Текст книги "Лучшие люди города"

Глава 12

Лена уже поднималась по ступенькам ДК, когда зазвонил телефон: должник из кафе хотел ей что-то сказать.

– Оля, привет! Звоню, как и обещал. Где, что, надо договориться, я готов.

– Я Лена, вообще-то.

– Тем более. Юля Михална так и сказала – о чем Лена ни попросит, ты уж, Ванюша, помоги.

– Спасибо, я сама как-то.

– Да, что ты там сама. Ты ж людей наших не знаешь. Что им надо, как с ними разговаривать вообще. Весь город уже в курсе про завод, но как-то в очередь пока не строится к вам. Один Ванёк за дело болеет.

– Ладно, приезжай в офис, болельщик.

– То-то же. А то всё сами да сами. Прям каждый суслик – агроном.

– Я сейчас передумаю.

– Да пошутил я. Подскочу через час, вы там в первом питомнике сидите?

– Чего?

– Да в школе 1-й.

– На втором этаже, да, кабинет географии.

– Ну, чайник кипяти.

Возле школы Лена невольно притормозила, как будто увидела снег в пустыне. У входа рядом с заляпанной «Нивой», сплошняком покрытой надписями «Помой меня, сука», «Нет, ты наказана», «Грязь лечебная, недорого», стоял блестящий мотоцикл Ducati c питерским номером. Она даже разглядела свое отражение на синем полированном баке. В школьном фойе солнечный свет из окон выстелил на полу зебру. Лена проскакала по ней до лестницы, минуя поворот на «Мужской рай». Кабинет географии пустовал: Марина и Ирина ушли домой обедать. Лене показалось, что внутри пахнет пыльным валенком. Точно нужно выбросить всю старую мебель и модели вулканов из папье-маше, которые рыхлыми коричневыми кучами возвышались на отдельной полке. Лена открыла окно и дверь, чтобы устроить сквозняк, бросила на стул пальто и шарф. В это время из соседнего кабинета кто-то вышел, выпустив за собой в коридор агрессивный гитарный дисторшн и выкрики солиста Black Sabbath. Она выглянула и увидела, как в сторону лестницы удаляется парень в кожаной мотоциклетной куртке, которая чуть не лопалась на плечах, с короткими светлыми волосами и кривыми ногами жокея. Музыка разрывала его наушники.

Ванёк приехал посвежевшим. Кожа вокруг глаз разгладилась и больше не напоминала слоновью шкуру. Лена рассказала, что уже договорилась с директором ДК о времени для собрания.

– И чё, Гарьевна вот так сразу согласилась?

– Ну, не сразу, конечно. Сначала поругала твою Юлю Михалну, пожаловалась, что в ДК людей не хватает, потом только согласилась.

– Конечно, не хватает, если у них танцы моя одноклассница ведет, Светка. Она в Южном сначала три года в стриптизе отработала, потом ее в проститутки взяли. Но что-то она там не поделила со шмаровозом, пришлось свалить оттуда. Теперь вон – «Чунга-чангу» с детишками учит.

– А Светлана Гарьевна знает?

– Конечно. Она сама ей и предложила. Гарьевна вообще крутая тетка, говорят, ее японец вырастил, с бабкой ее жил. А потом он там то ли сам умер, то ли убили его. Но это еще когда было, меня у мамки и в проекте не было.

– Ничего себе! Как это случилось?

– На заводе что-то. Фиг знает.

– А дети у нее есть?

– Откуда? Ее мужики все боятся. И потом, на хрена им баба, у которой и так сто детей?

– Ладно, давай по делу. Где нам лучше объявления развесить, чтобы людей побольше пришло?

– Ну, для начала в «Семёре». Там у нас главный центр связи, просто ЦУП. Все встречаются, трут с кассиршами, между собой. Все новости там узнать можно, кто где пернул, с кем переспал. Еще на рынке у корейцев, но это не по всем дням. По выходным в основном. Еще на точке, где боярышник продают, на Московской, – вот там твоя клиентура точно. Это всё, считай, Ванёк на себя берет. – Лена подметила, что он вообще любит говорить о себе в третьем лице. – Ты, главное, объяву накатай – что, где, когда. А я по каналам своим раскидаю. В соцсети кину. И сразу напиши, сколько денег минимум, а то у нас народ деловой, так просто не попрется.

