Текст книги "Таланты, которые нас связывают"

– Я позвоню тебе вечером, – говорю я, когда она заходит внутрь.

– Не стоит, – Фиона разворачивается, и двери автобуса захлопываются.

12

Когда я возвращаюсь в школу, мисс Харрис вывешивает на доске объявлений списки классов. Как и ожидалось, я попала в группу для отстающих. Завтра нам придется покинуть класс на третьем этаже. Я настолько подавлена, что не задерживаюсь, чтобы посмотреть, кто еще оказался со мной в группе, а иду прямо к своей старой парте и пролистываю оставленную на ней папку с проверенными тестами.

«Мэйв,

Та часть ответов, которая не была списана, довольно многообещающая. В следующий раз больше доверяй себе.

– Х.»

Я вглядываюсь в записку мисс Харрис, и постепенно все окружение и все внешние звуки отходят на задний план. Мне так плохо, что я едва осознаю, что капающие на листы слезы – это мои слезы.

– Где Фиона?

Я поднимаю голову. Передо мной стоит Лили. Этот день явно не выдался особенно радостным и для нее. Раскрасневшееся лицо, отчаянно выбивающиеся из косички волосы.

– Она… ушла домой, – отвечаю я, вытираясь рукавом.

Впрочем, Лили и так бы не заметила, что я плакала.

– Она… не очень хорошо чувствовала себя, – заканчиваю я.

– Я в группе для отстающих, – расстроенным тоном произносит Лили. – С тобой.

– О, Лил, мне так жаль. Ты так усердно занималась. Но ты по-прежнему можешь переехать в Голуэй.

– Хватит, – обрывает она и садится. – Не хочу слышать про это.

Несколько минут до начала урока мы сидим молча. Пустое место между нами напоминает о Фионе.

Несколько часов спустя мы спускаемся с холма вместе. Единственный звук – хлопанье сумки Лили о ее ногу.

– Мне нужно кое-что сказать тебе, – робко говорю я. – Про то, почему Фиона ушла сегодня.

– Что сказать?

– Я поступила очень плохо, – начинаю я.

– Я знаю.

– Нет… я имею в виду по отношению к Фионе.

– Ну ладно.

– Я воспользовалась своим даром, чтобы списать на экзамене. Прочитать ее мысли, когда она отвечала на вопросы. Да, я понимаю, что поступила глупо, но я запаниковала. А потом было так легко, что я продолжила читать ее мысли.

Лили слушает меня и кивает.

– И я… не подумала. Не подумала, что этот обман касается не только меня и что Фиона очень трудилась, чтобы получить все эти знания, понимаешь? Они же не случайно оказались в ее голове. Конечно, меня вычислили. Миссис Харрис решила, что мы с Фионой договорились, и ее тоже наказали. Оставили после уроков.

– Плохо, – говорит Лили. – Она не заслужила наказания.

– Конечно. Я столько раз извинилась, но она разозлилась на меня. Сказала, что из-за меня ее могли лишить стипендии. Мне это вообще даже в голову не приходило.

– Долго злиться она не будет, – говорит Лили. – Она слишком занята, чтобы долго сердиться на такие вещи.

К моему изумлению, я понимаю, что Лили по-своему утешает меня.

– Правда? – с надеждой в голосе спрашиваю я. – Ты так считаешь?

– Да, – просто отвечает она.

Заметив прилипший к ее ботинку лист, она поднимает его и внимательно изучает.

– Думаю, что не такой уж это и большой проступок. То, что ты сделала.

– Правда?

Она проводит пальцем по прожилкам листа до самого корешка.

– Как люди вообще устроили этот мир… все это нечестно. Почему считается, что ты преуспеешь в жизни, только если хорошо сдаешь тесты? Я все лето упорно училась сдавать тесты, старалась усвоить их правила игры, и чем это закончилось? У меня по-прежнему ничего не получается. Не держится ничего в голове.

Она передает листок мне, как будто я тоже должна восхититься им. Он еще почти весь зеленый и желтоватый только по краям. Явный признак наступающей осени.

– Они хотят, чтобы мы делали то, что умеют делать они, но они не могут делать то, что делаем мы. Они не знают, каково это – быть рекой.

