Текст книги "Неоновые боги"

Глава 5. Аид

После нескольких часов беспокойного сна я спускаюсь на кухню в поисках кофе и застаю Гермес, которая уселась на кухонном столе и ест мороженое прямо из коробки. Резко останавливаюсь, слегка встревоженный тем обстоятельством, что на ней шорты, сделанные из старых джинсов, и свободная футболка, в которых она прошлым вечером совершенно точно не была.

– Ты хранишь одежду в моем доме.

– Естественно. Кто ж захочет таскать на себе дома шлейф пьяных приключений. – Она не глядя указывает назад. – Я поставила кофе вариться.

Слава богам за маленькие радости.

– Кофе с мороженым – то еще средство борьбы с похмельем.

– Тсс! – Она морщится. – Голова болит.

– Могу представить, – бормочу я и беру нам обоим кружки. Наполняю одну из них на две трети и отдаю ей. Гермес тут же бросает огромный кусок мороженого в кофе, я качаю головой. – Знаешь ли, я припоминаю, что запер вчера дверь. Но вот ты здесь.

– Я здесь. – Она отвечает мне потрепанной версией своей фирменной лукавой улыбки. – Да брось, Аид. Ты же знаешь, что в этом городе нет такого замка, который смог бы меня остановить.

– Я осознал это с годами.

В первый раз она заявилась ко мне всего лишь через месяц после того, как получила титул Гермес, а это было уже пять или шесть лет назад. Она напугала меня, пробравшись в мой кабинет, за что в итоге чуть не получила пулю в лоб. Каким-то непонятным образом это привело к тому, что она решила, будто мы большие друзья. И только через год я понял, что не имело никакого значения, что я сам думал по поводу этой так называемой дружбы. Приблизительно через полгода с ней стал заходить и Дионис, и я бросил попытки бороться с их присутствием.

Если они шпионы Зевса, то попросту ни на что не годны, потому что не добывают никакой информации, которую я намереваюсь от него скрыть. А если не шпионы…

Что ж, это не мои проблемы.

Гермес делает большой глоток своего кофе с мороженым и издает подозрительно напоминающий о сексе звук.

– Ты точно не хочешь?

– Точно.

Я облокачиваюсь на стол и пытаюсь решить, как мне все обыграть. Гермес я доверять не могу. И неважно, что она, по всей видимости, считает нас друзьями, все равно она одна из Тринадцати, и надо быть полным дураком, чтобы забыть об этом. Более того, она обитает в башне Додона и напрямую подчиняется Зевсу, во всяком случае, когда ей это удобно. Действовать в открытую, не составив перед этим конкретный план, – верный путь к катастрофе.

Но, как ни посмотри, тайна раскрыта. Люди Зевса уже доложили ему о местонахождении Персефоны.

Если Гермес это подтвердит, ничего не изменится.

На кухню, спотыкаясь, вваливается Дионис. Усы растрепаны, бледная кожа едва не позеленела. Он неопределенно машет в мою сторону и шагает прямиком за кофе.

– Доброе утро.

Гермес фыркает.

– Выглядишь как покойник.

– Это ты виновата. Кто пьет вино после виски? Мерзавцы, вот кто. – Он долго сверлит кофейник взглядом и наконец наливает себе кружку кофе. – Застрелите меня и избавьте от страданий.

– Не искушай меня, – бормочу я.

– Да-да, ты угрюмый и страшный. – Гермес поворачивается на островке ко мне лицом. Ее темные глаза загораются озорством. – Все эти годы я думала, что это все притворство чистой воды, а потом ты приходишь и притаскиваешь похищенную тобой жертву.

Я уже начинаю объяснять, что на самом деле никого не похищал, но Дионис заливается громким смехом.

– Значит, мне это не привиделось. Персефона Димитриу всегда казалась мне жизнерадостной занудой, но вдруг оказалась интересной. Не прошло и получаса с момента объявления Зевсом о помолвке, как она ушла с вечеринки, а потом вдруг оказалась на другой стороне реки Стикс, куда хорошие девочки из верхнего города никогда не заходят? Весьма занятно.

Я хмурюсь, невольно сосредоточив внимание на самой незначительной из сказанной им информации.