– Договорились. А ты мне помогаешь, потому что Юля Михална сказала?

– Сказала. Но я с тобой мешаюсь не потому, что она вас дойной коровой считает. Просто Ванёк при движухе любит быть.

– А ты в администрации какую должность занимаешь?

Он хмыкнул и подмигнул.

– Волонтер. Специалист по общим вопросам.

– И как на службу попал? Волонтерскую.

– Как-как. Учился я у Юли Михалны. Она ж у меня классухой была. Дела решал с детства. Вот и приглянулся ей.

– И что за дела?

– Это тебе пока рано знать.

– И как она руководит? Люди довольны?

– Нормально руководит. Много не ворует. Так, в Таиланд слетать. Как хозяйственник она, конечно, не очень. Зато своя и знает людей нужных в области, просвещенная. Ее и главой-то выбрали, потому что у нее у одной из всех кандидатов высшее образование было – учитель начальных классов.

– Повезло вам. В общем, я объявление сверстаю сегодня и распечатаю, завтра тебе передам – развесишь.

– Да куда торопиться-то? У нас новости за полчаса разлетаются. Давай я тебе лучше завтра экскурсию проведу, покажу, что тут у нас есть. Не видела ж ничего.

Лена колебалась. А что ей, собственно, терять?

– Ну хорошо. Только не на весь день.

– Не парься, все по красоте сделаю. Ты же гость у нас. Завтра в одиннадцать у входа. Лады?

– Лады.

Ванёк отсалютовал и скрылся в коридоре, насвистывая «Чунга-чангу». Еще через час вернулись Ирина и Марина. Кажется, их не было треть рабочего дня.

– Ой, а мы и не знали, что вы тут. Думали, вы на весь день ушли. Всё хорошо?

– Да, пора браться за дело.

Через час у Лены была назначена встреча с начальником стройки. Нужно обсудить, в какие бригады сколько рабочих ищут, какие там условия, график, кто решает, брать или не брать. Она постучалась в кабинет логопеда.

Ирина сказала, что вообще-то начальник стройки – бывший вэдэвэшник и Лене стоит держаться поаккуратнее. Илья Борисович оказался худощавым мужичком, с седой, ровно подстриженной бородой и голубыми глазами. Говорил быстро, мало и по делу.

– И вот еще что, когда оформлять народ будете, сразу берите контакты жен. И для них отдельно собрание провести надо.

– Это зачем это?

– Чтобы травматизма меньше было. Пальцы по пьяни каждому второму отрывает. А в Забайкалье, когда строили, у нас водитель погрузочной машины, которая по 7 тонн тягает, уснул и задавил трех человек. Потом жену вызвали, спросили, почему его бухим на работу отпустила, а она говорит: «Так ему же деньги зарабатывать надо, я его и выпнула». Непонятно, на что надеются. Вы вообще готовьтесь, с пьянством вместе бороться будем.

– Как это?

– Ну, вот так. Обязательно алкотестеры закупим. Чтобы проверять и на вход, и на выход. Мы раньше на стройках только на вход ставили. Так у них там нычки, дырки какие-то в заборах. Они бутылки там спрячут утром, а потом набираются прямо на работе. Тогда и на выход алкотестеры поставили. Это уже другой разговор. Но только медики, которые тесты проводят, они же местные, жалеют своих, не сдают. Вот так и ходим по замкнутому кругу, за руку ловим. Бутылка здесь дороже жизни.

– И что, в таких местах прямо все пьют?

– Ну почему все. Бо́льшая часть, конечно, пьет. Кто-то наркоту принимает. Правда, среди нормальных мужиков это все-таки не принято – не по-нашему это, не по-православному. Водка все-таки роднее. Есть и святые – не пьют, не колются. Они в рабочих поселках на вес золота среди баб. У каждого – по пять-семь женщин замужних. Пока мужики остальные бухают, жены их спят со всеми подряд.

Лене эти разговоры не понравились. Она притихла, покручивая колпачок от ручки.

– Да ладно, вы не волнуйтесь. Здесь, может, и другие порядки. Люди в море ходят. А море пьяниц не любит. Разберемся. Главное, чтобы они до нас дошли. А там уж мы из них людей сделаем. Я на несколько дней уеду в Южный, там встречи с подрядчиками. Но уверен, что вы тут пока с местными и без меня справитесь. Удачи!

