Текст книги "Полюби меня. Навсегда"

Глава 8
Сэм

– Не то чтобы ты меня не предупреждала, – признаю я.

Я сижу перед главным университетским зданием с Тамсин, своей лучшей подругой, и Зельдой, которая в последние месяцы стала неотъемлемой участницей наших общих перерывов. Сегодня теплый день, поют птицы, жужжат насекомые. Мы сидим в тени клена с видом на главный корпус университета – внушительное кирпичное строение, красный цвет которого перемежается белыми декоративными элементами. Обе башни, возвышающиеся слева и справа от главного входа, эффектно выделяются на фоне безоблачного неба. Только что закончилась пара, и из входного портала, который поддерживают белые колонны, выходят толпы студентов.

Я пересказываю свой разговор с Риди и содержимое записки, а Тамсин и Зельда справедливо надо мной смеются.

– И когда начинаются твои исправительные работы? – интересуется Зельда и достает из сумки флакончик неоновозеленого лака для ногтей. Она одержима лаками и яркими волосами. Сейчас они синие, но за время нашего знакомства уже были фиолетовыми и розовыми.

– Завтра Риди покажет мне склад.

– В такую фантастическую погоду правда можно представить себе занятия получше, чем сидеть в подвале и раскладывать книги по коробкам, – ухмыльнувшись, отвечает Зельда. – Поехали к морю, Тамсин?

– И я тебя люблю, Зельда, – закатываю я глаза.

– А я, честно говоря, могу представить себе занятия похуже, чем провести весь день с книгами, – говорит Тамсин, – по-моему, это хорошее задание.

Она действительно книголюб до мозга костей. Ее невозможно встретить без книги в руках или, по крайней мере, в сумке, а часто там лежат килограммы книг. Поразительно, что у нее до сих пор прямая осанка.

– О’кей, дорогие мои, – произносит Зельда и встает, – мне пора в маникюрный салон.

С недавних пор она сама платит за обучение, потому что после грандиозной ссоры родители полностью лишили ее финансовой поддержки. Они не принимают тот факт, что Зельда встречается с афроамериканцем. Когда она рассказала мне о реакции матери и отца, поначалу произошедшее с Зельдой не укладывалось у меня в голове. Теперь у нее две работы: в маникюрном салоне и помощница-практикантка в университете.

– Хорошо вам сегодня провести время на свидании, – желает Тамсин. И поясняет мне: – Малик будет для нее готовить.

У меня сразу возникает мысль об Эми. Готовит ли кто-нибудь для нее? А ей такое понравилось бы? Не могу выкинуть ее из головы, пускай тот вечер и прошел весьма странно.

На мгновение меня охватывает желание рассказать Тамсин о нашей встрече. Наверняка она может рассказать мне об Эми. Но я отказываюсь от этой идеи, ведь Тамсин не одобряет мою беготню по свиданиям. Она ни разу не сказала ни слова против, но, думаю, только потому, что сама являлась причиной моих жалких попыток отвлечься. А если скажу ей, что чуть не переспал с социальной работницей ее парня, она сделает неправильные выводы. Решит, что я себя не контролирую и мое отвлечение достигло новых масштабов. Но с Эми все было по-другому. Я пошел с ней не для того, чтобы заглушить душевную боль. Откровенно говоря, она давно прошла, и в голове теперь нет-нет да и возникает образ некой блондинки со щелочкой между передними зубами.

Закончив работу и попрощавшись с Антеей и Тимом, я чувствую, что не хочу возвращаться в свою маленькую квартирку. Обычно я ценю возможность побыть дома в одиночестве, но с недавних пор у меня не получается по-настоящему расслабиться.

