Текст книги "Навеки твоя Эмбер. Том 1"

– Боже мой, ваша светлость! – возбужденно вскричал он. – Клянусь, я думал, что вы погибли! Они явились через полчаса после вашего ухода, эти круглоголовые бандиты, и перевернули вверх дном все вокруг, чтобы найти вас! И так разъярились, когда не нашли! Они отвели меня в замок и бросили в угольную яму! – Он всхлипнул и плюнул на пол. – Чума на них! Надеюсь, увижу, как их повесят, и они будут, как окорока, болтаться на Тайберн Хилл! [8]8
  Тайберн Хилл – место публичной казни в Лондоне до 1783 г.


[Закрыть]

– Не сомневаюсь, что ваше желание исполнится, – засмеялся Брюс.

Разговаривая, они подошли к Эмбер. Хозяин поклонился.

– Миссис Сент-Клер, – представил ее Брюс. – А это мистер Гамбл.

Эмбер почувствовала большое облегчение от того, что он назвал ее «миссис» Сент-Клер, потому что только очень маленьких девочек и профессиональных проституток называли «мисс».

Эмбер кивнула и улыбнулась, она почувствовала, что продвинулась слишком далеко в общество, чтобы делать реверанс владельцу постоялого двора. Но она испытала момент неловкости, когда ей показалось, будто он бросил на нее неодобрительный взгляд, что, мол, его светлость путешествует с женщиной, которая ему не жена. Однако Брюс повел себя как ни в чем не бывало, будто Эмбер – его сестра. Мистер Гамбл продолжил беседу с Брюсом:

Вам очень повезло, что вы приехали сегодня, милорд. Клянусь Богом, в моем доме никогда не было столько народу – вся Англия стянулась в Лондон, чтобы приветствовать возвращение короля! К концу недели отсюда и до Тэмпл-Бара[9]9
  «Тэмпл-Бар – ворота, которые в течение нескольких веков стояли на западной границе лондонского Сити»


[Закрыть] не останется ни одной свободной комнаты во всем городе!

Что же вы не надели корону на своего сарацина, чтобы он сошел за короля? На половине вывесок, что мы видели, либо голова короля, либо его герб.

– Ха! Да уж, конечно! А знаете, что теперь говорят? Если у короля голова пустая, то руки загребущие! – и он громко захохотал. Брюс усмехнулся, рассмеялись и мужчины на другой стороне. Но Эмбер слишком мало знала о репутации его величества, чтобы оценить шутку.

Коротышка вынул платок и вытер вспотевший лоб.

– А вообще-то мы рады его возвращению, честное слово. Черт подери, ваша светлость! Вы даже не представляете, что здесь творилось! Никаких карточных игр, игр в кости, никаких спектаклей. Ни выпить, ни потанцевать! Бог мой! Они даже плотские утехи считали преступлением!

– Хорошо, что я был за границей, – усмехнулся Брюс.

И снова Эмбер не уловила смысла, потому что не знала, что значит «плотские утехи». Тем не менее, она понимающе улыбнулась и сделала вид, что подобные остроты для нее не в новинку.

– Но хватит об этом. Вы, должно быть, голодны, ваша светлость, и, наверное, устали. У меня Флер де Лю еще свободна…

– Отлично! Эта комната принесла мне удачу в прошлый раз, может быть, снова повезет.

Они стали подниматься по лестнице, и когда ушли, внизу раздалось пение. Пели громко и весело, но врали мотив:

 
– Король, ребята, не дурак,
И выпить он – большой мастак.
Поверьте мне, ребята!
Бабенку не пропустит он,
И в этом деле он силен.
Поверьте мне, ребята!
И скоро, не пройдет и дня.
Всем нам наставит он рога.
Поверьте мне, ребята!
 

На верхней площадке мистер Гамбл отпер дверь и пропустил гостей вперед. Большая комната показалась Эмбер просто великолепной, ничего подобного прежде она не видела.

На стенах – дубовые панели, камин тоже отделан дубом с резьбой, изображавшей цветы и фрукты. Пол простой, вся мебель в роскошном, но тяжелом стиле начала века, а на стульях и табуретах лежали подушки из зеленого и рубинового бархата, хотя и несколько изношенного.

В спальне стояла огромная кровать под пологом на четырех столбах с красными бархатными занавесями, которые сдвигались на ночь для уюта и покоя спящих. У стены – два больших шкафа для одежды. Дополняли обстановку несколько табуретов, пара стульев, небольшой столик с зеркалом, письменный стол. Высокие окна и двери выходили на галерею, а оттуда шла лестница во двор.