– Жизнерадостной занудой? – Надо признать, мы встретились далеко не при идеальных обстоятельствах, но эта женщина отнюдь не зануда.

Гермес качает головой, и ее кудри подпрыгивают.

– Дионис, ты видел только ее публичный образ на мероприятиях, куда Персефону таскает мать. Она не так плоха, когда ее не держат взаперти и особенно когда проводит время с сестрами.

Дионис приоткрывает один глаз.

– Дорогая, шпионить зазорно.

– Кто сказал, что я шпионю?

Он открывает второй глаз.

– Значит, ты общалась с сестрами Димитриу? С четырьмя женщинами, которые ненавидят Тринадцать с поистине выдающейся страстью, учитывая, кто их мать.

– Возможно. – Ей даже не удается сохранить серьезное выражение лица. – Ну ладно, не общалась, но мне было любопытно, потому что их мать полна решимости свести дочерей со всеми влиятельными людьми, до каких сможет добраться. Знать о таком полезно.

Я с упоением наблюдаю за происходящим. Гермес, как одна из Тринадцати, должна вызывать у меня принципиальную антипатию, но благодаря своей роли она во многих отношениях пребывает вне публичного пространства. Личный посыльный, хранительница секретов, о которых я могу только догадываться, а когда ей нужно, то и воровка. Она, почти как и я, постоянно орудует в тени. Оттого должна заслуживать еще меньше доверия, чем все остальные, но она настолько прозрачна, что порой у меня начинает болеть от нее голова.

Следом до меня доходит смысл остальных сказанных ими слов.

– Значит, это правда. Она собирается замуж за Зевса.

– Вчера вечером объявили об этом. Я бы взгрустнул, если бы в моем сердце осталось место для печали. Она изо всех сил старалась сохранить улыбку, но бедняжка была в ужасе. – Дионис снова закрывает глаза и облокачивается на стол. – Будем надеяться, она продержится дольше, чем последняя Гера. Стоит задуматься, в какую игру играет Деметра. Я думал, ей не настолько безразлична безопасность собственных дочерей.

Я знаю, что Гермес пристально наблюдает за мной, и не стану выражать интерес. Слишком много лет я запирал все под замок, пока между мной и остальным миром не образовалась толстая стена. То, что я терплю присутствие этих людей в своем доме, не означает, что я им доверяю. Никто не заслуживает моего доверия. Особенно когда я увидел, как эффектно оно может выйти боком и между делом привести к гибели людей.

Гермес придвигается к краю стола и небрежно выставляет ноги вперед.

– Ты прав, Дионис. Она не давала на это согласия. Птичка мне напела, что девушка ничего не подозревала, пока ее не вытащили в центр зала и не поставили в такое положение, что ей оставалось либо согласиться, либо вывести из себя Зевса вместе со всеми присутствующими из Тринадцати. Ну, кроме Аида и Геры. А мы все знаем, как такое проходит.

– Ты работаешь на Зевса, – спокойно говорю я, подавляя гнев, который инстинктивно возникает во мне при упоминании имени этого ублюдка.

– Нет. Я работаю на Тринадцать. Просто Зевс пользуется моими услугами чаще остальных, включая тебя. – Она наклоняется вперед и неловко мне подмигивает. – Тебе стоит подумать о том, чтобы использовать мои навыки в полной мере. Уж поверь мне, я прекрасно справляюсь со своей ролью.

С тем же успехом она могла бы помахать наживкой прямо у меня перед носом и хорошенько ей потрясти. Я поднимаю брови.

– Надо быть дураком, чтобы тебе доверять.

– А он прав. – Дионис рыгает, а его лицо становится еще зеленее, если это вообще возможно. – Ты лукавая.

– Понятия не имею, о чем ты. Я – сама невинность.

Гермес ведет более изощренную игру, чем все остальные. Она вынуждена это делать, чтобы не пошатнуть свою относительно нейтральную позицию среди политиканства, манипуляций и интриг остальных из Тринадцати. Доверять ей все равно что засунуть палец в рот тигру и надеяться, что он не настроен на перекус.

И все же…

Любопытство вонзает в меня свои клыки и отказывается отпускать.

