Текст книги "Вдребезги"

– Твоя мама в настоящий момент не работает, поэтому страховых выплат нет. Насколько я понимаю, часть твоего пребывания здесь оплатила твоя бабушка, но она больше не может себе этого позволить из-за ухудшения здоровья и собственных денежных проблем, – сообщила Каспер.

– Что-то случилось с моей бабушкой?

– Я не знаю, – ответила Каспер.

– Вы говорили с моей мамой?

Каспер кивнула.

– Она… она что-нибудь говорила обо мне?

Каспер посмотрела на доктора Хэлен, та продолжила:

– Мы стараемся изо всех сил, чтобы найти для тебя средства. Кстати, Бетани, как там насчет места в доме на Пэлас?

Пока Каспер молчала, доктор Хэлен листала стопку бумаг на коленях.

– Есть один дом для временного проживания, у них, возможно, появится комната для тебя уже в следующем месяце. Они специализируются на наркотической зависимости, но это только одна из твоих проблем. Тогда перед этим тебе надо будет пожить со своей матерью, конечно, с того момента, как мы не сможем больше держать тебя здесь. Никто не хочет, чтобы ты оказалась в той прежней ситуации, никто.

Под «прежней ситуацией» имелась в виду жизнь на улице. Имелось в виду копаться в мусорных баках. Холод, болезни, Проклятый Фрэнк и мужчины, которые занимаются сексом с девочками.

Я посмотрела на черепаху. Ее лапки подергивались, словно она пожимала плечами, говоря мне: «Что ты от меня ждешь? Я всего лишь чертова черепаха, застрявшая в аквариуме».

За окном небо становилось серым и тяжелым. Проклятый Фрэнк. Дом для временного проживания. Меня опять отправляют на улицу.

– На улице все еще холодно, – произнесла я, как маленький ребенок, и это разозлило меня еще больше.

– Мы сделаем все, что в наших силах, но речь точно не идет о длительном примирении с твоей матерью, даже если будут помогать консультанты. Она согласилась приютить тебя, пока не освободится комната в доме временного проживания. Это определенно говорит о том, что она старается, – сказала доктор Хэлен.

Я в отчаянии посмотрела на Каспер. И подумала, что ее глаза – это самое грустное, что я видела на протяжении очень-очень долгого времени.

Она медленно-медленно покачала головой:

– Я не вижу другого выхода, Шарлотта. Мне очень жаль.

Однажды моя мать ударила меня по уху так сильно, что я слышала рев поездов в ухе еще неделю. Я встала и пошла к двери.

Каспер произнесла:

– Мы не отказываемся от тебя, Шарлотта. Мы изучили все возможные варианты, их просто нет…

– Нет, – я открыла дверь, – спасибо. Теперь я пойду к себе в комнату.

Каспер назвала мое имя, но я не остановилась. В ушах роилось море пчел. Наши комнаты находились на четвертом этаже в крыле Диннакен. Я прошла мимо Луизы и направилась в ванную; постояла там какое-то время. Луиза позвала меня по имени.

Тогда я зашла в душ и принялась биться лбом об стену, пока пчелы не погибли.

Когда Каспер вбежала в ванную, она схватила меня за талию и потянула, пытаясь остановить меня. Я взяла ее красивые каштановые волосы, напоминающие пух птенца, в руки и дернула так резко, что она закричала и оттолкнула меня. Я сползла на пол, теплая кровь сочилась вниз по губам.

Я пробормотала:

– Простите, простите, простите, простите, простите, простите.

Похожие на перья пучки ее волос колыхались в моих руках. Я никогда не стану такой, как Каспер, – красивой или нормальной. И по мере того, как я это осознавала, вся информация выходила наружу, все, что она когда-то спрашивала у меня.

Я рассказала ей, что после того как умер отец, мать сжалась и превратилась в напряженное и страшное существо, в доме больше не звучала музыка, не было объятий, она ходила как привидение и курила. Если я попадалась на ее пути, или звонили из школы, или я брала деньги из ее кошелька, или просто я была, она начинала орать. Несколько лет она кричала на меня. Когда устала кричать, она стала бить.

Пока я рассказывала, Каспер промокала мое лицо куском ткани. Луиза стояла, сжав руки, в дверном проеме. За ней толпились девушки, толкаясь, они старались увидеть, что происходит.

