Текст книги "Миллениум"

Желание отвлечь разговорами новую знакомую закончилось полной катастрофой: обе теперь сидели угрюмые и мрачные. Нижняя губа уже подрагивала и у второй, а слеза на носу первой так и висела, не решаясь отправиться ни в одну, ни в другую сторону.

– Ваша семейная драма растрогала бы меня до слез, если бы я все не выплакала по другому поводу… и наверно таких, как твоя «колдунья», были тысячи… Это очень печально… Только как же с миллионами счастливых; тех, кто жил до революции, как скот и вдруг получил право учиться, работать и просто жить по-человечески? Если у меня будут дети, я бы хотела отправлять их на каникулы ни к бабушке в деревню – а в прошлое, в мое безоблачное советское детство, и клянусь, не пожалела бы никаких денег.

– Дети… Если у меня будут дети… – начала ОНА то ли отвечая, то ли спрашивая себя, но фраза повисла в воздухе так и не закончившись.

Мучительная тема нет-нет да навещала надоедливой осой ее расписанные по минутам дни, но в отличие от надоедливого насекомого от нее нельзя было избавиться, просто размахивая руками… В каждой девочке с самого рождения уже живет будущая мать, и если вы хотите от этого отмахнуться – у вас ничего не выйдет. Никакие оправдания, никакие доводы мужененавистниц, материальная неустроенность и даже слухи о грядущем апокалипсисе – не способны сломать женскую природу: ее голос будет слышен за любыми глухими стенами, какие бы женщина не пыталась насильственно возвести.

ОНА постаралась собрать воедино разорванные цепочки мыслей о будущих детях, но вопрос девушки вернул ее к беседе:

– Скажи: может я и вправду дурнушка, и вижу себя не такой какая я на самом деле? Ведь зеркала чаще всего смотрят на нас с самой выгодной стороны и отворачиваются от наших изъянов! Нас настоящих никогда там нет!

– Если вытереть под носом все, что должно быть в носу – ты очень симпатичная… – успокоила ОНА собеседницу. – Хотя, знаешь, ты и так очень симпатичная.

– А я еще готовлю! Ты даже не представляешь какой у меня борщ с пампушками?! А цыпленок Парминьяна?!

– А я готовлю скверно! И ресниц у меня таких нет! И кто меня измазал пыльцой в школе тоже не помню!.. Какая у тебя бурная и эмоционально насыщенная жизнь?!

– Все издеваешься?!.. Спасибо тебе. Ты меня здорово отвлекла. Мне уже гораздо лучше, – уже повеселевшая и ободренная, отвечала собеседница. – Послушай… а поехали со мной к морю?! У меня до сих пор там живут родители. Будет здорово! Приглашаю!

– Прости. Надо бежать. Выше нос. Твой пионер обязательно одумается!

ОНА встала, подмигнула по прежнему красной от былых слез девушке и исчезла в толпе прохожих, чтобы уже никогда не встретиться.

Превратности

Это была маленькая, из двух комнат, квартира в старом пятиэтажном доме на окраине города, построенная в ту прекрасную пору, когда повсюду сеяли кукурузу и на улице стояла оттепель. Близлежащие дворы утопали в зелени, ведь есть бесспорная закономерность: чем старше и дряхлее дом, тем выше под окном деревья.

С годами стены, подъезды, электрическая проводка – обветшали; краска потускнела; штукатурка кое-где осыпалась; старые двери, обитые дерматином, полиняли и износились; планировка маленьких комнат, которую не желали замечать новоселы, пребывающие в состоянии эйфории от обретения своего собственного угла, – больше и больше угнетала… И все кругом напоминало бы об увядании и запустении – но былой уют сквозь прорехи и расщелины медленно перетек во двор. Там, где были голые, похожие на мартовское поле, газоны и молодые деревца, напоминающие вешки для забора, между которыми забыли натянуть проволоку, – появились маленькие парки. Теперь, под раскидистыми кронами уже немолодых кленов и лип, так приятно было посидеть в тени на неокрашенной скамейке, пусть и похожей на почерневшее от времени бревно, пол века пролежавшее в сыром лесу. Вот и опять все перемены (в домах, деревьях, да и во всей нашей жизни) прониклись вселенским равновесием – незыблемым и справедливым: нельзя так потерять, чтобы взамен что-нибудь не обрести.