– Большинство людей в Олимпе с радостью отдали бы правую руку, чтобы стать одним из Тринадцати, через брак с Зевсом или нет. – Таблоиды рисуют Персефону как женщину, у которой денег больше, чем ума: такая как раз ухватилась бы за возможность выйти за богатого и влиятельного мужчину вроде Зевса. Эта Персефона совсем не похожа на сильную, но перепуганную девушку, которая вчера ночью мчалась через мост. Какая из них настоящая? Только время покажет.

Улыбка Гермес становится шире, будто я только что преподнес ей подарок.

– Можно было бы так подумать, не правда ли?

– Избавь его от страданий и поделись сплетнями, – стонет Дионис. – Из-за тебя у меня голова разболелась еще сильнее.

Гермес поднимает ноги, и я еле сдерживаюсь, чтобы не велеть ей убрать их с моего чертова стола. Она обхватывает кружку обеими руками и подносит ее к губам.

– Дочерей Деметры не интересует власть.

– Ну конечно, – фыркаю я. – Всех интересует власть. А если не власть, то деньги. – Не счесть, сколько раз дочерей Димитриу фотографировали в те моменты, когда они покупали вещи, которые им явно не нужны. Как минимум раз в неделю.

– Я тоже так думала. А потому считаю, меня можно простить за то, что я сую нос не в свои дела. – Она бросает взгляд на Диониса, но он настолько поглощен собственным похмельем, что даже не замечает. – Ни одной из них нет дела до амбиций матери. Младшая даже позволила, чтобы любимый сын Калиопы заманил ее в отношения.

Это привлекает мое внимание.

– Младший брат Аполлона?

– Именно, – смеется она. – Тот еще соблазнитель.

Я пропускаю ее слова мимо ушей, потому что не имеет никакого значения, что я думаю об Орфее Макосе. Пусть его семья и не принадлежит к одной из преемственных династий Олимпа, у них было вдоволь власти и богатства даже до того, как старший брат Орфея стал Аполлоном. По слухам, он музыкант, который постоянно находится в поиске себя. Я знаком с его работами, и они хороши, но никак не оправдывают его чрезмерные порывы в поисках всевозможных муз.

– Может, ты и права.

– Неужели? – Она дергает бровями. – Я лишь хочу сказать, что ты мог бы просто взять и выяснить, чего она хочет. – Гермес пожимает плечами и, спрыгнув со стола, слегка покачивается на ногах. – Или же оправдать ожидания и запереть ее в темнице. Уверена, Зевсу это понравится.

– Гермес, ты прекрасно знаешь, что у меня нет темницы.

– Сырой и темной нет. – Она опять дергает бровями. – Но все мы видели игровую комнату.

Я никак на это не реагирую. Вечеринки, которые я устраиваю время от времени, – такая же часть роли Аида, как и все остальное. Тщательно продуманный образ, созданный для того, чтобы пробуждать самые мрачные эмоции и таким образом гарантировать, что те немногие в верхнем городе, кто знает о моем существовании, не станут со мной связываться. Разве я виноват, что именно эта часть вышеупомянутого образа нравится мне больше всего? Лишь раз заглянув в эту комнату, Персефона с воплями умчится отсюда со всех ног.

– Вам пора домой. – Я кивком головы указываю в коридор. – Могу попросить Харона вас отвезти.

– Не парься. Мы сами поймаем машину. – Она встает на цыпочки и чмокает меня в щеку. – Желаю хорошо развлечься со своей пленницей.

– Она не моя пленница.

– Продолжай убеждать себя в этом. – И Гермес, пританцовывая, босиком выходит из комнаты, будто ничего естественнее в мире нет. Она меня утомляет.

Дионис, похоже, не собирается выпускать из рук мою кружку, но останавливается в дверях.

– Вы с жизнерадостной девчонкой могли бы помочь друг другу. – Он морщится при виде выражения моего лица. – Что? Это вполне закономерная мысль. Она, пожалуй, одна из немногих в Олимпе ненавидит Зевса почти так же сильно, как ты. – Дионис щелкает пальцами. – О, и я получу твою поставку к концу недели. Я не забыл.

– Ты никогда не забываешь.