Я продолжала: она долгое время била меня, я начала драться в ответ.

Я умоляла: пожалуйста, не заставляйте меня возвращаться на улицу. Рассказала ей о мужчине в переходе, как он сломал мне зуб и во мне что-то надломилось. Мне больно было все это говорить, но я продолжала, все пугающие слова, что были в моем сердце – про Эллис, про Проклятого Фрэнка.

Я остановилась. Ее глаза стали мокрыми от слез. Я слишком много рассказала. Два санитара проложили себе путь сквозь толпу девушек. У Каспер виднелись капли крови у корней волос – маленькие красные точки среди каштанового цвета. Санитары помогли ей встать, и она не произнесла ни слова, просто ушла, прихрамывая.

ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ:

Рождается девочка.

Папа любит ее. Мама любит папу.

Папа грустит.

Папа пьет, курит, качается в кресле и плачет.

Река забирает его.

Мама превращается в кулак.

Девочка одинока.

Девочке плохо в этом мире.

Никто не любит девочку.

Она старается.

Но у нее каша во рту.

«Глупая девочка. Рассерженная девочка».

Доктора: «Дайте ей лекарства».

Ленивая девочка. Лекарства превратили ее в кашу.

Мать бьет девочку. Девочка втягивает голову в плечи.

Девочка становится тихой. Она молчит дома. Молчит в школе. Маленькая вялая мышь.

Девочка слушает радио. Девочка находит музыку. Девочка живет в совершенно другом мире.

Девочка надевает наушники. Окружающий мир исчезает.

Девочка рисует, и рисует, и рисует. Окружающий мир исчезает.

Девочка находит нож. Девочка делает себя маленькой, маленькой, еще меньше. Окружающий мир исчезает.

Девочка, должно быть, плохая, поэтому она себя режет. Плохая девочка. Окружающий мир исчезает.

Девочка встречает другую девочку. Прекрасную девочку! Они наблюдают, как планеты движутся по потолку.

Они копят деньги, чтобы уехать в Париж. Или в Лондон. Или в Исландию. Не важно куда.

Существо, похожее на девочку, влюбляется в парня, но он любит Прекрасную девочку.

Прекрасная девочка знакомится с парнем-волком. Он захватывает ее целиком, делая ее маленькой.

Прекрасная девочка все время занята.

Девочка отвечает на побои матери. Они машут руками, как ветряные мельницы. Девочка оказывается на улице.

Девочка остается с Прекрасной девочкой, но парень-волк оставляет им наркотики.

Родители Прекрасной девочки разгневаны. Прекрасная девочка обманывает их и сваливает вину на девочку.

Девочка оказывается на улице. Девочка идет домой.

Прекрасная девочка пишет ей эсэмэску. «Что-то не так. Очень больно».

Девочка надевает наушники. Девочка задвигает телефон под подушку.

Прекрасная девочка теряет слишком много крови.

Девочка все испортила, слишком запуталась, разбитое сердце, чувство вины.

Девочка ломает матери нос.

Девочка на улице.

Мир исчезает.

Пока я находилась здесь, но не знаю, надолго ли. Меня освободили от индивидуальных занятий с Каспер. Мои документы были готовы, и дата выписки назначена. Они получили еще одну экстренную отсрочку от судьи, пока договорились с моей матерью и с домом временного проживания.

Каспер по-прежнему была добра ко мне, но теперь между нами что-то появилось – дистанция, она ранила мое сердце. Я снова начинала просить прощения, но Каспер только грустно качала головой.

Каждое утро Винни проверял швы у меня на лбу, цокая языком. Блю звала меня Франкенштейн; она произносила это шепотом, как в фильмах ужасов. Я шла туда, где должна быть. Поздним вечером просто притворялась, что учусь. На самом деле я пыталась написать сообщение Майки, пока Барберо был занят или дремал, но вместо ответа было лишь пустое окно чата. Вечерами я наблюдала за уборщиками из Сомали, дрейфующими вдоль окон офисного здания по соседству, они волокли за собой тележки с ведрами и моющими средствами, швабры и тряпки.