Она не сводит глаз с земли, и я почти уверена, что на ее глазах выступают слезы. Интересно, как теперь Лили плачет? Как вода в ее теле реагирует на электричество и не ударяет ли ее током в такие моменты?

– Нуала считает, что наши способности призваны научить нас чему-то определенному, – говорю я как можно мягче. – Как ты думаешь, чему тебя учит электричество? И почему ты думаешь, что твои силы намного сильнее наших?

Я давно хотела узнать это, но мне казалось невежливым спрашивать ее напрямую. Все равно что спросить у девушки, почему у нее внезапно выросла грудь. Она долго молчит.

– Не знаю, учит ли он меня чему-то, – отвечает наконец она. – Но… мне кажется, это у меня из-за уха. Когда я была рекой… я по-прежнему оставалась собой. Со слуховым аппаратом. С батарейкой в нем. Я ощущала потрескивание, тепло. Наверное, поток воды и слуховой аппарат как-то слились между собой, превратились в электрический ток или что-то вроде того.

Я бы и за сто лет не додумалась бы до такого объяснения. В эту секунду я вспоминаю, почему вообще полюбила Лили, когда мне было пять лет. Она воспринимает все не так, как другие. Думает по-своему. И тот факт, что она не справилась с тестом, – еще одно доказательство тупости тестов.

– Ты до сих пор скучаешь по реке?

– Да, – просто отвечает она. – Но я могу смириться с тем, что эта часть моей жизни позади.

– Это… – я теряюсь в словах, но хочу показать ей свою поддержку. – Это так по-взрослому.

Мы идем дальше. Я почему-то продолжаю держать лист в руке.

– Если бы у меня был твой дар, то я, наверное, поступила точно так же. Фиона и Ро не знают, каково это. Учеба дается им легко. Они думают, что нужно просто взять себя в руки, сосредоточиться и начать усердно работать. Они не знают, что делать, когда ты так и поступаешь, но все равно ничего не получается.

В голосе Лили ощущается нечто, похожее на теплоту. Впервые за два года мы с Лили О’Каллахан разговариваем по-настоящему. Не похоже, что она ненавидит меня. Она даже показывает шуточные воздушные кавычки при словах «взять себя в руки».

– Так что ты думаешь насчет Голуэя? – спрашиваю я. – У тебя же до сих пор есть шанс набрать четыреста баллов. Ну, понимаешь, теперь, когда классы такие маленькие, может, учителя будут больше внимания уделять каждой из нас.

Она приподымает бровь.

– Ты правда так считаешь? – спрашивает она с сарказмом. – Или же они собираются уделять все время только тем девочкам, которые прославят себя и школу?

– Не знаю, – отвечаю я и пытаюсь передать ей лист обратно.

Лили медленно засовывает в рот указательный и большой пальцы, как будто собираясь свистнуть. Потом вынимает пальцы и сдавливает ими лист. Лист шипит, и я отпускаю его. Он на лету тлеет и съеживается.

– На мне поставили крест, – говорит она спокойно. – И, похоже, на тебе тоже.

Я даже не знаю, обращается ли она ко мне или к листу.

Простившись с Лили, я иду в обход, мимо дома Фионы, но не захожу в него. Вырвав листок из тетради, я сажусь в ее саду и пишу записку.

«Дорогая Фиона!

Извини. Мне очень жаль. Мне нет прощения за мой проступок, и я не будут пытаться найти оправдания. Я так боялась показаться глупой, что повела себя как самая тупая стерва. Но теперь официально никакого тупо-стервозного запаха, даже намека на него.

Люблю тебя, как и прежде.

М. xxxxxx»

* * *

Вернувшись домой, я глубоко вздыхаю и захожу на кухню. Родители сидят на стульях, поставленных под расходящимся углом, как участники ток-шоу. Собака лежит на полу, придавленная напряженной атмосферой.

– Привет, – выдавливаю я из себя.

– Садись, – тут же говорит мама, и я сажусь.

За этим следуют сорок минут настоящей пытки. Меня обвиняют в обмане, сообщают о звонке мисс Харрис, говорят, что я и без того уже иду по тонкому льду, и ругают за то, что я втянула в это дело Фиону.

– Фиону, у которой запланировано такое большое будущее, – с нежностью и почтительностью в голосе говорит мама.

Я уже столько всего пережила за день, что у меня вырывается:

– Что? А у меня, значит, никакого будущего нет?