Когда он уходит, я беру оставленную Гермес кружку из-под кофе и ставлю ее в раковину. Эта женщина всюду оставляет за собой бардак, но к нему я давно привык. Прошедшая ночь была относительно спокойной по шкале Гермес-Диониса. Когда они вломились ко мне в прошлый раз, то притащили с собой курицу, которую нашли одним богам известно где. После этого я несколько дней всюду находил перья.

Сверлю кофейник взглядом, прогоняя прочь мысли об этих двух баламутах. Сейчас мне нужно не о них беспокоиться. А о Зевсе. Честно говоря, я удивлен, что он до сих пор не связался со мной. Он не из тех, кто станет сидеть сложа руки, когда кто-то забирает одну из его игрушек.

Как же заманчиво первым выйти на связь, чтобы ткнуть его носом в то, что его маленькая светская львица была готова прибежать ко мне, лишь бы не выходить за него замуж. Это был бы очень импульсивный и мелочный поступок. Если я вознамерюсь использовать Персефону, чтобы отомстить… то окажусь ничем не лучше него.

Стараюсь прогнать эту мысль. Мои люди пострадали от происков Зевса. Я тоже пострадал, потерял не меньше других. Я должен ухватиться за шанс отомстить. И хочу мести. Но желаю ли я осуществить ее во вред женщине, которая и так уже стала пешкой и в руках своей матери, и Зевса? Неужели я настолько бесчувственный, что стану действовать против ее воли?

Пожалуй, я мог бы поинтересоваться у нее самой, чего она хочет. Какая непривычная мысль.

Морщусь и наливаю еще кофе. После минутного раздумья нахожу сливки с сахаром и добавляю в кружку. Персефона, похоже, не из тех, кто пьет черный кофе. С другой стороны, кто ж знает? Все, что мне о ней известно, почерпнуто из светской хроники, авторы которой следят за Тринадцатью и их окружением. Эти «журналисты» обожают женщин семьи Димитриу и всюду следуют за ними, точно свора собак. Я вообще впечатлен тем, что Персефона смогла уйти с вечеринки без сопровождения.

Сколько здесь правды, а сколько творчески изложенного вымысла? Сложно судить. Я лучше многих знаю, что репутация зачастую имеет мало общего с реальностью.

Я тяну время.

Едва осознав это, чертыхаюсь, выхожу из кухни и поднимаюсь наверх. Еще рано, но отчасти я предполагал, что она уже проснулась и терроризирует кого-нибудь в доме. Гермес и Дионис сумели выйти из пьяной комы, которую называют сном, и ушли до того, как Персефона проснулась.

Меня раздражает зародившееся внутри беспокойство. Душевное состояние этой женщины – не мое дело. Не мое, черт побери. Мы с Зевсом и так пляшем на острие меча каждый раз, когда вынуждены взаимодействовать. Одно неверное движение – и меня рассечет надвое. А что еще важнее: одно неверное движение – и мои люди пострадают от последствий.

Я подвергаю себя и своих людей опасности ради женщины, которая наверняка жаждет власти так же, как и ее мать, а проснувшись, осознает, что лучший путь к этой власти – с кольцом Зевса на пальце. Не имеет значения, что она вчера говорила сестрам по телефону. Не может иметь значения.

Я стучу в дверь и жду, но из-за нее не доносится ни звука. Стучу снова.

– Персефона?

Тишина.

После недолгих размышлений открываю дверь. Ощутив легкое сопротивление, толкаю сильнее, и с другой стороны двери что-то падает. Издаю протяжный вздох и захожу в комнату. Мне достаточно обвести спальню взглядом, чтобы заметить упавший столик и пропавшее одеяло и прийти к выводу, что она всю ночь пряталась в ванной.

Еще бы.

Она же в доме страшного злого Аида, а потому уверена, что ей причинят вред, пока она беззащитна во сне. Она забаррикадировалась изнутри. От этого у меня возникает желание что-нибудь швырнуть, но я с подростковых лет не позволял себе срываться подобным образом.

Ставлю кружку с кофе, поднимаю упавший столик и возвращаю его на место. Довольный порядком, иду к ванной и стучу в дверь.