Отправляясь сюда, Лена меньше всего думала про алкотестеры, собрания для жен и оторванные пальцы. Она рассчитывала, что все-таки завод может реально помочь людям, дать им работу, уверенность в завтрашнем дне. А там, глядишь, и город разрастется. Скоро восстановят порт, приедут иностранцы. И Крюков превратится в один из аккуратных приморских городков, может, вообще станет как Ливерпуль, со своей четверкой и футболом. В этом будет и ее роль, а значит, всё не зря.

До конца дня Лена составила два объявления. Одно – с приглашением на работу. Другое – с приглашением на встречу в ДК, где можно будет узнать все подробности. Вечером она удовлетворенно выключила компьютер. Под руку случайно попался календарик за 2011 год. Лена с нажимом зачеркнула сегодняшнее число и поспешила на улицу. Синего мотоцикла уже не было.

Глава 13

На следующий день Ванёк подкатил на кряхтящем уазике с трещиной на лобовом стекле, похожей на москита.

– Я думала, мы пешком пойдем.

– Еще находимся сегодня, не волнуйся.

Лена по привычке, как в такси, залезла на заднее сиденье.

– А чего это ты со мной не садишься? Брезгуешь?

– Всему свое время. Мы еще не так близки.

– Ну, как хочешь. В городе смотреть нечего. Поедем сразу на кладбище, к япошкам.

– На кладбище?

Лене нравилось бывать на погостах, бродить среди аллей, вглядываться в лица на фотографиях, фантазировать, кем были эти люди, что они любили, отчего умерли. Иногда она думала, что так любит бывать на кладбищах, потому что сама и есть кладбище – планов, идей, желаний.

– Кладбон тут недалеко, километра три. А потом на маяк поедем.

Сиденье в уазике было продавленным, неровным, как будто сидишь на галечном пляже. Их подбросило на кочках, и Лена ударилась головой о крышу.

– Поосторожней на поворотах, Шумахер.

– Какой Шумахер, мать? Постучи по голове. Он же не человек уже, а так – овощ. А я еще пожить хочу, лет до тридцати.

– А сейчас тебе сколько?

– Двадцать три.

– А почему до тридцати?

– А на хрена больше-то? И так уже много повидал. Скучно.

– Ты вообще путешествовал куда-нибудь, мир видел?

– На Севере у нас был, в Южном был, в Японии на Вакканае, перевозил кое-что. Во Владик гонял, на материк.

– В Москве не был?

– Не, а чё мне там делать? В «Макдоналдсе» я и во Владике пожрать смогу. Говорят, откроют через полгода. Ну, выходи, причалили.

Лена буквально выпала из уазика в высокую траву. В прозрачной рощице между деревьев прятались несколько каменных стел с выбитыми иероглифами, внутри которых уже пророс мох. Лене захотелось провести по ним рукой. Вокруг памятников растительность была бережно выполота, рядом с одним на земле лежали три карамельки.

– А кто ухаживает за этими могилами?

– Так японцы и приезжают. Их у нас могильными туристами зовут. Мать рассказывала, что я как родился в девяносто пятом, а в девяносто восьмом уже кризис бахнул. Так японцы привозили мешками шмотки там, жратву, пеленки. Вот и выжили. До сих пор помню эти леденцы, вроде и сладкие, но жгучие, с перцем. И фантики такие, с золотинками.

– А карамельки тоже японцы положили?

– Не, это наши уже принесли. Мы японцев с их земли вытурили, а они нам все равно добро делают. Так что у нас женщины за их могилами смотрят, хоть как-то отплатить надо. Наши ведь сюда только в сорок пятом пришли. Потом тут все вместе жили – и русские, и японцы – в одних домах. А через год японцев на корабли посадили – и досвидос, в Японию отправили. Теперь это все наше как бы.

Лена подумала, что есть у российского государства какая-то особая любовь к островам и полуостровам.

– Ну всё, погнали дальше. – Перед тем как сесть в машину, Ванёк повернулся, вздохнул и перекрестился. – Эту землю, кстати, тоже под ваш завод отдают. Так что скоро всё снесут здесь.

Настроение у Лены упало. Не лучшая новость за сегодня.

