Текст книги "Талант марионетки"

Вер нахмурился, и его широкие, похожие на черных гусениц брови съехались в одну неровную полосу.

– Это ты серьезно? – Он выплюнул сигаретный дым, и на мгновение его лицо исчезло в белом тумане. – Что еще придумаешь?

– Серьезно, – Франсуа обиженно сложил руки на груди. – «Ле миракль» известен своими скандальными расследованиями куда больше, чем театральными заметками…

– … И с этим отлично справляется Руссо. Линьер, не зли меня, иначе вместо нового задания вылетишь отсюда.

«Ну конечно», – подумал про себя Франсуа, но из вежливости изобразил на лице испуг и даже потупил взгляд, точно девица на выданье. Уволить его вряд ли уволят – не зря же он считается одним из лучших журналистов во всей редакции, – но мсье Вер вполне способен несколько месяцев давать самые скучные и несущественные задания. Франсуа Линьер пришел в редакцию будучи еще студентом Сорбонны, да так и остался. Сначала он редактировал и дописывал статьи за другими, потом мсье Вер начал давать ему и собственные задания. На первых порах это были маленькие заметки о какой-нибудь выставке в подвале или новом – очередном – американском фильме, которые Голливуд снимал по нескольку сотен в год. Постепенно Франсуа научился писать обо всем: о запуске новой станции метро в Париже, об уходе очередного президента, о Рурском конфликте, о скачках, о Доу-Джонсе и развитии автомобильной промышленности. Однако Паскаль Вер считал, что бесценен он как обозреватель культурной хроники, и, хотя ото всех этих спектаклей, опер, оперетт, выставок и бенефисов Франсуа уже мутило, он исправно кропал статьи, которые каким-то чудом получались все лучше и лучше (и надоедали ему все сильнее и сильнее).

– Вы могли бы позволить мне попробовать проявить себя в чем-нибудь новом, – предложил Франсуа.

– Проявишь в старом. Наш журнал готовит подборку очерков о Театре Семи Муз, и в первую очередь о его актерах.

Юноша тяжело вздохнул:

– Это то, чем занимается желтая пресса?

– Это то, чем будешь заниматься ты. – Дым мягким облаком окутал комнату, и Франсуа закашлялся. – Личности актеров всегда окружены загадками и тайнами. Ты хотел тайн? Ты их получишь. Расскажи о каждом из них, посмотри все текущие спектакли, узнай то, чего не знает еще никто. Мадлен Ланжерар, Этьен Летурнье, Аделин Баррон, Марианна ван дер Меер, Себастьен Деруссо, Марк Вернер, Софи Роше…

Паскаль Вер сделал в воздухе неопределенный жест рукой, показывая, что имя им легион, и строго посмотрел на журналиста поверх толстых стекол очков. Тот кивнул и даже что-то черкнул в своем блокноте – для вида, конечно, эти имена и так были на слуху у каждого.

– О них уже писали все кому не лень. Однако в этом театре есть о чем написать. Я давно слежу за происходящими там событиями, и смерть Клоди – только одно в их череде.

– Ты будешь со мной спорить? Напиши так, как еще никто не писал. Найди что-нибудь новое. Поработай мозгами в конце концов, а не только авторучкой.

Франсуа всегда пользовался карандашом – его можно было стереть, – но сейчас решил этого не уточнять.

– Ну, что сидишь? У тебя мало работы? – Паскаль Вер начал раздражаться, и журналист поспешил ретироваться.

Уже сидя за своим столом и напрасно переводя бумагу под карандашом, он с упрямством думал, что и из этого задания можно будет сделать что-нибудь интересное. Если в отличие от «Ля ви» или «Вог» он будет писать не о любовницах Летурнье, а… О чем? Грифель карандаша сломался от сильного нажатия, и Франсуа отбросил его в сторону. Театр Семи Муз известен новаторским подходом, яркой драматической игрой, неожиданными взглядами. Его актеров не раз называли самыми лучшими, талантливыми и необычайно одаренными… Франсуа и сам видел подтверждение этих слов на сцене: любой спектакль стремительно затягивал его с первой же минуты, едва занавес поднимался, а затем выбрасывал на берег опустошенного, без единой мысли в голове. Они приходили уже потом, на следующее утро, когда он сидел на работе за этим самым столом, сжимая голову руками, и думал, как облечь в слова увиденное на сцене. Он сам не понимал, что такого особенного в этом театре, хоть и предпочитал его многим другим. Может быть, стоит воспользоваться шансом и заглянуть в те дальние уголки закулисья, где он еще не бывал?