Папа пытается вставить свое слово:

– Мы не утверждаем, что у тебя нет будущего. Просто ты его еще не спланировала.

– В последние месяцы мы почти не видели тебя, потому что ты все время проводила с друзьями, – продолжает мама, качая головой. – То, что ты подвергла риску экзамены Фионы, – невероятно. Мэйв, что с тобой случилось?

– О боже, – я не могу скрыть нарастающее раздражение; я понимаю, что это плохо, но у меня нет сил остановиться. – Может быть, вам просто смириться с тем, что эта система не подходит моему типу сознания, что мне надоело выслушивать лекции, надоело, когда меня поучают. Я понимаю, что поступила плохо. Мне очень жаль. Но ведь это не все равно что, допустим, разлить нефть в море. Это была случайность. Я не подумала о последствиях. Так ведь люди поступают, когда их заставляют соревноваться и заранее настраивают на неудачи.

Следует пауза, и какое-то мгновение мне кажется, что они меня понимают.

– Ну что ж, – говорит мама. – Надеюсь, ты закончила с мелодраматическими речами.

Я опускаю голову.

– Дело в том, Мэйв, что ты поступила так не из желания учиться лучше в школе. Ты просто хотела оставаться рядом с Фионой, разве не так? – спрашивает папа.

Я не отвечаю и смотрю на ноги. Почему у папы всегда такой тон, будто он ведет переговоры с террористами, захватившими заложников?

– Мы рады, что у тебя такие хорошие отношения с друзьями, – продолжает он мягким тоном, как будто у меня в руках автомат. – Но, возможно, ты слишком привязалась к ним? Ну, понимаешь, в ущерб всему остальному.

Я опять ничего не отвечаю. Вместо этого я погружаюсь в их сознания по очереди.

Мама: «Еще один год. Остался всего лишь еще один дурацкий школьный год».

Папа: «По крайней мере теперь она не так одинока».

Мысль папы убивает меня. Я вспоминаю, как мне было одиноко весь прошлый год. Никаких настоящих друзей, никаких совместных развлечений. Полная противоположность этому лету.

– Мы запрещаем тебе выходить из дома. Кроме, понятно, посещения школы, – говорит мама. – И никаких подработок в «Прорицании» по выходным.

Я киваю. Я ожидала чего-то подобного.

– Можно уже идти?

– Да.

Я уныло поднимаюсь по лестнице, приходя к мысли о том, что стоит прибегнуть к заклинанию. Существуют ведь разные заклинания, как и разные ведьмы. Некоторые заклинания меняют мир, тогда как другие просто помогают снять напряжение или избавиться от плохих мыслей. Почувствовать себя не такой безнадежной. Я опускаюсь на колени в ванной и приступаю к делу. Под своей кроватью я храню небольшую коробочку с ароматическими маслами, сушеными травами и тому подобными вещами. Я беру бутылочку масла сандалового дерева для изгнания негатива, пару побегов тимьяна для очистки плохих вибраций; миндальное масло для подслащения. Раскладываю карты: Дьявол, Семерка мечей, Жрица. Поверх каждой кладу кусок туалетной бумаги.

– Помогите мне избавиться от плохих привычек.

Капелька сандалового масла на Дьявола. Бумага становится прозрачной, сквозь нее проглядывает его лицо.

– Простите меня за обман.

Веточка тимьяна на Семерку мечей.

Капля миндального масла на Жрицу.

– Помогите мне обрести больше дальновидности.

Свечи горят в ванной. Я принимаю позу йоги, которую называют «позой младенца», уткнувшись лбом в холодную плитку. В воздухе разливается аромат специй, создавая магический настрой. Я ощущаю прощение.

13

На следующее утро всем, кто плохо справился с тестами, приходится спуститься в подвальные классы. Летом, проникая украдкой в школу, мы никогда не спускались сюда, поэтому для меня увиденное тоже стало неожиданностью. Запах плесени полностью исчез. Стену снесли, так что получился один большой класс, просторный и светлый. Еще у нас есть новая комната отдыха для шестого класса, которую мы по-прежнему делим с девочками из первой группы.

– Считайте, что вы по-прежнему в одном коллективе, – говорит Харрис, но слова ее звучат подозрительно заученно. – Вы будете отдыхать и делать уроки вместе, как раньше.

