Текст книги "Звезды"

– Ты можешь стать кем захочешь, Долли. Ты должна бороться за это, а если это еще и твоя мечта, то борьба стоит того. Я не всегда был богат. Я вырос в бедной семье и боролся повседневно, просто чтобы выжить. Тогда я решил вырваться из нищеты и стал что-то делать для этого. Знаешь, что однажды сказал генерал Эйзенхауэр? Он сказал, что в собачьей драке важен не размер собак, а размер драки в собаках. Верь в себя, Долли и ты добьешься всего, чего захочешь.

Прогулка по лесу кончалась, и когда Кристина поняла, что настроение отца стало серьезным, тревожное чувство сдавило ей грудь, как будто она предчувствовала, что сейчас произойдет. Наконец Джонни сказал:

– Я должен опять уехать, Долли. Прости.

Кристина была подавлена, но не удивилась сказанному. Всю неделю он был рассеянным и встревоженным, часами разговаривал по телефону, надолго уходил из дома. Такое беспокойство всегда охватывало его, когда, как он сам говорил, дело закручивалось. Она отошла от отца, стараясь не расплакаться. Она представила свое ближайшее будущее: пустое и унылое пребывание в доме, когда она ощущает себя такой одинокой, не слыша отцовского смеха, когда пытается есть невкусные диетические блюда, приготовляемые миссис Лонгчэмпс, и большую часть времени проводит, не выходя из своей комнаты.

– Прости, Долли, – отец подошел и обнял ее, – мне это так же не нравится, как и тебе, но дела, которыми я занимаюсь, требуют того, чтобы их делать там, где есть деньги и связи. Когда-нибудь ты поймешь. – Он взял ее лицо в руки. – Но ты должна знать, что я люблю тебя, Долли, и всегда буду тебя любить. Ты – причина того, что я так часто уезжаю, потому что я хочу, чтобы твоя жизнь была самой лучшей. Все другое у нас есть.

Она прижалась к нему, прощая все его деловые поездки, его подружек и ее одиночество. Все будет хорошо, думала она, когда она станет взрослой. Тогда они займутся бизнесом вместе и отец будет брать ее с собой, куда бы ни поехал.

Кристина опять собралась осуществить очередной побег из дома. Знала, что этого делать нельзя, но не могла справиться с собой, чувствовала себя несчастной.

Как только Джонни уезжал, миссис Лонгчэмпс сажала ее на диету, но организм Кристины не привык к усвоению свежих овощей и салатов. Желудок расстраивался, и она пыталась лечить его, готовя еду сама. Сейчас ее мучила ужасная боль в животе.

С понурым видом сидела она в просторной гостиной, где пол был покрыт лаком, а на стенах расположились предметы декоративного искусства. В прихожей тикали часы, и звук их заполнял пустоту гостиной, отчего она еще больше казалась похожей на музей. Кристина мрачно смотрела на последний подарок отца.

Через день после его отъезда в Нью-Йорк к ним в квартиру доставили новый проигрыватель с комплектом пластинок Комо и Кросби. Телохранители Ганс и Уилл установили его в комнате девочки. Поначалу она была в восторге – даже у Марты Кэмп не было такого по последнему слову техники проигрывателя! Но потом восторг прошел. Какое может быть от этого проигрывателя удовольствие, если его не с кем разделить?

Да, только очередной побег исправит ее настроение.

Торопливо одевшись, она уже через несколько минут была на укутанной туманом улице. Быстро дошла до остановки, вскочила в подъехавший трамвай и встала на площадке, держась за поручень, хотя в салоне было много пустых мест. Поездка на трамвае сквозь туман была частью запретного удовольствия.

Она сошла в конце линии и влилась в поток пешеходов на Маркет-стрите, все время торопясь и оглядываясь, чтобы убедиться, что никто за ней не следит. Вот наконец она у цели, окунувшаяся в поток света от тысячи ярких лампочек, чувствующая, как растет возбуждение при одном только виде людей, толпящихся под навесом у входа, показывающих билеты и входящих в фойе кинотеатра.

