленый и с одним свернувшимся бурым листочком, когда я заметила в руках Дайан портсигар. Я видела острые пурпурные коготки Дайан на золотой поверхности портсигара, но не могла взглянуть ей в лицо. От чая исходил едва уловимый китайский аромат. Я не чувствовала ни гнева, ни боли, только голова закружилась.

«Дайан, дорогая, – произнесла я, – у меня разболелась голова, ты не против, если я уйду?» Обычно мне не свойственно сохранять спокойствие. Я громко высказываю всю правду, а потом жалею, что не сдержалась. Однако сейчас обида была такой глубокой, что я могла только молча смотреть, как в чашке плавает одинокий листик чая.

Шелби подарил ей портсигар, желая почувствовать себя богатым и щедрым. Как жиголо, который мстит толстой старухе-вдове с черной бархоткой, поддерживающей двойной подбородок. Мне вдруг все стало ясно, словно чайный листик в чашке предсказал мою судьбу, ведь я поняла, почему мы с Шелби ссоримся, а потом продолжаем притворяться, что любим друг друга. Неуверенный в себе, он по-прежнему нуждался в моей помощи, – но презирал себя за то, что связан со мной, и ненавидел меня за то, что я это терплю.

Они были любовниками с восемнадцатого апреля. Я запомнила число потому, что именно восемнадцатого апреля Пол Ревир верхом проскакал к позициям повстанцев, чтобы предупредить их о приближении британских контингентов, а еще это день рождения тетушки Сью. Теперь эта дата ассоциируется у меня с запахом чистящей жидкости. Мы ехали на такси в ресторан «Кок-д’Ор», где тетушка праздновала день рождения. Я надела лайковые перчатки с шестнадцатью пуговичками. Я отдавала их в чистку, и резкий химический запах перебивал аромат кожаной обивки салона автомобиля, сигарет и духов «Табу», которыми я надушила носовой платок и волосы. Тогда-то Шелби и сообщил мне, что потерял портсигар. Шелби говорил страдальческим голосом и так искренне переживал утрату, что я попросила его не расстраиваться. Он сказал, что я замечательная женщина, все понимаю и прощаю. Проклятая высокомерная стерва, должно быть, думал он, когда мы сидели в такси, держась за руки.

Любовники с восемнадцатого апреля. А сейчас почти конец августа. Дайан с Шелби, наверное, тоже держали друг друга за руки и смеялись за моей спиной.

После обеда с Дайан, когда я вернулась в контору, мне казалось, что мои коллеги все знают и прячут лица, чтобы не видеть моего унижения. Друзья говорили мне, что понимают, почему я влюбилась в Шелби, но не понимают, как можно продолжать его любить. Я сердилась, обвиняла их в пристрастном отношении к Шелби, ведь он слишком красив. Словно внешность Шелби своего рода препятствие, физическое увечье, к которому следует относиться снисходительно.

Обычно меня легко разозлить. Я вспыхиваю как порох, а потом мучаюсь угрызениями совести из-за того, что дала выход своим мелочным женским обидам. Но на этот раз все было иначе. Я до сих пор испытываю холодную ярость, вспоминая, как я подсчитывала месяцы, недели и дни с восемнадцатого апреля. Я пыталась вспомнить, когда видела Дайан одну и о чем мы с ней говорили, думала о нашем треугольнике, о Дайан, смирившейся с тем, что приходится делить Шелби со мной, считала вечера, которые провела одна или с друзьями, предоставив Шелби в ее распоряжение. Какими мы были терпимыми и современными и в то же время смешными и жалкими! Только вот я всегда предупреждала Шелби об ужинах с Уолдо, а Шелби никогда не говорил мне о встречах с Дайан.

«Я схожу с ума!» – обычно говорила моя мать, когда с головной болью запиралась в спальне. Я ей завидовала, мне хотелось вырасти и тоже сходить с ума. В пятницу после обеда я расхаживала по своему кабинету и все повторяла эти слова. «Я схожу с ума, наконец-то я схожу с ума!» – шептала я, как будто слова что-то решают. Перед моим мысленным взором вновь предстает тот кабинет: письменный стол, шкаф с документами и пробный цветной оттиск рекламного плаката для «Леди Лилит», на котором запечатлена Дайан. Она лежит на диване, запрокинув голову, маленькие заостренные груди торчат вверх. Я снова чувствую сухой кондиционированный воздух, сжимаю правую руку, и нож для открывания писем все еще впивается в ладонь, оставляя след. Мне было плохо, я была в отчаянии, я боялась. Прятала лицо в ладони, прижималась лбом к деревянной столешнице.

Я позвонила Уолдо и сказала, что у меня болит голова.

– Не упрямьтесь, девушка, – ответил Уолдо, – Роберто обшарил все рынки, чтобы приготовить наш холостяцкий ужин.

– Я схожу с ума, – сообщила я.

Уолдо рассмеялся.

– Отложи головную боль до завтра. Деревня – самое подходящее место для головной боли, а больше там делать нечего. Страдай от головной боли среди жуков. Когда ты приедешь, мой ангел?