На кухонном столе стоят совершенно новые чайник и микроволновая печь в ожидании, когда кто-нибудь воспользуется ими в первый раз. Когда-то мы так мечтали о них, что их появление кажется чем-то сказочным. Еще в комнате есть книжный шкаф и несколько кресел для отдыха. Раздвижная дверь выходит в небольшой внутренний дворик, из которого на улицу ведут ступеньки.

– Интересно, тут можно курить? – первым делом спрашивает Рошин О’Мара, выходя во дворик вслед за мной.

Минуты через две появляется еще одна девочка и задает тот же вопрос. Похоже, большая часть семестра будет посвящена именно этому животрепещущему вопросу, тем более что некоторые ученицы уже приближаются к восемнадцатилетнему возрасту. Наверху они, скорее всего, рассуждают о том, докторами каких наук они станут.

– Душегубка пропала, – произносит вдруг Лили у меня за спиной. – Теперь это кабинет.

Классная комната, частью которой была Душегубка, превратилась в коридор со шкафчиками, а сама Душегубка стала маленьким кабинетом. Мы с Лили проходим внутрь, и на какое-то мгновение у меня возникает ощущение, как будто мы снова на первом году обучения. С опаской бродим по школе, исследуя ее потаенные уголки.

Кабинет довольно уютный, с книжными полками и массивным рабочим столом из дуба. Особенно официальным он не выглядит; скорее похож на мамину комнату, в которой она проверяет домашние работы.

– А полки они оставили, – говорю я, проводя рукой по корешкам новых книг. – Так что в каком-то смысле это прежняя Душегубка.

Лили уже сидит за столом и разглядывает бумаги, даже не пытаясь показать, что делает это украдкой.

– Хэзер Бэнбери, – медленно читает она. – Кон-суль-тант по проф… проф-о-ри-ен… тации.

Я стараюсь скрыть шок. Лили никогда не была отличницей, но увлекалась чтением. Читала толстые фантастические романы, иногда по несколько штук в месяц. А сейчас с трудом прочла «Консультант по профориентации». Река многое ей дала, но и кое-что унесла с собой. Разрушила часть ее изначального разума, разорвала некогда установленные умственные цепочки. Неудивительно, что она так меня ненавидит.

Я подхожу к ней и вижу латунную табличку с надписью: «Хэзер Бэнбери, консультант по профориентации».

– Откуда такая табличка? – спрашивает Лили.

– Может, она привезла ее из дома?

– Это нормально?

– Не знаю.

Я прикладываю руку к задней стене, где все еще ощущается легкая сырость от фундамента старого дома. От плинтуса вверх к потолку идет фиолетовая линия, похожая на складки на ладони. Сквозь новую краску уже пробивается плесень.

– Вчера вечером я разговаривала с Фионой, – говорит Лили. – Она до сих пор злится.

У меня сосет под ложечкой. Вчера вечером Фиона не отвечала на мои звонки. Я жду, пока Лили выскажет очередное холодное, роботизированное замечание по поводу моего характера. Но она ничего не добавляет.

– И что ты сказала? – подталкиваю ее я.

– Ничего, – пожимает плечами она.

– Ну ладно, спасибо.

В нашем классе, кроме нас, еще одиннадцать девочек, и, что меня удивляет, все они держатся особняком. Выглядят одинокими, отстраненными. Никаких групп по интересам больше нет.

В атмосфере класса витает щемящая тревога, ощущение того, что все прекрасно понимают, что они неудачницы в школе, в которой от них ожидают высоких результатов. Мы знаем друг друга уже несколько лет, но вдруг нам становится неловко находиться здесь вместе. Мы похожи на заключенных, которые настаивают на своей невиновности. Все меняется, когда начинается первый наш урок. На этот раз наша учительница английского, мисс Марч, не пускается в бесконечные рассуждения о Сильвии Плат, а раздает нам старые экзаменационные работы.

– Девяносто процентов ошибок на экзаменах совершаются из-за неправильно понятой формулировки вопросов, – говорит она.

Мы переглядываемся, встревоженные переменой в ее тоне.

– Если экзаменатор просит вас привести примеры чего-то, то это все, что вам нужно сделать. Если вы хотите успешно сдать экзамены, вам нужно для начала понять, что именно от вас требуется, и сделать именно то, что от вас ожидают.