– Эй, Франсуа, ты так сидишь уже полчаса! Опять Вер всю плешь проел? – окликнул его коллега, деливший с ним стол. Точнее, угол стола, поскольку остальная поверхность столешницы была завалена бумагами.

– Наоборот, – загадочно протянул Линьер. – Поручил кое-что интересное.

– Поиграешь в детектива? – В редакции давно уже знали о его увлечении загадками и расследованиями, да и сам Франсуа не прятал книги Гастона Леру и Артура Бернеда, которые почитывал на досуге.

– Если бы, – он пожал плечами и рассмеялся. – Всего лишь побуду биографом некоторых известных особ.

– Пфф!

– Это каких же?

– Вы все их знаете: это актеры Театра Семи Муз. Скучная работенка!

Быстрый перестук пишущей машинки вдруг прервался, и машинистка, смущенно глядя на Франсуа из-под ресниц, пробормотала:

– А ты сможешь достать мне автограф Этьена Летурнье?

Заверив ее, что это не составит труда, Франсуа подумал про себя, что подобное задание сулит ему множество незабываемых встреч с самовлюбленными и капризными актерами, окруженными поклонниками обоих полов, и с вечно недовольной, спешащей и не способной решить простейшие проблемы администрацией. А день только начинался…

* * *

Посреди репетиционного зала на небольшой сцене стоял стул. Разумеется, это был не просто стул, а королевский трон, однако внешне он ничем не отличался от еще двух рядов таких же, отодвинутых к стене. Режиссер Жером Дежарден, сидящий в окружении кипы бумаг, закинул ногу на колено и что-то увлеченно писал в своем помятом блокноте. По стеклу стакана с остывшим кофе, который режиссер небрежно поставил возле себя, скатилось несколько капель, и темно-коричневые разводы замарали бледно пропечатанное заглавие: «Король Лир».

…Я этот перл бургундским господам

За многоводный край их не отдам.[9]9
  Здесь и далее: У. Шекспир, «Король Лир» (пер. Б. Пастернака).


[Закрыть]

– Хм… – пробормотал Дежарден.

Он отложил в сторону лист с мелким машинописным текстом и сосредоточенно посмотрел на актеров. На троне восседал король Лир. Ему было слегка за пятьдесят, он обладал подтянутой, почти не располневшей фигурой, разве что щеки его начали заметно отвисать, волосы седеть, а у губ и глаз появились мелкие морщинки. Одет он был совсем не так, как следовало бы монарху: простой клетчатый пиджак накинут на плечи поверх белой рубашки, ворот расстегнут, короля звали Марк Вернер, и он, ссутулившись, погрузился в пьесу, пока молодой Король Французский выступил вперед к престолу и встал на защиту возлюбленной.

– …За многоводный край их не отдам, – повторил он и выжидательно повернул голову к режиссерскому креслу.

– Себастьен, ты что на меня смотришь, дальше! – поторопил его Дежарден. – А то мы до наших дам так и к концу дня не дойдем, – он усмехнулся и послал воздушный поцелуй в угол зала, где возле чеховского кресла и оставшихся после «Клеопатры» пальм стояли три прекрасные дочери короля Лира. Сестрами их назвать можно было, только сделав огромное усилие, – так непохожи друг на друга были эти актрисы. Высокая и худая старшая сестра Мадлен Ланжерар неотрывно глядела перед собой на воображаемый зал, где находился король. Миловидная шатенка Аделин Баррон листала свой экземпляр текста, сосредоточенно нахмурив брови, а младшая – Корделия с бельгийской фамилией ван дер Меер – крутила в тонких пальцах серебряный портсигар и нетерпеливо постукивала по нему ноготками.

