Текст книги "Танец паука"

– Вы хотите сказать, что финансовое положение Соединенных Штатов лучше сохранять в тайне?

– С моей точки зрения и с точки зрения правительства, да.

– Хм. Даже ваш безымянный корреспондент, похоже, не настроен раскрывать информацию. Это последнее письмо? Больше ничего не приходило вплоть до сегодняшнего дня, когда вам оставили наглядный урок на столе в бильярдной?

– Да.

– Очевидно, что шантажист или шантажисты намеревались убить беднягу уже давно, поскольку его присутствие в вашем доме говорит лишь о том, что этим людям дорогу лучше не переходить.

– Вы считаете, что злоумышленников несколько?

– В одиночку было бы тяжело притащить тело в такой огромный дом, как ваш. Тут нужны по крайней мере двое, да и сами послания говорят в пользу подобного предположения. Вот эти написаны разным почерком. Меня больше всего беспокоит не бедняга, оставленный на бильярдном столе, а размытость требований. Словно бы шантажист ожидает, что вы сами знаете, чего он хочет: сколько конкретно золота и какие украшения. Как вы это объясните?

– Никак, мистер Холмс. Я миллионер. Всем известно, что я накапливаю средства, а лучшая форма хранения денег – золотые слитки. Золото не сгниет. А моя жена верховодит в нью-йоркском обществе, и потому мой долг – осыпа́ть ее драгоценностями.

– По вашим данным, ничего из драгоценностей или золота не пропало?

– Ни единого слитка, ни одной бриллиантовой броши. Может показаться, что требования столь расплывчаты, поскольку шантажисты хотят заполучить все. Разумеется, это невозможно. Перед тем как вызвать сюда все полицейское управление Нью-Йорка, я счел целесообразным сначала поработать бы с вами, агентами Пинкертона или собственными сотрудниками службы безопасности.

– Вы правы. Это очень интересные преступники. Они угрожают, не предъявляя вам своих требований. Подозреваю, что тут действует целая банда. Думаю, последуют и другие предупреждения, возможно куда более пугающие, чем труп, который можно быстро вынести из дома. Они зачем-то пытали несчастного и дали вам понять, что напали на след некоего имущества, на которое заявляют свои права.

– Все мое имущество – это средства, которые я унаследовал от деда, Командора, и которые мой отец значительно преумножил за те восемь лет, на которые пережил моего деда. Он оставил все мне, моим братьям и сестрам. Кто может претендовать на состояние Вандербильта?

– И правда. Преступник или преступники, которые находятся на верхушке криминального мира, так же как Вандербильты – на верхушке мира финансового? Предполагаю, что мы столкнулись с дьявольским замыслом, и это дело рук людей, которые готовы пойти на любую жестокость для достижения собственных целей. Если бы мы были в Лондоне, то я знал бы, кого подозревать. Здесь, в Америке, вариантов бесчисленное множество.

– Тогда это безнадежно, – вздохнул хозяин. – Нужно превратить дом в крепость и запретить моим домашним покидать стены особняка.

– Увы, ваш особняк не предназначен для того, чтобы держать здесь оборону, мистер Вандербильт, хотя его и называют иногда замком. Единственное решение – выяснить, кто эти люди и чего конкретно они хотят, ну и почему они предъявляют требования к Вандербильтам. По дороге наверх вашим родным приходилось идти по головам? Использовать других?

– Думаю, много раз.

– Тут речь не о многих. За подобной загадкой должны стоять несколько безжалостных людей, которыми движут желания столь темные, что их невозможно предугадать. И они должны быть как-то связаны с историей вашей семьи.

– Откуда вы знаете? Промышленные магнаты живут в условиях жесткой конкуренции, что в конечном итоге может приводить к беспорядкам в среде рабочих, но никогда еще борьба среди простонародья не затрагивала правящие семьи.

– Да, это, безусловно, так, мистер Вандербильт.

Американский миллионер не уловил язвительности в моем голосе, как когда-то и король Богемии. Абсолютная власть не только развращает, но, очевидно, делает облеченных ею людей глухими и слепыми.

– Господи, мистер Холмс! Я бы сказал, что наши злейшие враги – карикатуристы в газетах. И хотя они безжалостно разделывают нас при помощи пера и чернил, не думаю, что они стали бы пытать стариков ножами.

– Не вижу особого артистизма в том, каким унижениям подвергли покойного, хотя в самом методе есть что-то от ритуала.

