Текст книги "Сожаления Рози Медоуз"

Глава 10

– Мой муж?

– Мне так жаль, Рози.

– Нет, нет, что вы, не стоит. Это же невозможно, вы, наверное, ошиблись. Я его сегодня утром видела.

Он подвел меня к креслу у камина, и, помнится, я подумала: ну надо же, какая чудовищная ошибка! Разве можно такое говорить? А если бы я его любила?

Джосс усадил меня в кресло, а сам присел напротив. Лицо у него было совсем бледное.

– Судя по всему, удар случился в клубе. Его сразу же отвезли в больницу, и примерно в полночь он скончался. Они ничего не смогли поделать.

Я уставилась на него. Что-то в его словах смахивало на правду. Что же? Ах да, клуб. Но нет. Это невероятно. Я покачала головой.

– Звонила ваша сестра, Филли. Хотела сама вам сказать, но ей пришлось повернуть обратно из-за снега, а телефона здесь нет, естественно.

Филли звонила? Но зачем Филли ему звонить, разве только… Я уставилась в одну точку. И вдруг меня ударило, прямо между глаз, со всей силой мчащегося грузовика. Господи, это же правда. Он действительно мертв. Гарри мертв.

– Это… это был сердечный приступ? – Голос у меня был какой-то странный. Не такой, как обычно. Да, наверняка сердечный приступ. От ожирения. И повышенного давления.

– Нет, сердце тут ни при чем. Судя по всему, пищевое отравление.

– Пищевое отравление? Но где? В клубе?

– Вряд ли. Яд так быстро бы не подействовал. Нет, врачи считают, что он съел что-то днем раньше. Они почти уверены, что это был какой-то гриб, возможно, ядовитый мухомор.

– Гриб?

– Да. Вы не помните, он ел что-нибудь подобное?

– Помню, – прошептала я. – В доме моих родителей. Он сам собрал грибы на лужайке.

– Тогда все ясно. Видимо, он съел пантерный мухомор. Врачи думают, что он мог съесть его по ошибке, приняв за червивый лесной гриб. И известного противоядия, по-моему, нет.

Я резко встала. Зашагала по комнате, выкручивая руки то в одну, то в другую сторону. Я вся горела, вся взмокла. Мысли завертелись бешеным водоворотом. Пантерный мухомор. Точно, я слышала о таком грибке; редкий, но очень ядовитый! О боже, он съел мухомор!

– Но я проверила все грибы, – шепотом пролепетала я. – Честно, я их проверяла! Он меня попросил, и я всегда перебираю грибы, мало ли что; я-то думала, они съедобные! Мне они показались съедобными, честное слово!

– Конечно. Откуда вам знать? Я тоже ничего в грибах не понимаю.

– Но я-то понимаю, я же повар и ходила на специальные курсы, я… – Внезапно я замерла. И развернулась. – Я этого не делала, Джосс! – пролепетала я.

– Не говорите глупостей, никто и не думает, что это вы.

– Но додумаются! – не могла успокоиться я. Я понимала, что мои слова звучат отвратительно и эгоистично, но ничего не могла поделать. – Так они и скажут, ведь это я проверяла грибы и сказала ему: давай, не бойся, кушай на здоровье! Все в порядке, Гарри, подумаешь, горстка обычных лесных грибочков; может, среди них и есть мухомор-убийца, но это ничего, жуй, жуй, и если повезет, к утру ты станешь холодным трупом!

Я упала в кресло и спрятала лицо в ладони, пытаясь вспомнить, что именно случилось тогда, на кухне. Он вошел с грибами, бросил их на стол; я потыкала их лопаточкой и подумала: так-так, пара боровиков, несколько белых, две лисички и – было ли что-то еще? Переворачивала ли я грибы? Проверила ли с обеих сторон? Я не помнила, потому что тогда я вообще была рассеянной и думала о другом. О том, как я его ненавижу и как было бы удобно, если бы он взял и тихонько откинул копыта. Да, именно так; я была так занята, желая ему смерти, что даже не заметила, как его убила.

Убрав руки, я поймала взгляд Джосса.

– А этот пантерный мухомор сильно отличается от других грибов? – пролепетала я. – Он что, зеленый или желтоватый? Я бы его узнала?

– Господи, Рози, я понятия не имею, и откуда вам-то знать? Вы же не миколог, черт возьми. Это был несчастный случай, поймите. Он их сам собрал и сам съел, вот и все. Точка. Хватит себя винить!