В тесный репетиционный зал набилось немало народу: помимо королевского семейства здесь расположилась и вся королевская свита, и двор. Кто-то сидел на полу, подобрав под себя ноги, кто-то перегнулся через плечо Аделин и торопливо повторял текст, герцоги Бургундский и Корнуэльский курили в углу сцены возле античной колонны. Позади режиссера на заднем ряду сидели две девочки из массовки. С какой целью Дежарден позвал их к утренней десятичасовой репетиции, им было неясно, и теперь одна из них – новенькая Жюли Дигэ – с интересом рассматривала окружающих, пытаясь никого не упустить из виду, а другая изо всех сил боролась со сном. Несмотря на столпотворение, в зале стояла полная тишина, в которой реплики актеров отражались от низких стен и зависали в душном воздухе. От любого покашливания Дежардена все замирали, он же будто и не замечал этого, глядя либо в текст перед собой, либо на актеров.

Корделия, простись с двором суровым.

Ты лучший мир найдешь под новым кровом, —

решительно закончил Себастьен Деруссо и обернулся к Марианне.

– Хорошо, – Дежарден задумчиво погрыз кончик карандаша. – Король Французский у тебя слишком уж порывистым выходит, поспокойнее бы. Но пока сойдет.

– Жером, это же первая репетиция, тут еще текст не все выучили, – король Лир кивнул в сторону актеров, столпившихся вокруг одного-единственного листка бумаги.

– Ждать до премьеры, пока все выучат текст и соизволят играть то, что я хочу, мы не будем, – бросил режиссер. – Продолжаем!

И вновь вместо добродушного Марка Вернера с его вечной покровительственной полуулыбкой на троне возник суровый король Лир, хмурый, недовольный, внезапно состарившийся. Он гневно глянул на короля Французского и проворчал:

Она твоя, король. Иди с ней прочь,

Нам с ней не жить. Она не наша дочь.

Ступай от нас без ласкового слова

И без благословения отцова.

Пойдемте, герцог.

– Хорошо, полчаса перерыв, – объявил Дежарден и, когда все радостно выдохнули, добавил: – Мадлен, Аделин, Марианна, останьтесь, вас я пока не отпускал. Себастьен, ты тоже остаешься, как ты помнишь по сюжету. А вы куда собрались? – Он обернулся к двум девушкам на заднем ряду, которые уже защелкали замками сумочек. – Вы будете сидеть здесь до конца.

Под его суровым взглядом обе актрисы пристыженно застыли с помадой и зеркальцами в руках.

– Сидите, смотрите и не шумите, – сбавил тон Дежарден. – Текст, я надеюсь, читали?

Обе кивнули: одна поспешно и уверенно, Другая чуть менее решительно. Режиссер отвернулся от них, как от не достойных более его внимания, и обратился к оставшимся:

– Идем дальше. Себастьен!

– С сестрами простись, —

Себастьен вновь повернулся к Марианне.

– Отцовские сокровища, в слезах

Иду от вас. Я ваши свойства знаю,

Но, вас щадя, не буду называть.

Смотрите за отцом, —

проговорила она своим тягучим, как мед, голосом.

– Марианна, – Дежарден вздохнул и отложил распечатку текста. – Ты это кому говоришь?

– Сестрам, – ответила она, задумавшись, и для убедительности указала в сторону Мадлен и Аделин.

– Ну так и говори им, а не мне! Ладно, давай дальше, потом еще к этому вернемся, – режиссер сделал глоток остывшего кофе и с раздражением отставил чашку подальше.

Девушка тряхнула головой и хмыкнула, но не остановилась, пока ее реплика не закончилась. Речь лилась плавно и заученно, но режиссер продолжал недовольно буравить ее глазами, и, наконец, когда должна вступить Аделин Баррон с репликой Реганы, поднял вверх зажатый в руке карандаш. Все замолчали.

– Нам не подходит то, что изображает Марианна, – заявил он, и бельгийка не посмела его прервать. – Так играли еще в прошлом веке, и это уже давно никому не интересно. Марианна, ответь мне, что ты играешь?

– Корделию выгоняет ее отец, потому что считает, что она недостаточно любит его, – ответила девушка и насупилась, не понимая, чего хочет от нее режиссер.

– А она?

– Ну она уходит, потому что гордая и…

Дежарден удивленно приподнял бровь.