Настроение поднялось, потому что там, внутри, были ее друзья, они ждали ее. Приобретя билет у женщины в будке, Кристина направилась в буфет, где купила большой пакет хрустящих кукурузных хлопьев (они с Джонни всегда лакомились ими в кино).

Сначала показали «Новости дня» с сюжетом о сенаторе Джозефе Маккарти, предупреждающем президента Трумэна о засилии коммунистов в государственном департаменте, потом показали короткий репортаж о новых моделях фирмы «Кристиан Диор»: в этом году во Франции будут шиком широкие в бедрах юбки, сужающиеся книзу, с кушаком или поясом. И еще хорошие для вас новости, леди. Благодаря современным методам размножения в условиях фермерского хозяйства вы можете иметь норковые палантины, о которых мечтает каждая женщина, по доступным ценам и различных оттенков. Затем показали мультики Вуди Вудпекера, а это означало, что художественный фильм вот-вот начнется.

Кристина сидела в темноте кинозала, счастливая и умиротворенная, чувствуя свою приобщенность к миру кино. Она любила запах кинотеатров и разделяла то состояние приятного ожидания, которое охватывало публику перед началом фильма, залы, заполненные любителями кино, ищущими на экране спасения от жизненных проблем, бегущими, как и сама Кристина, от немилосердной реальности. В отсутствие отца зал кинотеатра становился для Кристины самым любимым местом на свете, он нераздельно принадлежал ей, был ее тайным убежищем, тайным способом выражения неповиновения. Джонни Синглтон не возражал против фильмов, как таковых, просто хотел, чтобы в кино она ходила только с ним. Да, порой он со своим покровительством и со своей опекой хватал через край.

Когда начался фильм, ее сердце забилось от радости: «Копи царя Соломона». Она смотрела его уже шестой раз. Фильмы позволяли ей забыть свое одиночество, забыть жестокие слова Марты Кэмп, магазин «Чарлин» и овощи миссис Лонгчэмпс. Фильмы представлялись ей огромными дверями совсем в другой мир, широко распахнутыми и приглашающими войти, хотя бы ненадолго, чтобы насладиться другой жизнью.

Впервые Кристина сбежала из дома, чтобы самостоятельно сходить в кино, три года назад после очередного отъезда Джонни. До этого он водил ее на фильм «Такая прекрасная жизнь», и в конце они вместе плакали, а потом долго друг друга убеждали, что ангелы и чудеса действительно существуют. Когда горечь от его отсутствия стала невыносимой, она ушла из дома, чтобы вновь, побывав на этом фильме, пережить ощущение близости и понимания, возникающее между отцом и ею. Хотя вскоре она поняла, что ходить в кино одной совсем не так весело, как с отцом, но все же какое-то удовольствие она получила и, возвратясь домой спустя два часа, с удивлением обнаружила, что хотя бы на короткое время стала счастливее.

Теперь, как только Джонни уезжал, Кристина сбегала в кино. В кинотеатре никто не смеялся над ней, не обижал только потому, что она толстая, не смотрел на нее почти с отвращением, как очередная папина блондинка. Персонажи в фильмах принимали ее такой, какая она есть, они заманивали ее и приглашали участвовать в своих приключениях, будь то плавание с испанской армадой и с Эррол Флинн или разгадывание тайн с Бэзилом Рэтбоуном и Найджелом Брюсом. Кристина могла танцевать с Фредом Астором или Джин Келли; она могла быть Уорин О'Хара и целоваться с Корнилом Уайльдом. Но лучше всего быть Валентиной Кортезе в «Воровском шоссе» или Сьюзен Хайворд в «Доме незнакомцев», потому что это были фильмы Ричарда Конта, а он так похож на Джонни.

Сейчас Кристина сидела в темноте, поглощая кукурузные хлопья, и смотрела, как Алан Квартерсмейк охотится на просторах Африки, и хотя она знала содержание фильма и помнила каждую сцену, все равно фильм ее захватывал как и в первый раз. Затаив дыхание, она смотрела на экран, а рука с пакетиком кукурузы прижималась к груди, чтобы унять сердцебиение.