Теперь небо выглядело сказочно, как на открытках: дождевые облака не такие большие, солнце с каждым днем светило сильнее. Когда я смотрела вдаль за окно, я видела бескрайнюю территорию университета среди возвышающихся серебристых зданий и еще извилину реки, похожую на змею. Она вела к собору Святого Петра, к Сид Хаус и к чувству голода, к грязи, к боли, к ощущению, что силы снова на исходе, поскольку мне больше некуда идти.

Саша делала попкорн. Винни принес концентрированные порошковые ароматизаторы в маленьких жестяных банках: масло, кайенский перец, пармезан. Дома он приготовил противень шоколадных кексов, и Фрэнси помогала ему покрыть их глазурью. В комнате зазвонил телефон. Я переключала телевизионные каналы один за другим, пока не услышала свое имя. Винни потряс телефоном в мою сторону.

Я услышала дыхание в трубке и несмело произнесла:

– Алло.

– Чарли, ты не внесла меня в список посетителей! «Майки».

Я чуть не выронила телефонную трубку. Схватила ее обеими руками, чтобы унять дрожь.

– Я же говорил, что приду! Тебе надо было внести меня в список посетителей или что-то в этом роде. Я пробуду здесь еще один день. Сегодня вечером концерт, а утром мы улетаем.

– Но я вносила тебя в список! – Мои мысли бешено неслись. Неужели Каспер забыла? Или они просто вычеркнули его, так как меня все равно выписывают? – Где ты? Ты мне нужен. Они…

– Повесь трубку, Чарли. Там есть окно? Я на парковке у входа.

Я положила трубку и побежала к окну, прижалась лицом к стеклу. Мой взгляд привлекло оранжевое мельтешение. Он стоял на парковке и махал в воздухе оранжевым дорожным конусом. Когда он увидел меня, выпустил конус из рук.

Каким-то образом Майки выглядел так же, как и раньше. Он выглядел открытым и взволнованным. И безопасным.

Накрапывал дождь, небольшие капли блестели на его дредах. Он казался мощнее, хотя все еще небольшого роста. Жестом он спросил: «Что случилось?»

Я лбом ощутила холод стекла. В углу Винни играл с Сашей и Фрэнси в «Гоу Фиш». Блю сидела на диване и что-то мямлила себе под нос.

Я смотрела на него, и слезы градом текли по лицу – он стоял под дождем с открытым ртом, щеки раскраснелись.

Винни выразительно произнес:

– Чарли.

Блю зашевелилась на диване. Она присоединилась ко мне у окна.

– Какой-то парень. – Дыхание Блю оставило запотевший круг на стекле. – Настоящий живой парень.

Саша и Фрэнси бросили свои карты.

Осенью, когда мы учились в девятом классе, Эллис впервые привела меня к себе домой – мы были с ней знакомы около недели. Она сделала вид, что не замечает в своем подвале парня постарше нас, который одной рукой держал комиксы, а другую засунул в пакет с солеными крендельками. На его кроссовках были изображены символы анархии, нарисованные фломастером. Он посмотрел на Эллис снизу вверх, с ртом, набитым крендельками, и улыбнулся. «Твоя мама впустила меня. Кто это?»

На нем была футболка с изображением группы «Блэк Флэг». Не сдержавшись, я произнесла: «Я на грани нервного срыва».

Он опустил вниз книгу с комиксами. И ответил: «У меня очень болит голова». Он ждал, его глаза блестели.

«Если я не найду выход отсюда!» – закричала я, ошеломив Эллис у бара. Она уставилась на меня.

Парень рассмеялся и прокричал в ответ: «То начну крушить все вокруг!»

Мы пропели оставшуюся часть песни, пока Эллис рылась в родительском мини-холодильнике. Было видно, что она немного обижена. Она не любила такую музыку. Ей нравилась музыка готов и депрессивные вещи, как, например, «Баухаус» или «Велвет Андеграунд». Никто в школе больше не знал текст песни «Нервный срыв», я в этом не сомневалась.

Но ей не следовало волноваться. Она всегда нравилась Майки больше.

Саша и Фрэнси заохали в унисон, собираясь у окна.

Я задрала рукава свитера и прижала руки к стеклу. Ему видно мои шрамы оттуда, снизу?

Майки закрыл лицо руками. Я помнила этот жест. Он часто его использовал, когда мы с Эллис делали что-то, что его расстраивало. «Эй, ребята, – говорил он уставшим голосом, – прекратите уже».