– Единственная из сестер, кто его на самом деле любит, – проговорила Аделин, когда пауза совсем уж затянулась.

– Вот и покажи это, Марианна! И то, как ты относишься к своим сестрам. И то, что тебя расстроили его слова. Сделай своего персонажа живым, наконец. Пусть она и кажется гордой в начале, но уже тогда должно быть понятно, что она самая искренняя и преданная из дочерей Лира.

Режиссер покинул свое насиженное место, где так уютно устроился в окружении тетрадей, блокнотов и текста пьесы, и прошелся по комнате, оживленно размахивая руками:

– Забудьте, что это далекое Средневековье и выдумка какого-то давно умершего англичанина. Забудьте об их нравах и нарядах, о титулах и дворцах. Это все неважно, мы ставим спектакль о вещах, неподвластных времени. Отношения внутри семьи, предательство…

– Одиночество, – добавила Мадлен Ланжерар полушепотом.

– Одиночество, безумие, любовь, – продолжал Дежарден. – Представьте себе, что все это происходит сейчас или будет происходить через пятьдесят лет, и неважно где – в Англии, Франции или на Марсе.

Он задумчиво оглядел изображающий небоскреб элемент декорации, одиноко стоявший у стенки. Вокруг него кружил цепеллин, а высокие стелы из полупрозрачного стекла разрезали облака. Почему бы и в том мире не быть своему королю Лиру, делящему наследство между льстивыми дочерьми? И в мире будущего с летающими машинами и быстрыми поездами будут вестись войны, и Лир умрет после предательства дочерей, и время ничто не сможет изменить в низменных человеческих пороках.

– Так мы и сделаем. Пусть средневековые страсти станут понятными и близкими нашему зрителю, которому знаком телефон и кинематограф, но на которого долгие шекспировские монологи о стародавних королях навевают скуку. Всем уже надоело раз за разом видеть одно и то же. Цитаты навязли на зубах, но кто понимает их? Но мы сделаем по-другому, – решительно произнес он и направил карандаш на своих невольных зрителей. – Вы! Играйте так, как играли бы своих современниц, жительниц Парижа. Мелочных, злобных, корыстных, как описал Шекспир, которых мы видим на наших улицах. Таких историй и сейчас немало, они все о предательстве и обмане. Мы каждый день читаем о них в газетах. Мы наблюдаем их в жизни. – На лице режиссера промелькнуло знакомое всем театральным обитателем вдохновенное выражение. Оно говорило о том, что в его голове начал зарождаться другой, загадочный, мир. Он наполнялся красками и запахами, картонные фигуры приобретали объем, из неясных очертаний появлялись дворцы, и вся эта вселенная начинала медленно оживать, но лишь Жером Дежарден знал, что получится в итоге.

– Простите, – прервала его Марианна, – но я не поняла. А какие у нас будут костюмы?

Дежарден бросил на нее раздраженный взгляд и вновь кашлянул.

– Об этом мы поговорим позже. Они будут соответствовать концепции и отличаться в лучшую сторону от того, что на тебе надето сейчас, – хмыкнул он скептически. – Итак, идем дальше, оттуда, где остановились. Прощайте, сестры! Аделин!

Ее Регана начала рождаться уже сейчас, когда она шагнула в центр сцены, которая лишь на пару десятков сантиметров возвышала ее над режиссером.

– Просим не учить, – она высокомерно взглянула на Марианну и сложила руки на груди.

Учись сама, как угождать супругу,

Который взял из милости тебя.

За спор с отцом судьба тебя с годами

Б замужестве накажет неладами, —

Гонерилья, старшая из дочерей короля Лира, подхватила реплику своей сестры. Она прошла мимо Корделии, презрительно взглянула на нее из-под длинных ресниц и отвернулась, утратив всякий интерес. Она не проклинала сестру и не желала ей зла, но надменно смеялась над ее глупостью и резким нравом. Адресованные Корделии насмешливые слова алыми змейками слетали с ее губ.

– Мадлен, посмотри на меня. Вот так, еще жестче, еще холоднее, – приказал режиссер. – А теперь подари этот взгляд Корделии и последнюю фразу произнеси с легкой издевкой.