– Ужасная и бессмысленная смерть.

– С первым, пожалуй, соглашусь, но не со вторым. Часто говорят о бессмысленной жестокости, но я нахожу, что тут дело совершенно противоположное. Это жестокость осмысленная! Просто мотив преступления нам пока не ясен.

Глава восьмая
Семейная тайна

В любом рассказе об американском ренессансе, как иногда называют период с 1870-х годов до Первой мировой войны, – эпохе, когда страна отошла от республиканской непритязательности и изоляции и вкусила все великолепие европейской культуры и искусства, – необходимо упомянуть о Вандербильтах.

Луис Очинклосс

Из заметок Шерлока Холмса

Я закурил свою старую вересковую трубку и встал, чтобы размять ноги. Я пытался связать мысли воедино, чтобы достучаться до мозга миллионера, который забит черт знает чем, как и у всех, кто занимается куплей-продажей.

В определенном смысле мне пришлось выйти на сцену, чтобы завладеть вниманием этого поразительно дремучего человека. На его фоне старина Уотсон сиял бы, подобно истинному Аристотелю.

– Мистер Вандербильт, меня приглашали расследовать дела разные люди, от скромных клерков до коронованных особ Европы. Каждый из них говорил о загадке или дилемме, которая заставляла их бояться за свое состояние, жизнь или собственное психическое здоровье. Обстоятельства, которые приводили их ко мне, всегда были странными, пугающими и противоречивыми. Во всех делах, во всех без исключения, причины происходивших событий коренились в прошлом моих клиентов. Я не читаю повести или драмы, но если бы меня спросили о лозунге, под которым я веду расследования, то это были бы слова, написанные Уильямом Шекспиром четыреста лет назад: «Все, что случилось с нами, лишь пролог»[22]22
  У. Шекспир. Буря (пер. М. Донского).


[Закрыть]. Не помню, в какой пьесе и какой персонаж их произносит, но и не важно. Чтобы помочь вам, мне нужно знать все о прошлом, вашем и ваших предков.

– Мой отец умер четыре года назад, а деда, Командора, нет с нами уже двенадцать лет.

– Можно обнаружить интересную деталь в любой саге о том, как человек, не имевший ничего, добился успеха. Полагаю, это случай Командора или же он родился в знатной семье?

Итак, я вызвался выслушать очередную сказку о том, как кто-то выбрался из грязи в князи. В этот раз все происходило в декорациях американской глубинки, которая в ходе рассказа превратилась в мировую силу.

Приветливый Уильям Киссэм Вандербильт, красивый мужчина лишь несколькими годами старше меня, взял еще одну гаванскую сигару и жестом пригласил вернуться в удобное кресло.

– Командор – это не официальный титул, как вы могли догадаться, – начал он. – Деда прозвали так, поскольку он владел множеством судоходных компаний, ну и, как я полагаю, любил отдавать приказы.

Магнат кивнул на черно-белый рисунок в широкой позолоченной рамке, которая затмила бы портрет, если бы не изображенный на нем худощавый старик с военной выправкой. В руках он держал шляпу и трость, одет был в сюртук, застегнутый на все пуговицы, с мягким воротником и галстуком, завязанным по моде середины, а то и первой половины века.

– Внушительный человек, насколько я вижу, мускулистый и атлетичный. В юности, видимо, был колонистом, как и ваш президент Эндрю Джексон, – заметил я.

Щеголеватый хозяин удивленно вытаращил глаза. Все же приятно время от времени встретить замену Уотсону.

– Ради всего святого, как вы узнали, мистер Холмс? В Англии мало осведомлены о моей родословной.

Я кивнул на рисунок:

– Все это я узнал, глядя на портрет вашего деда. Рост я определил по длине рук и размеру шляпы в пропорции к телу, поскольку мы видим его от коленей и выше. Он крепко держит трость, что дает повод предположить, что перед нами человек, который бывал у руля, у руля настоящего, а не метафоричного. Костяшки пальцев увеличены, это примета боксера или разнорабочего.

– Дед родился на ферме на Стейтен-Айленде.

– В бедной семье, как я полагаю.

– В очень бедной. У него не было образования, но как-то раз один журналист сказал, что «он смог бы разбогатеть даже на необитаемом острове».

