Текст книги "Танец паука"

Глава тринадцатая
Чай и предательство

Ревность – зависть души.

Драйден

Ирен удалилась в уборную, чтобы снова положить в карман нижней юбки газету, добытую нечестным путем, которую оказалось намного легче достать, чем вернуть.

Я потягивала чай с бергамотом. Такое впечатление, что американцы боятся подавать нормальный, горячий чай. Я лениво разглядывала улицу, поскольку кондитерская – одно из немногих мест, откуда дама может вволю поглазеть на прохожих. У меня вызвала улыбку мысль, что мы с Ирен впервые встретились в кондитерской, и тогда она тоже прибегла к воровству… спрятала во вместительную муфту оставшиеся пирожные и сэндвичи. Разумеется, тогда мы были полуголодными юными девицами: Ирен – честолюбивой оперной певицей, а я – безработной гувернанткой, а потом такой же безработной продавщицей в магазине тканей.

Газета – это еще ерунда, и мне было радостно видеть, что подруга расследует свою историю, а не страшное убийство, раскрытием которого занимается Шерлок Холмс.

Я должна быть благодарна Ирен за то, что она совершила лишь мелкую кражу, а не таскается за этим несносным господином, расследуя чудовищное преступление.

Я сделала еще один глоток чаю, а потом широко открыла глаза, узнав шляпку, обладательница которой проходила по той стороне авеню. Пинк Кокрейн! Теперь эта девица выставляет напоказ шляпки с чересчур широкими полями и осиную талию!

Я прочла в «Таймс», что для «Нью-Йорк уорлд» строится какое-то непомерно высокое здание рядом с «Геральд» и «Таймс». Двадцать шесть этажей! Новый владелец, венгерский иммигрант по фамилии Пулитцер, будто бы намерен сделать из второсортной газетенки прямого конкурента более крупных изданий.

Видимо, мисс Блай инспектирует новые владения, которые якобы будут увенчаны золотым куполом наподобие собора Святого Петра в Риме, разве что чуть меньше. Римские католики и газетчики готовы на все для пущего эффекта.

Упражняясь в англиканской неприязни ко всему показному, я снова взглянула в окно и чуть не пролила остатки чая на блюдце. Пинк прогуливалась по Пятой авеню не одна, а в сопровождении… Квентина Стенхоупа! Сейчас он поднял трость, чтобы показать на здания, принадлежащие «Сан» и «Таймс». Я привстала, чтобы получше рассмотреть эту парочку, и опрокинула блюдце с чаем прямо на колени. На новой клетчатой юбке образовалось пятно.

Ирен обнаружила меня отчаянно промакивающей юбку салфеткой и вытягивающей шею, чтобы еще раз увидеть удаляющуюся парочку.

– Нелл, ты расстроена!

Не то слово!

– Я повернулась, чтобы выглянуть в окно, и, видимо, зацепила манжетой чашку.

– Ничего. Ткань высохнет, а в отеле, когда вернемся, прикажем почистить и погладить твою юбку.

– Надо вернуться немедленно. Я не хочу гулять по Пятой авеню и выглядеть при этом так, будто какой-нибудь пекинес по ошибке принял меня за дерево.

– Но я собиралась отправиться в деловой район: мне не терпится уже похоронить дело Элизы Гилберт.

– Элиза Гилберт и без тебя давным-давно похоронена.

– Нелл! – упрекнула меня примадонна за нехарактерную раздражительность.

– Прости, Ирен, мне очень жаль, что я все испортила.

– Это всего лишь юбка из универмага. Можем завтра купить тебе такую же, если эта испорчена.

– Ты права, Ирен. Пролитый чай вряд ли может нарушить планы или положить конец надеждам. Но в таких перчатках ходить нельзя и…

– В августе в Нью-Йорке достаточно тепло, чтобы обойтись без перчаток. Мы будем не первыми дамами, кто от них отказался.

Я фыркнула, но была не в настроении спорить о приличиях в гардеробе. Да и имело ли теперь значение, куда я пойду и что на мне надето?