Я знала, что если я пойду на ужин к Уолдо, то придется рассказать ему о портсигаре. Уолдо, конечно, обрадуется, что я расстаюсь с Шелби, но элегантно спрячет свое удовлетворение под маской симпатии. Он никогда не скажет: «А я говорил тебе, Лора! Предупреждал с самого начала!» Нет, только не Уолдо. Он откроет бутылку самого лучшего шампанского, поднимет бокал и провозгласит тост: «Ну, Лора, вот ты и повзрослела. Давай выпьем за твое совершеннолетие!»

Спасибо, Уолдо, сегодня вечером мне не до светских манер. К тому же я уже пьяна.

В пять часов вечера за мной зашел Шелби. Мы вместе спустились в лифте, вместе выпили по два мартини, я позволила ему усадить меня в такси и дать водителю адрес Уолдо, как будто этот злосчастный портсигар никогда не попадался мне на глаза.

В субботу я проредила очитки, пересадила примулы и сделала у ручья новую грядку для ирисов. В воскресенье я пересаживала пионы. Я специально занялась тяжелой физической работой, хотела успокоиться и стереть из памяти ужасную пятницу.

В понедельник пришел садовник и сказал, что я слишком рано пересадила пионы, теперь они наверняка погибнут. В тот день я раз двадцать проверяла, как они там. Осторожно поливала их теплой водой, но они все равно поникли, жертвы моей нетерпеливости, и мне стало стыдно.

Перед тем как садовник ушел, я попросила его не говорить Шелби, что я загубила пионы. Вообще-то, Шелби плевать на пионы, но он не упустил бы возможности упрекнуть меня за то, что я сама делаю мужскую работу, а не жду его приезда. Странно было обращаться к садовнику с подобной просьбой, ведь я уже понимала, что Шелби больше никогда не доведется копать, косить или поливать в моем саду. В мыслях я все еще дерзила Шелби, пыталась вывести его из себя своим равнодушием, провоцировала воображаемую ссору, чтобы уязвить его резкими ответами. Так, мысленно споря с Шелби, я работала по дому, мыла, терла и полировала, ползая на коленках. Шелби всегда говорил, что мне не надо заниматься грязной работой, ведь я вполне могу позволить себе нанять слуг. Он не понимал, как это приятно – делать что-то своими руками в собственном доме. Моя семья из простых, женщины отправились на Запад вместе со своими мужьями, и никто не нашел золота. Шелби происходит из «благородных», его предки держали рабов, которые расчесывали хозяев, одевали и обували. Джентльмену больно видеть, что леди пашет как негритянка, он открывает дверь перед дамой, отодвигает ей стул и приводит в ее спальню шлюху.

Именно тогда, стоя на коленях, я представила, каким будет наш брак, весь насквозь лживый, в котором натянутые отношения переплетутся с откровенным притворством.

Конечно, основная вина лежит на мне. Я использовала Шелби, как обычно женщины используют мужчин: чтобы реализовать собственное представление о полноценной жизни. Я играла в любовь, удовлетворяя тщеславие, хвасталось Шелби, как удачливая кокотка хвастается роскошными мехами, показывая всему миру, что у нее есть богатый покровитель. Признаться, меня беспокоило, что в почти тридцать я еще не замужем. Притворяясь, что люблю Шелби, разыгрывая почти материнскую заботу, я подарила ему экстравагантный золотой портсигар подобно тому, как мужчина дарит жене орхидеи или бриллианты, чтобы искупить свою измену.

Теперь, когда трагедия уничтожила все благовидные предлоги, я вижу, что между мной и Шелби было не больше настоящих чувств, чем у двух растений, которые прививают друг к другу, желая получить сорт, пользующийся успехом на рынке. Наша любовь была любовью из фильмов, такой же надуманной и удобной. А теперь все закончилось.

Два чужих друг другу человека сидели на разных концах дивана и пытались найти слова, которые значили бы для обоих одно и то же. Был по-прежнему вечер четверга, время ужинать еще не наступило, Марк и Уолдо ушли. Мы разговаривали тихо: на кухне возилась Бесси.

– Если мы не будем суетиться и как следует согласуем свои версии, через несколько дней обо всем забудут, – сказал Шелби. – Никто ничего не узнает. Этот сыщик – идиот.

– Почему ты все время называешь его «этот сыщик»? Ты прекрасно знаешь, как его зовут.

– Не надо злиться, это только осложнит наши отношения в дальнейшем.

– А с чего ты решил, что я хочу их продолжить? Я не злюсь, у меня нет к тебе ненависти, но продолжать наши отношения не хочу. Не сейчас.

– Послушай, Лора, я пришел только потому, что Дайан попросила. Она умоляла меня прийти, чтобы попрощаться. Да, она была в меня влюблена, но я к ней ничего не испытывал, честное слово. Она грозилась устроить что-нибудь ужасное, если я не встречусь с ней в пятницу вечером.

Я отвернулась.

– Лора, сейчас нам нужно держаться друг друга. Мы не должны враждовать, ведь мы оба по уши завязли в этой истории. И я знаю, что ты меня любишь. Если бы ты меня не любила, то не вернулась бы сюда в пятницу, чтобы…

– Замолчи! Немедленно замолчи! – воскликнула я.