И я отправляюсь в свое любимое место. Короткая пешая прогулка приводит меня из кампуса в соседний квартал с ночными заведениями Перли. Улицы здесь узкие, на дорогах действует частичное ограничение скорости. Я прохожу мимо «Вертиго» и заглядываю туда, чтобы убедиться, что Эми там нет. Слабая надежда у меня все-таки оставалась, но она исчезла при виде полупустого бара. Для встреч за бокальчиком чего-нибудь крепкого еще слишком рано.

Я выхожу на улицу, занятую кроме пабов винтажными магазинчиками, антикварными лавками и маленькими бутиками. С наступлением темноты их неоновые рекламные вывески заливают все вокруг разноцветным сиянием.

Моя цель расположена в относительно заброшенном переулке, не охваченном шумом и суетой ни днем, когда студенты прогуливаются по магазинам, ни вечером, когда им хочется повеселиться. Иногда у меня складывается впечатление, что эту улицу вижу только я. Словно это мой личный Косой переулок. Сотрудник итальянского ресторана на углу небрежно выбросил мусорные мешки прямо на дорогу. Из водостока что-то капает. Наверное, конденсат из кондиционеров. Еще пара метров – и я у финиша. «Под напряжением» – мое самое любимое место на Земле. Находится оно в здании тридцатых годов, облицованном белой плиткой. Настоящий олдскульный кинотеатр первого (или как минимум второго) поколения. С крыши до высоты второго этажа, буква за буквой, тянется огромная вертикальная светящаяся надпись. Черные меняющиеся буквы на информационном табло над входом сообщают, какие фильмы сейчас в прокате. Блокбастеров среди них нет, потому что кинопрокатные компании требуют за них слишком крупные суммы. Сейчас тут крутят ретроспективу Хичкока.

Я открываю одну из распашных дверей и захожу внутрь. Теплый и приятный приглушенный свет в фойе освещает красно-зеленый ковролин, пятна на котором рассказывают о поколениях таких же киноманов, как и я. Запах немного спертый, но мне нравится все в этом месте, которое кажется неподвластным времени и затхлости. На стенах висят постеры старой классики: «Гражданин Кейн», «Глубокий сон», «Третий человек», «Касабланка». Парочка более современных картин вроде «Бойцовского клуба» и «Молчания ягнят» здесь тоже есть.

За застекленной витриной сидит Норман, владелец «Под напряжением».

– Привет, – здороваюсь я, но мужчина не реагирует. Подойдя поближе, я замечаю, что он уснул. Осторожно стучу по стеклу, и Норман вздрагивает.

– Я не сплю, – это первое, что он говорит. – О, здравствуй, Сэм!

– Привет, Норман, – отвечаю я. – У вас все хорошо?

– Я не спал, – повторяет тот, чтобы удостовериться, что я ему верю.

– Знаю.

Норман – древний старик. Ему точно уже за восемьдесят. На голове осталось совсем немного снежно-белых волос, а несколько уцелевших во рту зубов приобрели нездоровый коричневатый цвет.

– Хочешь сегодня вечером посмотреть «Окно во двор»?

– Вопрос, скорее, в том, когда бы я не хотел посмотреть «Окно во двор», – произношу я, и Норман одаривает меня практически беззубой улыбкой.

– Ты сегодня опять один?

– Я же всегда один, – откликаюсь я.

– Недавно с тобой приходила девушка, – напоминает старик.

– А, Зельда! Да, верно. Но это не свидание.

– Жаль!

Норман медленно открывает кассу, которая представляет собой не что иное, как темно-синюю жестяную коробку для денег. Она определенно знавала лучшие времена. Краска местами облупилась, на корпусе видно несколько вмятин. Пожилой хозяин кинотеатра двигается как в замедленной съемке.

– Знаете, может, мы подождем, не придет ли кто-нибудь еще? – предлагаю я. – Тогда вам не придется включать фильм для меня одного. Вместо этого поиграем в шахматы, я угощу вас попкорном.

Я понимаю, что Норману тяжело запускать кино. Он еле поднимается по ступенькам в кинозал.

