Текст книги "Лёжа со львами"

Глава 6

Вода в реке Пяти Львов никогда не была теплой, но сейчас она казалась чуточку менее холодной в пряном вечернем воздухе на закате мглистого дня, когда женщины спускались на свой традиционный кусочек берега, чтобы искупаться. Стиснув зубы от холода, Джейн вместе с другими постепенно входила в воду, причем с нарастанием глубины она все выше поднимала платье. Когда вода дошла ей до бедер, Джейн начала мыться. В результате долгих упражнений она приноровилась поддерживать гигиену тела без раздевания.

Закончив мытье, она вышла из воды и, трясясь от холода, подошла к Захаре, которая, расплескивая вокруг себя воду, мыла голову. Одновременно она что-то темпераментно обсуждала другими женщинами. Захара еще раз сунула голову в воду, после чего пошарила рукой то место на песке, где должно было находиться ее полотенце. Но его там не оказалось.

– Где мое полотенце? – пронзительно вскрикнула она. – Я положила его в эту ямку. Кто его украл?

Джейн подняла с земли полотенце, которое лежало у Захары за спиной, и сказала:

– Вот оно. Ты положила его не в ту ямку.

– То же самое сказала жена муллы! – вскрикнула Захара под хохот стоявших рядом женщин.

Между тем женщины деревни признали Джейн как свою. После рождения Шанталь исчезли последние признаки настороженности и недоверия к ней. Разговор на берегу получился исключительно искренним, наверное, потому, что дети остались под присмотром старших сестер и бабушек, но, скорее всего, благодаря самой Захаре. Надо всем происходящим довлели ее громкий голос, сверкающие глаза и гортанный звонкий смех. Она, без сомнения, полностью раскрывала здесь свою душу, будучи вынужденной подавлять свою настоящую натуру в остальное время дня. Она обладала простонародным чувством юмора, которое Джейн еще ни разу не встречала у мужчин и женщин в Афганистане, причем грубоватые замечания и двусмысленные шутки Захары нередко предшествовали переходу к серьезным разговорам. Таким образом, вечерние купания Джейн часто превращала в импровизированные лекции по гигиене. Наибольший интерес вызывал вопрос о контроле над рождаемостью, хотя женщин из деревни Бэнда волновало не столько предотвращение беременности, сколько ее сохранение. Тем не менее, они с некоторым интересом воспринимали идею Джейн о том, что если ребенка рожать раз в два года, а не каждые двенадцать или пятнадцать месяцев, то его легче прокормить и выходить. Накануне они беседовали о менструальном цикле, выяснилось, что по мнению афганских женщин, наиболее благоприятное время для беременности – непосредственно до и сразу после месячных. Джейн заметила, что самым подходящим для этого является время с двенадцатого дня по шестнадцатый. Казалось, что женщины согласились с этим, но у Джейн в глубине души было подозрение, что они так среагировали просто из уважения к ней.

Сегодня воздух был наполнен радостным возбуждением. Ожидалось прибытие колонны из Пакистана. Мужчины привезут маленькие драгоценные подарки: косынку, несколько апельсинов и пластмассовые браслеты, но самое главное – столь необходимое огнестрельное оружие, боеприпасы и взрывчатку.

Колонну возглавлял Ахмед Гул, муж Захары и один из сыновей повитухи Рабии. Захара не скрывала своего волнения от предстоящей встречи с мужем. Когда они были вместе, то ничем не отличались от других супружеских пар, она молчаливая и услужливая, он – временами властный. Но по тому, как они смотрели друг на друга, Джейн решила, что они влюблены. Из рассказа Захары стало ясно, что их любовь была ярко выраженной телесной. Сегодня откровенная страсть переполняла ее. Она вытирала свои волосы энергичными резкими движениями рук. Джейн позавидовала Захаре, когда-то и ее переполняли те же чувства. Они, без сомнения, подружились, ибо ощутили друг в друге родство душ.

Тело Джейн почти мгновенно высохло на теплом запыленном воздухе. В разгаре лета каждый день был долгим, сухим и жарким. Прекрасная погода продержится еще месяц-другой, после чего до конца года установятся суровые холода.