Они вырулили на дорогу вдоль реки. Хотя это и дорогой-то сложно назвать – так, две неровных колеи, поросших травой и кустарником. Машина подминала молодые березки, ныряла в канавы, неслась вперед, как будто уазик был вообще неподвластен законам физики – он мог переехать, преодолеть любую преграду. Черная река справа, напоминающая расплавленную резину, выглядела устрашающе, казалось, что она затянет тебя быстрее, чем любое болото. Тонкие осины обступили реку и как будто мешали ей вырваться на свободу, утащить на дно и уазик, и Лену, и ее белые кроссовки. Еще через десять минут они выехали к морю.

– Всё, здесь паркуемся. Дальше, как ты и хотела, пешком.

Лена только сейчас поняла, что за эти четыре дня так и не поздоровалась с морем. Она вообще в Крюкове не ощущала себя на побережье, потому что привыкла совсем к другому – к набережным, пирсам, кафе, влюбленным парочкам. А не к ржавым кранам и контейнерам, сложенным друг на друга, как выцветшие детали лего. Вода меняла цвет от темно-синего у берега до розового у горизонта. Лена несколько раз вздохнула так глубоко, что от привкуса йода закружилась голова, захотелось разогнаться и бежать вдоль воды, пока легкие не сдавит железными прутьями.

– Как хорошо, Ваня, это лучший день за всю неделю. – Она взяла камушек и запустила его по гладкой, еле движимой поверхности моря. Но он сразу утонул.

– Смотри, как надо. – Ванёк прицелился, и его галька сделала пять легких прыжков, оставив после себя ровные круги.

Они побрели вдоль моря, перешагивая через булыжники, похожие на яйца древних птиц, с розовыми и салатовыми пятнами мха. Через 100 метров Лена почувствовала тошнотворный запах гнили – волна трепала края плотно набитого холщового мешка, который наполовину утопал в воде. Возле берега, все в пене и склизких водорослях, вперемешку с алюминиевыми банками, на боку болтались семь-восемь дохлых рыб.

– О, да тут рыбокопы, похоже, прошвырнулись.

– Рыбокопы?

– Ну, рыбнадзор. Так-то дядя Паша с ними обычно договаривается, что они в наши края без его просьбы не суются. Но, видимо, им скучно стало. Решили прокатиться. Вон мужики улов побросали.

– А дядя Паша – это кто?

– Да владелец рыбзавода нашего. Двоюродный брат Юли Михалны, кстати.

– А зачем рыбнадзор мужиков ловил? Они что, браконьеры?

– Конечно. У нас здесь каждый с детства в море ходит. А квоты эти на улов – просто смех, даже на уху не хватит.

– А дядя Паша зачем с рыбнадзором договаривается?

– Так завод наш и есть главный браконьер. Да и мужики местные все на него пашут. Он у них всю рыбу скупает за копье, но и не обижает. Разрешает себе оставлять немного, на семью. Мужики не жалуются, какая-никакая стабильность.

– И что, все довольны? Никто не хотел там свое дело открыть?

– Кинуть дядю Пашу? К тебе в лучшем случае на следующий день рыбокопы ручные пришвартуются, а в худшем – вон как Семёнов. Коптильню свою решил сделать. Через неделю ушел за ягодой и пропал. Третий год даже костей найти не могут.

Лене стало не по себе.

– Может, вернемся, а?

– Так почти дошли уже. Вон и маяк.

На пригорке Лена увидела черно-белую полосатую трубу. Рядом с ней – ржавый ангар, деревянный сарай и покосившийся забор. Вовсе не так романтично, как можно было представить. За забором увядшая трава доходила до пояса, под ногами валялись обрезки труб, бутылки, рельсы, погнутые рыболовные садки. По широким бетонным ступеням они поднялись до каморки, где раньше работал пульт управления маяком. Здесь еще сохранились металлические щитки с тумблерами, вывернутыми стрелками, на полу – затоптанные листки, выписки, обложки журналов по учету горюче-смазочных материалов. Воняло мочой.

– Маяк давно не работает?

– Лет семь уже.

– Странно, что ничего не растащили.

– Слишком далеко, в Крюкове и своего говна хватает.