– Но «Окно во двор»! – обеспокоенно восклицает он.

– Просто посмотрю в другой раз.

Старик с благодарностью улыбается. Конечно, он не может себе позволить разочаровывать платежеспособных клиентов, но сомневаюсь, что мои шесть долларов сыграют решающую роль. Я уже не раз предлагал ему сделать билеты чуть подороже, однако Норман даже слушать об этом не пожелал.

– Итак, попкорн, да? – спрашивает он и встает.

А целую вечность спустя вновь появляется за прилавком около билетной кассы:

– Сладкий или соленый?

– Соленый, – выбираю я, потому что он его любимый.

Норман наполняет бумажный пакет в красно-желтую полоску и протягивает мне. Поставив попкорн между нами, я жестом предлагаю ему угощаться.

Вдруг у него на лице появляется улыбка. Он поднимает указательный палец, давая мне знак немного подождать. Потом скрывается за занавеской и возвращается с бутылкой пива.

– Что скажешь? – спрашивает старик, неловко мне подмигнув.

Я не могу ему отказать и киваю. Он разливает содержимое бутылки, которой, вероятно, уже не один год, в два маленьких стакана для воды и ставит их на прилавок. К ним присоединяется шахматная доска, спрятанная под столешницей на случай совсем тихих дней и вечеров. Время от времени я застаю его за игрой с самим собой.

Мы расставляем красивые фигуры, вырезанные из дерева. Затем Норман делает первый ход.

– Значит, та яркая девушка в прошлом, – произносит он, сделав глоток пива. Оно теплое, но Норман, похоже, ничего не имеет против.

– Та яркая девушка никогда не была в настоящем, – поясняю я, – просто подруга. Тогда у нее дела шли не очень хорошо, вот мы и гуляли вместе.

– Я в твоем возрасте, – начинает мой пожилой знакомый и передвигает следующую пешку на поле вперед, – не ходил в кино в одиночку. Со мной всегда приходила как минимум одна девушка. И какие же они были хорошенькие! – Глаза у него засияли.

– Могу себе представить, Норман, – говорю я.

– Но одна была красивее всех. На ней я в результате и женился.

Вокруг его глаз образуются морщинки от смеха.

– А сколько вам тогда было? – Я тоже перемещаю еще одну пешку.

– Двадцать два, – сообщает он, – мы женаты уже почти шестьдесят пять лет.

– Ого! Внушительная цифра. – Я понятия не имел, что у Нормана есть жена и что в моем возрасте он уже три года жил в браке.

– Ты так считаешь? А для меня нет ничего проще, чем быть женатым, – продолжает мужчина. Затем переставляет слона на позицию. – Только нельзя прекращать любить друг друга и нельзя допускать, чтобы пропало уважение. Ведь какие бы глупости ни творил другой человек, насколько непонятными нам ни казались бы некоторые вещи, мы всегда видим лишь внешнюю сторону. Как минимум половина мотивов этих глупостей остается скрытой от наших глаз.

Я смотрю на него. От старческой улыбки вокруг глаз разбегаются глубокие морщины.

– И вы творили глупости? – Я продумываю следующий ход.

– А кто их не творит? – с усмешкой отзывается Норман. – Однажды я так напился, что она выгнала меня на диван, пока не протрезвею. Пару раз мне не хватало терпения, а иногда я даже не пытался ее понять. До сих пор об этом жалею, но она меня прощала.

– Звучит здорово, – говорю я, наблюдая, как Норман загоняет меня в ловушку. Собирается вынудить меня взять его коня, однако через два хода мой ферзь окажется в опасности, и мне останется только отреагировать.

– Уверен, что у тебя и яркой девушки точно ничего не получится?

У меня вырывается смех. Похоже, ему очень важно, чтобы я обрел счастье с Зельдой, и это так трогательно.

– Абсолютно уверен. У нее есть парень, которого она очень любит.

– Как я свою Алису.