Я кивнул, глядя на сильное лицо Командора. Не хватало только бородки клинышком и шляпы с американским флагом, и вышел бы идеальный Дядя Сэм[23]23
   Персонифицированный образ США: седовласый старик с бородкой и в цилиндре цветов американского флага.


[Закрыть], скажу я вам.

– К сожалению, ваши заключения правильны, мистер Холмс, включая и тяжелую работу, которой деду пришлось заниматься в начале века. Командор никогда не стыдился своего прошлого, однако факт остается фактом: в обществе его не принимали.

– Почему же?

– Он сквернословил, как пиратский попугай, во весь голос, щипал служанок до кровоподтеков, жевал табак и верил в оккультные силы. Но никогда не был настоящим бароном-разбойником, как Фиск или Гулд. Он не охотился за чужими инвестициями, просто строил огромные транспортные концерны для развивающейся страны… судоходные линии по всему миру, железные дороги, которые пересекли континент вплоть до Никарагуа, где он зарабатывал миллион в год, экономя старателям шестьсот миль пути по Центральной Америке к золотым приискам Калифорнии. Когда он умер четвертого января семьдесят седьмого года, его состояние превышало наличный резерв всего правительства Соединенных Штатов.

– И как он разделил наследство?

Вандербильт положил сигару в хрустальную пепельницу. Ее аромат пропитал воздух, заглушив запах моей скромной трубки.

– А вот тут возникли трудности. У него выжили десять детей. Мой отец, Уильям Генри, старший сын, стал, по сути, единственным наследником состояния в сто миллионов долларов.

– Что обозлило остальных наследников?

– Обозлило, мистер Холмс? Это вызвало целую бурю. На самом деле никто из сыновей не остался совсем уж обиженным, они получили от двух до пяти миллионов каждый. Однако бездельник дядя Джерри, Корнелиус Джереми, не получил ничего, как и папины многочисленные сестры. Они оспаривали завещание в суде.

– На каком основании, сэр?

Вандербильт впервые занервничал и скорчился в кресле.

– Неприглядная история, мистер Холмс. Мой отец был робким парнем, которого дед при жизни и в грош не ставил, считая пустомелей. – Вандербильт посмотрел на дымящуюся сигару в пепельнице, и лицо его на мгновение оживилось. – В нашей семье рассказывают одну историю. В пятьдесят третьем году Командор вывез весь клан в Европу на «Северной звезде», самой большой частной яхте в мире. Отцу моему в ту пору было уже тридцать лет, он был женат, но когда Командор застукал его с сигарой на палубе, то заявил, что это «грязная привычка», и предложил папе десять тысяч долларов, если он больше никогда не дотронется до сигар. Отец тут же выкинул великолепную гаванскую сигару за борт. Ему не нужны деньги, сказал он Командору. Он просто хотел порадовать деда.

Я кивнул:

– А в ответ старик достал свои гаванские сигары, широко улыбнулся и закурил.

Вандербильт покачал головой:

– Моего отца сильно недооценивали. Он чуть не довел себя до нервного срыва, работая в поте лица на Уолл-стрит, напрасно пытаясь порадовать Командора. Но когда его сослали с глаз долой на ферму на Стейтен-Айленде, он превратил ее в столь доходное предприятие, что даже старик наконец воспринял его всерьез. Это мой отец расширил наши железнодорожные компании, даже за пределы Соединенных Штатов, и при этом платил достойные зарплаты. Когда завещание Командора попытались оспорить, то в суде отца обвиняли во всяких гнусностях, что отнюдь не помогло нашей семье войти в список четырехсот семейств Америки. Возможно, по этой причине отец пережил деда всего на восемь лет, но за это время он умудрился удвоить состояние.

– «Все, что случилось с нами, лишь пролог», – снова процитировал я.

Интересно, удалось бы мне при желании быть таким властным, как Командор. Младшие Вандербильты, как мне казалось, сделаны скорее из низкосортной латуни, чем, как Корнелиус, из стали, пусть и грубого сплава.

– Дядя Джерри и тетушки обвинили отца в том, что он манипулировал Командором, «подкладывая» – так они это назвали – ему служанок. Якобы отец приглашал еще и лжеспиритологов, которые убедили деда оставить деньги ему. Его даже обвинили в подкупе второй молодой жены Командора, которая будто бы помогала в этом фарсе. Моя матушка про происхождению была дочерью скромного пастора, и происходящее подкосило ее здоровье. Газетчики и карикатуристы дали волю фантазии.