– Но я и вправду виню себя!

Я тихо заплакала, стараясь, чтобы Джосс не заметил этого. Шмыгнула носом и вытерла сопли рукавом.

– Он… ему было больно?

– Вряд ли. Я уверен, что в больнице ему было очень удобно.

Я понимала, что Джосс ничего не знает и врет напропалую, но я была ему благодарна. Бедняга Гарри. Вот, так-то лучше: бедняга Гарри! Вдруг я вспомнила, что утром ему нездоровилось. Наверное, тогда все и началось. И я ему не поверила! Бессердечно погрузила его в такси, прогнала, как грязную старую муху!

– Кто был с ним, когда он умер?

– Тот парень, с которым он обедал. И его жена.

– Шарлотта?

– Не знаю, как ее зовут.

Я кивнула. Боффи и Шарлотта. Вот дела. Повисла тишина. Джосс заговорил первым:

– У вас есть что-нибудь выпить?

– О нет, извините. Я еще не обустроилась. Ммм, может, чашку кофе или… – Я вежливо поднялась.

– Не говорите глупостей, я имел в виду для вас. Я принесу бренди.

– Нет, нет, не надо, я…

Но он уже ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Я опять села и уставилась в огонь, на тлеющие поленья. Значит, Гарри мертв. Я хотела развестись, а он меня опередил. В каком-то смысле, он оказал мне услугу. Сделал одолжение.

Вскоре Джосс вернулся, принеся с собой порыв холодного ветра и бутылку бренди. Захлопнул дверь сапогом и стряхнул снег с волос. Потом сел и разлил янтарную жидкость, удерживая бокалы в одной руке.

– Держите.

– Спасибо.

– Курите?

– Нет.

– Я тоже, как правило.

Очевидно, сегодня настало время нарушить правило: он достал пачку сигарет, постучал по донышку, вытянул зубами одну сигарету, закурил и вдохнул дым с такой силой, что тот должен был дойти ему до пяток. Тоненькой струйкой выпустил дым в потолок. Лицо его было бледным и обеспокоенным. Наши взгляды пересеклись.

– У меня жена умерла, – вдруг произнес он, словно желая объясниться.

Конечно. Конечно же, сразу после рождения близняшек. Но… боже мой, ведь в моем случае все по-другому, я не… Я попыталась объяснить:

– Джосс, я не хочу, чтобы вы питали иллюзии на мой счет. Я, конечно, в шоке, но понимаете, я же все равно собралась от него уходить, и вы это знали, не так ли? Я не… мы не любили друг друга. – Я выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. – Хочу, чтобы вы знали: я не раз представляла себе, как мой муж умрет. Я проделывала это регулярно.

Он улыбнулся.

– Почему вы улыбаетесь?

– Извините. Просто вы похожи на члена Ассоциации Анонимных Алкоголиков. Меня зовут Рози Медоуз, и я фантазирую о смерти мужа.

– Разве это не отвратительно?

– Нет, это нормально.

– И я чувствую… – (О, черт, теперь меня понесло, клапан открылся, и я в переносном смысле поднялась на ноги и захотела поделиться с остальными анонимными членами группы…) – Понимаете, я чувствую себя хорошо. Конечно, мне не по себе, я в замешательстве, мне грустно. Но грустно оттого, что мне странно представить, что он не спит сейчас в нашей лондонской кровати, что он не встанет утром, не спустится, шатаясь, в кухню; странно представить, что я больше никогда его не увижу, не услышу его голос или его шаги, что он не позовет меня по имени. Но той жуткой кровоточащей боли, которую, я уверена, испытывали вы, нет и в помине.

– Никто не заставляет вас ее испытывать, – мягко проговорил он. – Для горя не существует общепринятой формулы. К тому же я рад это слышать.

Такого дерьма никому не пожелаю.

– Он махом осушил бокал.

– Наверное, вы ее очень любили.

– Когда Китти умерла, мне казалось, будто из меня вытекла вся кровь. По капле. Я стал калекой. Беспомощным калекой. Мне казалось – не то чтобы часть меня ушла вместе с ней, как говорят некоторые, это было бы утешением, – нет, мне казалось, что ту силу, что давала мне жизнь, энергию, радость, словно засосало в глубокую бездонную пустоту. Мою душу, наверное. – Он разглядывал свой пустой бокал. – Не уверен, что она вернулась обратно.