Захару все еще интересовал обсуждавшийся накануне вопрос. На мгновение она оставила свои волосы в покое и сказала:

– Что бы там ни говорили, для зачатия важно заниматься этим каждый день.

С нею согласилась обычно угрюмая черноглазая Халима, жена Мохаммеда Хана:

– А чтобы не забеременеть, есть только один путь – не занимайся этим вовсе.

Она родила четверых детей, из которых только один был мальчик по имени Муса. Халима разочаровалась, когда узнала, что Джейн тоже не было известно, каким образом гарантировать рождение сына.

– А как ты обходишься, пока твой муж больше месяца проводит в колонне? – спросила Захара.

– Тогда бери пример с жены муллы, – заметила Джейн, – воспользуйся другой ямкой.

В ответ Захара громко расхохоталась. Джейн улыбнулась. В программу ее кратковременных курсов в Париже не были включены методы контроля над рождаемостью, однако не вызывало сомнения, что пройдет еще много лет, прежде чем в долине Пяти Львов станет известно о современных достижениях медицины, поэтому, как и прежде, остается уповать на традиционные методы лечения, которым, наверное, не помешают кое-какие дополнительные знания.

Разговор зашел о будущем урожае. Долина представляла собой море золотистой пшеницы и остистого ячменя, однако большая часть урожая так и сгниет на полях, потому что молодые мужчины в своей массе отсутствовали, принимая участие в военных действиях, в то время как у пожилых, убиравших урожай при лунном свете, работа не очень спорилась. В конце лета все семьи считали и пересчитывали свои мешки с мукой и корзины с сушеными фруктами, кур и коз, а также свои сбережения. Они старались предвидеть нехватку яиц и мяса, прикидывая, какие зимой будут цены на рис и йогурт, некоторые из них, захватив с собой все самое ценное, уходили по далеким горным тропам, чтобы подобно деревенскому лавочнику устроиться в лагерях для беженцев в Пакистане, вместе с миллионами других афганцев.

Джейн опасалась, что русские воспользуются этой эвакуацией, чтобы сделать ее основой своей стратегии, что, не будучи в состоянии победить партизан, русские по примеру американцев во Вьетнаме, попытаются разрушить общины, в которых жили партизаны, применив сплошную бомбардировку целых сельских районов. Джейн боялась, что долина Пяти Львов может превратиться в необитаемую пустыню, и тогда Мохаммед, Захара и Рабия окажутся бездомными, без гражданства и какой-либо цели в жизни обитателями лагерей для беженцев. Партизанам нечего будет противопоставить такому глобальному блицкригу, ибо фактически они лишены средств противовоздушной обороны.

Наступала темнота. Женщины медленно возвращались в деревню. Джейн шла рядом с Захарой, прислушиваясь краем уха к разговорам. Одновременно она думала о Шанталь. Ее мысли о ребенке прошли несколько стадий. Сразу после родов она ощутила облегчение и даже избавление. Ее душа переполнялась радостью и ликованием от сознания того, что она произвела на свет живое и здоровое дитя. Но потом на нее нахлынуло противоположное чувство, и она почувствовала себя удивительно несчастной. Джейн не знала, как выходить ребенка и, вопреки народной молве, она не обладала инстинктивными знаниями для этого. И вообще ей было страшно от того, что в ее жизни появился ребенок. Джейн не ощущала избытка обильной материнской любви. Вместо этого ей не давали покоя причудливые и жуткие фантазии, вызывавшие смерть ее ребенка: он то падал в бурную реку, то погибал от бомбы, то его похищал ночью снежный барс. Джейн до сих пор не поделилась с Жан-Пьером этими мыслями из опасения, что он сочтет ее сумасшедшей.