С другой стороны слышно шарканье. Затем раздается ее голос, да так близко, что она, по всей видимости, прижимается к двери.

– И часто ты врываешься в чужие комнаты без разрешения?

– А мне нужно разрешение, чтобы зайти в комнату в собственном доме? – Сам не знаю, зачем ввязываюсь в спор. Надо просто открыть дверь, вытащить ее оттуда и отправить восвояси.

– Возможно, тебе стоит требовать, чтобы люди подписывали отказ от претензий, прежде чем ступить к тебе на порог, если считаешь, что именно в этом заключается суть владения собственным жильем.

До чего же она странная. Такая… непредсказуемая. Я хмуро смотрю на побеленную деревянную дверь.

– Я подумаю об этом.

– Уж постарайся. Ты весьма резко меня разбудил.

Она говорит так чопорно, что мне хочется сорвать дверь с петель, лишь бы хорошенько рассмотреть, что написано на ее лице.

– Ты спала в ванне. Вряд ли так можно как следует выспаться.

– У тебя очень ограниченные взгляды.

Я уже начинаю закипать, но она конечно же, не видит этого.

– Персефона, открой дверь. Меня утомили эти переговоры.

– Похоже, тебя много что утомляет. Раз я такая зануда, то нечего было ломиться в мою дверь в безбожно ранний час.

– Персефона. Открой. Сейчас же.

– Ой, ну раз ты настаиваешь.

Как только раздается щелчок замка, я отхожу назад, и вот она стоит в дверях с восхитительно взъерошенным видом. Ее светлые волосы растрепаны, на щеке след от подушки. Она завернулась в одеяло, как в доспехи. Очень пушистые, бесполезные доспехи, из-за которых ей приходится идти в комнату крошечными шажками, чтобы не упасть.

Я готов рассмеяться, но сдерживаюсь. Любая реакция ее только раззадорит, а она и так привела меня в полное замешательство. Разберись с ней. Либо используй, либо гони прочь. Остальное неважно. Я машу кружкой.

– Кофе.

Карие глаза Персефоны слегка округляются.

– Ты принес мне кофе.

– Большинство людей пьет кофе по утрам. Ничего особенного. – Я корчу гримасу. – Хотя из всех моих знакомых только Гермес мешает его с мороженым.

Она еще больше округляет глаза.

– Не могу поверить, что Гермес и Дионис все это время знали о тебе. Сколько еще человек знает, что ты не миф?

– Несколько. – Хороший, безопасный, уклончивый ответ.

Она все так же рассматривает мое лицо, словно пытается отыскать знакомые черты, будто я сам могу быть ей знаком. Это приводит в крайнее замешательство. Меня одолевает абсурдное подозрение, что она так сильно сжимает кулаками одеяло, чтобы не протянуть руку и не прикоснуться ко мне.

Персефона склоняет голову набок.

– Ты знал, что в башне Додона есть статуя Аида?

– Откуда мне знать? – Я лишь раз был в башне и не скажу, что Зевс устроил мне подробную экскурсию. Ни за что не хочу оказаться там снова, разве что для того, чтобы раз и навсегда прикончить этого ублюдка. Эта фантазия о мести помогла мне пережить столько тяжелых дней, что и не сосчитать.

Она продолжает, будто я не дал ей ответ, все так же пристально всматриваясь в мое лицо.

– Там стоят статуи каждого из Тринадцати, но твоя накрыта черной завесой. Наверное, для того, чтобы обозначить, что твоему роду пришел конец. Тебя быть не должно.

– Да, ты это уже не раз говорила. – Я обдумываю ее слова. – Похоже, ты и впрямь долго рассматривала статую Аида. Вряд ли Деметра хотела бы, чтобы ты имела что-то общее с таким мужчиной.

Вмиг ее взгляд становится закрытым, а улыбка ослепительно яркой.

– Что тут скажешь? Не дочь, а сплошное разочарование. – Она делает шаг и морщится.

Она ранена. Черт, забыл. Я действую, не успев оценить разумность своего поступка. Беру ее на руки, не обращая внимания, как она вскрикивает, и кладу на кровать.

– Раны на ногах причиняют тебе боль.

– Если причиняют, то я благополучно сяду сама.