Эмбер огляделась и замерла от восторга, а Брюс заметил:

– Ну что ж, совсем как дома. Мы поужинаем здесь, пришлите что-нибудь на ваше усмотрение.

После многочисленных заверений, что он выполнит любое пожелание, мистер Гамбл удалился, вдруг почувствовала безудержную радость. Она сбросила с себя накидку и подбежала к окнам гостиной. Во дворе группа мальчишек разожгла огонь и поджаривала ломти мяса. Издалека слышалась песня.

– О Лондон, Лондон! – весело вскричала Эмбер. – Я люблю тебя!

Брюс улыбнулся, скинул шляпу и, подойдя сзади, обнял ее за талию.

– Ты слишком легко влюбляешься. – Потом, когда она обернулась, добавил: – Лондон съедает хорошеньких девушек, имей в виду.

– Только не меня! Я не боюсь, – заверила она торжествующе.

Глава третья

И вот теперь, когда, казалось, ничто уже не может измениться, он возвращается домой, в Англию, к своему народу. Карл Стюарт не будет больше Карлом-без-королевства.

Одиннадцать лет назад группа воинствующих пуритан обезглавила его отца, и стон, вырвавшийся из душ тысяч людей, присутствовавших на казни, эхом отозвался по всей Европе. Это преступление во веки веков будет тяготить сердца англичан. Старший сын мертвого короля узнал о провале своей попытки спасти отца в ссылке, во Франции. Когда капеллан встал перед ним на колени и назвал его «Ваше величество», Карл повернулся и ушел к себе в спальные покои, чтобы скорбеть в одиночестве. Так он стал королем без королевства, правителем без подданных.

А в это время в Англии железная пята Кромвеля придавила горло народа. Теперь стало небезопасным считаться аристократом, а преданность покойному королю расценивалась как преступление с последующим наказанием в виде конфискации земли и состояния. Те, кто мог отправиться с Карлом II за границу, надеялись вернуться домой в более счастливые времена. Мрак, и тоска опустились на Британию: осуждалось все истинно английское – добрый веселый юмор, задор спортивных состязаний, праздники и пиршества, здоровое удовольствие от шумных выпивок, танцев, карточной игры и плотских утех.

Театры позакрывали, майские деревья [10]10
  В честь праздника начала весны – он отмечается в первое воскресенье мая – англичане украшают цветами майские деревья, вокруг которых танцуют пришедшие на праздник.


[Закрыть] срубили. Благоразумные женщины убрали подальше свои яркие наряды из атласа и бархата, спрятали маски и веера, пышные накладные букли и шиньоны, прикрыли глубокие декольте на платьях и больше уже не решались прикоснуться к румянам или помаде из страха попасть под подозрение в симпатиях к роялистам. Даже мебель стала более строгой.

Целых одиннадцать лет Кромвель правил этой страной. Но в конце концов Англия обнаружила, что и он смертен.

Весть о его болезни мгновенно разнеслась повсюду, и у ворот дворца собралась большая толпа взволнованных горожан и солдат. Страну охватил ужас. Люди помнили о годах хаоса во время гражданской войны, когда банды вышедших из повиновения солдат мародерствовали по всей Англии, бесчинствовали на фермах, врывались в дома, грабили, уводили скот, а тех, кто оказывал сопротивление, убивали. Люди не хотели, чтобы Кромвель выжил, но при этом страшились его смерти.

В ту памятную ночь поднялась буря, мощь стихии все возрастала, пока не достигла такой силы, что сдвигала дома с фундаментов, выдирала деревья с корнем, сносила башни и разрушала шпили на церквах. Такая буря означала только одно: сам Дьявол явился за душой Оливера Кромвеля. Он же вскричал, охваченный ужасом: «Что может быть страшнее попасть в руки живого Бога!»

Буря пронеслась по всей Европе, она бушевала всю ночь и весь следующий день, и когда в три часа пополудни Кромвель умер, она еще продолжала опустошать остров. Тело Кромвеля сразу же забальзамировали и спешно захоронили. Но его сторонники нарядили восковое изображение лорда-протектора в королевские одежды и установили в Сомерсет-Хаусе[11]11
  Сомерсет-Хаус – большое здание на берегу Темзы; в нем размещается Управление налоговых сборов и некоторые другие государственные учреждения.


[Закрыть]. А на похоронах люди с издевкой швыряли отбросы в его герб.