Сложности были и с повитухой Рабией. Так, она заявила, мол, в первые три дня женщины не должны кормить своих младенцев грудью, из которой выделяется совсем не молоко, а что-то другое. Джейн только рассмеялась в ответ, не может быть, чтобы женская грудь по своей природе вырабатывала что-то во вред новорожденному младенцу. В общем, Джейн проигнорировала рекомендацию старухи. Кроме того, хотя Рабия сказала, что новорожденную нельзя обмывать целых сорок дней, Джейн купала Шанталь, как это было принято на Западе, каждый день. Потом Джейн заметила, как Рабия кормит Шанталь подслащенным маслом, которое ребенок слизывал с кончиков ее старых пальцев. Джейн страшно рассердилась. На следующий день Рабия отправилась принимать другие роды, а для помощи Джейн прислала одну из своих многочисленных внучек, тринадцатилетнюю Фару. Это была удачная замена. У Фары не было никаких предубеждений относительно ухода за младенцами. Она просто делала то, что ей говорила Джейн. И денег Фара не требовала, она работала за то, что ей давали поесть – и это было лучше, чем в доме родителей. Кроме того, для нее это был подходящий случай, чтобы набраться опыта по уходу за новорожденными. Фара уже готовилась выйти замуж, скорее всего через год или пару лет. Джейн казалось, что Рабия видит в своей внучке будущую повитуху, и помощь западной медсестре в уходе за ее ребенком несомненно способствовала бы росту авторитета Фары.

С отходом Рабии в сторону Жан-Пьер активнее стал проявлять себя. Он был нежен и предупредителен с Шанталь и вместе с тем внимательно и с любовью относился к Джейн. Именно он настоял на том, чтобы подкармливать Шанталь кипяченым козьим молоком, когда та просыпалась ночью. Для этого Жан-Пьер из своих медицинских запасов соорудил детский рожок и при необходимости сам вставал ночью. Конечно, Джейн всегда просыпалась, когда Шанталь начинала кричать, и уже не ложилась, пока Жан-Пьер кормил дочь из рожка. Но все это было не столь утомительно, и в конце концов Джейн избавилась от ощущения крайнего изнеможения и отчаяния, которые так мучили ее.

В результате, хотя над Джейн все еще довлела озабоченность и неуверенность, она нашла в себе силы для терпения, которые, видимо, дремали в ней, но о которых прежде она даже не догадывалась. Хотя это не были глубокие инстинкты или уверенность в своих потенциальных способностях, Джейн черпала в этом силы для того, чтобы с достоинством преодолевать каждодневные испытания. Джейн ловила себя на мысли, что даже сейчас она почти на час, нисколько не тревожась, могла отлучиться от Шанталь.

Приблизившись к скоплению домов в центре деревни, женщины постепенно исчезали за глиняными стенами дворов. Чтобы попасть к себе в дом, Джейн пришлось спугнуть целую стаю кур да еще отогнать в сторону тощую корову. В доме находилась Фара, которая при свете лампы старалась убаюкать Шанталь. Ребенок еще бодрствовал и, видимо, очарованный пением девушки, разглядывал ее широко раскрытыми глазами. Это была колыбельная с простыми словами и сложной восточной мелодией. «Какой симпатичный ребенок, – подумала Джейн, – с пухлыми щечками, маленьким носиком и голубыми-преголубыми глазами».

Она велела Фаре приготовить чай. Девушка была на удивление застенчивой. Когда она стала работать на иностранку, на первых порах ей с трудом удавалось преодолевать страх. Со временем это возбуждение прошло, и страх перед Джейн превратился в восхищение и преданность к ней.

Несколько минут спустя вошел Жан-Пьер. Его широкие штаны из хлопка и рубашка были в грязи со следами крови. На его длинных каштановых волосах и темной бороде виднелись следы пыли. Выглядел он уставшим. Жан-Пьер был в деревне Кхени, в пятнадцати километрах вниз по долине, чтобы оказать медицинскую помощь пострадавшим от воздушного налета. Джейн приподнялась, чтобы поцеловать его.

– Ну, как там было? – проговорила Джейн по-французски.

– Плохо, – он нежно прижал ее к себе, после чего наклонился над колыбелью Шанталь. – Хелло, крошка – Он улыбнулся, а Шанталь что-то пролепетала в ответ.

– А что же случилось? – спросила Джейн.