– Именно так.

И как до недавнего времени надеялся полюбить я. Но после случая с Тамсин пришлось немного скорректировать свои ожидания.

Шахматная партия какое-то время удерживает нас в плену своих чар. На фильм никто не приходит, и, с одной стороны, меня это огорчает, ведь чуть ли не возмутительно, что в этом городе нет ни души, которая хотела бы посмотреть «Окно во двор» в самом классном кинотеатре на свете. Но, с другой, я наслаждаюсь этим спокойным моментом с Норманом.

Я не очень хороший шахматист, и за полчаса Норман ставит мне шах и мат. Это наша третья игра и мой третий проигрыш, но с каждым разом я держусь все дольше.

– Еще хочешь посмотреть фильм? – спрашивает старик, убрав шахматную доску. – Я с удовольствием тебе его включу.

– Мне очень приятно, Норман, – отвечаю я, – но я пойду домой.

– К яркой девушке?

– Нет, она у своего парня, – ухмыляюсь я. – Мы с Зельдой не встречаемся. Она не моя Алиса. – Перед моим мысленным взором возникает образ Эми. Ее улыбка, щелочка между передними зубами. – Спасибо за пиво! И передавайте от меня привет жене, когда вернетесь домой, – прощаюсь я, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Не получится, – откликается Норман. – К сожалению, она умерла двадцать лет назад. Но я передам ей, когда увижу во сне.

Глава 9
Эми

Я сижу у себя в кабинете, который удобно расположен этажом ниже моей квартиры. Передо мной толстая папка с документами, на обложке которой красуется эмблема тюрьмы для несовершеннолетних Перли, которые мне сегодня надо просмотреть. Как только у меня появляется возможность принять кого-то в программу, я связываюсь с мистером Брентфордом, тюремным психологом, который высылает мне сведения о кандидатах. Есть еще несколько тюрем, с которыми я работаю, однако ТДНП более склонна к сотрудничеству. Кроме того, я без проблем встречаюсь с кандидатами несколько раз, прежде чем принять окончательное решение. Рекомендация психолога – это одно, но личный контакт дает более полную картину. В большинстве случаев молодые люди узнают о моем визите незадолго до нашей встречи, чтобы сложилось объективное впечатление.

Во вложенном в папку письме мистер Брентфорд рекомендует мне кандидатку. Софии семнадцать лет, и, по словам психолога, судьба обошлась с ней очень сурово. Однако определяться нужно быстро, так как ее должны освободить всего через несколько недель.

Я пролистываю первый файл. Т. Дж. Робертс, которому осталось провести в тюрьме еще три месяца. Молодой человек восемнадцати лет. Домашнее насилие, уход из школы, драки, нанесение тяжких телесных повреждений – типичная драма.

Юноша на фото выглядит усталым. У него красивое лицо, но глаза отражают всю несправедливость прожитой жизни.

Вторыми лежат документы Софии. Я изучаю ее снимок: лицо обрамляют темные, слегка спутанные волосы, подводка растеклась, взгляд глубоко посаженных глаз кажется равнодушным и пустым. На мгновение я будто узнаю на фотографии другого человека, но моргнув, вижу лишь незнакомую девушку. Да, по-другому и быть не могло, ведь образ Имоджен стерся из моей памяти, он безвозвратно потерян. Я быстро просматриваю страницу с информацией о Софии. В ТДНП она провела чуть больше года, значит, на фото ей около шестнадцати лет. За два года до тюрьмы девочка жила в четырех приемных семьях, из которых каждый раз сбегала. Трудно сказать, в чем причина – в семьях или в Софии, но она, несомненно, общий знаменатель. Хотя, вспоминая собственное прошлое, я часто задаюсь вопросом, почему не сбежала раньше.