За спор с отцом судьба тебя с годами

Б замужестве накажет неладами.

– Как люди ни хитры, пора приходит —

И все на воду свежую выводит,

Прощайте, —

парировала Корделия, а уже Марианна продолжила:

– Может, теперь у меня тоже перерыв?

– Прекрасная идея, – подхватил Дежарден с энтузиазмом и помахал ей вслед. – А я бы тем временем хотел посмотреть, кто подойдет на роль Корделии второго состава.

– Второй состав? – Марианна удивленно воззрилась на него и часто заморгала. – Но ведь ни у кого больше нет второго состава – только замены… Ни у Марка, ни у Мадлен…

– А у тебя будет, – отрезал он и обернулся к заднему ряду: – Жюли, на сцену!

– Что? – вопросили обе девушки одновременно: одна – недоверчиво и испуганно, Другая – негодующе.

– Жюли Дигэ, выйди на сцену и прочти отрывок, – повторил режиссер раздраженно. – Я надеюсь, ты знаешь роль?

– Да, – закивала она, – я читала…

– Хорошо-хорошо, – поторопил режиссер, поглядывая на часы.

Марианна схватила брошенную на стул сумочку и направилась к выходу.

– Значит, я вам больше не нужна! – вспылила она и исчезла за дверью.

Дежарден, казалось, не заметил ее исчезновения.

– Жюли, самое начало сцены: «Вы дали жизнь мне, добрый государь…» – кивнул он, не поднимая головы. – Только, ради бога, не задерживай, нам еще много репетировать. Скоро вернется Марк, и пойдут сцены поважнее этой.

Девушка огляделась. Стоять на одной сцене с Мадлен Ланжерар, играть важную роль в премьере… Хорошо, пусть даже вторым составом, но ведь играть! В лучшем театре Парижа! Она глубоко вздохнула и повернулась к Дежардену, как будто это он был ее отцом, королем Лиром:

Вы дали жизнь мне, добрый государь…

* * *

Предчувствие, что ее жизнь вот-вот изменится, окрыляло Жюли. В тот понедельник она летела в театр, оскальзываясь на мокрой после ночного дождя булыжной мостовой.

Луч солнца впервые за утро выглянул из-за туч и заиграл на шпиле церкви Святого Северина, высившегося поодаль, и девушка радостно улыбнулась. Перемены сказались не только на ее настроении, но и на внешности: на выходных она решительно и без колебаний избавилась от привычной длинной косы. Теперь ее аккуратную головку украшала короткая модная стрижка, подобная тем, что носили все парижанки. В густых каштановых волосах играло солнце, заставляя их блестеть. Карие глаза Жюли тоже сияли, а зеленый шарф, который она сегодня обмотала вокруг шеи, ярким пятном выделялся на фоне нового серого плаща.

На углу площади Сан-Мишель она на пару мгновений задержалась возле маленького кафе, чтобы полюбоваться собственным отражением в стеклянной витрине. Ее хорошенькое личико отчетливо проступило между свежими круассанами и булочками с корицей. Девушка еще раз с удовольствием пропустила пальцы сквозь непривычно короткие волосы и помчалась в театр.

На репетиции Жюли чувствовала себя куда увереннее, чем в тот день, когда цепкий взгляд режиссера упал на нее, чтобы выбрать на роль Корделии второго состава. За выходные она неоднократно прочла роль вдоль и поперек. Хотя слова ей уже были хорошо известны, девушка старалась рассмотреть в тексте то, чем была наполнена репетиция, – современные нравы, надменные и холодные лица Мадлен и Аделин, чувства Корделии к отцу и сестрам… Она проговаривала текст перед зеркалом, то хмурясь и кусая губы, то безмятежно глядя на воображаемых собеседников. Она то шептала, то говорила громче – когда Женевьев отправилась за покупками. Не то чтобы девушку беспокоило мнение тетки о ее профессии, просто во время импровизированной домашней репетиции Жюли все же остро недоставало театра с простором его репетиционного зала. Но сам факт того, что она поработала над ролью, придал ей сил.