Дальше нужно было подниматься по шаткой винтовой лестнице, которая старчески дребезжала от каждого шага. В центре смотровой площадки за сеткой-рабицей пряталась огромная лампа, разбитая сверху, как яйцо, которое собираются съесть всмятку. Прогнившие перила перекосило, доски скрипели под ногами. Лена захотела поскорее вернуться на твердую землю. Вдалеке виднелся Крюков, зажатый с одной стороны языком залива, а с другой – мелкими сопками. Прямо перед ней раскинулось море. Оно не шумело, не разгоняло волны, а безвольно лежало, едва шевелясь. Тревога начала вытеснять спокойствие.

– Красиво, правда? – Ванёк как будто невзначай приобнял ее за плечи.

– Красиво. – Лена сделала от него шаг в сторону. – Только я волны больше люблю, чем штиль.

– Да кто ж их не любит? У нас полгорода ходит смотреть на волны с пятиэтажный дом. В ноябре бывают знаешь какие! Каждый год кого-нибудь смывает.

– И что, все равно продолжают ходить?

– Ну конечно. На что тут еще смотреть. Скучно, кинотеатра же нету.

Где-то вдалеке Лена заметила фонтанчик. Потом еще один. А вслед за ним над водой показалось бревно.

– Ого, да это же кит! – Ванёк указывал рукой туда, где только что шевелилось «бревно». – Они вообще редко так близко подплывают.

Еще через секунду раздвоенный хвост вырвался на поверхность и тут же скрылся из виду. С ума сойти, она только что увидела настоящего кита. Это была не бродячая собака, не кошка, даже не еж, а самое большое млекопитающее на планете. Пусть не такое, как в детских книжках, вовсе не синее с белоснежной улыбкой, а темное, бесформенное, едва заметное. Но от этого ощущение чуда только нарастало – она разглядела, ухватила, ей повезло. Лена надеялась, что кит опять подаст ей сигнал, но фонтанчиков больше не было. На обратном пути она снова и снова прокручивала в голове эти несколько секунд. Обязательно нужно будет вернуться сюда.

– Может, пивка попьем?

– Не, Вань. Лучшее – враг хорошего. Давай-ка делом займемся.

Они заехали в офис, и Лена отдала ему пачку объявлений о работе на стройке и встрече в ДК. Дома ей безумно захотелось позвонить Лёше и рассказать про кита. Просто рассказать про кита, конечно же, ничего кроме. Мгновение она колебалась, а потом рука сама потянулась и набрала одиннадцать цифр, которые Лена вспомнила бы и на смертном одре. С каждым гудком она все больше нервничала, но никто не брал трубку. Тогда она набрала еще раз – опять ничего. За час позвонила четыре раза. Потом разрыдалась от жалости к себе и швырнула телефон об стену. Какая же дура.

Глава 14

Понимаешь, архитектура – это текст. Это коммуникация. Вот смотри – два дома, какой тебе больше нравится?

Уже порядком опьянев, Лена стояла посреди Садовнической улицы и рассеянно смотрела не на застройку, а на своего нового друга. В одной руке он держал термос, а второй размахивал, указывая то на терракотовую сталинку, то на серую хрущевку. Ей нравилась эта страсть. В термосе был не чай, а белое вино. Нехитрым приемом с ними поделился гид Серёга. Переливаешь из бутылки и спокойно гуляешь по городу, – во-первых, не нагревается, а во-вторых, – никаких проблем с ментами.

– Глупый вопрос. Конечно, мне больше нравится сталинка. Там потолки высокие и вообще. Кому может нравиться хрущевка?

– Мне! Не появилась бы хрущевка – и не было бы никаких шестидесятников.

– Пф-ф. С трудом верится, что эта клетушка вообще строилась для человека.

– Вот именно что для человека, а не для чекистов! Раньше люди жили в коммуналках. Все время под колпаком. Все за всеми следят. Не понравилось соседке, что ты молодая и красивая, она взяла и кляузу написала – ворует общественное имущество. Лампочки выкручивает в туалете. И всё, привет, черный воронок. – Лёша слегка покачивался, но его глаза сверкали и брови выгибались, как бумеранги. – А теперь у семьи появилось свое, вот это вот жилье. Крошечное, но свое. Сиди себе на кухне, приглашай кого хочешь, твори. И никакая бабка со скипидаром не придет.