Раньше ОНА с мамой жила в центре, в больших и просторных апартаментах. Однако лихие времена вынудили продать их, чтобы купить те, в которых они пребывали ныне. Последние были значительно меньше и дешевле, но помогли выручить столь необходимый капитал на образование дочери. В это наступившее «безвременье» за все нужно было платить, и изыскивать средства, и рассчитывать только на себя! Государство неохотно утруждалось лишней заботой, поэтому каждый выживал как мог.

Маленькая квартира, несмотря на сквозившие со всех щелей признаки старости, благодаря заботам и стараниям двух женщин, как и прежде сохраняла благоустроенность и чистоту. Вот и сейчас уже немолодая женщина, совершив привычную уборку, открыла настежь окна и принялась за вязание шерстяных носков, дожидаясь из университета дочь. После старого пылесоса, – название которого уже не соответствовало определению, – пыль благополучно раздувалась по комнатам, придавая им запах футбольного поля на пустыре в разгар нешуточного матча. О новом даже мечтать было смешно, а самое главное больно.

Эти страшные события загнали ее – «Заслуженного учителя» – в самое униженное и беспомощное положение. С мужем они развелись, когда дочь была еще совсем маленькой. Причины развода были скрыты где-то глубоко в его и ее прошлом, и за давностью лет докопаться до них уже не представлялось возможным. Растить одной дочь было конечно нелегко, но к трудностям мама привыкла. Ее коллеги в деревнях, после всего, что произошло за последние годы, покупали коз и пасли их после уроков. Кто-то из педагогов не выдерживал и уходил торговать на ярмарки и блошиные рынки… Но это было в деревне! В деревне ситуация была проще! Вместо козы мама могла себе позволить лишь кормушку за окном для воробьев и синиц, изредка радующих своим беззаботным житьем.

Мама брала дополнительные уроки, внеклассные занятия, по вечерам – репетиторства, совершенно выбивалась из сил – но денег хронически не хватало. Все что можно было продать – давно было продано. Все на что не поднималась рука – уже оценивалось косым стыдливым взглядом.

Ее волосы местами убелила седина, что при такой сумасшедшей жизни было неудивительно. Седина бросалась в глаза, как царапины на постаревшей черно-белой кинопленке, мельтеша на экране и напоминая о беспощадном инквизиторе, не признающим никаких индульгенций, под названием «время». Морщины вокруг глаз углубились и, словно трещины на циферблате часов, делались с каждым годом длиннее и длиннее. Вот только сами глаза еще не потеряли блеск и былое очарование: добрые, проницательные и понимающие. Их бирюза ни потускнела, ни замутилась, а в их глубине по-прежнему отражалось солнце и еще теплилась надежда, что умная и красивая дочь не подведет и вытащит обеих на «свет божий». Среди всех невзгод и лишений это придавало жизни смысл. «А когда в жизни есть смысл – можно вынести все; когда же его нет – никакие алмазные россыпи не сделают нас счастливее», – говорила мама и, скорее всего, даже была в этом уверена.

В дверях заскрипел ключ, и мама отложила вязание: «Верно дочь голодна и надо накормить ее ужином».

– Ты где так припозднилась? – спросила мама за столом, искренне желая услышать, что дочь наконец-то встретила хорошего парня, желательно из достойной и небедной семьи. – Надеюсь этот учтивый молодой человек проводил тебя домой – на дворе уже тьма непроглядная?

– Мама, ну какой учтивый молодой человек?! – ответила ОНА, улыбаясь. – Я весь вечер утешала несчастную студентку, которая едва не утонула…

Мама очередной раз грустно вздохнула, услышав не тот ответ, что ей хотелось услышать: – Где у нас можно утонуть, разве что в водосточной канаве?

– В своих слезах чуть не утонула.

– Безответная любовь?

– Как ты догадалась?

