Книга: Когда явились ангелы (сборник) - Кен Кизи

Про Кизи я знала, что его прославила не только эта книга, но и так называемая психоделическая революция. Кизи с друзьями ездили на раскрашенном автобусе по Америке, называли себя Веселые Проказники, устраивали сумашедшие вечеринки и поедали кислоту ложками из майонезных банок. «Когда явились ангелы» - это больше не про кураж и откровения этого времени, а про некое подведение итогов. Бурная молодость прошла, на кухне мышка уронила банку и сюрреалистичное кино закончилось. Вынести бы какие-то смыслы, идеи, а их из этого времени можно вынести предостаточно, даже не будучи талантливым писателем, но видно, что все будто прошло зря. Музыка играла недолго, все стали старые и бегом на пенсию. Может быть, я сужу по первому впечатлению и неглубоко копаю, но глубокий смысл из нот детектед.

С Кукушкиным гнездом сборник объединяет описание противного, похоже, это фирменный стиль Кизи. Чтобы читатель сто раз подумал, стоит ли читать у этого автора что-то ещё, а тем более перечитывать. В сборнике постоянно умирают животные — быки, коровы, ягнята, телята, котенок. Автор по идее пережил столько трансцендентных состояний, после которых должна проснуться особая связь и любовь к живому миру. Кто-то один раз употребив психоделик, навсегда становится вегетарианцем или хотя бы понимает, что в употреблении мяса в пищу ничего хорошего нет. Но Кизи не помогли даже майонезные банки с ЛСД, животные в его книгах продолжают умирать, а автор будто подчеркивает этим свою бесчувственность.

Есть такое слово — гедонизм. Кто-то ищет великое, смысл жизни, основу всего живого и неживого, Бога, вселенскую любовь, а кто-то ищет простых радостей — чтобы было весело, смешно, все в кайф и в движении. Я сейчас не пытаюсь кого-то осудить, я говорю о своем непонимании, мои паззлы не сходятся — в результате своей биографии Кен Кизи должен был стать совсем другим и выдавать другие тексты. Для меня это значит, что все было зря. Думаю, что должно быть важно не то, что случается в изменённых состояниях сознания, а что остается с человеком после, когда стены перестают дышать, а воздух, лишенный фракталов и спиралей, опять чист и прозрачен.

Может быть, я рискну прочитать что-то еще у Кизи, но, боюсь, опять наткнусь на язвы общества и смерти. В чужой поток сознания трудно влиться, особенно если нет гуд вайбз, которые соединяют добрые и ищущие сердца. В мире много изъянов и он никогда не будет совершенен, но множить или нет несовершенства этого мира — это выбор самого человека. И даже тексты не просто набор букв, слов и смыслов, а это некая идея. Кому много дано, с того много и спросится. За котенка, задушенного цепочкой, отдельное «спасибо». Ибо не фиг...

Ящик демонов, вот как он его назвал. В честь своего рассказа о мысленном эксперименте с демоном Максвелла, в котором он подменил горячее с холодным на добро и зло, и сразу все испортил.

Помню, как в таком же июле, как сейчас но в 2009 году я сидела в офисе и читала "Электропрохладительный кислотный тест", в равной степени разочаровываясь как в битниках, так и в офисной работе. Том Вулф писал о Веселых проказниках, которые оседлали ржавый школьный автобус Фурзур и принялись колесить по Америке, пожирая психоделики. Кизи представал в книге краснолицым Мефистофелем, который плохо продумал мысленный эксперимент, не смог переосмыслить природу добра и зла и полностью утратил контроль. Тем ироничнее, конечно, что в тюрьму его посадили за марихуану, а кислота еще была вполне легальной, да никто и не разбирался. Потом я узнала, что Вулф с ними не ездил, а просто оказался талантливым журналистом, и Кизи был на него немного обижен. Потому что Кизи в "Кислотном тесте" — тоже Кизи, но только одна его сторона, а другая сторона в книгу не попала, хоть и тоже была стороной Кизи.

Отфильтрованной демоном Максвелла.