На секунду он показался мне таким незащищенным, уязвимым и очень печальным. Будто на миг приоткрылось окно, и мне удалось увидеть какой-то проблеск за темным фасадом. Он резко поднял голову, и окошко намертво захлопнулось.

– Но жизнь продолжается, и кроме этих слов, есть и другие замусоленные клише, выбирайте любое. Мне нужно было заботиться о Тоби и близняшках, и я должен был жить дальше. Но после такого всегда… что-то ломается. Ты уже не такой, как прежде. – Он мягко улыбнулся. – Но несчастье же у вас, Рози. С какой стати мы говорим обо мне?

– Просто мне совестно, что я не чувствую то же, что и вы, наверное. Не чувствую то, что должна испытывать жена после смерти мужа.

– Бывшего мужа.

Я вяло улыбнулась.

– Послушайте, – продолжил он, – никто не ждет, что вы будете в глубоком трауре, никто не ожидает завываний и вдовьих одежд, не думает, что вы уйдете в ближайший монастырь, распевая «Живые холмы». И что бы вы ни думали сейчас, послушайте меня: вы в шоке, и какое-то время любое упоминание о его смерти будет для вас нервной встряской.

Я кивнула. Вот это я понимаю. Нервная встряска – вообще нормальное для меня состояние. Я глотнула бренди и с благодарностью взглянула на Джосса.

– Говорят, что вы жестокосердный задавака, – выпалила я. – Но все это враки. Вы милый, порядочный человек.

Он откинул голову и расхохотался.

– Порядочный – это точно, я вроде ни разу не пытался воспользоваться бесплатным кабельным телевидением и не щипал теток за задницы в лифте. Но «милый»… немногих людей назовешь милыми. – Он посмотрел на меня, все еще улыбаясь краешком губ. – С вами все будет в порядке, Рози?

– Да. Да, я справлюсь.

– Я имею в виду – вы не боитесь оставаться одна? Или хотите, чтобы я побыл с вами?

– О! Простите ради бога. – Я поискала часы. – Наверное, уже совсем поздно, да?

– Примерно четверть пятого. Вам нужно попробовать уснуть, если сможете. Бренди я оставлю – вдруг вам еще захочется.

– Спасибо, – улыбнулась я. От его доброты на глаза навернулись слезы.

Он поспешно и неловко похлопал меня по плечу и ушел.

Оставшись одна, я долго смотрела на гаснущий огонь, сжимая в ладони бокал. Не было никакого смысла идти спать – все равно бы я не заснула. Наступил рассвет, проснулось солнце, а вскоре проснулся Айво. Я быстро накормила его завтраком, закутала в зимний комбинезончик, после чего, к его восторгу, мы вышли на заснеженную улицу. Небо было ярко-голубое, а под ним, насколько хватало глаз, все запорошило мягким белым снегом, словно облака опустились на землю.

Я взяла своего мальчика за руку, и мы отправились гулять к белым светлым полям, которые простирались перед нами, как покрытое рябью море с отливающими голубым барашками. Мы шли по тропинке через поле. Айво дергал заснеженные ветки и хихикал, когда снег падал ему на шапку. Нас окутали тишина и белизна; мне казалось, что во всем мире в то утро остались лишь мы двое. Мы долго шли вперед; Айво, устав, забрался ко мне на руки, и стало тяжело. Я знала, что скоро придется поворачивать домой, иначе я так и рухну на снегу. На горизонте виднелся Фарлингс: я нарочно не теряла его из виду, так как боялась заблудиться. Я зашагала по полю к особняку. Мы возвращались окольным путем, и я подошла к особняку с фасада. Утомленно ступая по подъездной дорожке, я заметила припаркованный на полпути «лэндровер». По ту сторону каменного с решеткой забора стоял мужчина в кепи и телогрейке. Он надел сбрую на серую кобылу и подвел ее к воротам. Она сильно хромала. Он увидел меня и улыбнулся:

– Доброе утро!

– Доброе утро. Прекрасная погода, правда?

– Волшебная, но, боюсь, не самая лучшая для моей бедной девочки. – Он погладил кобылу по шее. – Она слишком стара, чтобы радоваться снегу, в отличие от карапуза, который сидит у вас на плечах.

Он пристально посмотрел на меня. Высокий, с волнистыми каштановыми волосами и глазами цвета мха. Когда он улыбался, они превращались в щелочки. Он стащил перчатку и протянул руку:

– Алекс Мунро, местный ветеринар. А вы, наверное, новые жильцы из коттеджа?