– В вашем возрасте других причин быть не может, разве еще «сломанный ноготь» – тоже хороший повод пореветь.

– Мама! – рассмеялась ОНА. – Зачем так сгущать краски?

– А какие у вас сейчас заботы? Железные дороги в непроходимых болотах, как мы, вы не строите, целину не пашете, африканцам не помогаете…

– Апартеида давно нет! – посмеивалась дочь.

– Апартеида нет, а проблема осталась… Думаете только о развлечениях и собственном благе.

– Да какие у меня развлечения?! Прогулки из класса в класс и в библиотеку! Тружусь, как пчела – запасаю на зиму знания.

– Так а я тебе о чем говорю?!.. Могла бы и обо мне подумать. Каково матери смотреть на тебя? Молодые люди устраивают свою личную жизнь – а ты глаз от книжек не отрываешь. Посмотрела бы по сторонам, может и заметила, что все только на тебя и глядят? Даже не сомневаюсь: от одной твоей походки у молодых людей кружится голова, а уж глядя в твои глаза можно потерять дар речи! Может ты их пугаешь своей красотой! К тебе боятся подойти, а?

Дочь хохочет:

– Что же мне каждое утро лицо сажей пачкать?

– А хоть бы и сажей!.. Делай что хочешь, но хорошего жениха к исходу сентября – сыщи! – смеется мама. – Твои одноклассницы давно замужем. Половина уже уехала за границу и живут, не зная горя.

– «Моя Родина – большая, великая и необъятная! У каждого есть Отчизна, но моя самая лучшая!»… Писали тебе такие сочинения ученики в советской школьной форме?

– Нет уже ни Родины, ни школьной формы, ни учеников! Все разъехались, и даже те, кто остался, напрочь позабыли о том, чему мы их учили, – с грустью в голосе произнесла заслуженный учитель.

– Плохо учили! Розгами надо было, розгами! – продолжала дочь беззлобно дразнить маму.

– Да нет же, учили лучше всех! просто пришло время Иудушки. Другие ценности, и ничего уже не изменишь! Родина – это отчий дом, где горит очаг, который тебя всегда согреет; это книжные полки, заставленные любимыми книгами, и первая из них – букварь на твоем родном языке; это коробка с твоими детскими игрушками и пожелтевший альбом с фотографиями… А дом, где тебя ненавидят, не поддержат, да еще оберут до нитки – это уже не Родина. Ты одна я смотрю осталась примерной ученицей, никак не хочешь соответствовать времени. И напрасно! Пора найти богатого жениха и выбираться из этого дремучего настоящего!

– Мама! – возмущается, но с долей иронии, дочь. – Ты всегда нас учила другому: превыше всего – человек, и то что у него внутри! При чем тут богатство?

– Учила!.. Но это было в другой жизни, и не мы в этом виноваты!

– А кто? Какой злодей нас так околдовал? – опять смеется ОНА.

– Мне самой стыдно старикам в глаза смотреть. Прохожу – отворачиваюсь. Наверно, наше счастье и беда в том, что мы открыты и доверчивы как дети…

– Бог детей любит! Ветер злых перемен поменяется! Нет ничего вечного. То, что сейчас творится – это всего лишь временная неурядица.

– Конечно поменяется… только когда? Для вечности «временно» – это миг, для человека этот миг может растянуться на целую жизнь!

– Ты сегодня совсем не в духе. Собрала у себя в душе все черные тучи, так что на небе ни облачка. Брюзжишь как старуха, а ведь тебе самой еще в пору замуж! – ОНА обняла маму и поцеловала. – Не волнуйся, будет у меня жених. Просто таковой еще не встретился – имей терпение. Мы вот только давеча с безнадежно-влюбленной незнакомкой все обсудили.

– Я надеюсь, ты получила добрый совет от знающего специалиста о том, что надо чаще показываться на людях и не встречать противоположный пол со словами «отойди, я на улице не знакомлюсь»?

– Меня уверили – мы столкнемся лбами, и это произойдет совершенно естественно, без всякого кокетства… Только дату мне не уточнили.