Винни встал рядом с Блю и пробубнил низким голосом:

– Черт.

– Девчонки, – ворчал он. – Проклятые девчонки и парни. – Он резко постучал по стеклу, от чего Саша отпрыгнула назад.

– Уходи! – прокричал он Майки через стекло. Про себя же он пробормотал: – Не заставляй меня звать кого-то еще, сынок. Ты! Опусти свои чертовы руки.

– Это как в том фильме! – воскликнула Фрэнси.

Я ждала, пока Майки уберет руки от лица. Его футболка насквозь промокла от дождя.

Саша начала плакать.

– Никто не приходит навестить меня, – выла она. Винни снова пробормотал:

– Черт. – И нажал кнопки на своем пейджере. Блю положила ладонь мне на плечо.

– Заткнись к черту, – Фрэнси начала волноваться. – И меня никто никогда не навещает. – Она начала ковырять ногтями свой подбородок, на нем появились небольшие крапинки крови.

– Смотрите, – тихо произнесла Блю.

Майки открыл большую сумку через плечо и яростно поводил рукой, написал каракулями в тетради, прижатой к коленям. Он поднял ее вверх. Я украдкой посмотрела сквозь стекло, сквозь дождь.

«НЕ СМЕЙ».

Он бросил бумагу. Она затрепетала и выровнялась на сырой земле, остановившись у его кроссовки. Он вырвал еще одну страницу из тетради.

«ТЫ».

Медбрат Винни постучал, прижимая свою бумагу к стеклу, пока нарастал Сашин вой.

– Заткнись, – сказала ей Фрэнси. И толкнула ее, что только усилило завывания.

– У меня тут проблема, – сообщил Винни в телефон.

Майки сражался со следующим листом бумаги, застрявшем в пружине тетради. Двое санитаров больницы шли неторопливым шагом через парковку. Они громко кричали Майки, его бумага вырвалась из рук, и ее подхватил ветер. Майки побежал за ней, поскользнулся в луже и упал. Блю вздохнула. Мы посмотрели друг на друга. Ее глаза блестели.

– Что-то исключительное, – прошептала она. – Абсолютно исключительное.

Она обвила мои пальцы своими и прижала к стеклу.

– Это полная преданность, Молчаливая Сью. Ты понимаешь это, да? – спросила Блю.

Мужчины, вернее студенты, работавшие по выходным, с мускулистыми руками и подстриженными волосами, подхватили Майки и подняли над землей. Он боролся с ними, подошвы его кроссовок скользили в луже. Он плакал неприятными, стыдливыми слезами мальчишки. Они отпустили его, на их лицах раздражение сменилось любопытством. Было странно видеть его, приземистого с непослушными дредами, в одежде из секонд-хенда, рядом с двумя санитарами, на которых чуть ли не трещала по швам ослепительно-белая униформа. Все они почти одногодки; между ними пропасть.

– Вы, куски дерьма! – кричал медбрат Винни. – Чертовы куски дерьма. Не делайте этого, не позволяйте ему, черт возьми, делать это!

Санитары пожали плечами.

Майки поднял вверх промокшую бумагу.

«УМИРАТЬ».

«Не смей ты умирать». Чернила «кровили» дождем.

Саша отрешенно билась головой о стекло. Винни отвел ее, осторожно гладя по рукам, так близко, как только осмелился.

Сестра Ава, которая всех обнимала и не заботилась о правилах, вошла в комнату и позволила Фрэнси прильнуть к ней – ее всхлипывания утопали в белой рубашке Авы. Мы с Блю наблюдали, как парни смахивают капли дождя со своих голых рук и резко дергают подбородками в сторону Майки. Рядом с ними он выглядел так, словно ему снова семнадцать. Но ему уже двадцать один, и он проделал этот путь, чтобы увидеться со мной. Я хотела разбить окно, полететь вниз на парковку и позволить ему обнять меня. «Полная преданность», как сказала Блю. Майки, наверное, полюбил бы меня, если бы мы остались вдвоем.

Мое тело накрыла волна надежды.

Майки вытер лицо, положил мокрую тетрадь обратно в сумку. Потом поднял руку и показал мне жестом «Пока».

Парни подтолкнули его, чтобы он уходил. Он пошел, шаркая ногами, по мокрому тротуару и исчез из вида.