– Надо же, как быстро распространяются слухи. Да. Я Рози Медоуз. – Я пожала его руку и заметила, что у него довольно обаятельная и сексуальная улыбка. Если ее правильно применить, она может быть и фатальной. Я немедленно опустила глаза и посмотрела на лошадиную ногу. – Что с ней?

– О, всего лишь небольшой приступ артрита, с ней это каждый год бывает, особенно в такой холод. Она поправится, только нужно забинтовать ей ноги и не выпускать на улицу. Я хочу отвести ее в конюшню напротив вашего коттеджа. Вы присмотрите за ней?

– Конечно. Правда, я не очень-то разбираюсь в лошадях.

– О, ей всего-то и нужно для счастья, чтобы ее время от времени потчевали морковкой.

– С этим я справлюсь.

Он медленно провел лошадь в ворота, и мы вместе отправились к коттеджу. Кобыла жалко прихрамывала рядом с ним. Я была заинтригована.

– Вы всегда так рано приходите? Неужели боитесь, что какая-нибудь лошадь опять захромала? Рановато для посещения пациентов.

– Нет, я не просыпаюсь в рассветные часы и не думаю: господи, пошел снег, надеюсь, старушка Саша в порядке, пойду-ка я посмотрю! Нет, он мне сам позвонил. Он всегда волнуется за нее, это любимица Китти.

Он кивнул головой в сторону дома, и я с изумлением заметила, что в одном из окон мастерской горит свет. В окне вырисовывался профиль Джосса: он склонил голову и с резцом в руке трудился над чем-то вроде огромного булыжника. Значит, он тоже не спит.

– Он позвонил мне на мобильный и сказал, что видел, как она хромает, и что, похоже, ей больно. Он не ошибся, но иногда хочется, чтобы этот парень хотя бы изредка спал и не замечал таких вещей. Хотя я все равно возвращался с ночного вызова, так что какая разница.

– Значит, он вообще не спит? – спросила я, возвращаясь к Джоссу.

– Наверное, спит иногда, но всякий раз, когда я выезжаю по ночам и еду мимо, он в своей мастерской, стучит молотком.

– Зато он заботится о лошадях, – встала я на защиту.

– Возможно, но зачем он их держит – одному богу известно, они все равно не бегают. Думаю, у него к ним сентиментальная привязанность, ведь это лошади Китти, и Аннабел они нравятся: она считает, что лошади – неотъемлемая часть роскошного особняка знаменитости. Любит, чтобы они надменно гарцевали вдоль забора, когда приезжают гости.

– Вы их хорошо знаете, да? – как бы невзначай спросила я. – Джосса и Аннабел?

– Знаю, но только как клиентов. Он редко снисходит до разговоров, да и тогда высокомерный, презрительный; а вот она прелесть. Я так понимаю, вы с ней знакомы?

– С Аннабел? Нет, я только вчера въехала.

– Ясно. – Он поставил Сашу в конюшню и повернул ее так, что голова высовывалась над дверью. Снял сбрую и стал смотреть, как я глажу ее нос. – Ей так нравится.

– Я вижу.

– И еще она любит, чтобы ей щекотали спину.

– Кто же не любит. – (Зря я это сказала. Он просиял, глаза загорелись, словно он уловил в моих словах намек)

– Это точно, – тихо ответил он.

Проклятье. Я в рьяной сосредоточенности принялась почесывать Сашин нос, но все равно густо покраснела и почувствовала, что он с любопытством за мной наблюдает.

– Рановато для прогулки по лугам, не так ли? – заметил он. – Еще даже восьми нет.

– Знаю, но Айво проснулся, утро выдалось такое замечательное, что я подумала: почему бы и нет?

– Почему бы не вывести шаловливого карапуза на свежий воздух, и пусть вторая половина поспит подольше. Как учтиво с вашей стороны.

– Хмм, нет. Вообще-то, никакой второй половины нет.

– О! Извините. Вы в разводе?

– Нет. – Я набрала воздуху в легкие. – Я вдова.

– Господи, мне так жаль. – Похоже, он говорил искренне. – Очень жаль. – Он нахмурился и сжал ножку Айво, свисающую с моего плеча. – Ну и ну. Бедный маленький карапуз.

Повисла тишина. Он явно был растроган.

– Это произошло… недавно?

– Хмм, да. Совсем недавно, – ответила я и взмолилась, чтобы он не стал допытываться.