Глава четырнадцатая
Прогулка по Пятой авеню

Общеизвестно, что женщины-репортеры лучше справляются со своей работой, чем их конкуренты-мужчины, когда речь идет о сплетнях и новостях моды. Нелли Блай продемонстрировала, что женщины могут иметь успех в качестве специального корреспондента. Тем не менее создается общее впечатление, что женщины в газетах загнаны в узкие рамки. Возможно, это ошибка.

«Атланта конститьюшен»

Из дневника Нелли Блай

Я посмотрела на голое пятно на Парк-Роу, а потом снова перевела взгляд на возвышающиеся фасады зданий «Нью-Йорк трибьюн» и «Таймс» справа. Я с трудом подавила в себе возглас восторга от впечатляющего вида, известного как «газетный ряд». Затем я снова взглянула на моего спутника. Он вел себя очень галантно, хотя, будучи англичанином по рождению, принадлежал к нации противных напыщенных типов.

Меня теперь частенько узнают на улицах, и не только потому, что девушки-репортеры теперь сами становятся темами статей: просто моя повесть «Загадка Центрального парка» вышла с портретом на обложке – я в огромной, но приличествующей событию шляпе.

Должна признаться, что я одной из первых отказалась от крошечных шляпок и взяла на вооружение новую моду – головные уборы с безрассудно широкими полями и плюмажем. Поскольку женщин в нашем деле все еще очень мало, то неплохо иметь отличительный знак (если только я не маскируюсь), а такую шляпу не заметить нельзя.

Разумеется, всем было любопытно, с кем из джентльменов я общаюсь. Странно: как только женщина становится известна благодаря своей работе, окружающие первым делом хотят выдать ее замуж.

Я удостоверилась, что объекты моей привязанности не имеют отношения ни к каким скандальным историям, да их, привязанностей, практически и не существовало. Пускай уж лучше судачат о Нелли Блай. Чем больше обо мне говорят, тем более интересные темы мне будут давать и тем прочнее я закреплю свое положение.

Я посмотрела оценивающим взглядом на англичанина, идущего рядом, поскольку знала, что так же на него посмотрят и те, кто кивает мне при встрече.

Разумеется, лучше англичан никто не умеет шить, и в выборе одежды Квентину Стенхоупу не было равных даже среди соотечественников. Никаких мешковатых пиджачных пар: на нем был легкий летний шерстяной костюм в серо-кремовую клетку, хотя он и уступил жаре, надев соломенную шляпу. Несмотря на теплую летнюю гамму одежды, Квентин казался твердым как сталь, возможно, потому, что его светлые глаза сужались всякий раз, когда он на что-то смотрел, словно бы мгновенно оценивая все и вся вокруг. Загорелое лицо выглядело необычно привлекательным на фоне этого летнего костюма; Стенхоуп непринужденно размахивал тростью, и мне подумалось, что с таким же успехом он мог воспользоваться ею как дубинкой. На самом деле он был ходячим противоречием: цивилизованный до мозга костей англичанин, с которым могли соперничать лишь немногие американцы, но при этом такой опасный. Сейчас он был само очарование, но я прекрасно понимала, что его очарование готово истощиться.

– Ты говорила, – напомнил он мне монотонным голосом, – что прогулка несет просветительский характер.

Ой-ой-ой, неужели прославленное британское терпение истончилось донельзя? Я с раздражением подумала, что он недоволен необходимостью сопровождать меня, но охотно согласился бы пройтись с этой дурочкой Нелл Хаксли.

– Взгляни только, как внушительна эта яма под фундамент, – сказала я. – Видишь, как здания, принадлежащие «Трибьюн» и «Таймс», возвышаются над парком.

– Очень впечатляет, – пробурчал Квентин, но по голосу стало ясно, что он нисколько не впечатлен. – В них должно быть этажей пятнадцать или что-то около того, а вместе со шпилем «Трибьюн» дотягивает и до двадцати. Думаю, в Нью-Йорке в скором времени чудеса света начнут вырастать одно за другим.

– И я намерена войти в их ряд.

Его блуждающий взгляд остановился на мне в довольно угрожающей манере.

– Ты шутишь?

– Я ме́чу высоко и не стесняюсь в том признаться. А здесь вырастет новое здание редакции «Уорлд». Двадцать шесть этажей и золотой купол.