Внезапно до нее дошло, что она действительно чувствует себя плохо; ее встревожила появившаяся в животе боль. Положив пакетик на пол и вцепившись руками в сиденье, она надеялась, что неприятное чувство пройдет. Но спазм усилился, и она вскочила с места и поспешила в туалет. Войдя в кабинку, она задрала юбку и увидела кровь на трусиках. Онемев от шока, она смотрела на пятно. Затем пронзительно закричала. Вошедшая билетерша увидела, как Кристина в истерике крутилась перед зеркалом, пытаясь разглядеть, откуда взялась кровь.

– Я умираю! – вопила она. – О Боже, помоги мне!

– О Господи, – бормотала билетерша, женщина лет пятидесяти, одетая в тесноватую униформу, явно с чужого плеча. – Вы не умираете, сладкая моя. Вот возьмите, сказала она, сложив из туалетной бумаги толстый комок и подавая его Кристине. – Положите это в трусики и вернитесь в зал. Попросите своих спутников отвести вас сейчас же домой.

– Но я пришла без спутников, – с отчаянием в голосе сказала Кристина, – я пришла одна.

– Так поздно и одна! Хорошо, сладкая, тогда идите домой как можно скорее. Мама позаботится о вас.

Кристина засопела.

– У меня нет мамы, – сказала она. Она смотрела на билетершу распухшими от слез глазами. – Вы уверены, что я не умираю?

Женщина вздохнула и сказала:

– Нет, сладкая, вы не умираете. Это случается со всеми девочками вашего возраста.

– Но что это такое?

– Вы должны попросить какую-нибудь родственницу рассказать об этом, тетю или кузину.

– Но у меня нет…

Билетерша подталкивала Кристину к двери.

– Вы должны идти домой.

Кристина бежала всю дорогу до Калифорниа-стрит. Попав в дом, она подбежала к двери спальни миссис Лонгчэмпс и забарабанила. Экономка очень заволновалась, называла Кристину бедным, беспризорным ребенком. Она попыталась объяснить девочке с присущей ей викторианской сдержанностью, что случилось.

– Это замечательно, – повторяла экономка, показывая Кристине, как нужно пользоваться неудобными прокладками. – Это Божье чудо и наш особый женский дар. Это значит, что мы можем иметь детей. Это значит, что мы женщины.

Миссис Лонгчэмпс была не очень убедительна в своих объяснениях, и Кристина не заметила особой радости и гордости на ее лице, пока та говорила. Но, несмотря ни на что, Кристина чувствовала возбуждение, потому что она стала женщиной, а раз так, то это означало, что она взрослая и скоро папа будет брать ее с собой в деловые поездки, а не оставлять дома.

Она читала и перечитывала открытку от Джонни, в которой он писал, как сильно ее любит, но должен еще на какое-то время задержаться. Она сильно прижала открытку к сердцу, как бы пытаясь впитать всю отцовскую любовь. Вдруг она ощутила чье-то близкое присутствие. Она открыла глаза и увидела Ганса, стоящего в двери; его тусклые, бесцветные глаза уставились на нее.

– Я слышал, ты стала большой девочкой, – сказал он, подходя и глядя на нее сверху вниз. Его взгляд, казалось, прилип к ее груди. – Как тебе понравится, если я стану твоим возлюбленным? Я знаю о тебе, Кристина, все, знаю о твоих походах в кино. Я ничего не расскажу твоему отцу, если ты будешь ласковой со мной.

Она села на кровати и сжала колени.

– Что? – спросила она.

– Говорю тебе, я ничего не расскажу твоему отцу, если ты будешь ласковой со мной. – Он закрыл дверь. – У экономки выходной, а Уилла я отослал с поручением. Квартира в нашем распоряжении, малышка.

– Я… У меня есть деньги, – сконфуженно сказала она. – Восемь долларов. Вы можете взять…

Ганс рассмеялся:

– Ты не должна платить мне за это, девчушка. Я дам тебе это бесплатно.

– Что?

Он протянул руку и схватил ее за запястье; она вскрикнула.

– Спокойно, а то я могу быть грубым, – сказал он, поднимая ее с кровати. – Господи, а ты тяжеленная. По правде говоря, мне нравятся пухленькие. Так, сколько тебе лет? Двенадцать? Мне нравятся такие молоденькие.