– Хм-м. И что потом?

– Процесс длился несколько месяцев, до начала семьдесят девятого. В итоге мой отец все уладил. Он лично отправился к каждому из спорщиков домой и передал ценные бумаги больше чем на миллион долларов дяде Джерри и на полмиллиона каждой из теток.

– Предполагаю, что и в вашем случае старший сын стал наследником.

– Да, речь о двух старших сыновьях: мой брат Корнелиус и я разделили состояние и обязанности по управлению капиталом. Когда отец умер, он был самым богатым человеком в мире.

– А что стало причиной его кончины?

– Нервное истощение, мистер Холмс, нервное истощение. Семь лет назад он допустил непростительную ошибку в присутствии прессы. Для богатых коммерсантов была устроена увеселительная поездка по железной дороге. Один чикагский журналист брал у отца интервью, и отец сказал, что осуществляет пассажирские перевозки между Нью-Йорком и Чикаго себе в убыток, лишь бы не пустить на рынок конкурирующую компанию «Пенсильванские железные дороги», даже если обслуживание оставляет желать лучшего. Ему задали вопрос: разве он не обязан предоставлять пассажирам хороший сервис? Отец, который в тот момент расслабился и думал только о конкурентах, сказал: «К черту пассажиров!» За это его поноси́ли до самой смерти, которая настигла его спустя три года, и в этом, без сомнения, повинны злобные карикатуры, изображавшие его бессердечным бароном-разбойником. Вскоре после того случая отец отошел от дел и начал строить мавзолей на Стейтен-Айленде, как некогда обещал Командору. По иронии судьбы, он и сам слишком быстро отправился на тот свет. Он умер почти четыре года назад, во время обеда в собственном доме, чуть дальше по улице. Президент железнодорожной компании «Балтимор и Огайо» пришел к нему, чтобы выяснить отношения, велел нам с братом сходить за отцом, а у того случился удар в тот момент, когда он поднялся из-за стола встретить гостя.

– Жаль. Мне кажется, у вашего отца была светлая голова, но вот сердце недостаточно выносливое для ведения бизнеса. Кому он оставил свои миллионы? Было ли очередное скандальное слушание в суде?

– Отец бы скорее умер, чем допустил подобное. – Вандербильт нахмурился, когда до него дошел смысл сказанного. – Он часто говорил, что состояние Вандербильтов стало «слишком большим, чтобы возложить его на одни плечи», и добавлял, что никому из детей не пожелал бы такого бремени. Мы, старшие сыновья, были основными наследниками, но отец создал два трастовых фонда по сорок миллионов, к которым имели доступ все восемь его отпрысков, правда, претендовать они могли только на проценты.

Я кивнул, поразившись, какими огромными деньгами ворочают современные магнаты.

– А в обществе Вандербильты все так же остаются изгоями?

– Разумеется нет. Моя супруга Алва устроила несколько лет назад такой шикарный бал по случаю новоселья, что даже дочери миссис Астор умоляли матушку раздобыть им приглашения.

– И что? – спросил я, хотя благодаря мисс Блай уже знал ответ.

Вандербильт засмеялся:

– Перемирие. Миссис Астор сдалась и приняла Алву в лоно нью-йоркского общества.

Он кивнул на другую стену, где висела фотография в рамке. Я узнал властную даму, которую видел утром. На фотографии она была облачена в изысканное, словно для коронации, платье с длинным шлейфом, который волнами лежал у ее ног. Пухлые голубки сидели у нее на запястье и на ковре перед ней, как льстивые царедворцы. Шею, запястья и декольте украшали жемчуга и бриллианты. На голове красовалась тиара. Мне вспомнились изображения римской богини Юноны и павлина, ставшего ее атрибутом, а также статуя Свободы в лучистой короне.

Я поднялся, чтобы изучить поподробнее изображение, которое привело мне на память другую фотографию, стоявшую на каминной полке на Бейкер-стрит, – куда более простую, но неизмеримо прекрасную. Лицо же Алвы напоминало в своей решительности морду бульдога, страдающего от несварения желудка.

– Супруга в зените славы, – сказал Вандербильт.

– А украшения…

– Это мой последний подарок на тот момент. Жемчуга принадлежали российской царице Екатерине Великой, а позднее французской императрице Евгении.

– Да, драгоценности достойны королевы. Они в надежном месте?