– Прямо как собор Святого Петра в Риме.

– Но ничего похожего в Нью-Йорке, разве что ратуша по соседству, однако купол «Уорлд» будет намного больше и выше. Когда его достроят в следующем году, это будет самое высокое здание в мире. О мистере Пулитцере ходят легенды. Раньше на том самом месте, где вскоре будет владычествовать «Уорлд», стоял элегантный отель, пока мистер Пулитцер не выкупил участок и не снес гостиницу до основания, чтобы расчистить место под строительство нового здания редакции «Уорлд».

– Удивительно небрежное отношение, – покачал головой Квентин. – Мы не спешим сровнять с землей старый Лондон, чтобы построить новый. Подождем по крайней мере пару сотен лет.

– Но это еще не вся история. Чуть больше двадцати лет назад, когда мистер Пулитцер только-только иммигрировал из Венгрии и пошел добровольцем в армию Севера во время гражданской войны, его выкинули из этого самого отеля, поскольку истрепанная в боях униформа раздражала модную публику. Что это говорит об Америке?

– Что кругом одни снобы?

– Не ехидничай, Квентин! Это страна безграничных возможностей. Всего за пару лет мистер Пулитцер смог превратить «Уорлд» в прямого конкурента «Геральд» Джеймса Гордона Беннетта. А теперь новое здание «Уорлд» в прямом смысле слова затмит редакцию газеты «Сан», хозяином которой является Чарльз Генри Дана. Короче говоря, мистер Пулитцер планирует превзойти «Трибьюн» и «Таймс», самые важные печатные издания Нью-Йорка, а я намерена стать частью этого процесса.

– К чему ты клонишь, Пинк?

Должна признаться, что мое прозвище, слетевшее с этих четко очерченных губ, волновало гораздо больше, чем те сладкие слова, что американские джентльмены нашептывали в мое невосприимчивое ухо. Но раз я покорила их, и он тоже не устоит.

– К тому, что мое молчание касательно поимки Джека-потрошителя минувшей весной – незаурядное требование. Чтобы подчиняться ему, мне потребуется поддержка.

– Я не могу надолго задержаться в Америке и опекать тебя, – предупредил Квентин.

– Меня никогда никто не опекал, да мне это никогда и не требовалось. Я говорю лишь о том, что мне нужна сенсация. Сенсация, которая поразит весь мир. Мне плевать, в каком странном уголке земного шара она отыщется, а я знаю, что ты знаком с самыми странными местами. Мне нужна хорошая тема, в противном случае придется выдать мистеру Пулитцеру единственную имеющуюся у меня историю – о Джеке-потрошителе.

Все, долой любезности. Квентин выглядел рассерженным и наверняка мечтал поколотить меня своей тростью. Хотя он, разумеется, ничего подобного не сделал бы.

– Не смей так поступать: это вызовет вражду правительств нескольких европейских держав, а королева и премьер-министр ополчатся против тебя.

– Не говоря уже о Шерлоке Холмсе. – Мне не удалось сдержать смешок. – Я никого из них не боюсь. Так что, возможно, тебе стоит подумать о другой истории, которую я раскручу и которая получит всестороннее одобрение правительств европейских держав.

– Я и те, чьи интересы я представляю, не имеют дела с шантажистами.

– А в этой стране свободная пресса, Квентин. Настолько свободная, что даже общедоступная. Я прошу всего лишь об одной маленькой сенсации. Определенно в твоем шпионском багаже найдется история о махарадже, который обезглавливал своих жен… современная версия сказки о Синей Бороде. Для начала.

– Вы, американцы, очень кровожадный народ.

– Мы не притворяемся «цивилизованными», поскольку таковыми не являемся. Ну что, найдешь для меня еще одного Джека-потрошителя?

– Моя дорогая Пинк, – сказал он тихо.

Думаю, Нелл Хаксли упала бы в обморок, если бы Квентин Стенхоуп прошептал ее имя с той же интонацией прямо на ухо. Я выдержала его вызывающий взгляд. Англичанин чуть сильнее, чем нужно, сжал мой локоть и увел меня от потрясающей ямы, вырытой под фундамент здания, которое станет вскоре моим новым профессиональным пристанищем, единственным домом, что меня по-настоящему волнует.