– Ого! – с восхищением воскликнула Николь, едва Жюли вошла в гримерную, и тут же сообщила, что из-за стрижки узнала подругу исключительно по туфлям. Сияющая Сесиль восторженно пискнула, что новенькая стала похожа на диву из модного журнала, а когда в репетиционном зале Жюли встретилась с Себастьеном Деруссо, он воскликнул, что она самая красивая девушка среди присутствующих. Трудно было сказать, слышала ли эти слова Марианна, – в этот миг она увлеченно беседовала с Филиппом на противоположной стороне сцены и не смотрела в их сторону.

На этот раз режиссер решил начать прямо с монолога короля Лира, и Жюли пришлось довольно долго ждать, когда настанет ее черед выйти на сцену. К этому мгновению она так погрузилась в ход действия, что почти забыла о том, кто она такая, став на пару часов Корделией, и с жадностью следила за каждым словом и движением своего короля-отца. Все остальное не имело значения: незанятые актеры на зрительских местах растворились в тумане, а голые стены зала расступились. Она ясно видела лишь своих партнеров по сцене, да откуда-то из полутьмы долетали хлесткие слова Дежардена, проникая в ее сознание острыми сверкающими булавками.

Зловещие отзвуки голосов сестер все еще звенели в ушах Жюли, когда она вернулась в гримерную. Ей казалось, что репетиция пролетела незаметно, хотя Сесиль, изображавшая придворную даму Гонерильи, пожаловалась, что режиссер нарочно мучил их, снова и снова заставляя проходить один и тот же эпизод. В ответ Жюли только пожала плечами – она не ощущала усталости, только лихорадочное возбуждение. Она еще не вышла из образа Корделии, чужие мысли и чувства бродили у нее внутри, а сердце билось в груди едва ли не в два раза чаще, чем обычно.

Переодевшись, она вышла в коридор. Голова кружилась, губы сами собой шевелились, повторяя строки снова и снова. Уже давно миновало время завтрака и обеда – Жюли осознала это, только когда ей пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть от охватившей ее слабости.

– Слабость – всего лишь еще один шаг, – раздался совсем рядом негромкий надтреснутый голос. – Сила приходит не сразу.

Жюли подняла взгляд. Напротив нее, в двух шагах, стояла невысокая худощавая старушка. Она смотрела перед собой невидящим взглядом, хотя и обращалась к девушке. Ее белоснежные волосы были уложены в высокую прическу, которую венчала миниатюрная черная шляпка с кружевной вуалеткой. Тонкие старушечьи губы были покрыты ярко-вишневой помадой, составляющей комичный и чудовищный контраст бледной напудренной коже, испещренной сеткой морщин. Вокруг нее витал запах бессмертника, роз и еще чего-то пряного, похожего на воспоминание. Изумленно моргнув, девушка увидела, что на старухе старомодное черное бархатное платье с глубоким декольте, как будто она застряла где-то в прошлом веке.

– Театр всегда требует больше, чем может дать заурядный актер, – продолжала старуха. Ее голос, несмотря на сквозящую в нем старческую слабость, лился плавно, а интонации выдавали великолепную актерскую школу. – А посредственностям здесь не место. – Она возвысила голос и вздернула подбородок.

– Простите, – пролепетала Жюли, огорошенная внезапной проповедью, – но я очень стараюсь…

– Стараешься? – Старуха резко повернулась к ней, и девушка невольно отпрянула. – Достаточно ли? – Ее выцветшие глаза пылали огнем одержимости. – Это тяжелая работа, не оставляющая времени на раздумья и жалость к себе. Впрочем, для театра слишком много труда никогда не бывает. Никогда! – Она яростно прошипела последнее слово, пристально глядя на Жюли водянистыми голубыми глазами с красными прожилками на белках.

– Мадам д'Эрбемон! Рад вас видеть. – Как и всегда жизнерадостный Себастьен улыбнулся даме.

Та с достоинством вскинула подбородок и прошествовала мимо. «Была ссора. Было то, что бывало уже несколько раз. Я сказала, что у меня голова болит…» – донесся до девушки негромкий напевный голос, и ее наконец осенило, что устаревший наряд актрисы на самом деле – костюм Анны Карениной.

– Что-то ты выглядишь бледной, – молодой человек перевел взгляд на Жюли. Та утомленно покачала головой.