– Разумеется, в нашем сейфе… Ох, я понял, к чему вы клоните, мистер Холмс. В свете недавнего… инцидента, возможно, лучше будет поместить их в банковское хранилище.

– Драгоценности упомянуты в письмах. Сложно сказать, что безопаснее: увезти их или оставить, даже, возможно, в качестве приманку.

– А что вы рекомендуете?

Я повернулся с готовностью покинуть это гнетущее место, но оставалась еще одна задача.

– Мне предстоит выкурить пару трубок, размышляя над вашим вопросом, мистер Вандербильт, да и над всем делом, чего уж греха таить. Это очень интересная, пусть и трагическая, головоломка. Полагаю, Командор был бы счастлив поставить передо мной такую задачу. Как и многие люди, добившиеся всего сами, он, должно быть, получал особое удовольствие, когда заставлял других прыгнуть выше головы. В этом деле присутствует и еще одна загадка калибром поменьше – почему преступники так скромны в своих требованиях? Но для начала я должен попросить разрешения уединиться на какое-то время в бильярдной, чтобы убедиться, что не упустил никакие улики.

– Мистер Холмс, вы прошлись по бильярдной с куда большей энергией и скрупулезностью, чем наша армия поломоек. Учитывая привычку Алвы ходить по дому в длинных белых лайковых перчатках и тут же увольнять любую служанку, которая оставила хоть пылинку, это не пустые слова!

– Мне, как и вашей жене, трудно угодить. Я должен еще раз осмотреть комнату перед уходом.

– Попрошу Уилсона дождаться вашего отъезда, когда бы он ни состоялся – в три часа дня или в три ночи. А сам я буду с нетерпением ждать ваших предположений и – с еще большим нетерпением! – разгадку истории.

Уилсон вошел и закрыл дверь за собой:

– Приехали за… телом, сэр.

Вандербильт потушил сигару, а я трубку. Хозяин встал и допил свой бренди:

– Надо проследить за тем, как его будут выносить. Но для начала найдите для мистера Холмса пустой конверт.

Удивленный Уилсон открыл верхний ящик маленького стола и достал большой конверт. Он наблюдал, как я пинцетом складываю туда бумаги. Должно быть, со стороны казалось, будто я имею дело с засушенными насекомыми, а не с пачкой писем с угрозами.

Мы с Вандербильтом пожали друг другу руки, а потом я покинул библиотеку, чтобы вернуться к загадкам бильярдной. Мне предстояло много о чем подумать, и в номере отеля меня никто не ждал, чтобы докучать вопросами о первых, пока еще незрелых, выводах.

В этом деле появились интригующие детали. Среди них, без сомнения, личность несчастного, которого собирались тайком увезти на вскрытие, а потом похоронить в могиле для бедняков. Я сожалел, что все происходит в обстановке секретности. Только в Америке у состоятельного человека вроде Вандербильта хватает связей или наглости попытаться обойти формальности, предусмотренные законом. Но готовность пойти на такой шаг, как и потребность обратиться к иностранному сыщику, подсказывали, что Вандербильт не так уж безупречно ведет свой бизнес.

Хотя, возможно, он просто с ужасом думает о том, что́ предпримет супруга, если узнает о происходящем в ее легендарном особняке. Похоже, леди представляет для мужа куда большую угрозу, чем любой безвестный проходимец. Как я часто говорил Уотсону, дамам нельзя доверять, даже самым лучшим из них. А уж когда речь заходит о худших… Тут даже я содрогаюсь, Уотсон. Содрогаюсь.

Глава девятая
Убрать со стола

Общее правило таково… чем страннее случай, тем меньше в нем оказывается таинственного. Как раз заурядные, бесцветные преступления разгадать труднее всего, подобному тому как труднее всего разыскать в толпе человека с заурядными чертами лица.

Шерлок Холмс (Артур Конан Дойл. Союз рыжих)[24]24
   Пер. М. и Н. Чуковских.


[Закрыть]

Из заметок Шерлока Холмса

Как только тело вынесли, я вернулся в комнату, которая пока что не открыла мне своих тайн. Вандербильт был прав: я прочесал бильярдную дюйм за дюймом, каждую ворсинку, каждую шерстинку.

Уилсон закрыл за мной двери и велел лакею сторожить вход. Я встал прямо у дверей и окинул взглядом все помещение, как если бы изучал декорации.