Так теперь проходят все наши уроки. Учителя сдались и больше не пытаются заставить нас полюбить школу. Теперь они перепрограммируют наши мозги, чтобы мы справились с экзаменами, и, насколько я могу судить, для большинства из нас эта перемена к лучшему.

Во время обеденной перемены мы ждем Фиону в комнате отдыха для шестиклассниц, в которую спускаются другие девочки. Но Фиона так и не показывается.

– Наверное, это даже хорошо, – говорю я Лили, размешивая порошковый шоколад в горячей воде; на вкус он немного неприятный, потому что сделан не на молоке, но все равно меня воодушевляет мысль о том, что теперь его можно сделать прямо в школе. – Ну то есть все эти занятия. Какие-то более прямолинейные, что ли.

Лили пожимает плечами и смотрит в свою кружку с кипятком.

– Ты собираешься заварить пакет с чаем или что?..

Она озорно подмигивает, предлагая мне посмотреть в ее кружку. Внутри кружки она устраивает нечто вроде миниатюрного фейерверка. На поверхности воды танцуют крохотные искорки размером с мошкару, поднимаясь в облачках пара. Затаив дыхание, я с восторгом взираю на эту миниатюрную электрическую красоту.

– Тебе бы лучше не делать этого в школе, – шепчу я. – А то еще заметят.

Она пожимает плечами, искорки опускаются в воду и тут же тухнут. К счастью, все окружающие слишком заняты болтовней со своими подругами из другой группы.

– Привет, девочки, – раздается тихий голос, и я едва не подпрыгиваю и загораживаю собой Лили.

Это Хэзер Бэнбери.

– Э… здравствуйте, мисс Бэнбери, – говорю я. – Как поживаете?

Тут до меня доходит, что немного странно спрашивать учительницу, как она поживает. Мисс Харрис я никогда не задавала подобных вопросов.

– Отлично, – благодарно улыбается Хэзер. – Привыкаю к новому месту. Поговорила с третьеклассницами, которые уже волнуются по поводу предстоящих «переводных экзаменов». Довольно трудно успокаивать их, когда нельзя напрямую взять и сказать: «Да это просто ни на что не влияющая ерунда».

Я смеюсь, вспоминая, как мы сами в третьем классе очень серьезно относились к «младшим экзаменам», а теперь мне самой кажется это глупостью.

– Надеюсь, выпускные экзамены, по сути, то же самое. Думаю, что как только мы их сдадим, то тут же начнем удивляться, почему мы так волновались по такому никчемному поводу.

– Поверь мне, так и будет, – отвечает она, заговорщически наклоняясь ко мне. – Хотите знать, сколько баллов получила я на выпускных экзаменах?

Мы с Лили переглядываемся, удивляясь тому, что учительница разговаривает с нами в таком тоне. Ну не совсем учительница, но все равно.

– Сколько? – спрашиваем мы.

Она прикусывает губу и опускает голову, чтобы не привлекать внимание других девочек.

– Двести двадцать пять.

– Ого, – я искренне удивлена.

Даже не помню, чтобы кто-то набирал так мало баллов. Но опять же мои братья и сестры гении, у всех у них было выше пятисот.

– И вы смогли поступить в колледж?

– Посещала технические курсы по ювелирному дизайну, которые мне и вправду очень нравились, – отвечает она, с довольным видом поигрывая кольцом с опалом на пальце.

– И вы стали ювелирным дизайнером?

– Нет, – отвечает она, нисколько не смутившись. – Но устроилась на довольно странную работу – составлять каталоги для продаж имущества. Ну, знаешь, вся эта оценка украшений умерших людей, написание коммерческих презентаций для аукционов. Было весело! И заодно познакомилась с кучей чудаковатых личностей.

– Ого, – повторяю я, и тут же мне становится неловко за такое повторение. – Никогда не слышала о такой работе.

– Ну да, – пожимает она плечами. – Если честно, у меня было много таких странных работ. Потом я работала скупщиком, искала необычные камни, и поэтому несколько лет жила в Индии.

Меня это снова поражает. Я даже не представляла, что можно так много достичь без серьезного образования.

– И как там жилось? На что это было похоже? – не могу я скрыть своего любопытства.