– Бомба угодила в дом, где жила семья. Дом был расположен на некотором расстоянии от деревни, и они считали, что так безопаснее. – Жан-Пьер повел плечами – Потом привезли несколько раненых повстанцев, которые южнее приняли бой. Вот почему я так задержался. – Он сел на груду подушек. – У нас есть

– Уже поставила, – проговорила Джейн. – И что, это была засада?

Жан-Пьер закрыл глаза.

– Да, ничего особенного. Доставили на вертолетах солдат, которые по причинам, понятным только им одним, заняли селение. Жители бежали. Мужчины, получив подкрепление, начали обстреливать русских с холмов. Потери с обеих сторон. Потом у повстанцев кончились боеприпасы и они отошли в горы.

Джейн понимающе кивнула. Она с сочувствием относилась к Жан-Пьеру. Это было тягостным делом – оказывать медицинскую помощь жертвам бессмысленной битвы. Бэнда еще никогда не подвергалась оккупации, но Джейн жила в постоянном страхе, что это может произойти. В кошмарном сне она куда-то все бежала, прижав к груди Шанталь, а над нею кружили вертолеты, с которых пулеметные очереди вонзались рядом с нею в каменистую почву.

Вошла Фара с горячим зеленым чаем, плоскими хлебными лепешками, которые назывались нан, и глиняным кувшином со свежим маслом. Джейн и Жан-Пьер начали ужинать. Масло было редкостью. Свой вечерний нан они обычно макали в йогурт, свернувшееся молоко или масло. В полдень они обычно ели рис с соусом, отдававшим мясом, а это вовсе не означало, что в нем действительно было мясо. Раз в неделю они лакомились курятиной или козлятиной. Джейн, которая все еще ела за двоих, каждый день могла позволить себе яйцо. В это время года на десерт было много всяких фруктов – абрикосы, сливы, яблоки и шелковица. Джейн очень хорошо чувствовала себя на такой диете, большинство англосаксов наверняка назвали бы ее голодным рационом, а вот кое-кто из французов увидел бы в этом основание для самоубийства. Глядя на своего мужа, Джейн не смогла сдержать шутку:

– Может, к твоему стейку немного беарнского соуса?

– Нет, спасибо. – Жан-Пьер протянул ей свою чашку. – Но может быть, еще капельку белого Шато Шаваль? – Джейн подлила ему чая, и он пригубил, словно смакуя утонченный букет редкого вина. – Вино урожая 1962 года иногда недооценивают из-за того, что он шел следом за незабываемым 1961 годом, но я с самого начала был убежден, что его относительная неординарность и безупречная утонченность почти ни в чем не уступают абсолютному совершенству и изысканности его несравненного предшественника.

Джейн ухмыльнулась. Постепенно Жан-Пьер становился самим собой.

Шанталь заплакала, и этот крик мгновенно отозвался в груди Джейн. Она подхватила ребенка на руки и стала его кормить. Между тем Жан-Пьер продолжал есть.

– Оставь немного масла для Фары, – сказала Джейн.

– О'кей, – сказал Жан-Пьер. Собрав остатки ужина, он вынес их наружу, вернулся он с вазой шелковицы. Пока Джейн ела, Шанталь сосала грудь. Вскоре ребенок уснул, но Джейн знала, что через несколько минут Шанталь снова проснется и захочет еще.

Жан-Пьер отставил вазу и сказал:

– Сегодня снова кое-кто жаловался на тебя.

– Кто же? – резко спросила Джейн.

Жан-Пьер бросил на нее взгляд, полный смущения и упорства.

– Мохаммед Хан.

– Но он говорил не за себя.

– Может быть.

– И что же он сказал?

– Что ты учишь деревенских женщин, как стать бесплодными.

Джейн вздохнула. Ее раздражала не только ограниченность мужчин в этом селении, но и то, с каким «пониманием» относился к этим жалобам Жан-Пьер. Ей хотелось, чтобы он взял ее сторону, а не защищал ее обидчиков.

– За всем этим, конечно, Абдулла Карим, – проговорила Джейн. Жена муллы часто появлялась на берегу и наверняка рассказывала своему мужу все, что там слышала.

– Может, ты это прекратишь? – произнес Жан-Пьер.