– Моя дорогая Пинк, – повторил он. – Я сделаю все, что в моих скромных силах, чтобы найти для тебя историю, которая переплюнет рассказ о поимке Джека-потрошителя, дай только время.

– Конечно же. Здание будет построено лишь через несколько месяцев. Я хочу оказаться на первой полосе, когда редакция обоснуется на новом месте. А пока можете якшаться со своими подругами Ирен и Нелли – полагаю, они не возражают.

Его пальцы на моем локте сжались в знак предупреждения.

– То, чем я занят, в восточной половине мира называют Большой игрой, но смею тебя заверить, Пинк, что это далеко не игра. А со мной играть небезопасно. Просто пока руки у меня связаны, но они не навсегда останутся таковыми.

– Но и со мной шутки плохи. Я никогда не отступала ни перед кем, даже перед этой грубой скотиной, моим отчимом, и потому имя Нелли Блай гремит на весь город. А теперь я хочу, чтобы обо мне узнали во всем мире. Разве это плохо?

– Не хуже, чем то, чего хотел гунн Аттила, – ухмыльнулся Квентин, и веселость замаскировала железные нотки в его голосе. – Позволь мне поразмыслить над твоим требованием. А пока прошу уволить меня от дальнейших прогулок по авеню. Я буду слишком занят, разыскивая сенсацию, достаточно громкую для Нелли Блай.

Я отстранилась от своего сопровождающего и хлопнула в ладоши:

– Вперед! Уверена, другие будут рады твоему обществу больше меня.

Квентин сдержался и ничего не ответил, лишь приподнял шляпу, а потом свистом подозвал двухколесный экипаж, заплатил извозчику вперед, помог мне подняться, как сказочный принц, и слегка поклонился, когда экипаж тронулся.

Глаза Квентина сузились, превратившись в два стилета, и я понимала, что он желает мне провалиться в глубины преисподней.

Я не возражала, лишь бы он нашел для меня историю, которая мне так нужна.

Глава пятнадцатая
Похищенная газета

Как прекрасна она была, с этими чудесными глазами, которые то и дело сверкали, глядя на мужчин из-под длинных ресниц. То был скрытый обстрел страстью. Темные густые волосы, зачесанные назад и открывавшие низкий лоб, были собраны в роскошные сияющие локоны, украшенные каким-то ярким тропическим цветком. Но мне почудилось что-то печальное в ее страстном, дерзком и далеко не кротком лице.

Грейс Гринвуд (1853)

Итак, мы вышли из кондитерской и взяли экипаж, чтобы он отвез нас в деловой центр города. Ирен восприняла мою покорность ее желаниям, как кошка, которая в любой момент ожидает, что мопс нападет и покусает ее.

Я не разбирала дороги, хотя и посматривала на улицы и пешеходов. Но нигде не видела ни элегантной темно-синей шляпки, увенчанной малиновыми розами, ни знакомого мне франтоватого соломенного канотье.

Постепенно менялись возраст и внешний вид прохожих. Люди были или старше, или младше тех видных горожан, что прогуливались по авеню на севере. Банды оборванных детей шныряли в толпе. Тележки торговцев балансировали между проезжей частью и тротуаром. Пожилые дамы в платках, напоминавшие пражских бабушек, медленно двигались в оживленной толпе. Большинство мужчин были или старыми и дряхлыми, или же молодыми, но какими-то мрачными и нечесаными.

Все трудоспособные или законопослушные женщины и мужчины в этих районах или работали в поте лица в лавках при многоквартирных домах, на верфях и скотобойнях, или хворали в комнатушках дешевых пансионов, которые растянулись на целые кварталы.

Неприглядный вид улиц заставил меня отвлечься от чувства досады. Мне самой не нравился внутренний раздрай, я скучала по прежним денькам, когда мне было наплевать, что мои знакомые делают… ну пока они не делали чего-то совсем уж дурного. Однако в том, что Квентин Стенхоуп сопровождает мисс Нелли Блай по Пятой авеню, нет ничего плохого, правда ведь?