Я смотрю на нее, встречаюсь с ней взглядом и вдруг осознаю, как близко мы оказались друг к другу. Меня охватывает непрошеный нервный трепет.

– Так сделай это.

– И сделаю! Но сначала отойди. Я не могу думать, когда ты так близко.

Неспешно делаю шаг назад, потом еще один. Укладывать ее на кровать было ошибкой, потому что теперь она лежит с тем же восхитительно взъерошенным видом, а я прекрасно знаю, какие еще занятия в кровати придали бы ей такой же вид. Черт, она красивая. У нее теплая красота, словно прикосновение летнего солнца к лицу, и я чувствую, будто запятнаю ее, если подойду слишком близко. Я смотрю на эту красивую, непостижимую женщину и сомневаюсь, что смогу использовать ее, даже ради того, чтобы наказать Зевса за все зло, что он причинил мне и моим близким.

Засовываю руки в карманы и стараюсь говорить непринужденно.

– Пора нам обсудить то, как быть дальше.

– Честно говоря, я думала о том же. – Персефона осторожно снимает свою броню из одеяла и бросает на меня долгий взгляд. А потом без всяких предупреждений пробивает стену моих благих намерений. – Я думаю, мы можем помочь друг другу.

Глава 6. Персефона

Ночь, проведенная в ванне незнакомца, помогает иначе взглянуть на ситуацию. Мне некуда идти. У меня нет денег. Нет друзей, которые способны не подчиниться воле моей матери. Пока я жила привычной жизнью, зима не казалась такой уж долгой. А теперь? Эти три месяца недостижимы, будто целая вечность.

Сестры пришли бы мне на помощь (Каллисто опустошила бы свой трастовый фонд, чтобы я точно выбралась из Олимпа невредимой), но я не могу позволить им вмешиваться. Может, я-то и сбегу из этого города, но они продолжат жить здесь, и с моей стороны было бы в высшей степени подло принять помощь и исчезнуть, оставив их разбираться с последствиями.

Нет, у меня и впрямь нет другого выхода.

Придется надеяться на милость Аида и убедить его, что мы можем помочь друг другу.

Все усугубляется еще и тем, что мягкий утренний свет ни капли не смягчает его грозный вид. У меня такое чувство, будто этот мужчина носит кусочек непроглядной тьмы в кармане. Этот образ определенно подчеркивает его черный костюм с рубашкой того же цвета. Дорогой, сшитый со вкусом и крайне атмосферный в сочетании с безупречно ухоженной бородой и длинными волосами. А эти глаза! Боги, этот мужчина похож на демона, созданного специально, чтобы искушать меня. Быть может, это и неплохо, учитывая, какую сделку я собираюсь ему предложить.

– Персефона. – Он вскидывает бровь. – Ты считаешь, что мы можем помочь друг другу.

Вот и напоминание о том, что я тотчас смолкла, едва сказанные мной слова повисли в воздухе.

Приглаживаю волосы, стараясь не поддаться волнению от его присутствия. Последние несколько лет я общалась с влиятельными людьми, но сейчас все как будто по-другому. Он кажется другим.

– Ты ненавидишь Зевса.

– Думаю, это и так предельно ясно.

Я пропускаю его слова мимо ушей.

– И по какой-то причине Зевс не решается выступить против тебя.

Аид скрещивает руки на груди.

– Зевс может делать вид, будто правила для него не существуют, но даже он не в силах противостоять всем Тринадцати. Наш договор составлен тщательно. Небольшая группа людей может без каких-либо последствий переходить через реку из верхнего города и обратно, но он не может. И я тоже.

Я моргаю. А это для меня новость.

– А что случится, если перейдешь?

– Война. – Он пожимает плечами, словно его это не волнует. Может, и так. – Ты перешла через мост по собственной воле, и, забрав тебя обратно, он рискует разжечь конфликт, который затронет весь Олимп. – Аид кривит губы. – Твой жених никогда не ставит свою власть и положение под удар, поэтому позволит мне делать с тобой все, что пожелаю, только бы избежать этой стычки.

Он пытается напугать меня. Но вряд ли понимает, что так лишь убеждает в том, что мой плохо продуманный план может сработать.