– Мальчик его знал? – Он кивнул на Айво.

– Отца? Да. Да, знал.

– Ясно. Что ж, это хорошо. Хорошо, что у него остались воспоминания.

– Да.

К счастью, в тот самый момент подъехала машина. Мы обернулись. Снег приглушал звук шин, но мотор шумно гудел, и автомобиль медленно и осторожно прокладывал путь вокруг особняка по окольной дорожке, ведущей к коттеджу. Мы видели, как он потихоньку приближается – это тоже был «лэндровер», видимо единственная машина, способная передвигаться в таких условиях. Джип подъехал ближе, и я увидела Майлза за рулем. Рядом сидела Филли, а на заднем сиденье этого сельскохозяйственного транспорта, предназначенного для перевозки сена и овец, тряслись мои родители. Сердце во мне упало. Черт, ну вот, началось. Траурная карусель закрутилась. Пора громко рыдать, планировать похороны, бить себя в грудь, и моя мать твердо заняла место во главе колонны. Как неловко, подумала я, что моему новому знакомому придется стать зрителем предстоящего спектакля…

Глава 11

Оказавшись в доме, моя мать добрела до ближайшего кресла и бессильно рухнула в него.

– Уууууу, Гарри! – стенала она.

Вся семья окружила ее нестройным кольцом. Папа сжал мое плечо.

– Ты в порядке, милая? – угрюмо спросил он.

– Да, пап, нормально.

– Не повезло парню, – сокрушался Майлз. – Хотя боюсь, это профессиональный риск. Раз уж живешь в деревне. Все это – часть сельской жизни.

Видимо, он имел в виду смерть от отравления грибами. Что ж, можно и так сказать: все равно как если бы тебя задавил комбайн, это тоже часть сельской жизни.

Филли злобно сверкнула на него глазами, нарочито нежно обняла меня и пробормотала:

– Рози, это так ужасно. – Но она слишком поспешно расцепила руки, словно не могла сочувствовать слишком долго.

Минуту мы неловко переминались с ноги на ногу, потом все зашуршали в поисках стульев и уселись, так и не сняв пальто, – было холодно, и, похоже, холод тут стоял постоянный. Айво сел на пол и торжественно развязал шнурки моему отцу, не замечая всеобщего смущения. Мамочка продолжала всхлипывать.

– Страшное дело, – наконец пробормотал папа.

– Хмм, – согласилась я.

– С Бертрамом разговаривала?

– Пока еще нет.

– Времени еще полно. Бедный старик А с Боффи?

– Нет еще.

– Для него тоже удар.

Снова наступила тишина. Похоже, никто не знал, что говорить. Время от времени Филли протягивала мамочке платок или я, потянувшись, поглаживала ее по руке. Вообще-то, меня смущало ее горе: мне было стыдно, что я не могу воспроизвести ничего подобного и даже не способна притвориться. Повисло глубокое молчание, если не считать мамочкиных сдавленных всхлипов. Все разглядывали ковер. У меня остекленели глаза, но я не осмеливалась поднять голову. Боялась, что кто-нибудь посмотрит на меня, а выражение лица у меня будет недостаточно печальное. Я внимательно изучала бахромчатую кромку ковра. Самое ужасное, что пауза затягивалась и меня начал пробирать смешок. Я глубоко вздохнула и стиснула зубы. В воздухе висело невыносимое напряжение. Мамочка громко шмыгнула носом.

– Какой хороший, добрый человек – пролепетала она.

Я уставилась на свои ботинки.

– Такой юный, – простонала она, – и такой храбрый! Погиб в самом расцвете сил!

Я принялась жевать свою щеку изнутри.

– Как и наш господь Иисус Христос!

Это меня добило. Не поднимая головы, я рванула из комнаты в кухню. Распахнула шкаф, пытаясь упрятать постыдное веселье в его глубины. Как и наш господь Иисус Христос! Я разразилась истеричным хохотом в банку маринованных луковичек.

За спиной послышались торопливые шаги. Я с виноватым видом обернулась и увидела Филли: она так крепилась, чтобы не расхохотаться, что стала вся пунцовая.

– Рози, прости, – прыснула она, – я не могу!

– И я тоже… господи, Филли, так же нехорошо!

– Шшшш! – шикнула она и обняла меня; по щекам катились слезы. Мы стояли и покатывались со смеху, вцепившись друг другу в спины.