– Где мы? – поинтересовалась я у Ирен.

– На юге твоего любимого района, – весело сообщила она. – В театральном квартале!

Последнюю фразу подруга произнесла нарочито напыщенно. Она намеревалась вывести меня из себя. Но я решила сохранять спокойствие и не позволять никому и ничему меня потревожить.

– Зачем? – только и спросила я.

– Расследование зашло в тупик, но гордость не позволяет мне обратиться с вопросами к Шерлоку Холмсу, а потому я решила воспользоваться его намеком. Мы навестим Чудо-профессора.

– Ох. – На душе у меня потеплело. Мне нравился старик, несмотря на его странную профессию. Он напоминал мне о безобидных пожилых обитателях деревень в Шропшире, которые всегда рады выпить пинту пива и посплетничать, в отличие от бедовых представителей молодого поколения. – Почему ты думаешь, что он сможет помочь нам?

– Он ведь все знает. Так даже на рекламной афише написано.

– Ну, своими энциклопедическими знаниями он обязан тысячам карточек и памятных вещиц в потайных карманах его сюртука, а не реальной, обыденной жизни.

– Но ведь и мы расследуем вовсе не события «реальной, обыденной жизни», мы изучаем прошлое.

Ирен заплатила извозчику положенные пятьдесят центов, взяла меня за локоть и повела в мрачный особняк из красно-коричневого песчаника. Она сегодня пребывала в прекрасном расположении духа (потому что не видела ничего такого, что могло бы ее расстроить) и готова была пуститься на поиски.

Я часто задумывалась: а что, если напряжение и волнение на сцене – это своеобразный наркотик, но совершенно противоположного свойства, чем навевающий сны наяву кокаин, которым увлекается мистер Холмс? Странно, что такой умный человек выбрал в качестве спасения грезы, а женщина, привыкшая к буре чувств и фантазий на сцене, гонится за непредсказуемыми опасностями, расследуя преступления.

Однако сейчас речь шла об одном-единственном преступлении – мать бросила ребенка. Глядя на лицо Ирен, которая рассматривала фасад особняка и предвкушала открытия, которые ждут ее внутри, я подумала, что она, от рождения красивая и столь безразличная к этому сказочному подарку судьбы, никогда не выглядела более оживленной и привлекательной.

От примадонны не укрылся мой удрученный вид, поскольку она сжала мне локоть и, наклонившись ближе, прошептала:

– Смелее, Нелл. По крайней мере мы выясним, имеют ли почву подозрения мистера Холмса, а возможно, и разгадаем загадку Женщины в черном. Тогда я смогу написать роман в пару к произведению «Женщина в белом» мистера Уилки Коллинза и стану известной писательницей. Как тебе идея?

– Мне кажется, ты и так пишешь собственные пьесы, в которых потом сама же и играешь. И я сомневаюсь, что Чудо-профессор сможет показать даже нужную остановку трамвая, не говоря уж о родословной. Но чем бы дитя ни тешилось…

– Благодарю, мисс Гувернантка.

Мы вместе поднялись по лестнице, причем быстрее, чем мне хотелось бы, и вскоре уже стучали в дверь самопровозглашенного профессора.

– Вряд ли он дома, мы же явились без предупреждения, – сказала я.

– Чушь, сейчас только полдень. Актеры никогда не покидают своих гнезд раньше обеда.

– Ну да, ты до сих пор придерживаешься этой привычки, позволяя бедняжке Годфри рано утром, сразу после завтрака уезжать в Париж, когда о нем некому позаботиться, если не считать нашей служанки Софи.

– Зато я во всеоружии встречаю его вечерами, когда он возвращается, и если ты спросишь Годфри, то он предпочитает именно такое положение дел и считает, что я о нем очень даже забочусь, как ты это назвала, Нелл.

Разумеется, я не стала бы задавать Годфри подобные вопросы. Но почему-то мне стало легче. Возможно, утренняя прогулка по Пятой авеню вовсе не путь к сердцу мужчины.

– Может быть, пригласим Квентина пообедать? – предложила я.

Ирен испуганно повернулась:

– Неплохая идея, Нелл, но почему ты вдруг об этом заговорила?