– Все в порядке. Просто немного устала, – она сделала шаг, но вдруг ее повело в сторону. Голова резко закружилась, и девушка наверняка упала бы, если бы Себастьен не подхватил ее под локоть.

– Да тебя просто ветром шатает! – воскликнул он. – Ты хоть что-нибудь ела сегодня?

– Да… я не помню. Кажется, нет, – пробормотала она, пока комната замедляла свое кружение. – А кто была эта дама? Мадам Дэр… Дэб…

– Д'Эрбемон, – подсказал Себастьен. – Послушай, это невероятно! – с укоризной продолжил он. – Ты и без того как тростинка. Что ж, значит, сегодня я угощаю тебя обедом.

– Что ты! Я не могу, – запротестовала Жюли слабым голосом, – я лучше пойду, моя тетя…

– О! Перестань, – ее собеседник скорчил комичную гримасу. – Еще скажи, что общество тетки для тебя приятнее моего, вот тогда я точно обижусь. К тому же я не допущу, чтобы ты по дороге упала в обморок. И не спорь, – Себастьен не позволил девушке вставить ни слова. Предложив ей локоть, он повел ее прочь из костюмерной. – Идем со мной.

– Но куда? – только и спросила Жюли.

– Есть тут поблизости одно местечко, – улыбнулся Себастьен.

Жюли под руку с Себастьеном шла по улице Дантон, подстраиваясь под быстрый шаг своего спутника, и улыбалась прохожим. Холодное осеннее солнце бросало скупые лучи сквозь кроны пожелтевших каштанов, причудливыми тенями ложась на плитку под ногами, магазинные витрины и вечно спешащих парижан. Точно сошедшие с картин импрессионистов, только в современных костюмах, они торопливо проходили мимо; дамы цокали каблуками изящных туфель, их лица прятались под надвинутыми на брови шляпами, а мужчины проносились мимо, похожие на грачей в черных пальто и таких же головных уборах. На перекрестке гудели два автомобиля, не в состоянии разъехаться, а из-за домов показалась набережная Сен-Мишель и шпиль Нотр-Дам.

– Не могу поверить, что ты ни разу не была в «Глориетт»! – удивился Себастьен, когда они свернули в один из переулков у самой Сены.

Жюли отрицательно покачала головой, чувствуя непривычную легкость из-за остриженных волос.

– Ну да, вы же все на своих диетах просто помешались. Ничего, разок можно и как следует пообедать, – заговорщически подмигнул ей молодой человек.

Желудок актрисы вдруг тоскливо сжался и заурчал. Она взмолилась про себя, чтобы этот звук был слышен только ей.

Кафе на первом этаже османовского дома девушка заметила сразу, как только они свернули с главной улицы. Белые колонны полукруглой ротонды выступали вперед, образуя небольшую веранду, отгороженную от тротуара кружевной решеткой. Несмотря на то что первая неделя октября выдалась необычно прохладной, многие посетители, желая поймать последние лучи парижского солнца, сидели снаружи, закутавшись в плащи и шарфы. Метрдотель поприветствовал Себастьена, тот улыбнулся ему в ответ, как старому знакомому, и приподнял шляпу. Стеклянная дверь с разноцветными витражами распахнулась перед ними, и они вошли в светлое просторное помещение. Круглые столики были накрыты белыми скатертями и украшены цветами, а посреди зала стояла огромная пальма в кадке. У Жюли появилось ощущение, что она оказалась на Лазурном Берегу в разгар летнего сезона. Себастьен уверенным шагом направился к столику у окна. Едва они уселись, как перед ними возник официант. Жюли недоверчиво повертела в руках толстую книжку с иллюстрацией Климта на обложке, больше похожую на небольшой художественный альбом, чем на меню.

– Возьми луковый суп, он здесь потрясающий, – посоветовал Себастьен, сам же, не открывая карты, заказал себе жареных креветок с салатными листьями.