Все происходило очень быстро.

Я не отрываясь смотрела в компьютер, на страницу с моим онлайн-уроком, хотя заниматься не собиралась. Мне предстояло утром уехать домой с матерью. Комната в доме для временного проживания освободится еще не скоро.

Эллис обиделась на нас с Майки, когда мы вдвоем пели песню группы «Блэк Флэг». Она отвернулась от нас и бросила пластинку на вертушку. У нее, как и у меня, был настоящий проигрыватель грампластинок, и пластинки, много пластинок, не просто обычная куча компакт-дисков, не забитый записями айпод или телефон, как у других ребят. У нее были блюзовые пластинки в рамках на стене и большие постеры групп «Велвет Андеграунд» и «Дорз». Ветхий, покрытый пятнами замшевый диван стоял, ссутулившись, у стены с деревянной облицовкой; бар представлял собой стену из искусственного кирпича с тремя высокими стульями и тарахтящим холодильником. Потолок подвала был низким, воздух – влажным и пах плесенью. Мне нравилось там, в этом тесном и уютном месте. Там чувствовалась непринужденность, не то что в квартире моей матери, где было темно, много журналов и повсюду стояли переполненные пепельницы. Эллис поставила три банки с пивом на барную стойку.

Я недоумевала, почему она выбрала меня своей подругой: меня, с кое-как подстриженными рыже-черными волосами, в дырявых кардиганах и рваных джинсах, которые скрывали то, о чем Эллис еще не знала. Я привыкла гулять на задворках школы, не обращать внимания на ругательства, написанные каракулями на моем шкафчике, и скрежетать зубами, когда меня толкали в туалете. Она каким-то образом нашла меня, это создание в бархатных платьях, полосатых колготках и ботинках Франкенштейна, с лицом, белым от пудры, и с помадой насыщенного пурпурного цвета. Я наблюдала за тем, как парень постарше нас смотрит на Эллис. На его лице читалась страсть, которая одновременно интересовала и разочаровывала меня.

Эллис по-медвежьи глотнула пива, вытерла рот и вскинула голову, ее только что выкрашенные волосы цвета вороного крыла ударились о напудренные щеки. «Майки живет дальше по улице, но он ходит в какую-то безумную либеральную и независимую школу».

С первых же строчек необычный темп группы «Зе Смитс» нарастал: «Я покинул север, я отправился на юг…», это талантливое и возбуждающее звучание – я не могла ему противостоять, несмотря на любимую музыку, которая жила в моей голове и бушевала в моем сердце.

Парень постарше нас, Майки, встал, кинул в сторону комиксы и схватил Эллис за руки. Они прыгали вверх-вниз и пели в унисон: «Я нашел маленький дом и не могу сдержать своих чувств». Эллис и Майки протянули мне руки, лицо Эллис разрумянилось, и у нее закружилась голова.

Днем, когда мы шли к ней домой, она сказала: «Единственный способ пережить еще один скучный день – это знать, что я могу пойти домой и напиться до потери сознания к вечеру».

Теплое пиво бурлило у меня в животе, пьянящая музыка проникала под кожу. В подвале пахло старой деревянной отделкой, несвежим попкорном и грязным ковром с розовым ворсом. В течение многих лет никто не хотел общаться со мной. В течение многих лет меня запугивали, орали на меня, смеялись надо мной и сейчас, сейчас у меня было двое чудесных людей, которые выбрали меня. Меня.

Я позволила им привлечь меня к себе.

Я тряхнула головой, чтобы освободиться от мыслей, сидя за компьютером. Да пошло оно все. Что они могут сделать для меня сейчас, в настоящий момент? Я обернулась и посмотрела на Барберо: он сидел, уткнувшись в свой айпод, и пожимал плечами. Он изменился с тех пор, как Джен С. уехала. Я зашла в свою почту и открыла окно чата, мое сердце колотилось. «Пожалуйста, будь там, пожалуйста».

Мигнул курсор, и появилась надпись «Майкл печатает», а потом:

«Прости, что не получилось в больнице. Не хочу, чтобы с тобой случилось то же самое, что и с Э. Завтра утром я уезжаю в трехнедельный тур с концертами. Постараюсь снова позвонить тебе в больницу».