Кристина пыталась вырваться, но он ухватил и второе запястье и, притянув к себе, быстро обнял за талию. Его лицо оказалось в сантиметре он ее: она заглянула в его бесцветные глаза и ничего в них не увидела.

– Пожалуйста, не надо, – сказала она.

– А вот твой папочка, – продолжал телохранитель, зажав ей руки своей рукой, а другой шаря под блузкой, – твой папочка любит тощих. Как эта белокурая сучка. Но я люблю девочек с мясом на костях. И, детка, ты получишь… – говорил он, стискивая ее груди.

Вот тогда она начала вопить. Он прижал рот к ее губам и расстегнул кофточку, но Кристина продолжала бороться. Она почувствовала, как что-то твердое прижалось к ее ногам. Пистолет! Он пришел убить ее!

Внезапно она вырвалась и побежала к двери, но он поймал ее, развернул и ударил по лицу.

– Я сказал тебе, будь ласковой! – закричал он. – Теперь я буду грубым.

Он засунул руку ей под юбку, но Кристина брыкалась и боролась. Они упали около тумбочки, уронив рамки с фотографиями, на которых разбилось стекло. Она чувствовала его холодные пальцы на голом теле, когда он пытался раздвинуть ей ноги. Его сила начала одолевать ее, она заплакала. И вдруг дверь ее спальни распахнулась. Ганс отлетел от нее, и Кристина увидела Джонни, схватившего испуганного телохранителя и вышвырнувшего его из комнаты в холл.

– Ты ублюдок! – кричал он. – Грязный ублюдок! Кристина, спотыкаясь, вышла из комнаты, запахивая порванную блузку и с ужасом наблюдая, как отец избивает Ганса, как кровь брызгами покрывает пол. Когда Ганс уже безжизненно лежал на полу, Джонни подошел к Кристине и обнял ее.

– С тобой все в порядке, детка? – спросил он. – Все в порядке? Он сделал тебе больно?

Она, рыдая, уткнулась ему в шею, все еще дрожа от страха.

– Папочка, ч-что ты здесь делаешь?

– Миссис Лонгчэмпс позвонила мне. Она рассказала мне о… что случилось в кинотеатре. Я подумал, что должен быть сейчас с тобой. Я хотел сделать тебе сюрприз.

Кристина поразилась, увидев текущие по его лицу слезы.

– Со мной все в порядке, папочка, – сказала она с тревогой.

– Я хочу покончить со всем этим, Долли. Я собираюсь заботиться о тебе и охранять тебя. Никто никогда не посмеет тебя больше обидеть.

В мрачном настроении сидела Кристина в комнате для посетителей монастырской школы святой Бригитты для девочек, потому что поняла, как неправильно истолковала слова отца, сказавшего, что он намерен охранять ее. Она решила тогда, что он собирается остаться дома, она даже представить себе не могла, что он отправит ее в школу. Вошла одна из сестер, молодая женщина, в длинной черной рясе, длинном покрывале и накрахмаленном головном уборе, которые поскрипывали при движении.

– Все в порядке, мистер Синглтон, – сказала она мягким голосом, – Кристина может остаться у нас и немедленно приступить к занятиям.

– Спасибо, сестра, – сказал Джонни. – Можем мы на минуту остаться одни?

Когда монахиня ушла, Джонни повернулся к Кристине. Она подумала, что еще никогда не видела его в таком ужасном состоянии. Его лицо вытянулось и выглядело изможденным, как будто он за сутки постарел. И Кристина чувствовала, что в некоторой степени это ее вина.

– Теперь слушай, Долли, – сказал он очень серьезным тоном. – Это все ненадолго. Я понимаю теперь, что не могу оберегать тебя так, как хотел. Поэтому тебе здесь будет безопаснее, пока я не произведу некоторую реорганизацию своей жизни.

– Они знают… – начала она.

Он вопросительно посмотрел на нее, потом сказал:

– О, нет, Долли, они не знают. Никто не знает, что случилось, кроме тебя и меня.