– В Индии? Было здорово! Я много путешествовала. Правда, я чувствовала себя немного одинокой, но я записалась на онлайн-курсы по текстилю и познакомилась со многими замечательными людьми. Потом занималась йогой и медитацией в целом. Что привело меня к консультированию. О боже, выложила тебе всю свою жизненную историю, – смеется она.

Раздается звонок на уроки.

– Извините, – говорит она, слегка смутившись, – отвлекла вас от обеда своей болтовней.

– Ничего, – отвечаю я. – Нам на самом деле было интересно. Правда, Лил?

Лили уже отвернулась и снова занялась своей водой, не проявляя ни малейшего интереса к нашей беседе.

– Мне бы хотелось узнать побольше о том… не знаю… как вы находили такие крутые работы.

– По большей части благодаря удаче, – улыбается Хэзер. – Послушай, ты же вроде остаешься после уроков в пятницу. А я буду за тобой наблюдать. Тогда и поговорим, если хочешь.

Впервые за несколько дней мне становится легко на душе. Тревоги и чувство безнадежной тяжести отходят на задний план. Может, так подействовало мое заклинание в ванной, или причиной была беседа с тем, кто не считает, что самое главное в жизни – это образование, но теперь я ощущаю себя бодрой. Веселой. Мы прощаемся с Хэзер и идем на занятие. Мне хватает смелости даже протянуть руку Лили. Мы входим в класс, держась за руки, как сто лет назад.

* * *

Постепенно Фиона смягчается, отчасти потому, что она не из тех людей, которые долго таят обиду, а отчасти потому, что ситуация в школе становится настолько странной, что она не может удержаться от комментариев.

– Вы их видели? – в гневе взрывается она однажды, когда мы с Лили сидим в комнате отдыха. – Эти булавки?

Я сразу же понимаю, о чем она. Я тоже заметила их, хотя и не стала задумываться, откуда они взялись. Некоторые из младших девочек начали носить на воротничках рубашек крошечные золотые булавки в форме двух пересекающихся кругов. Как олимпийские кольца, только без трех колец.

– Что это такое? – спрашиваю я. – Какая-то благотворительность?

– Благотворительность – чушь собачья! – восклицает Фиона так громко, что две девушки отходят от нас подальше, бросая на нас косые взгляды.

– Это в знак воздержания. Носить их – это типа… обещание не заниматься сексом до брака.

– О господи, – бормочу я, качая головой. – Так это типа обручальные кольца?

– Ну да, именно, – Фиона плюхается на стул. – Подумать только. Эти парни из ДБ явно устроили нечто вроде вечернего клуба, и кто-то туда действительно ходит. По своей воле. И получает эти булавки.

– Может, некоторым действительно не хочется заниматься этим до свадьбы, – смиренно предполагает Лили.

– Я-то уж точно раньше выйду замуж, чем мне снова разрешат что-то делать, – ворчу я.

Мои родители крепко стоят на своем. То, что раньше называлось «моей личной жизнью», теперь называется «отвлекающими факторами».

– Дело не в том, хочет ли кто-то делать это или нет по своему желанию. Дело в том, что они поощряют это движение, и… и…

Фиона начинает подбирать слова, что с ней случается редко.

– Все эти представления о «чести», связанные с девственностью… совершенно фальшивые и сексистские, созданные специально для того, чтобы подчинять женщин.

– Ну да.

– Нужно что-то делать, – энергично заявляет Фиона. – Нужно добиться их запрета в школе.

– Не уверена, что это… в нашей компетенции.

– Нет, – яростно произносит она. – Но я знаю, что в наших силах.

Далее она разрабатывает почти гениальный план. Начинает единоличную партизанскую войну. Замечая у какой-нибудь школьницы булавку с кольцами, она подходит к этой девочке и заговаривает с нею. Затем делает вид, что поправляет платье или смахивает пыль, а когда подносит руку к ткани, то крошечная дырка в платье или в джемпере затягивается, а брошка выскакивает. В девяти случаях из десяти девочки не обращают на это внимания, а Фиона быстро подхватывает и прячет вещицу.

