Текст книги "Бремя одежд"

Но в этот момент рот Грейс снова закрылся против ее воли; однако на сей раз он был зажат не ладонью Дональда – Купер осторожно сжал пальцами ее щеки и проговорил:

– Ну, ну, успокойтесь, не надо больше ничего говорить… И почему Эндрю Макинтайру не заняться вашим садом, а? Хотя я не знаю, где он найдет для этого время, – Дэвид покачал головой и внимательно посмотрел на Грейс, принуждая ее к молчанию. – Эндрю хороший садовник, лучшего не найти. Мне всегда казалось это несколько странным для человека, занимающегося сельским хозяйством. Ну, ну, – он крепко прижал руку Грейс к ее груди, – лежите спокойно, через минуту вы почувствуете себя лучше. Сейчас вы заснете Тише, тише, будьте умницей, вот так…

Несколькими минутами позже доктор отпустил Грейс; она лежала, глядя на него, безвольная и расслабленная. Медленно, с усилием она проговорила:

– Дэвид… Джейн… я хочу Джейн.

– С Джейн все будет в порядке. Лежите спокойно, закройте глаза. Я позабочусь о Джейн. С ней все будет в порядке.

Когда глаза Грейс закрылись, Купер некоторое время продолжал наблюдать за ней. Ее рука соскользнула с груди. Он наклонился, приподнял ей веко и отпустил, потом повернулся к Дональду. Отрывисто, не глядя на него, он сказал:

– Я позвоню, чтобы прислали «скорую помощь», – он быстро собрал свои инструменты в саквояж и закрыл его.

– «Скорую помощь»? – переспросил Дональд, все еще промокая платком кровоточащую царапину на лице.

– Да, карету «скорой помощи», – Дэвид посмотрел прямо в глаза своему собеседнику и многозначительно заметил – Вы же не думаете, что в таком состоянии она может оставаться здесь, верно?

– Нет, нет, – ровным голосом проговорил Дональд – Куда вы ее хотите направить?

– В Рокфортс, если смогу устроить.

– В Рокфортс? – брови Дональда приподнялись.

– Да, в Рокфортс, куда же еще? Я полагаю, вы понимаете, что в психическом состоянии вашей супруги произошел какой-то срыв.

Дональд не ответил, а только продолжал пристально смотреть на доктора. Купер увидел, как глаза мужа Грейс словно закрылись некой защитной пленкой. Доктор уже замечал это у викария и прежде. «Ради Бога, облегчи душу! Расскажи все, как есть. Неужели этого урока тебе недостаточно?» – хотелось закричать Дэвиду, но он понимал, что это бесполезно. Если лежащая на кровати женщина не смогла пробить эту стену, то у него шансов еще меньше Тщеславие и эгоизм викария защищали его надежнее брони.

– И что они там будут с ней делать?

– Наверное, сначала заставят ее спать как можно больше, – ответил Купер, направляясь к двери.

– А потом?

Дэвид повернулся и спокойно, не испытывая ни малейшей симпатии к викарию, сказал:

– Я полагаю, потом они попытаются устранить последствия двадцати лет жизни, проведенных в условиях постоянного напряжения… – Дональд выпрямился, но Купер решил довести свою мысль до конца. – И на вашем месте я бы не рассчитывал на то, что она вернется в этот дом. Наоборот, я возьму на себя смелость сказать, что осознание того, что ей не придется возвращаться сюда, будет способствовать ее выздоровлению…

Но доктор ошибся: год спустя Грейс вернулась в Уиллоу-ли.

15

Однако, как и предсказывал Купер, именно осознание того, что она не должна будет возвращаться домой, помогло выздоровлению Грейс.

Первые три месяца пребывания в Рокфортсе оказались для нее сущим адом. Всю первую неделю она спала, делая перерывы только для того, чтобы принять пищу. Ей казалось, что ее сон растянулся на много лет. Но когда ей наконец разрешили вставать, и она поняла, где находится, то шок начисто уничтожил все накопленное за эту неделю отдыха. Грейс вновь превратилась в комок трепещущих нервов. Она находилась в психиатрической лечебнице, значит, она сходит с ума… если уже не сошла. Ничто не смогло убедить ее в обратном; даже электрошоковая терапия притупляла ее страх лишь на короткие промежутки времени.

Это продолжалось до тех пор, пока она не попала к самому молодому из трех постоянно находившихся в клинике докторов. Он вызвал у Грейс симпатию, потому что чем-то напоминал Купера или, точнее, Купера в молодости – с каштановыми волосами, худощавый и полный энергии. Именно этот человек избавил ее от страха перед приступами недержания брани. И вообще, что такое сквернословие? Он сказал, что Грейс может ругаться, когда захочет, – это было ее единственное оружие, поэтому она и обзывала Дональда бранными словами, пояснил он. Молодой доктор поощрял Грейс, когда она начинала вспоминать о своем детстве, он узнал о Джеке Каммингсе, об угольном складе. Но лишь когда он услышал об Эндрю, то отчетливо представил всю ситуацию. Это произошло, когда Грейс нерешительно рассказала ему о своей первой встрече с Эндрю в тот вечер, когда она пыталась соблазнить Дональда своим обнаженным телом.