Жюли кивнула. Она редко бывала в подобных местах и побоялась бы заказывать что-то, чего не знала, а обеденная карта наполовину состояла из незнакомых блюд. Ее спутник как нельзя лучше вписывался в антураж ресторана. Девушка продолжала перелистывать страницы, но из-под опущенных ресниц наблюдала за публикой: здесь собирались те представители богемы и бомонда, которые уже добились долгожданного успеха и сменили свои маленькие студии и квартиры на чердаках на роскошные апартаменты в районе Оперы или Риволи, но еще не обросли налетом аристократического снобизма. Многих из присутствующих она видела в театре, а кое-кого даже хорошо знала. Напротив сидел режиссер Морис Буше; завидев их, он рассеянно помахал рукой, но тут же вернулся к чтению помятого сценария, испещренного заметками. Его суп давно остыл, а пепел с сигареты осыпался на белоснежную скатерть.

– Тебе уже доводилось с ним работать? – Себастьен продолжал смотреть на Мориса. – Потрясающий человек, просто потрясающий! С ним так легко и комфортно… Уверен, в скором времени ему будут доверять и большие постановки, вот увидишь.

Жюли только кивнула и не стала спорить, хотя подумала про себя, что этот режиссер еще слишком молод, ему не хватает уверенности и внутренней силы, которыми в полной мере обладал Дежарден. Последнего все боялись, но и обожали. Девочки в гримерке шептались, что он чудовище и изверг, и с придыханием добавляли: но какой, какой… «Я бы могла влюбиться в него, будь он помоложе. И покрасивее», – на полном серьезе сказала как-то Николь и взмахнула своими длиннющими ресницами.

Не одни они обсуждали Мориса Буше. За соседним столиком сидели две женщины, которых еще неприлично было назвать пожилыми, однако молодыми они не были уже последние лет двадцать.

– Я их, кажется, где-то видела, – шепнула девушка.

– Ну еще бы, кто же их не видел, – тихо засмеялся Себастьен и выразительно поднял брови.

Теперь Жюли вспомнила. Соседки присутствовали на банкете в честь закрытия «Цезаря и Клеопатры», а девушка все стеснялась спросить, кто эти дамы, разодетые в яркие платья и сверкающие бриллиантами, каких не было даже у жены министра. Сейчас они были одеты так же – в яркие, дорогие и, безусловно, вечерние платья с открытыми плечами, которые плотно облегали их пышные тела. Одна из них, что сидела к Жюли лицом, вертела в унизанных перстнями пальцах бокал с шампанским и бросала долгие взгляды на Себастьена. На столе возле нее лежала приоткрытая сумочка, усыпанная черным бисером, из которой выглядывал театральный бинокль.

– Не пропускают ни одной премьеры, – поведал Себастьен, – и бывают на всех закрытиях, банкетах и спектаклях с Этьеном. Но, в целом, весьма интересные дамы.

Жюли прислушалась и попыталась разобрать, о чем же они говорят, но поняла, что не разбирает и половины. До нее доносились редкие французские слова, которыми перемежалась громкая иностранная речь: «Изумительно!», «Восхитительно!» – это было практически единственное, что уловила девушка.

– Иностранки? – все тем же полушепотом поинтересовалась Жюли.

– Русские графини!

– Настоящие?

– Едва ли, – серьезно ответил Себастьен, но уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Как вкусно, – протянула Жюли, когда суп подошел к концу. Она и моргнуть не успела, как обнаружила себя с коркой ароматного хлеба в руках, подбирающей остатки лукового супа.

– Бедная моя девочка, ты что, вообще не ешь?

– Нет, ну почему же, просто обычно не хватает времени. – Про деньги она решила не упоминать. Особенно про то, сколько их ушло на новую стрижку, помаду и духи.

– Вот что, в следующий раз, как только проголодаешься, сразу говори, – не терпящим возражения тоном заявил Себастьен и подозвал официанта. – А пока я закажу тебе бифштекс.

Она не возражала. Довольно откинувшись на стуле, Жюли вновь принялась изучать обстановку ресторана, официантов, посетителей… Себастьен терпеливо сидел рядом с ней, развлекая театральными байками. Так, например, она узнала, что до прихода в театр знаменитый Этьен Летурнье работал грузчиком, Марианна ван дер Меер была принята в труппу исключительно по просьбе мсье Мореля, а Сесиль едва не потеряла свое место в театре и только чудом осталась здесь еще на один сезон.