Вулфовский дьявольский образ Кизи, высоченного, с белыми вихрами-рожками над алеющей лысиной, очень органично перекочевал в сборник то ли о демонах, то ли об ангелах, в виде Девлина Дебори. Если быстро-быстро произнести это имя много раз, получится "Дьявол в руинах", хотя я не стала бы этого утверждать. Девлин — это Кизи, который, окончив свои кислотные похождения, навсегда перебрался на ферму в Орегоне. Вокруг Девлина всё умирает: мелкие домашние животные и крупный скот, Нил Кэссиди и Джон Леннон. Честно говоря, немалую часть из них он сам задавил трактором. Но это я переживаю, я не фермер, по мне этот круговорот бьет сильнее, чем по Кизи. Он сидит в лесу на стуле из пня, стареет и ждет явления ангелов. Жалеет их, конечно. Всех, кто ушел. Долго жить тогда умел как будто только Берроуз.

Ангелы являются во всевозможных видах. Старые знакомые с дурными вестями о других старых знакомых. Родня со знатным комком опиума для празднования 4 июля. Байкеры, конечно же, а где байкеры, там и Хантер Томпсон — наверное, единственный человек, который мог не бояться погибнуть под тем трактором. Никаких конфликтов с системой, обычная бытовуха — коровы, дети, урожай, гости, наркотики. Люди заезжают к нему на ферму по дороге на Вудсток, а он не может, у него трактор. Кизи действительно был слишком молод для битников и стал слишком стар для хиппи. Эти рассказы — как иммерсия в осознанное, приземленное существование, очень далекое от борьбы с тоталитарной системой, практически автофикшен по сегодняшним меркам. С этой точки зрения "Гнездо кукушки" выглядит практически как "О мышах и людях". Демоны, не дававшие покоя молодому писателю, давно заперты в обувной коробке.

"Гаражная распродажа" была полной херней, как по мне, а вот "Ангелы" получились добротным сборником, в котором даже есть логическая структура и развитие персонажа, даром, что две трети сборника — автобиография. В нем есть несколько сильных рассказов, которые явно кочевали из плейбоя в плейбой. Например, "Назавтра после смерти Супермена" о том, как Кэссиди сошел с рельс. Есть и художественное, мне менее понятное ("В поисках Тайной пирамиды"), или главы из романа про бабулю Уиттиер, который так и не увидел свет, а должен был рассказать про бабушку Кизи, страдавшую деменцией. И красивые стихи в красивом переводе — то есть, извините "кайфовые куплеты". Если для этой школы перевода есть своя эпоха, то это — она самая.

Кизи пишет без херни. Не как Керуак, жующий слова (люблю Керуака, но врать не стану), и не как категоричный Томпсон — когда Томпсон появляется на страницах, разница двух писателей в темпераменте и словесном мастерстве так и брызжет со страниц. У него выходит практически американа — вышел Девлин на крыльцо, все такое прочее, улыбнулся солнышку, задавил трактором очередную кошку, очередная корова сдохла, еще живым поставил клеймо жидким азотом, прошло 30 лет. Просто жизнь. Жизнеописание того, кто чхал на модные писательские приемы, которые для хороших продаж надо выпускать с ангельскими перьями на обложке. Честно говоря, мне не хватало этой книги, чтобы понять его как автора. Я пропустила "Блажь великую" (точнее, оставила позади этот кирпичище, сбегая со съемной квартиры), но из удолбанного ночного санитара в психушке, краснолицего инициатора кислотных трипов и стареющего американского фермера сложился цельный человек Кен Кизи. А значит, не зря писал все это, чертяка.

Темное пространство вокруг Дебри внезапно заполняется лицами – они то вспыхивают, то гаснут. Дебри внемлет мерцанию, ощущает тепло и дружество, он полон равновеликой любви ко всем физиономиям – тем, кто близко, тем, кто далеко, тем, с кем знаком, тем, кого ни разу не встречал, тем, кто мертв, тем, кто никогда не мертв. Привет, лица. Возвращайтесь.

Не рисованные небеса, а все как есть свои, с заднего крыльца. И как сколупнулась засохшая корочка на побитой коленке - так и явились за первыми небесами небеса новые в сиянии дюжины мандал - в ржавом облаке пустынной пыли - вишь огненные колесницы - потрепанный дядькин фургон. И все как есть ангелы да ангелицы восстали там чин по чину.

А первый-то ангел - маманя.

А второй ангел - как есть папаня.

А третий ангел - то Дурында Джин.

А потом несть числа ангелы да ангелицы с ангелятами: фермеры-соседи, пацаны с ручья, евангелисты самых правильных церквей, американцы, арабы с египтянами, торчки, битники, хиппи...