Но никто не мог занять место Кромвеля, поэтому почти два года в стране царила полуанархия. Его сын, которого сам протектор назначил наследником, не обладал способностями отца, и военные вскоре отделались от него, к его собственному облегчению. Сразу же началась грызня между пехотой и кавалерией, между ветеранами и рекрутами, и казалось, что гражданская война неизбежна. Страну охватило отчаяние. Страшно было вновь проходить через все ужасы безвластия, от которого ничего хорошего люди не получили. Поэтому они стали уповать на монархию как на единственный путь к избавлению от страданий.

Генерал Монк, который прежде служил Карлу I, а позже переметнулся на сторону Кромвеля, после смерти короля прошел маршем от Шотландии и занял столицу страны. Хоть он и был солдатом, но твердо верил, что армия должна подчиняться гражданским властям, и он решил освободить страну от рабского подчинения военным. Он терпеливо ждал проявления народной воли, а потом, когда убедился, что сопротивляться роялистскому влиянию, охватившему все слои общества, неразумно, он присягнул Карлу Стюарту. Созвали свободный парламент, и король направил ему письмо из Бреды, объявив о своих благожелательных намерениях. Так Англия еще раз стала монархией по желанию всего народа.

Лондон наводнили роялисты, которые приехали сюда вместе с женами и детьми. И если в городе кто-то и оставался недовольным возвращением его величества, то он молчал и прятался. Постепенно к людям вернулась способность смеяться и радоваться жизни. Всякую сдержанность отбросили. Нарочито скромная одежда и благочестие рассматривались как проявление симпатии к пуританам, а такие симпатии старались не выказывать перед ярыми сторонниками короля. Мир совершил сальто-мортале, и все, что считалось грехом вчера, стало добродетелью сегодня.

Но это было не просто желанием выглядеть лояльным, временной эйфорией из-за возвращения монархии, радостью по поводу освобождения от гнета. Нет, причина лежала глубже. Долгие годы войн разрушили семьи, расшатали старые устои и обычаи. И сейчас наступала новая жизнь, превосходная и блистательная, но в то же время вульгарная, веселая и грубая, элегантная и бесстыдная.

29 мая 1660 года, как раз в день своего тридцатилетия, король Карл II въезжал в Лондон.

Закончилось пятнадцатилетнее изгнание, скитания из одной европейской страны в другую, – и везде он был нежеланным, ибо политики старались установить отношения с убийцей его отца. Сейчас наступил конец нищете, прозябанию в полуголодном состоянии и зависимости от милости благодетелей. Наступил конец бесплодным попыткам вернуть себе королевство, которые длились более десяти лет. И самое главное, конец унижениям и глумлению со стороны тех, кто был ниже его по рангу, да и во всем остальном. Наконец-то он перестал быть человеком без родины и королем без короны.

День стоял ясный и безоблачный, сверкало солнце, и люди говорили друг другу, что это – хорошее предзнаменование. От Лондонского моста до Уайтхолла, по всему пути следования кортежа, на каждой улице, балконе, у каждого окна и на крышах скопились люди. И хотя начало процессии ожидалось только после полудня, к восьми утра уже яблоку негде было упасть. Воины ополчения, нее двенадцать тысяч человек, образов когда-то они сражались против Карла I, но теперь получили приказ сдерживать толпу, чтобы мог проехать его сын.

Все вывески пестрели майскими цветами, на улицах появились арки из боярышника, над входами многих домов зеленели ветки дуба. Из окна в окно протянулись гирлянды из цветов, украшенные яркими лентами и ярко начищенными, сверкающими на солнце серебряными ложками. Из окон зажиточных горожан свисали красивые "гобелены и золотые, алые и зеленые знамена, а на крышах домов победнее красовались флаги. Рекой лилось вино, и во всех церквах города непрестанно звонили колокола. Потом, наконец, раздался низкий мощный грохот – это выстрелила пушка, провозгласившая, что процессия вступила на Лондонский мост.

Звуки приближавшегося кортежа послышались сначала из узких улочек: ритмичное цоканье копыт по мостовой, барабанный бой, резкие трели кларнетов – будто отдаленные раскаты грома. Процессия блистала и переливалась, она поражала почти сверхъестественным великолепием. И королевская свита казалась бесконечной: воины в алых с серебром накидках, в черных с золотом и зеленых с серебром бархатных камзолах, при сверкающих шпагах, с развевающимися знаменами; разукрашенные лошади, высоко поднимая ноги, являли, как и люди, достоинство и гордость. Шествие продолжалось час за часом, пока у зрителей не стало рябить в глазах, а глотки не охрипли от приветственных криков, в ушах же не смолкал звон.