– Если в пятницу тебя здесь не было, если ты ни в чем не виновата, то откуда тебе известно о бутылке бурбона и почему ты сразу бросилась меня защищать?

– Шелби, неужели мы так и будем повторять одно и то же? Снова и снова?

– Ты солгала, чтобы защитить меня, точно так же, как я лгал, чтобы защитить тебя.

Все казалось ужасно скучным и бессмысленным. Шелби покупал для себя бурбон «Три Хорсиз», когда начал бывать у меня дома, потом я сама стала покупать этот сорт, хотела, чтобы Шелби было что выпить, когда он заходит ко мне в гости. В один прекрасный день Уолдо высмеял меня за то, что я держу у себя такой дешевый виски, и посоветовал другую марку, гораздо лучше. Я пыталась угодить Шелби дорогим виски, но в тот вечер он купил бутылку «Три Хорсиз», и эта покупка – как и то, что он отдал Дайан портсигар, – доказывала, что ему опротивело мое покровительство.

Бесси объявила, что ужин готов. Мы помыли руки, сели за стол, разложили на коленях салфетки, пригубили воду, даже взяли ножи и вилки, и все ради Бесси. Она ходила туда-сюда, и мы не могли продолжить разговор – сидели над тарелками с бифштексами и жареной картошкой да церемонно погружали ложечки в ромовый пудинг, который Бесси, добрая душа, приготовила в честь моего воскрешения. Она принесла кофе и поставила его на столик у камина. Мы пересели, и только после того, как между нами и кухонной дверью оказалась вся комната, Шелби спросил, где я спрятала дробовик.

– Дробовик?

– Тише! – Он кивнул в сторону кухонной двери. – Ружье моей матери. Как ты думаешь, зачем я вчера туда ездил?

– Ружье твоей матери, Шелби, лежит в комоде орехового дерева. Ты сам видел, как я положила его туда после нашей ссоры.

Ссора началась из-за того, что я не хотела брать ружье. Я не боялась оставаться в коттедже одна, оружие пугало меня гораздо сильнее. Но Шелби назвал меня трусихой и уговорил взять ружье для самообороны, а потом своими насмешками вынудил научиться стрелять.

– После первой или второй? – спросил Шелби.

Второй раз мы поссорились из-за пальбы по кроликам. Я пожаловалась, что они грызут луковицы ирисов и гладиолусов, после чего Шелби подстрелил пару зверьков.

– Дорогая, зачем ты меня обманываешь? Ты же знаешь, что я буду с тобой до последнего.

Я взяла сигарету. Он поспешил поднести к ней огонь.

– Не надо, – отказалась я.

– Почему?

– Нельзя называть меня убийцей и тут же за мной ухаживать.

После того как я произнесла это слово вслух, мне стало легче. Я встала, потянулась, пустила в потолок струйку дыма. Я снова принадлежала сама себе и могла отстаивать свои интересы.

– Не будь ребенком, – произнес Шелби. – Разве ты не понимаешь, что попала в беду, а я пытаюсь тебе помочь? Только представь, как я рисковал, как лгал, чтобы тебя защитить, да еще вчера поехал в загородный дом! Теперь я считаюсь соучастником, у меня тоже неприятности, и все из-за тебя!

– Лучше бы я тебе вчера не звонила.

– Интуитивно ты все сделала правильно. Видимо, поняла, как и я, что полицейские бросятся обыскивать коттедж, когда узнают о твоем возвращении.

– Я звонила не поэтому.

Бесси вошла в комнату пожелать нам спокойной ночи и еще раз повторила, как она рада, что я жива. У меня на глазах выступили слезы.

– Мне было бы спокойнее, если бы ружье было сейчас у меня, – сказал Шелби, когда за ней закрылась дверь. – Только вот как его взять, если за нами следят? Я пытался сбить полицейского со следа, свернул на боковую дорогу, но он так и не отстал. Если бы я начал обыскивать дом, то сразу бы себя выдал. Пришлось сделать вид, что я убит горем. Стоял в саду и оплакивал тебя. Я назвал эту поездку сентиментальным путешествием, когда этот сыщик…

– Его зовут Макферсон, – перебила я.

– До чего же ты злая, Лора. Держи себя в руках, иначе не сумеешь дать им отпор. А вот если мы будем заодно, дорогая…

Вернулся Марк. Я протянула Шелби руку, и мы сели рядышком на диван, изображая влюбленных. Марк включил свет, посмотрел мне в глаза и сказал, что будет говорить без обиняков. Тогда-то он и вытащил портсигар, и Шелби потерял самообладание, а лицо Марка приняло отчужденное выражение. Марка трудно обмануть, он смотрит так, словно ждет честных ответов. Шелби, наоборот, боялся откровенности, нервничал, то и дело срывался, и в конце концов именно его страх подсказал Марку, что Шелби считает меня виноватой.

– Вы меня арестуете? – спросила я Марка.

Он сходил в аптеку и принес мне снотворное, а когда ушел, я поняла, что он отправился в Уилтон, чтобы обыскать дом, но ничего не сказала Шелби о своей догадке.