На самом деле в истории Софии отражаются многие проблемы этого мира. После рождения ее отдают на удочерение, однако из-за порока сердца и многочисленных операций на первом году жизни семью ей найти не удается. Такая слабая, в самом начале жизни она оказалась брошенной. И чем дольше ее не удочеряют, тем ниже вероятность, что это когда-нибудь произойдет. Бездетные пары с нереализованным желанием иметь детей буквально охотятся за младенцами. Но маленькой неполноценной девочке со сложной историей болезни приходится нелегко. Настолько нелегко, что София проводит детство и юность в приюте. В восемь лет она в первый раз попадается на воровстве. У нее наверняка появляется чувство, что мир ее ненавидит. В ее жизни нет ничего, кроме печали. Но в двенадцать она впервые находит выход: Софию ловят за курением травки и едва не выгоняют из детского дома – единственного дома, который у нее когда-либо был. Когда ей исполняется тринадцать, девочка отправляется в первую приемную семью и начинает прогуливать школу. Сбежать от повседневности ей помогает уже не травка, а более сильные наркотики, прежде всего кристаллический метамфетамин.

Я снова смотрю на фотографию, на которой София всего на пять лет старше, чем Джинни. Девочка, у которой нет никого, кроме себя самой. Мистер Брентфорд считает, что она подходит для моей программы, однако у меня еще слишком свежа в памяти ситуация с девушкой, которая под действием наркотиков напала на собственную мать. Эта история стала одной из причин, по которым я лишилась сначала одного спонсора, а пару дней назад – второго. Неверное решение может лишить других столь необходимого им места, хотя София, конечно, заслуживает шанса. Но с наркоманами шутить не стоит.

Сглатываю ком в горле. Потом тянусь за телефоном и набираю номер мистера Брентфорда.

– Тюрьма для несовершеннолетних Перли, Брентфорд слушает, – произносит приятный мужской голос.

– Добрый день, это Эми Дэвис, – здороваюсь я.

– Эми! – у психолога всегда такой жизнерадостный тон.

– Я смотрю документы Софии Марин, которые вы мне прислали.

– Что вы насчет нее думаете?

– Не уверена насчет нее. Я сейчас с осторожностью отношусь к наркотической зависимости в прошлом.

– Понятно, – отвечает мистер Брентфорд и прочищает горло: – По-моему, вам стоит с ней познакомиться.

– Честно говоря, я склоняюсь к кандидатуре Ти Джея. – А я и не осознавала, какой след оставило разочарование последних нескольких месяцев.

– С парнем вы наверняка не ошибетесь, но мне захотелось дать Софии шанс жить. Но это, разумеется, рискованно, да.

– Я заеду в ближайшее время, чтобы встретиться с Ти Джеем.

– Когда вам будет удобно.

Во второй половине дня я жду Джинни перед школой. Но мысленно еще нахожусь дома у Кайли и Стива, чья квартира расположена недалеко от школы. Сегодня они оба встретили меня в приподнятом настроении. Кайли очень обрадовалась информационным брошюрам вечерних школ, а у Стива на следующей неделе действительно состоится собеседование.

– Мисс Дэвис! – строгий голос выдергивает меня из размышлений. Это миссис Харрис, классная руководительница Джинни. – Хорошо, что вы уже здесь. Не могли бы вы зайти на минутку?

– Да, конечно, – слегка удивленно отвечаю я, – с Джинни все в порядке?

Не реагируя на мой вопрос, она решительно направляется к входной двери одноэтажного здания начальной школы. Я запираю машину и спешу за ней.

Запах внутри напоминает мне о собственных школьных годах: забытые сумки, в которых медленно портятся упакованные ланчи, химические чистящие средства, дешевая еда в столовой. Нигде не ощущаешь себя такой маленькой, как в школе.

Перед кабинетом директрисы мы останавливаемся. Что, бога ради, это значит? Миссис Харрис стучится, и нас приглашают войти.