– Да уж! Хрущевка – мать свободы. А что не так со сталинкой?

– Как что? Неужели ты не видишь? Пышные арки, колонны. Они ведь на что намекают? Что советская власть была не тридцать лет, она была всегда. От начала веков. Буквально из Античности выросла.

– Ну и что. Зато это красиво! Величественно!

– Лена, за любой архитектурой стоит человек. Идея человека. Люди, для которых строили этот дом, мне противны. – Ветер трепал его челку из стороны в сторону. – Все эти генералы, стахановцы, партийцы и прочие лизоблюды.

Ах, как он был хорош. Как вспыхивал в разговоре, как ловко пинал по тротуару скрюченную банку из-под пива. Лёша любил футбол. С восьмого класса он болел за московский «Локомотив». Болел стоически, неся свой крест, как монах-схимник.

– Наши дровосеки опять продули.

– Кому на этот раз?

– «Арсеналу».

– Продуть чемпиону Англии почетно.

– Лена, мы продули тульскому «Арсеналу».

Она чувствовала, как боль в его голосе плещется через край.

– Слушай, «Локомотив» приносит тебе столько страданий. Почему бы не болеть, скажем, за «Баварию»?

Лёша посмотрел так, как будто ему предложили устроиться в немецкую разведку.

– Потому что в этом смысл настоящей любви, женщина.

Но главной Лёшиной любовью все-таки была работа.

– Это же преступление против города! – первое, что он сказал в прихожей, вернувшись из командировки. – Они построили набережную Брюгге!

– Угу. Ты голодный?

– На фоне панельных девятиэтажек! Еще поставили памятник Грейс Келли. В Йошкар-Оле!

– Эй, ты куда в обуви?

Он прошел в ботинках на кухню, продолжая спорить с невидимым оппонентом.

– Ну возьмите вы марийский орнамент, ну создайте уникальный стиль!

Поначалу Лёшина рассеянность казалась Лене милой, естественным багажом его таланта. Он появлялся в ее ипотечной квартире и устраивал последний день Помпеи – извергал грязные носки, футболки, журналы, какие-то бейджи. Лена физически не выносила бардак, расставляла тарелки на кухне от большой к маленькой, а книги на полках по цвету и высоте обложек. Выправляла каждую складку на покрывале. Он смеялся – в армии ты бы сделала карьеру, там культ заправленной кровати.

Лёша снимал квартиру вместе с партнером по бизнесу. И вообще с трудом отделял личное и рабочее. Его телефон звонил в любое время суток. По утрам, еще толком не открыв глаза, он спускал руку с кровати и пытался нащупать под ней крышку ноутбука. Но какое это имеет значение, если на свидание тебя зовут не в пиццерию, а в Юрьев-Польский, смотреть на храм домонгольской эпохи?

– Лена, ну разве это не чудо? Видишь резного слона над воротами? У него заячьи уши. Все потому, что зодчий никогда не видел слонов. Слышал, что у них большие уши, а какие именно – не знал.

Конечно, чудо. Рядом с ним оживали камни. Что уж говорить про Ленино сердце. Через год дела пошли в гору. Он стал еще чаще пропадать в бюро. Появились какие-то «связи с Берлином», потом с Лондоном. Лёша говорил, что мечтает покорить мир и плюнуть в историю. Или хотя бы в лица тем людям, которые построили театр Et Cetera. А Лена мечтала вместе ездить в отпуск и засыпать в обнимку.

В тот вечер Лена гуляла в Зябликовском парке – собирала ржавые листья, высохшую осоку и опавшие гроздья рябины. Обычно Лёша писал сообщения, а тут вдруг позвонил.

– Ну, кажется, ты готова, – он произнес это торжественно, с легким придыханием. Лена понятия не имела к чему.

– Ты хочешь посвятить меня в масоны?

– Всё гораздо серьезнее, Лена.

– Уж и не знаю, что думать.

– Пора тебе познакомиться с мамой.

Приехали. Нет, Лена, конечно, ждала этого момента. В конце концов, знакомство означало переход в новый регистр отношений. Но, положа руку на сердце, предпочла бы масонов. Лёшины родители давно развелись. Отец, физик, эмигрировал в Японию, когда Лёше было пять. Мать давала частные уроки французского.

– Я заеду в субботу, около четырех. Будь готова.