Кристина не могла выразить словами свои чувства. Она казалась себе дрянной и замаранной. Разделавшись с Гансом, Джонни вызвал врача, но не для Ганса, которого утащил Уилл, а для Кристины, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Именно обследование больше всего расстроило ее, бесцеремонное, без намека на мягкость и доброжелательность. Обследование ее тела посторонним мужчиной показалось ей более унизительным, чем то, что пытался сделать Ганс. У Кристины осталось впечатление, что ее осквернили дважды.

Когда доктор выходил из ее комнаты и шепнул Джонни: «Ваша дочь все еще девственница, мистер Синглтон», – она покраснела от стыда.

– Это моя вина, – сказала она. – Я плохая. Он взял ее за плечи и сказал:

– Никогда не говори так. Ты хорошая девочка, Долли. Ты – особенная, и я горжусь тобой, горжусь, что ты – моя дочь. Я всегда хотел, чтобы ты держала голову высоко, будто ты принцесса, тогда люди будут знать, какая ты особенная.

– Я попытаюсь, – сказала она, плача.

– Ты будешь здесь в безопасности, Долли, – сказал он обнимая ее. – Сестры хорошо позаботятся о тебе, и довольно скоро ты забудешь все, что случилось. Мы начнем все сначала, ты и я.

Она прижалась к нему и заплакала.

– Пожалуйста, не оставляй меня здесь! Пожалуйста, возьми меня с собой!

– Не беспокойся, Долли, – сказал он, ласково вытирая слезы на ее щеках, – это ненадолго. Совсем ненадолго. Скоро мы будем опять вместе. И никогда больше не разлучимся.

Перт, Западная Австралия.

В аэропорт ехали в полном молчании. Чарми сидела рядом, Рики впереди, рядом с шофером. Филиппа достала досье, привезенное Иваном Хендриксом. Она долго смотрела на вырезку с объявлением: «Кто-либо знающий или имеющий сведения о Кристине Синглтон…»

Затем она посмотрела на фотографию Беверли Берджесс, которая, казалось, неохотно дала себя сфотографировать, и все задавалась вопросом, что эта женщина знает о Кристине Синглтон.

Филиппе вдруг стало холодно от кондиционера в машине.

Возможно ли, что Беверли Берджесс знает все?

6

Гудок в трубке телефона раздался четыре раза, когда сонный голос ответил:

– Да?

Голос звонившего шел откуда-то издалека.

– Звонят насчет Филиппы Робертс.

Попугай заклекотал раздраженно, но был немедленно утихомирен.

– Что с ней?

– Она покидает Перт. Собирается в Калифорнию. Планирует неожиданный визит в контору «Старлайта».

Наступила пауза, затем сонный голос зазвучал ясно:

– Неожиданный визит? Значит, она что-то подозревает. Что еще?

– После этого она отправляется в Палм-Спрингс на курорт, называемый «Стар». Она думает, что ее сестра может быть там.

– Хорошо, узнайте, где она остановится в Лос-Анджелесе, с кем увидится, следите за каждым ее шагом, затем доложите мне. Но прежде я хочу, чтобы вы кое-что сделали…

7

Фрида Голдман всегда хотела быть богатой. Не просто состоятельной, а чрезмерно, неприлично, мерзко богатой. Она хотела быть одной из самых знаменитых агентов в Голливуде – суперагентом. Свифти Лазар в юбке. И сейчас, после долгого ожидания, ее желания могут осуществиться.

Когда фуникулер наконец достиг почти вершины горы, Фрида поспешно распрощалась с Кэроул Пейдж и доктором Айзекс, двумя женщинами, с которыми она на машине добиралась из Беверли-Хиллс, и со скоростью, на которую только была способна, добежала до главного здания, похожего на «Замок», откуда так заманчиво светили огни. К тому времени, когда она ступила на лестницу, ведущую к массивным дверям, напоминающим те, что ведут в собор Нотр-Дам в Париже, ее зубы стучали и вся она содрогалась от холода, и ей казалось, что она никогда не согреется. Снег лежал повсюду.