Сотни кавалеров, тех, кто сражался на стороне Карла I, кто продал земли и имущество, чтобы спасти его, и кто отправился с сыном короля за границу, ехали в самом конце процессии. Все без исключения богато одетые, они восседали на прекрасных лошадях, хотя все это великолепие было взято в кредит. Далее следовал лорд-мэр, держа в руке обнаженную шпагу. По одну сторону от него скакал генерал Монк, низкорослый, толстый и некрасивый, но с достоинством сидящий в седле – и солдаты, и горожане испытывали к нему уважение. В те дни он считался, пожалуй, самым популярным после короля человеком в Англии. По другую сторону от лорда-мэра ехал Джордж Вильерс, второй герцог Букингемский.

Герцог, крупный, красивый, удивительно мужественный человек, улыбался и кивал женщинам, которые с балконов посылали ему воздушные поцелуи и бросали цветы. У него были роскошные светлые, поразительной красоты, волосы. Его титул уступал лишь принцам крови, а состояние было самым большим в королевстве. Ибо он ухитрился жениться на дочери генерала, сражавшегося на стороне парламентариев, которому отдали огромные земельные наделы герцога, и таким образом спасся. Почти все знали, что за свои многочисленные предательства герцог попадал в опалу, но сейчас он выглядел вполне довольным собой, будто сам лично изобрел реставрацию.

За ним следовали пажи, знаменосцы с королевскими гербами и барабанщики, которые так усердно грохотали, что лица их блестели от пота. Сразу за ними скакал Карл II, наследный король Англии, Ирландии и Франции, монарх Великобритании и защитник веры. От толпы исходило неистовое обожание, истеричное и почти религиозное. Люди падали на колени, тянули к нему руки, рыдали, снова и снова произнося его имя:

 
– Боже, храни его величество!
– Да здравствует король!
 

Карл ехал медленно, улыбался, приветствуя их поднятой рукой. Высокий, более шести футов ростом, крепкий и сильный, он отличался хорошим телосложением и прекрасно смотрелся верхом на коне. Соединив в себе черты многих национальностей, Карл больше походил на отпрыска Бурбонов или Медичи, нежели на Стюартов: смуглая кожа, черные глаза, черные блестящие волосы, ниспадавшие крупными кольцами на плечи. Когда Карл улыбался, под ниточкой усов обнажались красивые белые зубы. Черты лица выдавали практичный и циничный ум, но несмотря на это, он обладал обаянием, действовавшим на людей и согревавшим их сердца.

Они полюбили его с первого взгляда.

По обе стороны от него скакали два его младших брата. Джеймс, герцог Йоркский, тоже высокий, атлетически сложенный, но со светлыми волосами и голубыми глазами, больше других напоминавший покойного отца. Он был моложе короля на три года. Однако этот красивый мужчина, с густыми темными бровями, немного раздвоенным подбородком и упрямой линией рта, не обладал обаянием старшего брата. Люди были сдержанны в своих мнениях по поводу герцога, его холодность и заносчивость обижала их. А Генри, герцог Глостерский, живой и радостный юноша двадцати лет от роду, казался влюбленным во всю вселенную и не сомневался, что мир отвечал ему взаимностью.

Только поздно вечером закончились праздничные церемонии, и король отправился в свои апартаменты в Уайтхолле, совершенно измученный, но счастливый. Он вошел в спальню, еще в великолепных одеждах, держа в руках черно-коричневого спаниеля с хвостом, походившим на сливу, длинными ушами и недовольной физиономией сердитой старой леди. Под ногами у него возилось еще с полдюжины собак, которые визгливо потявкивали. Но тут неожиданно раздался резкий скрежет, и собаки испуганно замерли, подняв глаза вверх. Там, на кольце, ввернутом в потолок, раскачивался большой зеленый попугай, который, склонив голову набок, пронзительно кричал:

– Чертовы собаки! Они снова явились!

Распознав старого врага, спаниели быстро пришли в себя и, сбившись в стаю, начали подпрыгивать и лаять, а попугай посылал им сверху проклятия. Карл и сопровождавшая его свита со смехом наблюдали эту сцену, но потом король устало махнул рукой, и собак увели в другую комнату.

Один из придворных зажал пальцами уши и энергично потряс головой:

– Боже! Клянусь, ничего подобного я никогда не слышал. Если завтра в Лондоне сыщется человек, способный говорить, то это предатель и его следует повесить.