Вскоре у нее в кармане скапливается целая куча звенящих при ходьбе брошек. Несмотря на охвативший ее энтузиазм, она до сих пор общается со мной сухо, без былой привязанности. Она стала острее, язвительнее. Если раньше Лили не хотела оставаться со мной наедине, то теперь, похоже, такого принципа придерживается Фиона. И она еще чаще стала говорить о Дублине. В феврале она должна поехать на собеседование в Тринити-колледж, и это будет знаковое событие – начало ее расставания с Килбегом и годовщина с того момента, как мы стали подругами.

Наказание после уроков проходит не так, как я ожидала. Едва я приготовилась все два часа делать домашние задания, как в класс заглядывает мисс Харрис.

– Работа над домашним заданием – это не наказание. Наказание – это размышление по поводу своих поступков.

Затем она вручает мне стопку едва не лопающихся папок с распечатками на листах А4 – текстами для литургии, которыми мы пользовались каждое Рождество и каждую Пасху с тех пор, как я перешла в эту школу.

– Их нужно рассортировать, скрепить скобками и разложить по порядку.

Увидев, чем я занята, Хэзер строит гримасу и предлагает заняться этим в ее кабинете за чашкой чая.

– Ты какой будешь? – спрашивает она из кухни. – У меня есть мятный, имбирный, ромашковый и простой для завтрака.

Я, понятное дело, хочу обычный, потому что все остальные отвратительны. Но боюсь показаться слишком простой в глазах Хэзер Бэнбери. Мне хочется, чтобы она приняла меня за «своего человека», и потому выбираю ромашковый.

Потом приступаю к сортировке, и вскоре кончики пальцев у меня пересыхают и покрываются пылью. Поначалу Хэзер почти не говорит со мной и пытается делать вид, что наказание после уроков – серьезное дело. Я сортирую страницы с молитвами. По какой-то причине больше всего перепутаны листки, относящиеся к Пепельной среде. Ее ритуал кажется мне на удивление языческим: черные метки на лбу, сжигание пальмовых ветвей.

– Ты сортируешь или читаешь? – как бы между делом спрашивает Хэзер.

– Сортирую, – отвечаю я не слишком убедительно.

Она приподымает бровь.

– А все же интересно, – продолжаю я. – То, что миллионы людей по всему миру каждый год по своей воле посыпают голову пеплом или дают ставить себе на лбу отметки. Смахивает на какое-то колдовство. И при этом те же люди считают ведьм, Викку и магию чем-то плохим или каким-то чудачеством.

– Разница в том, что в Викке следуют принципу «делай или не делай, как хочешь», а вот за идею Бога люди устраивают целые войны, – говорит Хэзер. – Конечно, очень удобно оправдываться, когда ссылаешься на единого бога в образе мужчины, обладающего весьма специфическими взглядами на возжелание жены и земли соседа. Хм-м, и кто же выдумал такую идеологию?..

– Мужчины?

– Мужчины!

Сейчас, когда она заговорила о магии, в ее тоне ощущаются какие-то едва заметные изменения, как бы больше теплоты. Я вспоминаю тот вечер, когда меня преследовал Аарон, и как я ощутила в ветре запах меди. И как мне показалось, что она знает больше, чем показывает.

– А вы… – начинаю я. – Вы… как я?

– Как ты в каком смысле?

– Вы обладаете… даром?

На мгновение она замирает, сжимая губы. Как будто пытается решить – рассмеяться или воспринять мой вопрос серьезно.

– Мне кажется, я не совсем понимаю, о чем ты, Мэйв.

Я возвращаюсь к сортировке текстов, читаю вслух про плоть и кровь Христову, одновременно пытаясь потихоньку проникнуть в сознание Хэзер Бэнбери. Нахожу ее нить света и следую за ней. И тут же ощущаю сопротивление, как будто натыкаюсь на невидимую стену в видеоигре.

– Мэйв, сосредоточься на задании, – говорит она, словно слегка упрекая меня, но не раздраженно.

«О. Она знает», – думаю я.

Потом Ро присылает мне текстовое сообщение о том, что не сможет сегодня подвезти меня до дома, что «Маленькую частную церемонию» в последний момент попросили выступить в студенческом баре. Он спрашивает, могу ли я поехать на автобусе.

«Но меня до сих пор не выпускают из дома. Мы что, и на выходных теперь не увидимся?»

Ответ приходит лишь в полночь. Он извиняется и пишет, что только что взял свой телефон и увидел мое сообщение.