– Угу.

– Слушай. Мне как-то неловко просить. Сделай хороший маникюр, ладно? Какой-нибудь нейтральный цвет.

– Ну, если это входной билет в твою семью…

– Звучит, конечно, тупо. Но мама всегда смотрит на руки.

– Не переживай. У моей тоже полно тараканов.

Одна мысль об ответном знакомстве вызывала ползучую панику.

С самого утра Лену мутило, ничего не лезло в рот. Она перерыла гардероб, чтобы выглядеть непринужденно, но эффектно. Поругалась с Макаром: на всех темных вещах блестела его шерсть. В конце концов выбрала светло-зеленый балахон из плотного льна. Он отлично подойдет к ногтям цвета пыльной розы. Достала шерстяное пальто. С половины четвертого кружила по комнате, боясь измять наряд. Но в назначенный час никто не приехал. Время, как жвачка, залипало на каждой минуте. Лена не выпускала телефон из рук. Через десять минут попыталась дозвониться до Лёши – безуспешно. Может, он за рулем? Но и через полчаса ни ответа ни привета. Лена уже подвинула стул, чтобы наконец-то сесть и выпить траурный стакан кока-колы, заложив первые складки на платье, но телефон неожиданно дрогнул: «Дружок, у меня нарисовалась встреча. Очень важная. Мама тебя ждет. Я буду позже. Лови адрес». Час от часу не легче. Лена собрала всю волю в кулак и заказала такси.

Лёшина мама жила на Смоленской, в доме XIX века с эркерными окнами и четырехметровыми потолками. Рядом с церковью Святого Власия на Козьем болоте.

Лена медленно поднималась по лестнице, разглядывая пальмы в кадках, но сердце все равно сменило темп с анданте на аллегро. Маргарита Ивановна встретила ее у порога и поцеловала в щеку:

– А, Леночка? Заходите, заходите.

В квартире царил дружелюбный сумрак. Темные гардины из синего бархата ограждали жилище от всего, что творилось за окнами. В центре комнаты проступил круглый стол с ножками в виде комаину, мифических собакольвов. В углу Лена разглядела фототриптих – полуголый младенец, первоклассник ростом с букет гладиолусов, студент в конфедератке. Очевидно, Лёша. Она украдкой набрала послание: «Ты скоро?»

– Вы садитесь за стол, не стесняйтесь. – Маргарита Ивановна, не отрываясь, смотрела на Лену. – Алёша так быстро все решил. Насчет нашей встречи. Уж не знаю, к чему такая спешка.

Ее взгляд уперся в Ленин живот под балахоном. Платье явно включало зеленый свет для сомнительных интерпретаций. Лена инстинктивно положила руки на талию, натянув ткань по фигуре. Потом вспомнила, что захватила с собой коробку трюфелей. Хозяйка сдержанно кивнула и убрала ее в сервант. Краем глаза Лена заметила, что там уже лежит штук двадцать таких коробок.

На стенах рябили абстракции и портреты. Человек на одном из них показался Лене знакомым – во фраке, с шелковым бантом вокруг шеи и поворотом головы на три четверти.

– О, скажите, а это ведь Шаляпин?

Маргарита Ивановна вскинула тонкую подведенную бровь.

– Нет, Леночка, это мой прадед.

– Извините, очень похож, – Лена стушевалась.

У Маргариты Ивановны были пепельные волосы, собранные сзади шпильками, на всех пальцах, кроме мизинцев, по кольцу и такой же нос с горбинкой, как у Лёши. Лена случайно опустила взгляд на свои ноги и тут же по-балетному подогнула стопу – от носка на колготках потянулась перепончатая стрелка. Телефон по-прежнему молчал.

Маргарита Ивановна начала морщиться и с силой тереть глаза. А потом небрежно покашливать в кулак.

– Простите, Алёша вас не предупредил?

– Не знаю даже о чем.

А в голове мелькнуло – неужели дело в маникюре?

– У меня аллергия на духи.

Лена подскочила с места, готовая бежать на лестничную клетку.

– Я не знала. Извините, я тогда в другой раз… как жаль, я правда не знала.

– О, нет, нет. Я выпью таблетку. Не беспокойтесь.