Джинни сидит на стуле перед директорским столом, металлическая табличка на котором сообщает, что женщину зовут миссис Латимер. Девочка с тревогой оглядывается, когда мы переступаем порог комнаты. Потом опускает голову.

– Мисс Дэвис, хорошо, что мы вас поймали. Думаю, будет лучше, если мы сразу официально обсудим один вопрос. Присаживайтесь, пожалуйста.

Директор относительно молода для должности, которую занимает в школе. Вряд ли ей больше тридцати пяти лет. Распущенные вьющиеся волосы рассыпались по плечам, на ней свободное мешковатое платье. И лишь присмотревшись, я замечаю, что она на большом сроке беременности.

Я опускаюсь на стул рядом с Джинни и беру ее за руку, давая понять, что не стоит волноваться.

– Джинни, не хочешь рассказать, почему мы здесь? – спрашивает миссис Харрис, которая стоит возле директрисы, уперев руки в бока.

– Я опять не пошла на физкультуру, – произносит Джинни так тихо, что я почти ее не слышу.

– Она снова прогуляла, – заявляет миссис Харрис, чтобы я точно поняла, что Джинни провинилась.

У меня невольно вырывается вздох.

– Мне казалось, мы с этим разобрались. – Я смотрю на Джинни, но она не поднимает голову. – Мы уже говорили о том, что прогуливать плохо, – говорю я, обращаясь к обеим женщинам. – Уверена, что Джинни раскаивается. Можешь пообещать, что такого больше не повторится? – прошу я девочку.

К моему удивлению та качает головой.

– Значит, ты снова так сделаешь? – миссис Харрис приходит в ужас.

– Джинни, ты должна понять, что не можешь сама решать, когда тебе ходить в школу. Это не то место, которое можно посещать по желанию. Нужно присутствовать на всех занятиях, которые указаны в твоем расписании. – Я рада, что миссис Латимер более мягко общается с Джинни.

– Я знаю, – отвечает она.

– И все равно нарушаешь правила! – Меня злит, что миссис Харрис так важничает. Другие девчонки воруют и принимают наркотики. Джинни два раза пропустила физкультуру, а эта коза устраивает такой шум.

– В наказание за многократные прогулы без уважительной причины мы оставляем после уроков, – обращается миссис Латимер больше ко мне, чем к моей приемной дочери. – На следующей неделе после обязательных уроков Джинни каждый день по два часа будет выполнять общественные работы в школе. В школьном саду, в музыкальном классе, в библиотеке. В третий раз ей грозит выговор. А если это не поможет – временное исключение. Возможно, вы, мисс Дэвис, могли бы посодействовать нам и заняться этой проблемой.

– Разумеется, – соглашаюсь я и смотрю на Джинни строже, чем хотелось бы.

Я мысленно прокручиваю в уме следующую неделю. Мы уже так удачно все спланировали. Теперь придется собираться еще раз. Весьма вероятно, что новое время, в которое нужно будет забирать Джинни, пересечется со сменами Риса.

– Что ж, хорошо, тогда вы можете идти, – произносит миссис Латимер и с трудом поднимается, положив левую руку на выпуклый живот, а другую протягивает мне, чтобы попрощаться.

– Может, расскажешь, что случилось, – прошу я Джинни, когда мы садимся в машину. Двигатель я еще не заводила и в ожидании смотрю на нее.

Джинни рисует пальцем фигуры на штанах. Опустив голову, она напряженно уставилась вниз, словно избегает моего взгляда.

– Ты пообещала мне больше не прогуливать, – продолжаю я. – Помнишь? Обещания нужно выполнять, иначе они теряют свою ценность.

Девочка качает головой.

– Я обещала только попытаться, – тихо говорит она, – и я пыталась, правда.

Не знаю, что на это ответить. С одной стороны, меня не покидает чувство, что Джинни меня обманула, а с другой – должна сказать, что она очень умна. Мне тяжело сдерживать улыбку.

– Хочешь поговорить об этом?