Швейцар, встретивший ее у фуникулера, объяснил, что ее хижина находится в некотором отдалении от «Замка», но что он непременно ее туда доставит, и указал на приспособление, напоминающее тележку для гольфа. Но Фрида очень спешила, ей пока было не до комнаты. Дело – прежде всего. Добраться до телефона, узнать, где ее клиентка, Банни Ковальски, находится, затем пробраться в номер Банни. Она не могла дождаться момента, когда увидит выражение лица девушки после рассказа о предложении Сида Стерна. Эти новости должны вырвать Банни из хандры, которую она на себя напустила.

Главный вестибюль «Замка» заставил ее немного сдержать свой пыл. Фрида ничего подобного никогда не видела. Оформленный под точную копию зала готического замка с каменными стенами, гобеленами, оружием, доспехами, вестибюль «Стар» был залит светом от рождественских декораций. Огонь жарко горел в трех огромных каминах, каких Фрида и не видывала. Люстры напоминали свадебный торт, перевернутый и подвешенный к потолку, а их свет тысячами огоньков отражался в больших увеличенных фотографиях Марион Стар, висевших по стенам. Невидимый скрипач наигрывал что-то сентиментальное, напоминая Фриде «Пальмовый дворик» в гостинице «Плаза» в Нью-Йорке. Огромный плакат с россыпью фотографий звезд, висевший возле гардероба, приглашал на рождественский бал, который состоится через четыре дня.

Она нашла телефоны. В кабинах, обтянутых красным плюшем, стояли аппараты в стиле рококо. Ее руки тряслись, когда она набирала номер коммутатора, – ее знобило не от холода, а от возбуждения. Ей казалось, что своими новостями она собирается произвести вполне реальный взрыв.

Занято.

– На коммутаторе, попытайтесь еще раз, пожалуйста.

Не везет. Телефон Банни до сих пор занят. Хорошо, по крайней мере, это означает, что она в номере, где бы он ни был расположен. Телефонистка отказалась назвать Фриде номер. «Такова наша политика соблюдения секретности, – объяснил веселый молодой голос на другом конце, – но мы будем рады помочь вам дозвониться».

Когда при третьей попытке телефон все еще оказался занят, Фрида решила перезвонить через несколько минут. Пока же она огляделась и увидела указатель, показывающий, где расположены киоски «Лейз Адзер», «Картье», «Бижан», и решила, что первым делом надо пойти купить теплую одежду. Синтетическая блузка и льняные брючки не соответствуют погоде.

Спустя некоторое время она вернулась к телефону, неся на руке длинное норковое манто. Но все четыре телефонные кабинки были заняты. Она немного подождала, решая, не пойти ли в свой номер и попытаться дозвониться оттуда. Она вспомнила, что швейцар сказал «хижина», и Фрида сразу представила сооружение, сделанное из бревен, и сержанта Преснота, нетерпеливо ждущего у входа.

Тонкие ароматы начали наполнять воздух по мере того, как все больше гостей в вечерних туалетах и смокингах собирались в вестибюле и направлялись в обеденный зал. Фрида заметила на столах жареных уток, миски с соусами, свежеиспеченный хлеб и имбирное печенье, и у нее появилось искушение засесть за плотный обед. Она опять начала толстеть и находилась сейчас на жидкой диете: она вспомнила, что положила несколько пакетиков с порошком в чемодан. Разглядывая толпящихся в вестибюле уже состоявшихся и будущих знаменитостей, она заметила Мюриэл Стрип, одетую во все белое и выглядевшую, как ангел, которого водрузят на вершину рождественской елки. Все в толпе выглядели стройными, без лишней унции жира. Киноиндустрия очень придирчива в этом отношении: в Голливуде почти невозможно быть толстым и иметь успех. Во всяком случае, для женщин.

Наконец кабинка освободилась, и Фрида, держа в руках атташе-кейс, чемодан и только что купленное манто, пробралась к телефону. Когда она садилась, из рукава манто выпал чек – двенадцать тысяч долларов. Да, она выложила двенадцать тысяч долларов за манто, которое ей понадобится на один день. Но это ничего не значит, потому что, как только Банни подпишет контракт, Фрида сможет позволить себе иметь по манто на каждый день. Если захочет.

На этот раз телефон Банни был свободен, и через минуту она ответила сонным голосом:

– Хелло.

– Банни! Это Фрида! Я здесь, в «Стар»!