– Ты о чем? – Джейн почувствовала жесткую интонацию в собственном голосе.

– Прекратишь рассказывать им, как избежать беременности?

В таком изложении это было неточное и нечестное воспроизведение того, чему Джейн учила женщин деревни. Тем не менее, она и не думала защищаться или оправдываться.

– А почему, собственно говоря, надо прекращать?

– Потому что это создает трудности, – проговорил Жан-Пьер с нетерпеливым видом, который всегда раздражал Джейн. – Если мы глубоко оскорбим муллу, нам, может быть, придется покинуть Афганистан. Что еще важнее, это может подорвать авторитет организации «Врачи за свободу», и тогда повстанцы могут отказаться принимать врачей. Для них это священная война, и, знаешь, духовное здоровье важнее физического. Они могли бы обойтись и без нас.

Были еще и другие организации, которые направляли из Франции в Афганистан молодых врачей-идеалистов. Но Джейн промолчала. Она лишь заметила: «Ну что ж, придется пойти на этот риск».

– Придется? – проговорил Жан-Пьер, и она увидела гнев на его лице. – А почему придется?

– Потому что с этими людьми мы можем поделиться фактически единственной непреходящей ценностью – информацией. Конечно, очень важно смягчать страдания раненых и давать людям медикаменты против бактерий, но все дело в том, что у них никогда не будет достаточного количества хирургов и лекарств. Но в перспективе можно улучшить их здоровье путем распространения основных знаний в области питания, гигиены и профилактики. Поэтому следует продолжать начатое дело, даже если, это вызовет недовольство Абдуллы.

– И все же я против того, чтобы этот человек превратился в нашего врага.

– Он ударил меня палкой, – в гневе вскрикнула Джейн.

В этот момент заплакала Шанталь. Джейн с трудом сдержалась. Немного убаюкав дочь, она дала ей грудь. Почему Жан-Пьер не понимает, сколько трусости в его позиции? Почему его так пугает угроза высылки из этой проклятой Богом страны? Джейн тяжело вздохнула. Шанталь повернула свое личико от груди матери и произнесла какие-то недовольные звуки. Прежде чем возобновился спор, снаружи донеслись какие-то крики.

Жан-Пьер прислушался, потом, нахмурившись, поднялся с места.

Со двора до них долетел чей-то мужской голос. Жан-Пьер взял платок и положил его на плечи Джейн. Она соединила спереди его концы. Это означало компромисс. По афганской традиции это не был настоящий платок, но Джейн категорически отказалась выходить из комнаты, как неполноценный человек, в момент появления в доме мужчины, даже когда она кормила грудью ребенка. Она заметила, что тому, кого это смущает, незачем приходить на прием к врачу.

– Войдите, – произнес Жан-Пьер на дари.

Это был Мохаммед Хан. У Джейн было такое настроение, что ее так и подмывало сказать гостю, что она думает о нем и об остальных мужчинах селения, но она сдержалась, когда заметила напряжение на его приятном лице. Он почти не смотрел на нее.

– Колонна попала в засаду, – проговорил Мохаммед Хан с места в карьер. – Мы потеряли двадцать семь человек и весь груз.

От боли воспоминаний Джейн зажмурила глаза. В свое время, направляясь в долину Пяти Львов, она уже прошла с такой колонной, и теперь невольно представила себе картину засады: освещенная лунным светом тропа в узкой тенистой долине, неравномерно растянувшийся ряд темнокожих мужчин и чахлых лошаденок. Нарастающий грохот несущих винтов, вспышки света, гранаты, пулеметный огонь, паника, возникавшая при попытке спрятаться на голом косогоре, бесполезные выстрелы по неуязвимым вертолетам, а потом, наконец, стоны раненых и крики умирающих.

Неожиданно ей пришла мысль о Захаре, ведь ее муж находился в составе колонны.

– А что с Ахмедом Гулом?

– Он вернулся.

– О, слава Богу, – пробормотала Джейн.

– Но он ранен.

– Кто из этой деревни погиб?