Я прекрасно понимаю, что в школе никому не хочется заниматься физкультурой. Но у меня такое ощущение, что тут кроется нечто большее. К тому же неделю назад мы уже обсуждали, что к своим обязанностям – в ее случае к школе – надо относиться серьезно.

Джинни мотает головой.

– Ты можешь рассказать мне что угодно. Доверие, помнишь?

«Доверие» для нас – важное слово. Мы с самого начала дали обещание доверять друг другу и не предавать это доверие. В заключительной речи в конце судебного процесса об опеке центральной идеей было взаимное доверие.

– Эми Дэвис наконец вернет десятилетней Джинни то, чего эта девочка была лишена долгие годы – доверие в собственном доме, – сказал наш адвокат, и у судьи на глазах выступили слезы.

– У меня плохо получается, – начинает Джинни так тихо, что почти не разобрать.

– Что у тебя плохо получается? – спрашиваю я.

– А потом все смеются, – продолжает она, не обращая внимания на мой вопрос.

– Они смеются над тобой? – Я убираю ладони с руля, который крепко стиснула, чтобы не потерять терпение. Затем поворачиваюсь к девочке.

– Когда мы играем в вышибалы, – объясняет Джинни, кладет беспокойную руку на ногу и смотрит на меня, – я боюсь, что мне опять бросят мяч в лицо.

– Поэтому у тебя погнуты очки?

Джинни кивает. У нее кривится лицо, как будто она старается сдержать слезы.

– Мальчишки гораздо выше нас и кидают намного сильнее. Я хотела поймать мяч, но он попал мне в лицо.

– Когда это случилось? – спрашиваю я.

Джинни пожимает плечами:

– Где-то пару недель назад.

– И с тех пор ты больше не была на физкультуре?

Она качает головой:

– Нет, только на прошлой неделе и на этой, потому что все смеются, когда я убегаю от мяча.

Потянувшись, я заключаю Джинни в объятия. Ее костлявые плечи врезаются мне в грудь, но это неважно. Сейчас я ей нужна. Девочке необходимо знать, что я рядом.

– Ты могла мне рассказать.

Я обнимаю ее, а у нее за спиной сжимаю руки в кулаки. При мысли о том, что кто-то плохо обращается с Джинни, меня чуть ли не тошнит. Она должна чувствовать себя уверенно, знать, что находится в безопасности и не бояться, что над ней будут насмехаться. Эта девочка и так выделяется на фоне других ребят. Ниже ростом и более худенькая, чем сверстники, поскольку все еще немного истощена. Шнурки практически всегда развязаны, а на голове торчат неаккуратные крысиные хвостики – это единственная прическа, с которой она выходит из дома, потому такую ей всегда делала мама. На самом деле она уже слишком взрослая для такой прически.

Как бы мне ни хотелось утешить Джинни и сказать, что все будет хорошо, я знаю, насколько жестоки бывают дети. А уверенность в себе в ее годы не приходит сама, ее нужно выработать. Но у меня есть идея.

– А если мы потренируемся? – предлагаю я. – Поучимся бросать и ловить.

– А ты умеешь? – с надеждой отзывается Джинни.

– Хм, не то чтобы очень, – признаюсь я, – но можем спросить Риса или Малика. А как насчет брата Малика Тео?

– Тео наверняка умеет, – решает Джинни, – спросим у него.

У меня нет абсолютно никакого опыта в воспитании детей и приходится импровизировать на каждом шагу, но мне кажется, что я довольно хорошо справилась с этой проблемой. Откровенно говоря, моя собственная память хранит лишь пугающие примеры. После несчастного случая Малкольм был первым взрослым, который обращался со мной как с человеком, имеющим какую-то ценность. А предыдущие восемь лет оставили на мне свой след. А сейчас я становлюсь счастливее, когда удается подарить Джинни лучшее детство.

Я завожу машину, и мы отправляемся домой.