В последнее время все чувства покинули Грейс. Когда она вспоминала Эндрю, ее охватывал страх: она видела, что больше не может любить его. Она вообще больше никого не любила, даже Джейн. Она не могла даже плакать. Доктору удалось убедить ее в том, что ее способность к любви вернется.

Лишь после шести месяцев своего пребывания в Рокфортсе Грейс стала испытывать неясное желание выздороветь, вернуться к нормальному состоянию.

Но даже при этом возвращаться к людям ей вовсе не хотелось. В клинике у нее была замечательная комната, где ее никто не тревожил, Грейс часто совершала длительные прогулки по территории Рокфортса, и мысль о том, что ей придется уехать отсюда, начинала страшить ее точно так же, как когда-то пугал сам факт нахождения в лечебнице для психических больных.

Эндрю был первым из людей внешнего мира, кого увидела Грейс: вся предыдущая жизнь действительно казалась ей прожитой в совершенно ином мире. Собственная реакция на эту встречу изумила ее.

Они сидели на скамейке возле ручья, что протекал на территории клиники, Эндрю держал ее за руку, но она не испытывала ни малейшего любовного волнения – все в ее душе было мертво. Как будто ей сделали операцию, удалив те органы, которые отвечают за наличие или возникновение эмоций. В какой-то мере ей было приятно присутствие Эндрю, но, как ни странно, ни близость к нему, ни его печаль не трогали ее.

Через какое-то время Грейс попросила, чтобы ее навестили дети.

Пришла только Беатрис. Стивен находился в колледже, Джейн – в пансионате.

Встреча со старшей дочерью впервые разбудила в Грейс нечто напоминающее материнские чувства, причем к ним добавилось и удивление: никогда не склонная к особому проявлению эмоций, Беатрис на этот раз бросилась на шею к матери и не только принялась покрывать ее лицо поцелуями, но крепко прижалась к ней и заплакала. Подобное поведение не могло не тронуть Грейс, но сама она плакать не стала.

Приехав в третий раз, Беатрис опять обняла мать и, рыдая, начала умолять ее вернуться домой. Потому что, потому что… потом она торопливо и не совсем связно выложила, что хочет выйти замуж, что должна выйти замуж… должна… должна…

Грейс с трудом оторвала дочь от себя, посмотрела на нее – и поняла, зачем она понадобилась Беатрис.

Она послала не за Эндрю – за Дэвидом: Дэвид скажет наверняка.

Да, подтвердил Купер, Беатрис беременна, и случившееся вызвало у Дональда сердечный приступ. Он находился в больнице.

Впервые более чем за год кто-то заговорил с Грейс о ее муже; Дэвид заверил, что она может смело возвращаться в Уиллоу-ли – состояние здоровья Дональда было настолько угрожающим, что он мог вообще не выйти из больницы.

Лишь через некоторое время – даже зная о том, что ее супруга нет в доме, – Грейс удалось преодолеть страх перед возвращением. Дни проходили за днями, и мысли о счастье Беатрис все больше занимали Грейс. «Она – дочь Эндрю, а не его,» – сказала она себе однажды и в тот же самый день сообщила молодому доктору о своем решении, потом позвонила Дэвиду и написала письмо Эндрю…

Эндрю прочитал его, вернувшись с работы. Едва он появился на пороге, миссис Макинтайр взяла конверт с каминной полки и подала ему. Это было первое письмо, написанное ему Грейс за все время ее болезни. Не раздеваясь, он сел и начал читать.

– Это от Грейс, – тихо сообщил он матери. Миссис Макинтайр стояла возле стола, обратив на сына почти невидящий взгляд.

– Я так и чувствовала.

– Она возвращается.

– Домой?

– Да.

– О, Эндрю… почему?

Когда он объяснил ей, женщина медленно села. Она ничего не говорила. Эндрю протянул к матери руку.

– Не надо. Не плачь.

– Но… но она уже и так столько пережила. Почему все так выходит? Будто этот дом… как-то влияет на нее… держит, не отпускает от себя. Я-то думала, что теперь… что теперь вы начнете новую жизнь.

– Я думаю, что грехи родителей не обязательно передаются третьему или четвертому поколению детей – мы с Грейс будем платить за них прямо сейчас тем, что до самой смерти не сможем жить вместе.

– Не говори так.