– Просто пришло в голову. Он чужой в этом городе, как и мы. Так что речь о простой вежливости. О заботе.

– Очень проницательно. Я отправлю записку к нему в отель, когда вернемся к себе. Ты можешь надеть новый жакет из баттенбергских кружев, который я купила тебе в универмаге Олтмана. Он подчеркивает все, что нужно, и хорош в летнюю жару.

– Это всего лишь готовый наряд, Ирен.

– Но он определенно тебе пойдет. Ты должна позволить мне приодеть тебя. Это смягчает горечь от утраты сцены.

– Ох.

Вообще-то я знала, насколько примадонна скучает по театральным подмосткам, которые превращают серые будни в безумство красок и требуют постоянного внимания к костюмам. Поскольку я не обладала таким чутьем на шляпки, как Пинк, то приходилось надеяться на неутоленное желание Ирен побыть костюмером. Я решила принимать любые безделушки, какие только она ни попытается на меня нацепить. Та синяя с малиновым шляпка на Пятой авеню была объявлением войны. А солдатам нужна красивая и эффектная униформа, чтобы поразить врага.

– Не могу дождаться, когда увижу, что ты мне купила, – сообщила я с большим энтузиазмом, чем обычно.

Подруга снова бросила на меня смущенный, но подозрительный взгляд.

В этот момент обшарпанная дверь отворилась, и пред нами во всем своем величии предстал Финеас Ламар, Чудо-профессор.

– Ирен, деточка моя! Всегда радостно видеть, в какую цветущую женщину ты превратилась. И милая мисс Хаксли здесь. Входите же! Я только что встал и завершил водные процедуры, так что готов принять гостей, раз вы здесь.

Ирен прошла вперед меня в скромную, но загроможденную вещами приемную профессора и бросила на меня многозначительный взгляд поверх модного рукава с буфами.

Мы не успели усесться на изношенном диване, как в дверь кто-то постучал. Оказалось, пришла Эдит, дочь Леди Хрюшки, пяти лет от роду.

Сложно поверить, что эта аккуратно одетая девочка на самом деле ютится в комнатушке на верхнем этаже многоквартирного дома, где мы побывали всего неделю назад. После того как мать малютки перестали приглашать в цирк давать представления в качестве «уникальной женщины с поросячьим рылом», Леди Хрюшка зарабатывала на хлеб шитьем от рассвета до заката подле маленького грязного оконца. Она неизменно носила капор с широкими полями и вуаль, в тени которой нельзя было разобрать черт ее лица. Благодаря тому, что у Ирен была возможность воспользоваться кредитом в банке Ротшильдов за границей, Эдит и ее мать перебрались в пансион к профессору.

– Входи, дорогая, – проворковал Ламар ласковым голосом, каким разговаривают с застенчивыми детьми. – Посмотри, кто к нам пришел. Миссис Ирен Адлер, прославленная во всем мире дива, и мисс Нелл Хаксли, одна из первокласснейших секретарш в мире, насколько я могу судить.

Эдит стояла, цепляясь за косяк в робкой манере, свойственной ее возрасту. Захламленный, но все же благородный пансион был совершенно не похож на тесный чердак, где мы впервые увидели малютку.

– Эдит, – поприветствовала я девочку, протягивая руку. – Как я рада снова тебя видеть. Как тебе идет это платьице! Мама сшила? Подойди поближе, дай я взгляну!

Комбинация ласки и приказа заставила девочку подойти ко мне робкими шажками. От того боязливого, сжавшегося в комочек ребенка, какой мы ее увидели в первый раз, ничего не осталось. Блестящие черные кудряшки были перехвачены прелестным клетчатым бантом.

– Анна Брайант обшивает теперь всех постояльцев, – сказал профессор, ласково улыбаясь ребенку. – Никаких больше рубашек по дюжине за пару пенни. У нее просторная квартира наверху, поэтому очаровательная мисс Эдит навещает меня каждый день, но вскоре она пойдет в школу, и уж я прослежу, чтобы она не пропускала занятия. В моем возрасте очень приятно сопровождать такую милую маленькую леди.

Малышка Эдит вспыхнула, услышав комплимент, но я ощутила, что сама идея пойти в школу пугает ее.