Промозглая квартира моей матери на Эджкамб, на втором этаже накренившегося здания с отвалившейся облицовкой, и жестяная банка на балконе, полная окурков и чеков. У меня нет другого выбора. Нужно положиться на удачу.

«Майки, – напечатала я, – пожалуйста, спаси меня».

Мне снятся мухи, тучи мух садятся на меня, впиваясь через одежду. Мухи – это демоны тех людей, там, на улице. Они едят меня понемногу, переползают через мои зловония, едят на мне, от них тошнит. Я проснулась и услышала: «Остановись».

Это Блю, она стояла на коленях у моей кровати, отталкивая мои свисающие руки. Ее волосы спадали на лицо.

– Слушай, мне надо кое-что тебе рассказать… Однажды я удрала от своего отца. Добралась до самой Индианы, побывав во многих местах. До чертовой Индианы!

Блю рассказала мне, как на нее настучали, что она принимала кокаин, и ей пришлось отрабатывать в супермаркете «Эй-энд-Пи». Она говорила: «Мое тело было наэлектризовано настолько, что я могла думать лишь о том, как выбраться оттуда, пойти в свою чертову квартиру и порезать себя. И чем лучше бы я себя почувствовала, тем скорее смогла бы забыть эту гребаную работу».

Блю работала все быстрее и быстрее, стараясь разместить все коробки с хлопьями на полках, расставляла их и наклеивала ценники. Она потела, вытирая фиолетовой униформой свое лицо, и тогда начала слышать смех.

– Как будто сам магазин смеялся надо мной. Коробки с хлопьями, машинка для наклеивания ценников, чертова тележка, лампы. Вещи в супермаркете смеялись над моей тупой задницей. Как будто даже неодушевленные предметы знали, какой неудачницей и идиоткой я была. – Ее лицо покрылось пятнами, глаза увлажнились. – И тогда я знала, именно в тот момент, что я пойду домой и убью себя. И. Вот. Я. Здесь.

Я слышала, как Луиза дышит на своей кровати. Она проснулась и стала слушать.

Блю пронзила меня своими мокрыми глазами и глубоко вздохнула.

– Мораль истории, Чарли: не позволяй хлопьям уничтожить тебя. Это всего лишь чертова коробка с готовым завтраком, но она может сожрать тебя заживо, если ты ей позволишь.

– Мне тревожно, что ты уезжаешь со своей аптечкой. Даже если она пустая, – сказала Каспер.

Я сидела на краю кровати. Рюкзак лежал на коленях. Луиза отдала мне свой чемодан – прямоугольная прочная старомодная вещь, с нанесенными через трафарет черепами и розами. Она пожала плечами:

– Все равно это моя конечная остановка на какое-то время.

Луиза еле заметно улыбнулась, и от этого я ощутила беспокойство, но она просто теребила кончики своих волос. Сделала шаг вперед и быстро поцеловала меня в щеку, потом прошептала:

– Я хотела бы, чтобы ты осталась подольше. Мне столько надо тебе рассказать. Я уверена: ты бы все поняла.

Мне вернули мои вещи: фотоаппарат «Лэнд», мои носки, мешочек с угольными грифелями и карандаши – это все поместилось в чемодан. Мисс Джонни также вручила мне новенький альбом, очень красивый. Скорее всего, она купила его на свои деньги, и от этого мне стало немного неловко.

Каспер взгромоздилась на складной стул из комнаты отдыха. Докторам не разрешалось садиться на кровати пациентов.

Она посмотрела на меня своими огромными добрыми голубыми глазами. Я все еще чувствовала себя скверно из-за того, как с ней поступила.

Она подняла руки и обрисовала в воздухе мой силуэт. Когда пальцы дошли до ботинок, она произнесла:

– Ты принадлежишь сама себе, Чарли. До последней частицы. – Она сделала паузу. – Ты понимаешь, что будет дальше, да?

Я с трудом проглотила слюну.

– Я буду снова жить со своей матерью.

Каспер дала мне лист бумаги с контактами дома временного проживания и группы поддержки, с телефоном горячей линии, со своим электронным адресом. Я положила его на дно рюкзака.

– Никаких наркотиков, алкоголя и игр в молчанку. Ты должна хорошо поработать, Шарлотта, чтобы быть выше своих старых привычек. Ничего не менять, конечно, проще, даже если мы знаем, что такая жизнь причиняет нам боль. Ты же вступаешь на новую неизведанную территорию.