Она степенно поднялась и вышла в коридор. Лена отправила Лёше еще один сигнал бедствия. Но снова вхолостую. Зато Маргарита Ивановна вернулась с шампанским. Запотевшая «Вдова Клико» могла легко поправить дело.

– У меня все воспитанники знают – ко мне ароматов не надеваем. Но вы могли забыть. Это нестрашно.

– Но ваш сын не говорил мне…

Маргарита Ивановна ее перебила:

– Вам шампанское, надеюсь, можно?

– Да-да. С удовольствием.

– Вот. Ученики подарили.

Лена всерьез разозлилась на Лёшу. Даже «Форт Боярд» – это командная игра. Тут еще вопрос, что проще – сунуть голову в ящик с пауками или понравиться его матери.

– Ну а теперь, Леночка, расскажите мне про свою семью.

Ей пришлось вспомнить всех родственников до четвертого колена. Через полчаса хозяйка достала с полки свой семейный альбом и позвала Лену на диван.

– А вот это Алёше семь лет, он здесь выиграл конкурс «Золотой голос санатория „Смена“». Вот здесь мы всей семьей – в Индии. А вот это я в детстве.

На фотографии маленькая девочка лет десяти, приподняв юбку двумя щипками, стояла на фоне площади Гран-Плас в Брюсселе.

– Мой отец был дипломатом, мы таскались за ним по разным странам, пока мне не исполнилось пятнадцать.

– У вас, похоже, было очень счастливое детство.

– Это каторга, а не детство. Ты все время заперт на территории посольства и не можешь никуда выйти без ведома родителей. В твоем классе учатся три человека, и те казахи.

Лена представляла каторгу по-другому. Первый раз она попала за границу уже студенткой. И даже разбитая Польша показалась ей раем.

– А как же дух европейской свободы, демократии? Вы так рано его узнали.

– Милая, да что там свобода и демократия. Европа – это йогурт на завтрак. Вот чего действительно не было в Союзе.

После заграничных фотографий Лена заметила старую карточку, на которой три человека обнимали друг друга за плечи на фоне пальмы. А на фото подпись: «Отдыхающие. Гагры, сентябрь 1941 года».

– Кто это?

– Мой дед. Вот здесь, в центре.

– А кем он был?

– Генералом.

Лена как будто невзначай посмотрела на часы.

– О, вам уже пора? Очень жаль.

– Да, жаль. Только Лёша до сих пор не приехал.

– У него важные дела, вы должны понимать.

Но Лена не хотела этого понимать. По пути в прихожую она остановилась у серванта. Целую полку занял спичечный городок. Многоярусные башни, затейливые терема, мельницы, мосты и мостки.

– Это Алёша для меня склеил. В девять лет. И сказал: «Когда я вырасту, построю для тебя настоящий».

Лена улыбнулась.

– Это впечатляет. Я и половины не смогла бы придумать.

– Да, талант не брови. Если нет – не нарисуешь.

Настроение окончательно испортилось. Лена, подгибая носок, залезла в ботинки.

– Леночка, вы подождите. Я с вами выйду.

Она скрылась на кухне и вернулась с пакетиком крупы.

– Вы хотите птиц кормить?

– Да-да, голубей.

В лифте Маргарита Ивановна спросила:

– Завтра собираетесь?

– Куда?

– К Соловецкому камню, конечно. На «Возвращение имен».

– М-м-м… я… может, если успею.

Когда вышли на улицу, Лёшина мама подошла к дворовой парковке и высыпала крупу на крышу сиреневой «тойоты».

– Борюсь-борюсь с ними, сил никаких нет. Это наше место, семейное. Еще мой дед здесь свою «Волгу» ставил.

Они распрощались. Начался дождь. Ее шерстяное пальто промокло и стало вонять псиной. В такси Лена держалась, чтобы не пустить слез перед водителем. Из передней, не успев раздеться, опять позвонила Лёше, и снова без толку. Решение появилось само собой. Оно ей не нравилось, но явно давило своей логичностью. Лена пыталась найти в нем брешь, но безуспешно.

Лёша перезвонил в десять вечера.

– Извини, я все пропустил. У меня были встречи, одна за одной. Готовим презу для инвесторов. Ты как вообще?

Лена хотела выпалить, что она, мягко скажем, не очень. Но закусила губу: «Дыши спокойно. Четыре счета на вдох, четыре на выдох».