– Никто. Бэнде повезло. С моим братом Матуллой все в порядке, так же точно, как и с Алисханом Каримом, братом муллы. В живых осталось еще трое, двое из которых ранены.

– Я сейчас приду, – сказал Жан-Пьер.

Он открыл дверь в переднюю комнату, в которой когда-то размещалась лавка, потом принимали больных, а теперь хранились медикаменты.

Джейн уложила Шанталь в грубоватую колыбельку в углу и торопливо привела свое платье в порядок. Жан-Пьеру, наверное, потребуется ее помощь, или же придется утешать Захару.

– У нас кончились почти все боеприпасы, – проговорил Мохаммед.

Джейн не ощущала почти никакого сожаления по поводу сказанного. Она ненавидела войну и не стала бы проливать слез, если бы повстанцы на какое-то время были вынуждены прекратить убивать бедных и жалких истосковавшихся по дому семнадцатилетних русских солдат.

– За год мы потеряли целых четыре колонны. Прорвались только три, – продолжал Мохаммед.

– И как русским удается напасть на их след? – поинтересовалась Джейн.

Жан-Пьер, который слышал их разговор из соседней комнаты, проговорил сквозь открытую дверь:

– Они, видимо, усилили контроль за перевалами с помощью низко летящих вертолетов, а может быть, они используют также фотографии из космоса.

– Нас предают пуштуны, – покачал головой Мохаммед.

Джейн вполне это допускала. В селениях, через которые проходил маршрут колонн, они иногда, как магнит, притягивали к себе русских, поэтому вполне возможно, что некоторые сельские жители в обмен на собственную безопасность сообщали русским местонахождение колонн. Впрочем, Джейн не могла взять в толк, как им удавалось передавать эту информацию русским.

Она размышляла о том, что могло бы быть доставлено попавшей в засаду колонной. Она просила привезти побольше антибиотиков, игл для подкожных инъекций и массу всякого стерильного перевязочного материала. Жан-Пьер составил длинный список препаратов. Организация «Врачи за свободу» имела своего представителя в Пешаваре, городе на северо-западе Пакистана, где повстанцы покупали себе оружие. Самое необходимое у этого человека наверняка имеется на складе, но препараты ему приходится заказывать в Западной Европе. Страшное дело. На выполнение заказа уходили месяцы. По мнению Джейн, это было несравненно большей потерей, чем утрата боеприпасов.

В комнату снова вошел Жан-Пьер со своей сумкой в руках. Втроем они вышли во двор. Темнело. Джейн на мгновение остановилась, чтобы сказать Фаре о том, что надо поменять пеленки Шанталь, после чего она поспешила следом за обоими мужчинами.

Она догнала их, когда те приблизились к мечети. Это здание не поражало особым своеобразием. Оно не отличалось яркими красками или неповторимым декором, известным по роскошным альбомам об искусстве ислама. Мечеть представляла собой открытое со всех сторон строение, на каменных колоннах которого покоилась крыша из соломы и тростника. Джейн подумала, что мечеть напоминает ей разукрашенную автобусную остановку или же веранду развалившегося господского дома колониальной поры. Аркада прямо через здание вела к огороженному двору. Жители селения относились к своей мечети без особого почтения. Они здесь молились, но вместе с тем использовали мечеть в качестве места для собрания, рыночной площади, школы и гостиницы. А сегодня вечером здесь будет развернут медицинский пункт.

Сейчас лампады на крючьях, вбитых в каменные колонны, освещали мечеть, напоминавшую веранду. Жители селения скучились слева от аркады. Они выглядели подавленными. Некоторые женщины рыдали, были слышны два мужских голоса: один задавал вопросы, другой на них отвечал. Толпа расступилась, чтобы пропустить Жан-Пьера, Мохаммеда и Джейн.

Четверо оставшихся в живых присели на утоптанной земле в окружении толпы. Трое избежавших ранения сидели на корточках. Они были в своих неизменных шапочках, выглядели грязными, изнуренными и обескураженными. Джейн узнала Матуллу Хана, копию своего брата Мохаммеда, только помоложе, и еще Алисахана Карима, который был потоньше своего брата муллы, но тоже выглядел озлобленным. Двое раненных сидели на полу спиной к стене, один из них с грязной, пропитанной кровью повязкой на голове, у другого рука висела на импровизированной повязке. Джейн не знала ни одного из них. Она автоматически оценила серьезность полученных ран, на первый взгляд они не внушали опасений.