– Филли, это отвратительно!

– Это все нервы, – серьезно прошептала она. – Такое бывает, после шока.

– Правда? – Я вытерла глаза. – Значит, я не жестокая бессердечная сука?

– Нет, нет, это нормально. Это рефлекс. Все равно что отрезанная куриная голова.

Я подавила смешок: сравнение было совсем неподходящее.

– Ладно, – наконец выпалила она. – Я обещала принести выпить. Вижу, у тебя есть бренди; неси его в комнату, а я возьму стаканы.

Мы успокоились и вышли к остальным с серьезными лицами. Я разлила бренди Джосса. Папа мигом опустошил стакан, задумчиво посмотрел на дно, решительно отставил его в сторону и поднялся на ноги.

– Так. Ну, Рози, я вижу, у тебя все в порядке, так что мы, наверное, поедем.

– О! О да, да, я в порядке. Все нормально. – Я быстро встала.

– Вот и отлично, – он потер ладони, будто мы только что сверили ежедневники и назначили дату веселого путешествия на лодках или что-то вроде того. – Тогда лучше и не придумаешь. Надо отвезти маму домой, дать ей аспирин и уложить в кровать. – Он бросил взгляд на заплаканную жену. – Да, кстати, милая, у нас уже побывали полицейские: так, задали несколько обычных вопросов. И к Филли с Майлзом они тоже заезжали, но не смогли пробраться из-за снега. Обещали заглянуть к тебе сегодня днем или завтра, в зависимости от погоды. Ты не против?

– Нет.

Он завязал шнурки и повернулся к Филли и Майлзу:

– Поехали?

Остальные с нескрываемым облегчением поднялись на ноги и тихонько подняли мамочку. Я им помогла.

– Мы уходим? Так скоро? – пробормотала она, будто очнувшись от уединенного трагического сна.

– Думаю, Рози хочет побыть одна, – сказала Филли.

– Конечно, моя милая, – всхлипнула мамочка. – Наедине со своим горем. Мое бедное, бедное дитя!

Стоя у двери и провожая их виноватым взглядом, я вздохнула с облегчением. Папа, благослови его бог, нарочно решил по возможности не задерживаться, но, несмотря на это, визит родственников слишком затянулся.

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Мы с Айво остались в занесенном снегом коттедже, и нас оставили в покое. Моими единственными посетителями была парочка жутко нервных молодых констеблей, которые сидели на самом краешке стульев, потягивали чай и очень осторожно расспрашивали об утре того дня, когда умер Гарри. Выяснив, что он сам ошибся с грибами, они успокоились и сказали, что следствие по делу открыто и назначена дата дознания, но это всего лишь рутинные процедуры, и в свое время мне все скажут. Тем временем следователь предоставил тело для погребения.

В то время из людей я видела только работников фермы, когда гуляла по снежным полям, и жителей деревни, когда разъезжала по ледяным дорогам на машине. Мне казалось, что они знают, кто я такая и что произошло; но, хотя они в открытую на меня пялились, никто ничего не сказал.

Как-то утром я купила «Таймс», где на странице частных объявлений говорилось, что скончался Гарри Медоуз и похороны состоятся в Лондоне в четверг, 16 ноября. Просьба приходить без цветов, приглашаются только близкие друзья и родственники; принимаются пожертвования в пользу инвалидов войны.

Я сложила газету. Мне казалось, что я так далеко от всего этого. Мне всего-то нужно отряхнуть пылинки со старого черного пиджака, купить новую шляпку, добраться до Лондона и засветиться на похоронах. Об остальном позаботились мама с Филли. В каком-то смысле это напомнило мне мою свадьбу.

В день похорон я рано приехала в Лондон, оставила Айво с Элисон, нашей прежней няней со знаменитым пластиковым плащом, и отправилась в маленькую часовню рядом с крематорием в Западном Лондоне, где, к моему удивлению, уже собралась небольшая печальная толпа. Я не узнала ни одного из пришедших. Боже, с ужасом подумала я, все это превратилось в шоу: мы с Гарри жили раздельными жизнями, так что я даже не смогла узнать людей, пришедших на его похороны! Я припарковала машину и с пересохшим ртом пошла им навстречу. Мне вдруг пришло в голову, что, по сути, это мое шоу и я должна руководить парадом. Я пожала руки престарелым мужчинам и их женам, которые оказались друзьями Гарри по клубу. Вполголоса попросила их занять места в часовне, а сама встала у дверей. Я была почти уверена, что так и положено делать. Кроме того, мне было интересно, кто еще явится.