– Не могу себе представить, что она опять возвращается в Уиллоу-ли. Я полагал, что она поживет в том домике возле Бакфастлея, по крайней мере, несколько месяцев. Тетя Аджи привела там все в порядок и ждет ее… странно, – он медленно покачал головой – Меня абсолютно не занимают проблемы Беатрис. Наверное, это противоестественно.

– Нет, вовсе нет, – мать вытерла глаза. – Просто сейчас ты намного больше волнуешься о Грейс… это, видимо, тот Спенсер, о котором ты мне говорил.

– Да, это он, и я ничего плохого в его адрес сказать не могу. И вообще, кто я такой, чтобы выискивать недостатки у других – по крайней мере, у людей того класса?

– Но по отношению к… – миссис Макинтайр не закончила. Ее голос как-то странно потерял свою силу. Эндрю поднял голову.

– Что? – он поднялся и подошел к матери. – Что с тобой?

Старая женщина сидела, склонив голову и крепко прижав руки к животу. На ее лбу выступили капельки пота. Эндрю крепко обнял мать, и когда она снова смогла говорить, то, показав пальцем куда-то в потолок, сказала:

– Таблетки в верхнем ящике – во флаконе.

Пять минут спустя Эндрю, опустившись перед матерью на корточки, нетвердым голосом спросил:

– И давно это у тебя?

Некоторое время она смотрела на сына молча, потом ответила:

– Года два.

– Боже милостивый.

Вся сжигавшая Эндрю жалость, сострадание к матери выразились в этих двух словах.

Джеральд Спенсер не понравился Грейс, но, по крайней мере, он имел один плюс – не был импотентом. Теперь Грейс думала о том, как уберечь Беатрис от позора. Это отвлекало ее от мыслей о себе самой и помогло, как ничто другое, ее возвращению к нормальной жизни.

Иногда на нее нападали приступы ужасного страха перед темнотой, перед тем, что она вновь начнет ругаться, и ей казалось, что она вновь возвращается к первоначальному болезненному состоянию. Но временами она совершенно правильно оценивала свое положение, понимая, что никогда не будет свободна для Эндрю, пока не устроит жизнь детей. Ее любовь к Эндрю возвращалась, но это чувство зависело – как, впрочем, и всегда – от благополучия детей.

Грейс совершенно хладнокровно решила, что если возникнет хотя бы малейший шанс возвращения Дональда домой, она на длительное время уедет отдыхать куда-нибудь, захватив с собой Джейн.

Это можно было бы сделать без скандала – для деревни она по-прежнему была «не в себе». Известно, тот, кто побывал в психушке, так и оставался как бы… немного «того». Про них обычно и говорили: "Знаете, они маленько «того». На большинстве людей клеймо «психически больной» так и оставалось навсегда – до самой смерти. Грейс страдала от того, что в глазах деревни она так и останется женщиной «не в себе», однако был в этом и положительный момент: никто не станет осуждать ее, если она устранится от забот о больном муже.

Как ни странно, со времени того нервного срыва Грейс стала бояться скандалов намного больше, чем прежде. Если бы разоблачение наступило много лет назад, пострадавшей была бы, в основном, она сама. Но сейчас – ее дети уже не были детьми. Стивен стал молодым человеком, дочери – девушками, причем в таком возрасте, когда люди бывают особенно впечатлительными. Ничто не должно было омрачать их жизнь.

И если было в ее прошлом такое, о чем Грейс вспоминала теперь с благодарностью, – так это то, что в тот ужасный вечер она не бросила в лицо Дональду всю правду.

Однако все опять пошло не так, как она планировала.

Через два месяца после того, как Беатрис вышла замуж, Дэвид сообщил Грейс, что Дональд выходит из больницы и отправляется в частную клинику, расположенную возле Хоува, – состояние его все еще оставалось тревожащим. Но на следующий день супруг Грейс собственной персоной появился в гостиной Уиллоу-ли.

Это произошло вечером, в начале весны тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Эндрю Макинтайр работал в саду, Джейн уютно устроилась на придвинутой к окну тахте, а Грейс сидела рядом, сложив руки на коленях, и смотрела на Эндрю.

В такие моменты ею овладевал душевный покой: казалось, его спокойствие постепенно переливается в нее. Грейс было приятно наблюдать за его движениями – ритмичными, как будто неторопливыми, однако подобное впечатление было обманчивым: с любой работой Эндрю справлялся очень быстро… Хороший человек был Эндрю. Она по многу раз в день повторяла себе: «Эндрю – хороший человек». Это короткое определение суммировало все черты характера Эндрю: его верность, ум и рассудительность, терпимость – да, особенно терпимость.

Его мать умерла три месяца назад; теперь ничто не связывало Эндрю с этими краями, и не было бы ничего удивительного, если бы он, зная, что Грейс не сможет снова жить в одном доме с Дональдом, принялся бы уговаривать ее уехать с ним.