– Тогда тебе надо заняться бегом. А еще лучше – бегом с завязанными глазами и желательно по левой стороне тротуара… в Англии, соответственно, по правой, чтобы уж точно столкнуться лбами, – улыбнулась мама и покачала головой.

– Тебе бы только насмешничать! Меня, кстати, на море звали. А вот возьму и поеду!

– А ты возьми и поезжай.

– И поеду!

– Ведь ни за что не поедешь?!

Решительность

Поезд тронулся от перрона и завел свою старую пластику: не то урезанный вальс на счет «раз-два, раз-два, раз-два», не то блюз – тихий и спокойный. ОНА сидела у окна, и невидимый саксофонист в ее сердце меланхолично выдувал ноты, не прилагая никаких усилий, будто мелодия лилась сама собой, плавно и неспешно, прямо из его души. Замелькали полустанки, унося вагон прочь. Думать о грядущем было бесполезно, ибо никаких вразумительных планов не было и в помине, а ожидания терялись в сизой дымке, словно проселочная дорога там, за окном; поэтому мысли, не торопясь, потекли в обратную сторону: в прошлое – близкое и далекое; захотелось все вспомнить: нужное подписать и разложить в отдельные коробки, ненужное выкинуть в мусорную корзину, а неприятное изрезать на мелки куски и сжечь… Но, несмотря на старания, несмотря на самую что ни на есть подходящую для «поисков себя» атмосферу, под умиряющий аккомпанемент колесного блюза, если и удалось что-то упорядочить, то уж никоим образом не было понятно: как этот багаж применить в будущем. Так в раздумьях, воспоминаниях и, как водится, мечтах промчалась ночь; и вот уже южное солнце прокралось первыми лучами сквозь зашторенные окна, приветствуя пассажиров своим гостеприимным и назойливым теплом.

Весь день пролетел так же незаметно и нескучно. Что может быть веселее ничегонеделанья после долгих месяцев сессий, экзаменов и, вообще, всего того, что делается по принуждению? К вечеру ОНА прибыла на станцию назначения; и еще каких-нибудь пять часов ночной дороги, и заблестит, засверкает на горизонте море, и будет с нетерпением ждать того особенного и счастливого момента, когда они (соответственно море и тело) обнимутся и сольются друг с другом.

Здание автобусной станции оказалось почти безлюдным. Очередь в кассу была небольшая, и ей даже подумалось, что ехать придется в полупустом автобусе; так что уже скоро ОНА спокойная и уверенная вышла на платформу, держа посадочный билет.

Устраиваясь в кресло возле окна в предвкушении живописных видов во время поездки ОНА, передвигая сумку, весящую через плечо, вдруг отметила ее непривычную легкость. Не сразу понимая в чем подвох и в каких законах физики кроется упущение, ОНА открыла сумку и на дне ее увидела очертание своего сандалия. Глаза начали расширяться, и рука невольно скользнула внутрь, чтобы тут же, сквозь прореху, показаться с обратной стороны. ОНА смотрела на пальцы, продетые сквозь дыру, напоминающие петуха с гребнем, и почувствовала, как холодеют ее ноги, затем душа (даже учитывая факт о ее спорном месторасположении). В голове страшным вихрем закрутились вопросы: «как», «когда» и «почему». Во рту от страха пересохло настолько, что крику, который уже подступил к горлу, не суждено было вырваться наружу. ОНА лихорадочно перебирала в памяти содержимое своего багажа, – теперь уже бывшее, – и естественно первое, что пришло на ум, было: паспорт и деньги. Еще раз заглянув в имеющиеся карманы, стало ясно: глагол «было» в прошедшем времени наиболее объективно характеризовал ее ценные вещи.

«Это невозможно!» – ОНА встала на четвереньки и посмотрела под сиденьями; обошла несколько раз автобус и отправилась к кассам. Кассир лишь пожала плечами. Потом были изучены все углы, подоконники и щели; двор и газоны были исследованы с той редкой тщательностью, с какой неудачливый грибник с пустой корзиной осматривает последний клочок леса в уповании найти хоть один гриб, когда сквозь деревья уже виднеется станция электропоезда, которая увезет его домой ни с чем… Сомнений не оставалось – это была катастрофа!