Дело не только в том, что произошло убийство. Я сомневался, что оно произошло здесь. Убийца, как это часто бывает, тщательно подготовил сцену смерти, руководствуясь пока еще неясными мне личными целями.

Бильярдный стол уже привели в порядок. Я вспомнил реакцию суеверной горничной, то, как ее сложенные пальцы касались лба, потом груди и плеч, совершая крестное знамение.

Теперь я ходил кругами по комнате, подбираясь с каждым разом все ближе к внушительному столу, а мой мозг воспроизводил неумолимую спираль мыслей и воспоминаний.

Я никогда не подумал бы о распятии, хотя поза трупа сразу же привлекла мое внимание. Пусть Уотсон частенько меня отчитывает за это, но я далек от религии в общепринятом смысле слова. Вы не найдете Холмса у алтаря: меня манит химическая лаборатория.

Возможно, это упущение, по крайней мере в этом случае, поскольку я убежден, что девушка права в своих невежественных инстинктах. Но в какой религии приносят в жертву старого, больного и потрепанного временем человека, а не молодого, здорового и невинного? Вот еще одна причина, по которой я не одобряю религиозные культы: они кажутся мне кровожадными.

Да и зачем преступнику нужно было не просто совершить преступление, но и оставлять послание?

Поверхность стола простиралась предо мной – огромная лужайка со следами высохшей крови. Если на ковре вокруг стола не осталось никаких следов волочения…

Я резко подпрыгнул, опершись на резной деревянный борт, и вскочил на стол, словно обезьяна.

Подобные прыжки убедили бы случайного наблюдателя, что я безумен, но здесь не было свидетелей, даже моего дорогого Уотсона.

Я стоял на краешке бильярдного стола мистера Вандербильта и мысленно представлял покойника, распростертого передо мной.

Если на ковре нет никаких отметин…

Я стал рассматривать огромный светильник, освещавший всю поверхность стола и висевший теперь вплотную к моей голове. Это был купол из витражного стекла с ободом около полуметра и целым лабиринтом электрических лампочек внутри – современный канделябр, настолько большой и яркий, что его света хватило бы на собор, если бы его подвесили повыше, чем над бильярдным столом.

Даже скрытые крепления протирали от пыли, но не так часто, как комнату. Через увеличительное стекло я увидел кое-где участки яркого металла, тогда как по всей поверхности люстра была покрыта едва заметным слоем пыли.

Вандербильт и Уилсон были бы удивлены, поскольку я скакал с одного края стола на другой, пока не обнаружил на люстре четыре участка без следов пыли. Затем я спрыгнул на ковер и торопливо прошел вдоль обшитых панелями стен. Пришлось перетащить один из тяжелых готических стульев к дальней двери, откуда недавно вошла любопытная горничная. Использовав стул в качестве лестницы, я проинспектировал панели и обнаружил небольшую дырку от крюка, к которому привязывали прочную веревку.

Я снова взглянул на светильник над столом. В его декоративных хитросплетениях я увидел смертельную паутину из стекла и металла, где бедная жертва, обездвиженная, ждала своей участи. Нет, не смерти, поскольку та уже коснулась несчастного костлявой рукой, обратив в прах, – но своего появления на сцене.

Что за злой умысел! Преступники дождались, пока в комнате приберут, и лишь потом продемонстрировали свое изуверство – так по команде режиссера открывается занавес в начале пьесы. Как только следы их пребывания стерли, они ослабили веревки, которые удерживали тело подвешенным на светильнике. Кто за бильярдным столом будет поднимать голову, если все смотрят вниз?

Использовался ли стол вчера вечером по назначению? Игроки склонили головы и сосредоточились на ударах шаров из слоновой кости друг о друга, не подозревая, что над ними нависает покойник. Его привязали за запястья и лодыжки, поверх брюк и рукавов, но как убрали веревки? Ведь надо было отвязать их, не касаясь пола, и тем самым заставить меня ломать голову над девственно-чистым ковром внизу. Я снова прокрутил в голове сцену. Дрессированная обезьяна или мальчик-акробат. Что-то примитивное. Похоже, я имею дело с фокусниками и трюкачами.

И богохульниками.

Очень интересное сочетание.

Надо еще раз осмотреть тело и одежду покойного. Запах жадности перебивает тонкий аромат преступного сговора и мести.

Все, что случилось с нами, лишь пролог.