Рядом с козлом Киллером возлежит ланица в сестрином венке. Кивают тяжелыми головами, благословляя, патриархи Абдул и Авенезер да другие коровы с телятами, да собаки, да кошки, да птичество, ну, и вся остальная домашняя тварь по парам.

Пыльно-грязный рай старой аутентичной Америки.

Туда не вернуться. У входа в Землю Обетованную шмон. Полная программа. Забирают темные очки, носовой платок, кусачки для ногтей, шариковые ручки... да две тетради, обернутые здоровенной прощальной открыткой - с рваными фразами, с обкуренной истиной, с неровным пунктиром жития-бытия.

Ох и тяжко читать чужой пунктир, чужой рай-раёк. Перебирать кучу осколков, которые никогда не сложатся в одно целое, да и не были они одним целым (фиг знает, что: батина кружка, маманин кувшин, кальян друга, дедова рыбацкая склянка, цветной пузырёк из-под арабских духов - сувенир для девки, но не сложилось). Перебираешь и хмуришься - воспоминания-то не твои, что тебе до них, ты не восполнишь пропуски в пунктире - то не оттереть с пальцев что-то липкое (фу-у-у, лучше не знать, что это), то краем поранишься, то вдруг что-то блиснет - а, нет, показалось, а потом прикладываешь к глазам на солнце - переливается, светится, умиляет.

Трудно читать о чужом рае. То сплюнешь от "забот" наркоши - куда девать гашиш на шмоне. То закатишь глаза от давно увядшего философствования разочаровавшегося в драйве, постаревшего битника. То проникнешься трагической историей о трудных родах западноамериканской коровы с аутентичной фермы (без автоматизации, всё ручками, ручками). (И надо сказать, вот эти вот животные, страдающие бездумно и бессмысленно - рождают в трудных родах этого текста больше сострадания, чем бесконечно осознающие себя и свою несостоятельность человеки.) То следишь за типичным журналистским путевым эссе о путешествии к пирамидам в поисках сенсации - всё как и должно быть, с колоритными портретами аборигенов, с энциклопедической информацией, сколько времени и кто из фараонов (не) покоится под любопытными взглядами туристов, правда, сенсационная конспиралогия с душком... да не гашиша (хотя его тоже), а сочной иронии. То умилишься сказкой про ведмедя. А то и вообще растрогаешься в хлам от монолога разбитной старухи, которая едет на собственный юбилей на водном матрасе под присмотром Смерти.

И при чем здесь вроде бы ангелы, фиг знает. Но гляньте, гляньте-ка, как проступает из этих бессвязных, не сочетающихся один с другим, эллиптических текстиков сочувствие, какие открываются бездны милосердия ко всей живой твари, траур по больной лани, печалование о раненой или старой неуклюжей собаке, сострадание к роженице корове, такой прекрасной и любимой, убранной с ног до головы в боль и все возможные жидкости - кровь, навоз, родовые воды... А за милосердием к животным - абсолютное принятие другого, любого другого, грубого мужика-фермера и недалёкой девушки, безумного египетского таксиста и бессмысленного торчка с неисчислимыми тюремными ходками, темнокожего евангелиста и хитрой жалкой старухи в ожидании смерти.

А что это еще такое, как не любовь? Настоящая, та самая, великая. Если эти малые сии, никчемные этого мира, последние в очереди на блеск и святость - если они для него ангелы, он их помнит, любит, любуется ими, складывает их портреты в сердце своем, - значит не так уж он и сам плох, а? Не так уж плохи и эти заметки, исполненные любви, да несть числа ангелов на кончике его шариковой ручки. Значит, и он, наркоман, хулиган и распутник, наследует Новое Небо и Новую Землю, пусть себе и с заднего крыльца.

Ему так оно и лучше, привычнее.

____________________________________________________________

Па-беларуску анёл...

Тутака...

І ўбачыў ён, як раскрыліся першыя нябёсы, што ў кніжцы царкоўнай, бясплатнай, хоць і з карцінкамі... Ну як раскрыліся, кніжка ўжо патрапаная дасталася пасля кузенаў ды братоў... шморг... чвяк... ды парваліся... А за першымі нябёсамі - другія нябёсы - у дзірачку добра двор відаць, папаню з маманяй, ржавую калымагу, старога сабакена, цяжарную карову...