Пауза.

– Фрида, черт возьми, что ты здесь делаешь?

– У тебя все в порядке, Банни? У тебя голос странный.

– Я в порядке. Схватила простуду и чувствую легкую слабость, вот и все.

– Простуду! Вот что делает с тобой депрессия. Ты не бережешь себя. Ты уверена, что все в порядке?

– Фрида, что ты делаешь здесь, в «Стар»?

– Я приехала повидаться с тобой, Банни, – сказала она, пытаясь контролировать себя. Ей так хотелось выпалить все новости. – Какой номер твоей комнаты? Я приду сейчас же.

– О, нет, Фрида. Не сейчас. Я… Я действительно плохо себя чувствую. И жду врача. Врач, который лечил меня, несколько дней назад уехал из «Стар», и мне сказали, что новый должен приехать сегодня. Я жду, что он придет прямо сейчас.

– Это она, – сказала Фрида раздраженно. – Новый врач – она. Она ехала со мной в машине из Беверли-Хиллс. Слушай, я должна прийти сейчас же. Мне нужно обсудить с тобой что-то очень важное.

– Но мне действительно не до общения, а завтра – пожалуйста. Завтра вечером? Уверена, к тому времени мне будет лучше.

Фрида смотрела на телефонный аппарат, сбитая с толку. Она всегда знала Банни как откровенную и честную девушку, казалось, даже испытывавшую некоторый страх перед ложью. Фрида подозревала, что это имеет какое-то отношение к страху Банни перед ее отцом, известным промышленником. Но сейчас она ясно чувствовала, что Банни что-то скрывает. Фриде хотелось спросить: «Что происходит? Почему ты осталась здесь так надолго?» Но вместо этого она сказала и это чуть не убило ее:

– Хорошо, думаю, завтрашний вечер меня устроит. Если это единственный выход.

– Фрида, о чем ты?

– О десяти миллионах долларов и возможности сделать твое имя известным каждой домохозяйке. Я не хочу говорить об этом по телефону. Отдохну, а завтра вечером поговорим.

– Давай тогда вместе пообедаем. Я живу на третьем этаже, в восточном крыле, в самой удивительной комнате. У тебя глаза на лоб вылезут, когда увидишь.

Повесив трубку, Фрида барабанила своими дорогими акриловыми ногтями по крышке чемодана, испытывая смятение и беспокойство. Этого она не ожидала, что-то тут не так. Действительно ли Банни больна? Голос какой-то странный. Фрида тряхнула головой, прическа, покрытая лаком для волос, осталась в порядке. Банни просто не способна лгать. Хорошо, завтра она все узнает.

Теперь появилась проблема: чем заняться? Конечно, можно взяться за телефон, ведь у нее есть другие контракты, другие клиенты. Но контракт с Сидом Стерном занозой сидел у нее в голове, и она знала, что не сумеет сосредоточиться на чем-то другом. Осматривая заполненный людьми вестибюль, она гадала, что все они делают здесь. Вероятно, развлечения здесь обычные: обеды, ужины, танцы, может быть, ночной клуб с выступлениями известных танцовщиц из Лас-Вегаса. Фрида обратила внимание на объявление, информирующее о показе фильмов с Марион Стар в кинозале на сорок мест на втором этаже. Судя по числу людей, толпящихся у стеклянной витрины с выставленными в них личными вещами Марион Стар, многие приехали сюда, чтобы удовлетворить свое любопытство относительно легендарной актрисы. Хотя убийство произошло почти шестьдесят лет назад, интерес к нему не иссяк, главным образом благодаря тому, что с ним связаны секс и Голливуд, два интригующих ингредиента. Но также и потому, что по сей день убийство Декстера Брайанта Рэмси не раскрыто.

Фрида отметила, как много здесь знаменитостей: премированных звезд, продюсеров и режиссеров – целый набор голливудских типажей кружил по вестибюлю. Она наблюдала, как они разыгрывали свое появление, как выбирали места в этом огромном каменном помещении, выглядевшем как декорация из «Робин Гуда», как они отличали или не замечали друг друга – крупные звезды отталкивали плечами менее известных, устанавливая свою иерархию, показывая кто есть кто. Фриде подумалось, что в том, как со своих фотопортретов Марион Стар, когда-то признанная секс-королева экрана, сквозь десятилетия смотрит на новое поколение королевства Голливуд своими страстными, печальными, сексуальными глазами, есть некая ирония.