– Там будет очень интересно, – пообещала я, беря девочку за руку. – Я преподавала в школе!

На самом деле я была гувернанткой, так что моя «школа» ограничивалась одной классной комнатой и двумя-тремя учениками, пока к мальчикам не стали ездить гувернеры, а к девочкам преподавательницы словесности, живописи и хороших манер.

– Это правда, мисс Хаксли? Учителя будут говорить, как вы, и выглядеть тоже?

Тут вмешалась Ирен:

– Ну, у них не будет английского акцента, но они станут тебя обучать. Образование – великая вещь.

Эдит серьезно кивнула, а потом предложила профессору накрыть стол для чая.

– Она обожает чаепития, – признался старик, когда девочка скрылась за занавесками, где находилась крошечная кладовка. – У нас есть ягодный джем и мармелад. Правда, боюсь, мисс Хаксли, чай холодный, но не настолько, чтобы назвать его ледяным. Просто я не могу позволить малышке управляться с плитой.

– Разумеется. Холодный чай очень… бодрит.

– Я рада, что вы поселили ее мать наверху, – сказала Ирен, понизив голос. – Слава богу, что они переехали с того отвратительного чердака.

– Слава богу, что вы отыскали ее после стольких лет. Мы понятия не имели, что она живет в такой нищете, и про Эдит ничего не знали…

– Да, в любом большом городе много беспризорных детей, – вздохнула примадонна, – и я такой же ребенок, только повзрослевший.

– Думаю, расти под присмотром бывших звезд варьете – это не подарок.

Ирен взяла старика за руку:

– Напротив. Я всем вам обязана. Меня научили петь, играть, танцевать. Я была профессиональной русалкой и гипнотизером-любителем. И стреляла почти так же метко, как Энни Оукли[34]34
   Энни Оукли (1860–1926) – женщина-ковбой, отличавшаяся меткостью стрельбы, звезда шоу «Дикий Запад» Буффало Билла.


[Закрыть].

– И была при этом даже младше Эдит, – согласился профессор. – Я рад, что все эти фокусы пригодились тебе в жизни, но пение всегда было твоим величайшим талантом.

Мы все замолчали, поскольку с пением Ирен пришлось проститься в силу обстоятельств. Из-за преследований короля Богемии более двух лет назад она бросила карьеру оперной певицы на взлете, и ее былые заслуги померкли, как половина радуги скрывается за облаками.

– Но помимо бывших артистов рядом со мной был и еще кое-кто, – сказала Ирен, и по голосу было слышно, что она с трудом справляется с меланхолией. – Я говорю о Женщине в черном, которая навещала меня за кулисами в первые годы жизни, пока не исчезла навеки. Похоже, я обречена расследовать загадку своего рождения. Надеюсь, что вы сможете подсказать мне, где искать потерянную мать.

– Я? С чего ты так решила?

– Вы все знаете, – сказала я.

Добродушное лицо Ламара вспыхнуло, но больше всего зарделись нос, уши и пухлые щеки.

– Так написано на афишах, мисс Хаксли, но вы же знаете, что театр – это на девять десятых мошенничество, и на одну десятую – удача.

– Вы забыли о шести десятых таланта, – заметила Ирен. – Может быть, ваши знания и не так пространны, профессор, но их нельзя недооценивать.

Мистер Ламар пожал плечами, но вид у него был довольный.

– Чем же я могу помочь? – спросил он у Ирен.

– У вас энциклопедическая память. У меня есть основания подозревать, что женщина по имени Элиза Гилберт, похороненная на Гринвудском кладбище в январе шестьдесят первого года, может иметь отношение к моему рождению. Но в «Геральд» за то число нет некролога с ее именем.

– Не хотелось бы так говорить, но в Нью-Йорке газет как грязи. Может быть, стоит просмотреть их все.

У меня вырвался стон.

– Больше никаких драконов и никаких подземелий! – взмолилась я.

Профессор нахмурился, не уловив смысл моего замечания, но Ирен все поняла.

– Человек, которого хоронят на Гринвудском кладбище, занимает достаточно видное положение, чтобы его смерти уделили внимание все газеты, да и «Геральд» не второсортная газетенка, она была основана в начале века.