В ее глазах читался тихий ужас. На горизонте вырисовывалась перспектива поселиться на этой станции до тех пор, пока ее несчастная личность не будет опознана. А когда это случится: через неделю, месяц, год?.. ОНА сглотнула подступившую слюну, и с ужасом прошептала: «Мама!»

«Да что же это?.. – стучало в висках. – Да как же?.. Да за что же!»

Любой нормальный человек, в подобной ситуации, мог бы запросто потерять самообладание, сесть безмолвно на бордюр и всецело отдаться черным мыслям, или, взявшись за голову, даже попытаться выдернуть клок-другой…

Вместо этой, без преувеличения обоснованной реакции, ОНА, напротив, оживилась и повела себя совершенно противоположно, продолжая беспредметно метаться из стороны в сторону, заглядывая под каждый куст окрестных клумб.

Ее суетное и, прямо скажем, вызывающее поведение, разумеется, не могло не привлечь окружающих. А окружающими, собственно говоря, были водители такси, что скучали на лавочке возле своих авто. Они уже потеряли всякую веру заполучить сегодня клиента, или, в крайнем случае, какое-нибудь происшествие, которое бы не позволило этому дню бесследно кануть в небытие, не оставив в памяти ни малейшего крестика или галочки – одну лишь пустоту. А пустоту, как известно, как не присовокупляй – ничего не присовокупляется: был день – а как будто и не было; словно и не прожил его, а подарил кому!.. Дни, конечно, не года – их вон сколько… попробуй сосчитай! – а все равно обидно: дни то свои – не чужие!

Однако лихорадочное поведение бесноватой девушки, появившейся на авансцене, оставляло надежду «зрительному залу» на благоприятное окончание трудового дня, если и не в смысле наживы, то уж, по меньшей мере, сулило какой-никакой материал для пересудов, или задушевного разговора с женой перед сном, а то и нравоучительной беседы с оболтусами-детьми. Поэтому весь таксомоторный парк дружно повернулся лицом к действительности, уселся поудобнее, и, не моргая, водил глазами слева направо и справа налево в направлении всюду заглядывающей приезжей.

Один и тот же маршрут незнакомки повторялся достаточно долго и в коллективе, естественно, накопились вопросы…

– Вам, дама, чем-то помочь?.. – наконец не выдержал самый молодой из водителей.

– Я кажется потеряла паспорт! Сумка порвалась, – с досадой ответила ОНА.

– Да разве у нас Бермудский треугольник?! Куда паспорт мог деться?.. Если только сумочке не помогли порваться, – с непререкаемым знанием жизни заявил таксист. – Вы лучше вспомните кто стоял за вашей спиной у кассы?

– Не было, кажется, никого…

ОНА пыталась лихорадочно воскресить события, что произошли за последние четверть часа, и, устремив взгляд в никуда, листала страницы в обратном порядке, но все они были наполнены либо радужными грезами о море, бакланах и горячем песке, либо весьма скудными сюжетами из настоящего: небольшой кассовый зал… несколько пассажиров в очереди… окно кассы с уже зевающим кассиром… протянутый билет… глядя на него, снова зашумело море, нашептывая о скорой встрече… Затем забрезжила нечеткая картинка в виде невесть откуда взявшейся «белой шляпы»… Откуда взялась эта шляпа? Да не простая, а каких-то неимоверно огромных размеров, белая в кружевах, и несомненно женская. От сильного эмоционального напряжения на лбу собралась тесная группа морщин и глаза растерянно забегали, будто пытаясь отыскать под ногами потерянный образ. «Бред какой-то!..» – подумала ОНА. – В таких шляпах, с широкими полями, благородные барышни старого века скрывали от солнца свою бледно-молочную кожу; при этом неизменными атрибутами были: светлые платья, ниспадающие до пят, легкие и воздушные, внизу с оборками и складками, а вверху глухие и закрывающие шею; и еще перчатки… высокие, до локтей… тоже белые и… Перчатки… Белые… А ведь были белые перчатки! – забрезжило что-то в дальнем углу сознания. – Точно помню!.. И платье…

– Да! Да!.. И платье было белое, до пят, – с ужасом прошептала ОНА.