Не маляваныя нябёсы, а самыя што ні ёсць з плоці ды лімфы. І як скалыпнулася засохлая корачка на пабітай каленцы, так і з'явілася ў ззянні некалькіх мандалаў - ну, у ржавым пыльным воблаку - вогненная калясніца - задрыпаны стары дзядзькаў фургон. І ўсе-ўсенька анёлы сталі там па чынах сваіх.

А першы анёлак - маманя.

А другі анёлак - папаня.

А трэці анёлак - Дурында Джын.

А потым незлічона анёлаў: фермераў, евангелістаў, амерыканцаў, арабаў, тарчкоў, бітнікаў, хіпі...

Там ляжыць лань у сестрыным вянку побач з казлом Кілерам. Там патрыярхі Абдул і Авенэзэр ды іншыя каровы з цялятамі, сабакамі, кошкамі, птаствам і ўсякай свойскай жыўнасцю.

Пыльны брудны рай старой аўтэнтычнай Амерыкі.

Туды не вярнуцца. На ўваходзе ў Зямлю Абяцаную шмон. Забіраюць цёмныя акуляры, насоўку, шчыпчыкі для пазногцяў, асадкі... і галоўны завэдзганы сшытак з рванымі сказамі, з абкуранымі ісцінамі, з няроўным пункцірам жыцця-быцця.

Ох, цяжка чытаць пункцір, чужыя раі-выраі. Перабіраць стосік аскепкаў, якія ніколі не складуцца ў адну цэлую рэч (дый што гэта за рэч, фіг ведае, папанеў куфаль, маманін збан, сябраў кальян, дзедаў слоік для рыбалкі, каляровы пудэлак з-пад арабскай парфумы - сувенір для дзеўкі, ды не надарылася), перабіраеш і моршчышся - то ад пальцаў не адцерці нешта ліпкае (у-у-у, лепш мо і не ведаць, што гэта), то паранішся аб край, то раптам блісне нешта - ай, падалося, а то прыкладзеш да вока на сонцы - пераліваецца, свеціць, замілаванне.

Цяжка чытаць пра чужы рай. То сплюнеш ад наркошавых "клопатаў" - куды дзець гашыш пры шмоне. То закоціш вочы ад даўно звялых філасафаванняў расчараваных у драйве састарэлых хіпі. То прасякнешся трагічнай гісторыяй цяжкіх родаў адной заходнеамерыканскай каровы на аўтэнтычнай ферме (ніякай аўтаматыкі, усё ручкамі, ручкамі). То сочыш за тыповым публіцыстычным дарожным нарысам пра падарожжа да пірамідаў у пошуку сенсацыі - усё як мае быць, з каларытнымі тыпажамі абарыгенаў, з энцыклапедычнай інфармацыяй, якой што даўжыні і хто з фараонаў дзе (не) спачывае, вось толькі канспіралогія з добрым душком... ды не гашышу (хоць і яго таксама), а іроніі. То замілуешся казкай пра вядзьмедзя. А то і расчулішся ў хлам ад маналогу разняволенай бабулькі, якая едзе на ўласны юбілей пад прыглядам Смерці.

І пры чым бы тут былі анёлы, фіг ведае. Але глянь, глянь, як праступае з гэтых бяззвязных, недапасоўных адзін да аднаго, эліптычных тэксцікаў міласэрнасць да ўсякай жывой істоты, спагада да хворай лані, параненага сабакі (такое міласэрнае забойства), каровы ў родах, такой прыўкраснай і любімай, шыкоўна прыбранай з галавы да ног ва ўсе магчымыя вадкасці - кроў, гной, родавыя воды... І за міласэрнасцю да жывёлаў - прыманне іншага, любога іншага, грубага мужыка і недалёкай дзеўкі, шалёнага егіпецкага таксіста і бессэнсоўнага тарчка з незлічонымі турэмнымі ходкамі, цемнаскурага евангеліста і хітрай жалкай бабкі ў чаканні смерці.

А што гэта як не любоў? Тая самая, найбольшая. Калі гэтыя малыя свету, нікчэмныя свету, апошнія ў чарзе па бляск ды святасць - для яго што анёлы, памятае іх, замілоўваецца імі, любуецца, носіць у сэрцы сваим, - то і сам ён, мусіць, не такі ўжо паганы чалавек, га?.. І тэксты гэтыя, мусіць, непаганыя, і няма ліку анёлам на канцы яго асадкі. Мусіць, і яму, наркошу, хулігану ды распусніку, яно адкрыецца, тое новае неба. Хай сабе і з задняга ганку.