– Почему все считают, что ты миф?

– Я не покидаю нижний город. Не моя забота, что в верхнем любят рассказывать сказки, которые не имеют никакого отношения к действительности.

И близко не похоже на развернутый ответ, но, думаю, сейчас мне эта информация ни к чему. Я и без лишних деталей хорошо вижу общую картину. С договором или без него, Зевс очень заинтересован в том, чтобы Аид и впредь оставался мифом. Без третьей преемственной роли расклад сил уверенно склоняется в пользу Зевса. Мне всегда казалось странным, что он, по сути, не брал в расчет половину Олимпа, но с тех пор, как я узнала, что Аид существует, все обретает смысл.

Выпрямляю спину, не дрогнув под его взглядом.

– И тем не менее это не объясняет, почему ты вчера говорил с его людьми в таком тоне. Ты ненавидишь его.

Аид даже не моргает глазом.

– Он убил моих родителей, когда я был ребенком. Ненависть слишком мягкое слово.

От потрясения у меня едва не перехватывает дыхание. Я не удивлена, что Зевса обвиняют в еще одной серии убийств, но Аид так безразлично говорит о смерти родителей, будто это случилось с кем-то другим. Проглатываю ком в горле.

– Я сожалею.

– Ага. Люди всегда так говорят.

Он отдаляется. Я вижу это по тому, как он обводит комнату взглядом, будто размышляет, как быстро сможет связать меня и отправить восвояси. Сделав глубокий вдох, я продолжаю. Неважно, что он сказал вчера людям Зевса, и так предельно ясно, что он не намерен оставлять меня в своем доме. Я не могу этого допустить.

– Используй меня.

Аид вновь внимательно разглядывает меня.

– Что?

– Это вовсе не одно и то же, даже близко не похоже, но он заявил на меня свои права, а теперь я в твоих руках.

Он явно удивлен.

– Я и не подозревал, что ты окончательно смирилась с ролью пешки в шахматном поединке между двумя мужчинами.

Щеки горят от унижения, но я не обращаю внимания. Он пытается спровоцировать меня, но я не поддамся.

– Пешка в вашей с ним игре или пешка в руках матери – все едино. – Я широко улыбаюсь, наслаждаясь тем, как он вздрагивает, словно от удара. – Пойми, я не могу вернуться.

– Здесь я тебя не оставлю.

Нет причин, по которым его ответ мог бы отозваться болью. Я не знаю этого мужчину и не желаю, чтобы меня где-то оставляли. Но все же раздражает, что он так легко от меня отмахнулся. Сохраняю улыбку на лице и прежний бодрый тон.

– Не навсегда, конечно. Я должна кое-где оказаться через три месяца, но пока мне не исполнится двадцать пять, не могу получить доступ к трастовому фонду, чтобы туда добраться.

– Тебе двадцать четыре. – Вид у него становится еще более угрюмым, будто мой возраст – личное оскорбление для него.

– Да, арифметика проста. – Сбавь тон, Персефона. Тебе нужна его помощь. Перестань язвить. Но, похоже, я ничего не могу с собой поделать. Обычно у меня лучше получается заставлять людей чувствовать себя непринужденно, и тогда они практически готовы делать то, что я хочу. Но Аид вызывает у меня желание вонзить в него мои шпильки и держать, пока он не начнет корчиться.

Аид поворачивается, чтобы посмотреть в окно, и только тогда я замечаю, что он поставил пристенный столик ровно туда, где я его взяла. Выдающаяся дотошность. Ни капли не вяжется с образом призрака Олимпа. Тот бы выбил дверь ногой и за волосы вытащил меня из комнаты. Он был бы только рад принять мое предложение вместо того, чтобы сверлить взглядом открытую дверь ванной, будто я оставила в ней свой разум.

Когда он вновь сердито смотрит на меня, мое безмятежное, радостное выражение лица уже снова на месте.

– Ты хочешь остаться здесь на три месяца.

– Хочу. Мой день рождения шестнадцатого апреля. На следующий же день я перестану тебя беспокоить. Как и всех остальных.

– Что это значит?

– Как только я получу доступ к трастовому фонду, то подкуплю кое-кого, чтобы он вызволил меня из Олимпа. Детали неважны: важно то, что я сбегу.