Чуть позже пришли собутыльники Гарри, пара школьных друзей, парни из Сити в полосатых костюмах. Я с облегчением заметила, что толпа в общем и целом собирается внушительная. Они проходили мимо, их девушки сжимали платочки и очки от «Рэй-Бэн», и все они пожимали мне руку, целовали в щечку и мурлыкали подобающие слова сожаления, а я мурлыкала подобающие слова в ответ.

– Рози, милая, как это ужасно. Как тебе сейчас тяжело.

– Чарли, Лавиния. Спасибо, что пришли. Ручеек темных костюмов не иссякал, и типчики подобрались самые разнообразные. Например, был один блудливый докторишка, дружок Гарри, с блестящими усами и в галстуке-бабочке, похожий на Терри Томаса.[21]21
  Терри Томас (1911–1980) – британский актер-комик, популярный в 1950-1960-х годах.


[Закрыть]

– Какое страшное несчастье, детка, – промямлил он, скользя по мне масляными глазками. – Если тебе когда-нибудь понадобится помощь или совет, любого плана…

– Да, спасибо большое, – торопливо ответила я. – Непременно.

Теперь я его вспомнила. Мы познакомились на пьяной вечеринке с коктейлями, когда я была на третьем месяце. Он кормил меня сказками из серии «поверьте мне, я гинеколог», похотливо пялился на мою увеличившуюся грудь и настаивал на том, чтобы стать моим лечащим врачом на время беременности. Я протолкнула его внутрь и тотчас обернулась на новый приглушенный скорбью голос:

– Привет, Рози. Чертовщина какая-то. Где Гарри?

– Ммм… он мертв.

– Мертв. Господи боже. Вот это да. А я думал, это похороны Реджи.

– Ммм, нет.

– Как гора с плеч. Значит, Реджи все еще среди нас? Чудненько. Ну я пошел.

Я ошарашенно хлопала глазами вслед его удаляющейся спине.

И вот к дверям подошли Боффи с Шарлоттой.

– Улыбаешься сквозь слезы? – пробурчал Боффи, взяв мою ладонь в обе руки. – Гарри бы так тобой гордился.

– Спасибо, Боффи, – виновато ответила я. – И спасибо за то, что вы оба сделали для Гарри… в самом конце!

Шарлотта схватила меня за плечи и крепко прижала к своей внушительной груди.

– Заходи ко мне, – настойчиво прошептала она. – Поговорим!

– С удовольствием, – соврала я, придушенная ее мамонтовым бюстом. О боже, сколько вранья, и сколько угрызений совести!

Пришли мои друзья, Элис и Майкл, а сразу за ним – и мои родственники: мамочка, беззвучно рыдающая у папы на плече, Филли и Майлз с замогильным видом. Я наблюдала, как они медленно проходят в переднюю часть часовни под унылые звуки органа, как вдруг кто-то ущипнул меня за задницу. Я обернулась.

– Бертрам! – ахнула я. – Господи!

– Прости, милая, не смог удержаться, глядя на твою сексуальную черную юбочку. Значит, вот как все вышло, а? Старый придурок протянул ноги. Он полон сюрпризов, правда? – (В глазах дядюшки плясали странные искорки.)

– Да, это… очень печально.

– Конечно, как же иначе. И все-таки, недолго тебе придется горевать. Будешь жить и сама справляться с тяготами, да? Может, даже станешь веселенькой вдовушкой? Не могу дождаться! Может, договоримся на вечер, после чаепития, а? – Он проказливо хихикнул, больно ткнул меня в ребра и направился к скамейке в заднем ряду.

– Нет, Бертрам, вам нужно вперед. Там вам специально заняли место.

– Нет-нет, милочка, мне тут очень даже хорошо. Отсюда лучше видно: буду наблюдать за убитыми горем. Я даже в школе любил сидеть на задней парте. – Он уселся, вытянул руки по спинке скамьи и огляделся. – А неплохо все вышло. Учитывая…

Я, не дослушав, торопливо вернулась к двери и, поскольку поток гостей не прекращался, занялась поиском дополнительных расписаний церемонии.

– И долго мне еще стоять и дожидаться поцелуя? – раздался знакомый голос за моей спиной.

Я обернулась и увидела перед собой не менее знакомое лицо: моего брата.