Интересно, напоминает ли смутный призрак давно умершей и почти забытой кинозвезды всем этим новым богам и богиням, что суета их тщетна, а слова преходящи, что они смертны?

Знаменитости, конечно, все они знаменитости, подумала Фрида. Но сейчас, черт возьми, она – Фрида Голдман – собирается стать самой знаменитой среди них. Как только доберется до Банни.

Глядя на часы и продолжая постукивать дорогими искусственными ногтями по крышке чемодана, стоявшего у ее ног, Фрида чувствовала, что ее прямо распирало от того, что она знает о самой сенсационной новости со времени последней церемонии вручения «Оскаров». Она была уверена, что эта новость вытряхнет Банни отсюда и заставит ее улететь из этого горного убежища быстрее, чем успеешь сказать «продюсер крупный…».

Церемония награждения премиями «Оскар» оказалась причиной, по которой Банни попала в эмоциональный штопор и укрывается в «Стар».

Неожиданное выдвижение на премию за лучшее исполнение роли второго плана двадцатипятилетней, малоизвестной характерной актрисы Банни Ковальски, сыгравшей небольшую, но заметную роль в фильме «Опять дети», встревожило Голливуд. За время между выдвижением кандидатур на премию и объявлением победителей Банни неожиданно для нее и для всех оказалась в центре внимания, на которое не знала, как реагировать. Люди стремились поглазеть на актрису, хорошо сыгравшую хоть маленькую, но заметную роль в популярном фильме, начали интересоваться, кто же она такая, эта маленькая, озорная, не очень хорошенькая актриса, заставлявшая миллионы зрителей смеяться и плакать, сумевшая одним взглядом, одним словом так много рассказать о жизни.

В этот момент Банни Ковальски сияла, сияла, как восходящая звезда. Но премию она не получила. Потому что, несмотря на престиж положения кандидата на «Оскара» и непродолжительную известность, настоящий успех оставался для Банни по-прежнему недостигнутым. Для нее не было ролей. Она была слишком миниатюрной, слишком хрупкой, никто не принимал ее всерьез. Рядом с большинством ведущих актеров ее фигурка терялась, выглядела какой-то игрушечной. «Слишком характерный тип», – заявил один из ассистентов режиссера, ведавший подбором актеров. В конце концов, впав в депрессию и решив, что ее карьера закончилась, так и не начавшись, Банни в качестве подарка от отца – богатого промышленника – получила возможность провести в «Стар» столько времени, сколько она пожелает, чтобы спрятаться ото всех, чтобы отвлечься от неприятностей и обдумать свое будущее в Голливуде.

Уже после того, как надежда Банни на получение «Оскара» отпала, Фрида затратила массу усилий на поиск ролей, любых ролей для Банни, и тоже впала было в отчаяние, как вдруг ей выпал козырь в виде сухопарого молодого режиссера Сида Стерна, нового голливудского вундеркинда. На следующий день после его звонка Фрида уже сидела с Сиднеем Стерном за ленчем в «Поло-клубе». Сид, поглощая заливную рыбу и смешав мартини с русской «Столичной», объяснял Фриде, что заметил появление в кино нового направления, порождаемого ростом спроса на фильмы, сделанные по шаблону сказки о Золушке, вроде таких кассовых гигантов, как «Работающая девушка» и «Хорошенькая женщина». Сид рассказал Фриде, что он изучил социологические данные зрительской аудитории этих фильмов и пришел к выводу, что их кассовый успех определили в основном зрительницы, преимущественно женщины в возрасте от двадцати пяти лет. Пока другие студии все еще ориентируются на подростков и молодежь или делают боевики типа «Рэмбо», привлекающие в основном мужскую аудиторию, острый глаз Сида подметил, что женщины от двадцати пяти лет до пятидесяти, обладающие деньгами и нереализованными фантазиями, представляют собой «золотую жилу».