Он прищуривает глаза.

– Покинуть этот город не так уж просто.

– Как и перейти через реку Стикс, но вчера ночью мне это удалось.

Наконец, его взгляд смягчается и он просто изучает меня.

– Ты обрисовываешь какую-то слабую месть. С какой стати меня должно заботить, что ты будешь делать? Сама сказала, что не вернешься к Зевсу и матери, и именно я забрал тебя у него. Для меня нет никакой разницы, оставлю я тебя здесь или нет, уйдешь ты сейчас или через три месяца.

Он прав, и меня удручает его правота. Зевс уже знает, что я здесь, а значит, Аид поставил меня в тупик. Я осторожно встаю, стараясь не вздрогнуть от ноющей боли в ногах. Судя по его прищуренным глазам, он это замечает и явно недоволен. Неважно, каким бесчувственным он пытается казаться. Если бы он и вправду был таким, то не стал бы перевязывать мне ноги, не стал бы кутать в одеяла, чтобы я согрелась. Он бы не стал сейчас бороться с желанием толкнуть меня обратно на кровать, чтобы я не причиняла себе боль.

Сцепляю руки в замок, чтобы не успокоиться.

– А что, если ты, так сказать, подольешь масла в огонь?

Он внимательно наблюдает за мной, и меня посещает жуткая мысль, что именно так наверняка чувствует себя лиса перед тем, как на нее спускают собак. Погонится ли он за мной, если побегу? Я не могу быть в этом уверена, а потому сердце в груди начинает биться быстрее.

В конце концов, Аид произносит:

– Я слушаю.

– Оставь меня у себя до конца зимы. Со всем, что из этого следует.

– Персефона, говори прямо. Объясни, что ты предлагаешь в подробностях.

Мое лицо, по всей видимости, стало пунцового цвета, но я не даю улыбке дрогнуть.

– Если он подумает, что я предпочла ему тебя, это сведет его с ума. – Аид выжидает, и я с трудом сглатываю. – Ты живешь в нижнем городе, но хорошо знаешь, как все устроено по ту сторону реки. Моя мнимая ценность напрямую связана с моим имиджем. Помимо всего прочего, ты неспроста никогда не видел, чтобы я прилюдно с кем-то встречалась с тех пор, как моя мать стала Деметрой. – Оглядываясь назад, я жалею, что позволила матери вмешаться в этот вопрос. Думала, что лучше не нагнетать обстановку, пока она создавала репутацию мне и моим сестрам. Я даже не догадывалась, что она потом воспользуется этой репутацией, чтобы продать меня Зевсу. – Зевс печально известен тем, что не желает того, что считает испорченным товаром. – Я делаю глубокий вдох. – Так… испорть меня.

Наконец, Аид улыбается. И, милостивые боги, в меня словно вонзается лазерный луч. Жар настолько сильный, что покалывает кончики пальцев на руках, а пальцы на ногах поджимаются. Я смотрю на него и тону в глубине этих темных глаз. А потом он мотает головой, гася волну непривычного ощущения в моем теле.

– Нет.

– Что значит нет?

– Я знаю, что ты в своей роскошной жизни, скорее всего, нечасто слышала это слово, так что повторю по слогам. Нет. No. Nein. Non. Исключено.

Во мне вскипает раздражение. У меня родился отличный план, тем более что времени, чтобы его продумать, было мало.

– Почему нет?

На миг мне кажется, что он не станет отвечать. Но затем Аид качает головой.

– Зевс не глуп.

– Полагаю, это справедливое предположение. – Невозможно заполучить и удержать власть над Олимпом, не обладая соответствующим интеллектом, даже если статус переходит по наследству. – К чему ты ведешь?

– Даже если не брать в расчет Гермес, у него есть шпионы на моей территории, в точности как и у меня – на его территории. Его не одурачишь никаким поверхностным фарсом. Хватит и одного доклада, чтобы доказать этот обман, что в корне противоречит цели нашего обмана.

Если он прав, то мой план не сработает. Какое разочарование. Настал мой черед скрестить руки на груди, хотя метать сердитые взгляды я отказываюсь из принципа.