Карл улыбнулся:

– Честно говоря, джентльмены, я виноват больше всех, что так долго пребывал за границей. За эти четыре дня я не встретил человека, который не сказал бы мне, что всегда желал моего возвращения.

Окружающие засмеялись. Теперь они снова были дома, снова хозяева, а не надоедливые нищие, слонявшиеся из страны в страну, теперь они смеялись с легким сердцем. Прошедшие годы начали уже покрываться патиной, ведь они знали, что у этой истории счастливый конец, поэтому можно относиться к ней, как к романтическому приключению.

Карл, которому помогали раздеваться, повернулся и тихо спросил:

– Она пришла, Проджерс?

– Ожидает внизу, сир.

– Хорошо.

Эдвард Проджерс служил пажом тайного хода его величества. Он вел частные сделки, передавал деньги, разбирал тайную корреспонденцию и был сводником у короля. Его положение при дворе считалось весьма престижным и требовало немало энергии.

Наконец придворные гуськом вышли и оставили Карла в покое. Он лениво помахал им рукой. Проджерс тоже вышел через другую дверь. Карл в высоких сапогах для верховой езды, в бриджах до колен и в белой сорочке с длинными рукавами подошел к открытому окну, нетерпеливо щелкнул пальцами. Он ждал. Ночной воздух был полон свежести и прохлады, внизу текла река, несколько небольших барж замерло на якоре. Фонари на баржах, отражаясь в воде, трепетали, как мотыльки над костром. Дворец стоял на излучине Темзы, и бесчисленные костры в городе создавали отсвет в ночном небе. Вспыхивали желтые огни праздничных фейерверков, а когда ракеты падали в воду, раздавалось шипение. Снова и снова грохотали выстрелы из пушек, слышался звон колоколов.

Несколько минут Карл печально и задумчиво смотрел в окно. Он казался усталым и разочарованным, совсем не похожим на короля, который с триумфом вернулся к своему народу. За его спиной раздался скрип открываемой двери, он резко обернулся на каблуках, и его лицо осветилось восхищением.

– Барбара!

– Ваше величество!

Она склонила голову, сделала низкий реверанс, и Проджерс, пятясь, тихо вышел из комнаты.

Она на несколько дюймов была ниже Карла, но достаточно высокой, чтобы выглядеть импозантной. Фигура Барбары с большим бюстом, узкой талией, предполагающей роскошные бедра, была великолепной. Ноги скрывала широкая атласная юбка. Поверх платья на ней превосходно смотрелась фиолетовая бархатная накидка с воротом из черной лисицы, а в руках она держала большую муфту из такого же меха, муфту украшали многочисленные аметисты. Темно-рыжие волосы оттеняли чистое белое лицо, и цвет накидки, отражаясь в ее голубых глазах, придавал им фиолетовый оттенок. Красота Барбары казалась вызывающей, почти агрессивной, в ней жила чувственность и необузданная страсть.

Карл сразу же подошел к ней, обнял и поцеловал в губы. Когда он отпустил ее, Барбара откинула муфту, сбросила накидку, прекрасно понимая, что он наблюдает за ней. Она протянула к нему руки, и Карл жадно схватил их, прижимая к себе.

– О, это было чудесно! Как они любят вас! Он улыбнулся и слегка пожал плечами:

– Они любили бы всякого, кто предложил бы им избавление от армии.

Барбара освободилась от его объятий, подошла к окну, откровенно кокетничая.

– Вы помните, сир, – тихо спросила она, – как вы сказали, что будете любить меня, пока не вернете себе королевство?

– Я думал тогда, что так будет тянуться вечно, – улыбнулся он.

Он подошел к ней сзади, обнял за грудь, прикоснулся губами к ее затылку. Голос Карла был глухим и низким, лицо выражало требовательное нетерпение. Барбара крепко ухватилась за подоконник; она откинула голову назад, но глаза не отрываясь глядели в ночное небо.

– Ну, так как – вечно?

– Ну конечно, Барбара. И я тоже останусь здесь навсегда. Пусть будет что будет, но одно я знаю – я никогда больше не отправлюсь странствовать.

Он неожиданно взял ее одной рукой под колени и поднял.

– Что думает месье по поводу вашего отсутствия? – «Месье» они называли ее мужа.

Она прикоснулась поцелуем к его гладко выбритой щеке.

– Я сказала ему, что переночую у моей тети, но думаю, он догадывается, что я здесь, – презрительная гримаса исказила ее лицо. – Роджер – дурак!