Я подтянула рюкзак ближе и прижала его к себе. Я не могла посмотреть на Каспер. Сосредоточилась на скользкой ткани рюкзака. «Мама, мама, мама».

Каспер произнесла:

– Прохладный мох. – И улыбнулась мне.

Я молчала.

Она попробовала опять:

– Ты выглядишь, как фермерша, Шарлотта. Очень обеспокоенная, лысеющая фермерша.

Я посмотрела вниз на комбинезон сестры Майки, футболку с группой «Зе Дэд», потрепанное полупальто, которые передала его мама. Я ерзала ногами в ботинках. Совсем отвыкла от их тяжелого осязаемого ощущения на ногах. Когда Винни принес мне эти ботинки, я долго держала их, прижав к себе.

Мы молча прошли по коридору мимо закрытой комнаты отдыха. Я услышала приглушенные голоса за дверью. Как и с Джен, им не разрешили попрощаться со мной. Пока я спускалась в лифте, в моем желудке вырастал огромный огненный шар. Слова снова ускользали от меня. Двери раздвинулись.

Она стояла у стойки, держа пачку бумаг и конверт. Вся в сером: куртка на молнии, джинсы с дыркой на одной коленке, кроссовки и вязаная шапка.

Единственное яркое пятно на моей матери – цвет ее волос.

Они все еще напоминали пламя огненно-красного насыщенного цвета, собранное в гладкий хвост.

Мои русые волосы были убраны под красную шерстяную шапку сестры Майки, их совсем немного с тех пор, как я отрезала мою «уличную» копну, выкрашенную в черный цвет.

Моя мать не улыбалась, но я на самом деле и не надеялась на это. Хотя, всего на мгновение, я заметила какую-то неясную тень, промелькнувшую в ее взгляде.

Но она быстро исчезла.

Я засунула свои дрожащие руки в карманы. Сжала кулаки, так крепко, как только могла. Я не видела ее почти год.

Каспер с деловым видом подошла к моей матери.

– Спасибо, что пришли, Мисти. – Она огляделась и позвала меня жестом. – Чарли, пора.

Чем ближе я подходила, тем более маленькой себя ощущала. Я ускользала – вот оно, опять, то, что Каспер называет расстройством психической деятельности. Если бы только моя мать улыбнулась, или дотронулась до меня, или сделала еще хоть что-нибудь…

На мгновение ее взгляд задержался на мне, потом она повернулась к Каспер.

– Я рада наконец встретиться с вами. Спасибо за все. За Шарлотту и за все остальное.

– Не стоит благодарности. Чарли, береги себя.

Каспер не улыбалась, не хмурилась, она просто коснулась моей руки и слегка подтолкнула меня, прежде чем уйти к лифту.

Моя мать пошла по направлению к двери больницы, поднимающейся вверх, ее хвост безжизненно поник на куртке. Не оборачиваясь, она спросила:

– Ты идешь?

На улице небо было похоже на лоскутное одеяло из кучевых облаков. Дешевые кроссовки моей матери скрипели по асфальту.

– У меня сейчас нет машины, – сказала она себе под нос, закуривая на ходу. Интересно, как она добралась до больницы? Впрочем, кто-нибудь мог ее подбросить. Она всегда ненавидела автобусы.

На улице тепло; кончик ее носа блестел. Я уже сейчас могла сказать, что мне будет жарко в пальто. Когда мы подошли к повороту, я обернулась: и вот они все у окна на четвертом этаже, стоят словно куклы, наблюдая за мной. Блю держала руки на стекле.

Моя мать свернула за угол.

Мне пришлось перейти на бег, чтобы догнать ее. Я начала говорить то, что мы с Каспер отрепетировали. При этом старалась, чтобы это звучало правдоподобно, поскольку знала, какой передо мной выбор.

– Я буду следовать правилам, ма. Все, как ты скажешь. Найду работу и прочее, хорошо?

Она остановилась так резко, что я врезалась ей в плечо. Я уже почти одного роста с ней, хотя это ни о чем не говорит. Мы обе невысокие.

Она протянула мне конверт.

– Держи, это твое: билет на автобус, свидетельство о рождении – вся эта ерунда.

Я не понимала.