Память обрывками выдавала элементы женского туалета… почему-то прошлого столетия.

– Вздор какой-то! Что за день?! – выдохнула ОНА.

Но постепенно фрагменты все-таки сложились: платье обрело тело; перчатки – длинные и белые – нашли руки… почему-то немолодые (определенно руки были дряблые!); шляпа белая с полями водрузилась на голову; стали проявляться туманные черты лица…

– Кажется, вспомнила, – произнесла ОНА, продолжая рассматривать пустое пространство, будто там невидимыми чернилами были написаны ответы на ее вопросы.

– Вспомнила! – повторила уже уверенно, и сама удивилась, как могла забыть такую колоритную фигуру. – За мной какое-то время стояла дама не первой молодости, во всем белом, как будто сбежавшая с кинопроб дореволюционного фильма. Как же я могла забыть? Покрутилась-покрутилась возле меня и исчезла!

– Точно, точно… была женщина в летах… в белой шляпе… Была! – вдохновенно заверил таксист.

– Неужели?!..

– Вот именно!.. – негодовал таксист.

– Где же ее искать? – закричала потерпевшая.

– Своими собственными глазами видел – села в городской автобус пять минут назад, – проявил живое участие таксист.

– Догоним? – вскакивая с места и меча во все стороны искры праведного гнева, возопила ОНА.

– Догоним! От нас воровка не уйдет! – бросаясь к своему авто, вторил таксист.

Через секунду они уже неслись вдогонку за сюрреалистической воровкой в белом. Не замечая выбоин, кочек и поднимая вихри горячей пыли, преследователи мчались вперед; и если бы те, за кем они гнались, ехали в одну из африканских стран со львом и баобабом на гербе, где в ту пору проводилось знаменитое ралли – они бы выиграли главный приз без сомнения.

В конце концов такси стремительно обогнало автобус, и на ближайшей остановке ОНА решительно шагнула в открывшуюся дверь. Салон был битком набит пассажирами.

Осмотревшись вокруг, ОНА не увидела никого в вышеописанном одеянии и стала пробираться в направлении водительской кабины. Деликатно расталкивая стоящих, вглядывалась ОНА в лица и одежду: «Все не то! Неужели ошиблась?..»

Вдруг пронзило как молнией: «Есть!.. Нашла!.. Сидит впереди… огромная белая шляпа… Нет сомнений – это та самая дама!»

Едва ли откроется великий секрет, если кто-то скажет, что все люди делятся на две категории: те, кто любит поскандалить, и те, кто всеми силами пытается избежать конфликт. ОНА относилась ко второй, но ситуация повернулась таким образом, что любая мирная форма поведения непременно привела бы к полной потере ее личности, так как в нашем переполненном формальностями обществе паспорт – и есть наша личность; и только бумага с фотографией и голограммой может подтвердить: вы это или не вы. Никакой сонм свидетелей, никакие клятвенные уверения, доподлинное знание приватных кодов, паролей и имен, не говоря уже о слезах и мольбах – не в состоянии убедить компетентные органы, а так же бюрократов всех уровней и мастей, – тот ли вы индивид на самом деле, за кого себя выдаете или другой; и любые попытки вернуть доброе имя и фамилию окажутся бесплодными, если у вас в кармане не лежит лист из целлюлозы с синей печатью в пол лица. Как мы раньше жили в допечатное время? – видимо, каждый мог быть тем, кем сам захочет!

Выбора не было. ОНА вывернула свое естество наизнанку и приготовилась отстаивать свою похищенную идентичность до конца, даже если потребуется схватить обидчицу за горло; хотя в душе надеялась, что до этого не дойдет.

Пробравшись к креслу «злотворительницы», ОНА скрипнула зубами и, нагнувшись, прошептала в ухо с дребезжанием в голосе и переходами на дискант, какие бывает при сильном волнении:

– Или вы мне сейчас же отдадите паспорт и деньги, или я вызываю сотрудников правопорядка!