Третий раненый Ахмед Гул лежал на простеньких носилках, сколоченных из двух палок и одеяла. Его глаза были закрыты, кожа поражала своим землисто-серым цветом. Захара сидела на корточках позади него, держа его голову на своих коленях. Она поглаживала его волосы и тихо всхлипывала.

Джейн казалось, что полученные раны были очень даже серьезными.

Жан-Пьер сказал, чтобы принесли столик, горячей воды и полотенец, после этого он опустился на колени возле Ахмеда. Через несколько секунд он окинул взглядом других повстанцев и спросил на дари:

– Он оказался в зоне взрыва?

– У вертолетов были ракеты, – ответил один из избежавших ранения. – Одна из них взорвалась рядом с ним.

Обращаясь к Джейн, Жан-Пьер сказал ей по-французски:

– Тяжелый случай. Он чудом добрался домой живым.

Джейн увидела пятна крови на подбородке у Ахмеда: он харкал кровью, значит внутренние ранения. Захара с мольбой посмотрела на Джейн.

– Ну как он? – спросила она.

– Мне очень жаль, подруга, – проговорила Джейн, по возможности стараясь смягчить тревогу Захары.

Та смиренно кивнула: она все понимала, но подтверждение этого вызвало новый поток слез на ее миловидном лице.

– Займись пока другими, здесь нельзя терять ни одной минуты.

Джейн осмотрела двух других раненых.

– Ранение в голову – просто царапина, – проговорила она мгновение спустя.

– Не отвлекайся, – сказал Жан-Пьер, наблюдая, как укладывают Ахмеда на стол.

Джейн осмотрела мужчину с подвязанной рукой. У него более серьезное ранение, казалось, что пуля размозжила кость.

– Видимо, это было очень больно, – проговорила Джейн на дари.

Он улыбнулся и кивнул. Эти мужчины были словно из стали.

– Пуля попала в кость, – сказала она Жан-Пьеру.

Жан-Пьер не отводил взгляд от Ахмеда.

– Дай ему местный наркоз, прочисти рану, удали косточки и сделай повязку. Костью займемся потом.

Джейн стала готовить укол. Если ее помощь потребуется Жан-Пьеру, он ее позовет. Судя по всему, эта ночь выдастся долгой.

Ахмед умер через несколько минут после полуночи. Жан-Пьеру хотелось выть, но не от печали, ибо Ахмеда он практически не знал, а от глубокого разочарования, так как понимал, что этого человека можно было бы спасти, если бы он, как врач, имел в своем распоряжении самое необходимое: анестезиолога, операционную комнату и электричество.

Он прикрыл лицо покойного, затем посмотрел на жену, которая несколько часов подряд неподвижно стояла рядом, наблюдая за происходящим.

– Мне очень жаль, – сказал он ей.

Она кивнула в ответ. Ему было легче от того, что он видел ее спокойствие. Иногда его обвиняли в том, что он не испробовал всего, что было в его силах. Им казалось, знания его так обширны, что он может практически все. А его так и подмывало закричать: «Я же не Бог!». Но эта женщина, видимо, все понимала.

Жан-Пьер отвел взгляд в сторону. Он ощутил, что страшно устал. Он целый день возился с ранеными, но это был первый, которого спасти не удалось. Несколько человек, в основном родственники, которые вначале только наблюдали за ним, теперь подошли ближе, чтобы унести тело. Вдова запричитала, и Джейн отвела ее в сторону.

Жан-Пьер почувствовал чью-то руку на своем плече. Он обернулся и увидел перед собой Мохаммеда, повстанца, который организовывал колонны. Вдруг он ощутил в себе чувство вины.

– Такова воля Аллаха, – проговорил Мохаммед.