– Том! – радостно накинулась я на него. Он обнял меня и отошел на расстояние вытянутой руки, разглядывая меня, в то время как я не сводила с него глаз. Смуглый, с растрепанными волосами и голубыми глазами, в замшевой куртке и ковбойских сапогах: абсолютное воплощение крутизны. Заметив, как я его рассматриваю, он улыбнулся:

– Извини, что я в такой одежде, я сразу из аэропорта, а лететь через океан в черном костюме не очень-то хотелось.

– Какая разница, главное, что ты приехал! Как ты?

– О, я-то нормально, а вот ты как, Рози? Держишься?

– Да вообще-то я нормально. Просто… – Я замялась. – Конечно, все это очень грустно, но я в полном порядке… Господи, Том, ну и путь ты проделал – а я даже не знала, что ты приедешь! И не надо было. Ведь вы с Гарри были не то чтобы сердечными…

– Я приехал повидаться с тобой, – решительно прервал меня он.

С самого начала Том открыто и резко возражал против моей свадьбы, награждая моего будущего мужа такими нежными прозвищами, как «вонючка» и «полное чмо».

– Мало ли что я о нем думал, все-таки он мой зять. И отец Айво.

– Конечно, – ответила я, оправившись от изумления. Как же здорово видеть его снова: такого красивого, высокого, загорелого, как только что из лос-анджелесского бассейна! Я вдруг чуть не расплакалась. – Ох, Том, я так рада, что ты приехал. Я так запуталась, не знаю, что и думать, не знаю, что я должна чувствовать, как реагировать, я…

– Шшш… – Он приложил палец к губам. Орган заиграл громче; органист взял мощный вибрирующий аккорд. Он зловеще завис под потолком. Я повернулась и увидела, что рядом со мной стоит викарий: он застыл в дверном проеме в объемной белой мантии, высоко подняв голову, с очками-полумесяцами на кончике носа. Прижав к груди Библию, он был готов к торжественному шествию по проходу.

Том быстро провел меня к первому ряду, и я села, втиснувшись между ним и Филли. Оглянулась назад на секунду и поймала взгляд Бертрама. Тот игриво мне подмигнул. И – пошло-поехало:

– Возлюбленные наши, сегодня мы собрались… Гарри больше не было. Его не было совсем, и только сейчас я окончательно поверила в это.

…Повернув ключ в замке своего старого дома, я испытала нехорошее предчувствие. Это мама с Филли придумали провести здесь поминки, но сама я не была уверена, что мне это по душе. Нет, мне это совсем не по душе, решила я, смущенно улыбнувшись двум официанткам, которые вытянулись у входа в гостиную, как часовые. Взяв бокал белого вина с подноса, я осушила его одним глотком и вошла в комнату. Зачем только я им разрешила?

Зачем позволила устроить поминки здесь? Почему не попросила провести церемонию в каком-нибудь безликом месте, например в комнате отеля? Я оглядела знакомую мебель из тяжелого дуба; огромные темные портреты предков Гарри, которые сверкали на меня глазами со стен. Я поежилась. Прошла всего неделя с тех пор как мы отсюда уехали, а я уже чувствовала себя чужой. Одно я знала точно: я больше никогда не смогу здесь жить. Мне казалось, что призрак Гарри уже витает за моей спиной, и надо сказать, это было отнюдь не дружелюбное привидение. При первой же возможности я выставлю дом на продажу, решила я.

Комната наполнилась гостями. Было жарко и душно. Я попыталась ускользнуть и выбраться в сад, глотнуть свежего воздуха, но меня остановил старый школьный друг Гарри. Я кивала в ответ на соболезнования, переключившись на автопилот. Мне все равно было нечего сказать, кроме «спасибо», «это ужасно» и «вы очень добры». Вежливо разговаривая с гостями, я украдкой оглядывалась. Мамочка оправилась от несчастья и говорила с Бертрамом: он слушал ее, низко склонив голову. Папа болтал с двоюродной сестрой Хильдой, Филли раздавала приказы на кухне. Том и Элис, единственные гости, с кем мне хотелось поговорить, оживленно болтали друг с другом у камина. Я наблюдала за ними: Элис в длинной темно-синей юбке выглядела роскошно и, откинув рыжую голову назад, покатывалась со смеху над словами Тома. Она на секунду забыла, что пришла на поминки; потом вспомнила, виновато закрыла рот рукой и огляделась. Я улыбнулась. Элис с Томом всегда ладили…