Дык яму яно так і звыкла.

"Над кукушкиным гнездом", а это уже книга, года через четыре, совершенная оглушенность - божечки мои, как хорошо, как грустно, как честно и невыносимо прекрасно. О тех, кого общество отбросило, не найдя применения их особым талантам. О свободе, зависимости и соотношении этих двух: за какой гранью свобода превращается в разрушение и саморазрушение; перейдя какую ступень, стремление чувствовать себя защищенным и не нести чрезмерной ответственности становится зависимостью. О страдании и сострадании. О том, как приход в мир не в том времени и месте превращает всю следующую жизнь в полет над гнездом кукушки.

"Порою блажь великая" уже совсем взрослой и - какая все-таки гадость эта ваша заливная рыба. История семьи Стемперов из затерянного в орегонской глуши городка Ваконда (не путать с Макондо, это у Маркеса). Книга словно созданная, чтобы проиллюстрировать: яркие герои, неизбитый сюжет, мощное социальное звучание и новаторская форма не гарантируют, что сваленная в большую кучу гора стоимостей создаст механическим сложением ценность.

"Когда явились ангелы", день сегодняшний. Уже определившись для себя, что Кизи писатель одной книги, нормально, чо. Одному на плечо музы слетаются, как пчелы на цветок и он фонтанирует историями, а другой так и остается автором одного снайперского выстрела. Кругом лотерея, людей на Земле миллиарды, но своего не каждому удается найти, а с творчеством и вовсе вступают в действие механизмы, которых человеку пытаться постичь не стоит.

Ничего не ждала от сборника. Вот разве коллектив переводчиков, поди ж ты, четверо, и такие классные, и с работами всех в разное время довелось познакомиться. Виктор Голлышев титан литературного перевода, весь Трумен Капоте, дивный Роберт Пенн Уоррен, классический перевод "1984", и Шервуд Андерсон, и Иен Макьюэн. А еще весь Пулман и да, громкая новинка этого лета "Валентайн". И - возвращаясь к Кизи - любимое "Над кукушкиным гнездом".

Максим Немцов: весь Пинчон и Кристофер Мур, Гейман, Джон Бойн, Мервин Пик и "4321" Остера, который обожаю, и Берроуз, которого терпеть не могу и битники, к которым индифферентна. А еще же ирландская литература в дуэте с любимой Шаши Мартыновой . Анастасия Грызунова: Маргарет Этвуд, чудесные "Кавалер & Клей" Майкла Шейбона и "Дальгрен" Дилэни - совершенная бомба на границе прошлого и нынешнего литературных лет. В переводе Николая Караева только "Центральную станцию" Тидхара читала, но слышала о нем много, Быков даже, помню, хвалил его "Трилистники".

С таким звездным квартетом, даже если книга совсем не понравится, золотоносный песок читательского счастья можно добыть, угадывая переводчика. Признаюсь, идентифицировала только Немцова, но радости по крохам собирать не понадобилось. Бог знает, почему это собрание повестей, рассказов, эссе и стихотворений так хорошо зашло. Нет впечатления солянки сборной, напротив - кусочки смальты сами собой складываются в мозаичное панно.

История возвращения к нормальной (ну, относительно) жизни после Лета любви и безумной славы, которая обрушилась на яркого, талантливого, харизматичного, но совершенно не готового к ней юнца. После дурацкого автобусного путешествия с "Проказниками" и отсидки, которой не удалось избегнуть, несмотря на хитроумные схемы. Возвращение к истокам, когда фермерский сын Кизи с последователями и обожателями, прикупив ферму, принялся хозяйствовать.

Его дар земной, потому и любим "Кукушкино гнездо", что разрушительное свободолюбие Макмерфи уравновешивается глубинной мудростью Вождя. Ну хорошо же, хорошо про коров и быков, что бы вы не говорили. Перманентно обдолбанные поклонники Дебри (персонификация героя-рассказчика) воспринимаются совершенными недотыкомками, а собственная его зависимость от веществ никак не тянет на предмет сочувствия. Максимум - брезгливой жалости.

Дурацкая египетская эпопея. Забавная и милая китайская притча Сказочки бабули Уиттнер. Апокрифическая история "в гостях у битлов". Завершающая зарисовка про ангелов ада. Пусть мой Кизи останется в памяти таким,