Жан-Пьер кивнул. Мохаммед достал пачку пакистанских сигарет и закурил. Жан-Пьер стал укладывать свои инструменты в сумку. Не глядя на Мохаммеда, он спросил:

– Что теперь ты будешь делать?

– Немедленно отправлю другую колонну, – проговорил Мохаммед. – Нам нужны боеприпасы.

Несмотря на усталость, Жан-Пьер вдруг почувствовал ясность мысли.

– Хочешь посмотреть на карты?

– Да.

Жан-Пьер закрыл сумку, и оба вышли из мечети. Звезды освещали их путь через селение к дому лавочника. В жилой комнате на коврике рядом с колыбелью Шанталь спала Фара. Она мгновенно проснулась и встала.

– Теперь ты можешь идти домой, – сказал ей Жан-Пьер.

Не говоря ни слова, Фара удалилась.

Жан-Пьер опустил свою сумку на пол, осторожно поднял колыбель и отнес ее в спальню. Когда он поставил ее на пол, Шанталь проснулась и заплакала.

– Ну что это такое? – едва слышно проговорил он. Посмотрев на часы, он понял, что ребенка, наверное, пора кормить. – Мама скоро придет, – сказал Жан-Пьер. Но на Шанталь это никак не подействовало. Тогда он вынул ее из колыбели и стал качать. Шанталь успокоилась. Он отнес ее обратно в жилую комнату. Мохаммед стоял и терпеливо ждал.

– Ты ведь знаешь, где они? – спросил Жан-Пьер.

Мохаммед кивнул и открыл деревянный сундук. Он извлек оттуда толстую кипу сложенных карт, выбрал некоторые из них и разложил на полу. Укачивая Шанталь, Жан-Пьер посматривал через плечо Мохаммеда.

– Где же была устроена засада? – спросил он.

Мохаммед указал на точку вблизи города Джелалабад.

Маршруты, которыми двигались колонны Мохаммеда, не были обозначены ни на этих, ни на каких-либо других картах. Тем не менее, на картах Жан-Пьера были видны некоторые долины, плато и, в зависимости от времени года, реки, через которые могли быть проложены эти маршруты. Иногда Мохаммед знал рельеф по памяти, иногда строил предположения, обсуждая с Жан-Пьером точную интерпретацию контурных линий или столь явных обозначений характеристик рельефа, как скажем, ледниковых отложений.

– Ты мог бы сместиться дальше на север, обходя Джелалабад стороной, – предложил Жан-Пьер.

Над равниной, на которой расположен город, была разбросана масса мелких долин, которые, как паутина, опоясали пространство между двумя реками – Конар и Нуристан.

Мохаммед закурил еще одну сигарету – как и большинство повстанцев, он был заядлым курильщиком – и, отгоняя от себя дым, с сомнением покачал головой.

– В этом районе случилось слишком много засад, – заметил он. – Если они уже сейчас не предают нас, жди этого в скором времени. Нет, следующая колонна пройдет к югу от Джелалабада.

Жан-Пьер нахмурился.

– Не вижу, как это осуществить. К югу – там нет ничего, кроме голой равнины на всем пути от Киберского перевала. Вас там сразу же засекут.

– Мы не пойдем по Киберскому перевалу, – сказал Мохаммед. Он прикоснулся к карте, потом провел пальцем по линии афгано-пакистанской границы в южном направлении. – Мы перейдем границу в Теременгале. – Он коснулся пальцем названного города и очертил маршрут оттуда до долины Пяти Львов.

Жан-Пьер кивнул, ничем не выдавая охватившую его радость.

– Это другое дело. Когда отсюда выйдет в путь следующая колонна?

Мохаммед начал складывать карты.

– Послезавтра. Раскачиваться некогда. – Он снова положил карты в сундучок и направился к двери.

Именно в этот момент вошла Джейн. В своей рассеянной манере он пробормотал: «Доброй ночи». Жан-Пьер был рад тому, что благообразного вида партизан вроде бы утратил интерес к Джейн с момента ее беременности. Джейн отличалась повышенной сексуальностью и, по мнению Жан-Пьера, вполне могла бы уступить мужским вожделениям. Но роман с афганцем обернулся бы для нее колоссальными страданиями.