– Что?

Я не брала конверт, поэтому она схватила мою руку и загнула мои пальцы за края конверта.

– На большее я пойти просто не могу, Шарлотта. Там все, что тебе нужно, хорошо?

– Я думала… я думала, я поеду домой. С тобой.

Она курила, и я заметила, какие сухие и потрескавшиеся у нее руки. Она затянулась в последний раз и придавила окурок кроссовкой.

Я украдкой бросила взгляд на небольшой бугорок у нее на переносице. Это я сломала ей нос сковородкой. Она устремила взор на машины, проносящиеся мимо, ее губы дрожали. Она не смотрела мне в лицо, и я не могла долго смотреть на нее.

Столько всего разрушено между нами. Мои глаза затуманились.

– Твой друг Майк заходил ко мне вчера поздно вечером. Мы все знаем, что у нас с тобой ничего не получится, как и в этом дурацком доме временного проживания для подростков. Ты не такая, Шарлотта. Я не знаю, какая ты, но и я другая, и я уверена, что какой-то там дом с комендантским часом совсем не то, что тебе нужно. Мама Майки купила тебе билет на автобус до Аризоны. Ты будешь жить в его квартире там. Он обещал помочь тебе.

Она стала рыться в кармане, чтобы снова закурить.

– Он оставил для тебя письмо. Ты будешь одна совсем недолго, пока он не вернется из поездки. Я полагаю, он работает администратором у какой-то музыкальной группы? Майк хороший, Шарлотта. Постарайся не испортить все.

Получается, что Майки предпринял кое-что, когда получил мое сообщение. Мне не придется жить с матерью! Мне нужно сесть в проклятый автобус и поехать в дурацкую пустыню. Далеко-далеко от Проклятого Фрэнка! От проклятой реки! От всего этого!

Я была так рада, и так напугана, и так смущена, что не знала, как поступить.

Медленно, дрожащими руками я открыла конверт и бегло просмотрела автобусный билет, мое старое удостоверение личности, мое свидетельство о рождении. Там лежало сложенное письмо – оно, должно быть, от Майки – и то, что заставило сердце едва ли не выпрыгнуть из груди.

Пачка купюр, перевязанная резинкой и завернутая в целлофан. Я уставилась на деньги, и постепенно до меня дошло, что это.

– Как… как ты это достала?

Моя мать сделала глубокую затяжку.

– Мама Элеоноры нашла недавно эту пачку. Они продают дом и переезжают на запад. Чтобы жить поближе к ней. Она в Айдахо, ты же знаешь.

Париж, Лондон, Исландия. Все равно, лишь бы куда. Мы с Эллис стригли лужайки, помогали Мисс Хэмпл на Шербёрн-стрит разобраться в ее гараже. Это было трудно и заняло много времени. Она была кем-то вроде писательницы и хранила кучу папок со свежими вырезками и старыми журналами. Мы старались делать все, чтобы заработать денег.

– Джуди подумала, что следует отдать это тебе.

Я положила пачку в карман пальто и быстро вытерла глаза. Не хотела, чтобы она видела мои слезы.

Кое-что застряло у меня в горле – «прости, прости, прости, прости, я скучаю по тебе», – но оно так и осталось там, тихое и задвинутое вглубь. Моя мать произнесла:

– Мне надо идти, Шарлотта. Надо кое-куда успеть.

Она уже собралась уходить, но неожиданно повернулась, обняла меня так крепко, что я не могла дышать. Настолько крепко, что у меня поплыли красные круги перед глазами, и потом прижала губы к моему уху. Она прошептала:

– Ты только не думай, что это не разбивает вдребезги мое сердце.

Потом она ушла, и мне стало очень-очень холодно стоять там на углу Риверсайд и Двадцать второй стрит. Пустота нашего мира такая огромная и одновременно такая маленькая… Автобусная станция перевозчика «Грейхаунд» находилась довольно далеко. А я даже не знала, который сейчас час.

Я уткнулась в билет. «Отправление: Миннеаполис, Миннесота. Прибытие: Тусон, Аризона». Пробежала глазами остальное: названия городов, где останавливается автобус, проплывали у меня перед глазами. Пустыня. Когда я просила Майки спасти меня, он какое-то время молчал, потом наконец напечатал: «Работаю над этим» и отключился.