Чудо-профессор пробежал пальцами по многочисленным карманам невидимого сюртука, пародируя собственное представление, в ходе которого он извлекал факты из воздуха.

– Элиза. Отчаявшаяся мать, которая бежит прямо по льду реки, спасаясь бегством от жестокого рабовладельца в романе Гарриет Элизабет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Сэр Уильям Швенк Гилберт, британский композитор, автор комических опер. Хамфри Гилберт, который открыл остров Ньюфаундленд во времена королевы Елизаветы Первой. Но Элизы Гилберт нет, Ирен. Прости. Я хотел бы извлечь волшебную карту, настоящую, осязаемую, которая помогла бы тебе воссоединиться с матерью, но это имя ничего мне не говорит.

Примадонна предъявила украденную газету:

– Ее могила существует. Мы с Нелл… и еще кое с кем видели ее. Там написано, что она умерла семнадцатого января. Я проверила все близкие даты, но не обнаружила упоминаний об Элизе Гилберт.

Профессор взял газету и просмотрел ее на открытой странице, ведя очками по тексту, как увеличительным стеклом.

– Ты такая же внимательная, как и была, дорогая моя. Прости, но мне нечем тебе помочь, я лишь притворяюсь, что все знаю.

– Вы почти все знаете, – сказала Ирен с улыбкой, за которой скрывалось разочарование.

Примадонна сделала карьеру в театральном мире, где все зиждется на притворстве, но в ней еще жила детская вера в то, что чудеса могут случиться в любой момент. Именно так произошло в жизни малютки Эдит, которую спасли от одиночества и нищеты во многом благодаря нашим усилиям, чем мы очень гордились. В жизни Ирен, моей взрослой подопечной и дорогой подруги, чудеса случались реже и не такие значительные, а потому я болела за ее поиски всем сердцем.

Пожалуй, было бы лучше всего, чтобы этот добрый старик, который знал ее с младенчества, положил конец навязчивой идее Ирен. Она, по крайней мере, нашла кого-то из своего прошлого, пусть и не кровных родственников.

– Боже, взгляни на этот заголовок. – Старик фыркнул, вчитываясь в статью на странице, следующей после списка некрологов. – Эту историю я помню, хотя и забыл, вот такой оксюморон. Как все вокруг изменилось и при этом осталось тем же. Взгляни на историю ареста Рози Лайковые Перчатки, которая воровала в магазинах. Святые и грешники всегда были среди нас, и часто они становились героями новостей, причем грешники чаще, чем святые.

– Интересно, есть ли какие-то упоминания о театре?

– Да, было время. Помнится, я тогда занимался телепатией…

Взгляд печальных глаз Ирен встретился с моим. Наша «улика», добытая смехотворным образом, стала тропинкой воспоминаний стареющего друга.

Эдит вынесла тарелку пирожных с малиной… как вкусно! И мы принялись угощаться сластями, пока профессор разбирал выцветшие чернила прошлого, а мы вежливо ждали, когда же он вспомнит о нашем присутствии. Со стариками всегда так, и я увидела, что даже Эдит это понимает. Она улыбалась нам и ждала благоприятного времени, чтобы предложить сладкое и профессору.

– Вот ведь мошенник! Самый большой вор у власти в истории!

Ламар листал страницы, находя новые источники для негодования или ностальгии, а потом вдруг замер.

– А я ведь слышал имя Элизы Гилберт! – прогремел он на всю комнату. – Но лишь однажды и так давно, что уже позабыл. Я и весь свет знали ее много лет под другим именем. Многие даже пошли на погребение, там собралась целая толпа. Позднее, когда поставили могильный камень, я посетил ее последний приют. Пришлось заходить в администрацию кладбища, чтобы найти могилу, а оттуда меня отправили к захоронению Элизы Гилберт, но я вскоре забыл этот ничем не примечательный псевдоним. Почему ее похоронили под другим именем, не знаю, но благодаря этому ее могила затерялась среди прочих.

Ирен вскочила, уронив пирожное на пол. На лице у нее застыло удивление. Но дальнейшие слова профессора и вовсе ошеломили ее.