Временами, причем это началось уже давно, она чувствовала, что Эндрю, несмотря на все свое терпение, уже с трудом переносит эту ненормальную жизнь, которую им приходилось вести. Это особенно часто проявлялось в те моменты, когда он крепко прижимал Грейс к себе, и тогда она ощущала всю силу его страсти. Когда она однажды вновь повторила то, что говорила уже много лет: «О, Эндрю, дальше так жить просто невозможно,» – он ответил: «Терпение. Все образуется».

Встречаться стало нисколько не легче, наоборот, даже труднее, поскольку теперь надо было постоянно опасаться четырех пар глаз. Только накануне вечером Грейс заговорила об этом, но Эндрю сказал: «Помнишь, много лет назад я говорил, что могу любить, даже не прикасаясь к тебе? Так вот, я и сейчас не отказываюсь от тех своих слов». После этого он овладел ею с особой страстью.

Грейс давно знала, что он представляет собой странное сочетание пылкой страсти и сдержанности, и не могла до конца понять его. Но, учитывая, что если бы пришлось сложить все те моменты интимной близости, которые у них были, то долгие годы превратились бы лишь в недели, она в глубине души была рада, что Эндрю был именно таким… Он был хорошим мужчиной.

Эта мысль вновь пришла в голову Грейс, когда она услышала шаги – кто-то вошел в комнату.

Она медленно повернула голову – и инстинктивно ее рука рванулась к ее горлу и сжала его. Грейс не смогла встать и так и осталась сидеть, неестественно изогнувшись и глядя на вошедшего широко раскрытыми глазами. Дональд сел на ближайший стул. Он выглядел чрезвычайно больным, изможденным, нескладным и совершенно не походил на того учтивого и обходительного викария, каким его все знали много лет.

Он безразлично посмотрел на Грейс, и в этот миг она поняла, что ему не нужно от нее ничего, даже жалости. У него тоже не было жалости к ней. Грейс знала, что окончательно умерла для своего супруга в тот день в спальне, когда ему стало ясно, что она не может спасти его репутацию.

Все еще сидя в неудобном положении, слишком ошеломленная, чтобы пошевелиться, Грейс увидела, как Джейн, издав крик, в котором звучала почти боль, бросилась к Дональду и обхватила его за шею.

Это проявление любви, по-видимому, оказалось для него слишком эмоциональным, потому что, похлопав девушку по голове, он оторвал ее от себя и попросил принести воды.

Глубоко, судорожно вздохнув, он снова посмотрел на Грейс, потом коротко и сухо сообщил, почему вернулся. Он чувствует, что скоро умрет, и хочет, чтобы это произошло в его собственном доме.

Как и в прошлые годы, Грейс ощутила, что ее охватывает жалость, но по мере того, как она продолжала смотреть на Дональда, это чувство проходило. Человек, сидящий перед ней, вежливый и неуловимый палач, столько лет пытавший ее разум, сам убил в ней всякое сострадание к нему.

Как ни странно, на этот раз Грейс не усомнилась в его словах. Она не сказала себе: «Он вернулся, ибо знает, что я осталась с Джейн одна, и боится, что потеряет свою власть над ней». Нет, она поверила Дональду.

То, что за время своего отсутствия он нисколько не утратил своей притягательности для Джейн, проявилось уже в следующую минуту. Вернувшись бегом со стаканом воды в руке, младшая дочь захлопотала над Дональдом, как заботливая мать над больным ребенком.

И глядя на них, Грейс понимала, что если она пойдет наверх и начнет собирать вещи, то ей придется уехать из Уиллоу-ли одной. Сейчас ей отстоять права на свою дочь удастся не лучше, чем много лет назад – свои права на Стивена. Она знала, что потеряет дочь навсегда, едва лишь предложит уехать и оставить больного отца.

Нет, если она, Грейс, собирается покинуть дом, ей придется сделать это одной. Но она не могла потерять и Джейн, не могла. Она лишилась двух других детей, но не могла потерять Джейн.

Она должна поговорить с Эндрю.„Эндрю… Эндрю… Она бросила взгляд туда, где он стоял, напряженно застыв, и смотрел на окно гостиной.

Грейс заставила себя встать и направилась к двери. Когда она вышла из комнаты, пожалуй, ни Дональд, ни Джейн не заметили этого…

Три недели спустя Дональд, как будто не желая, чтобы его слова расходились с делом, скончался. Таким образом, для Грейс отпала необходимость искать убежище у тети Аджи.

Дональд умер весьма драматично – это случилось в один из вечеров в церкви, на ступеньках алтаря. И кто же оказался рядом с ним в эту последнюю минуту? Разумеется, Кейт Шокросс.

Грейс не испытала чувства досады из-за того, что все произошло именно так: эта женщина действительно любила его. Но вот что вызвало у Грейс отвращение – то, как расписывала это событие сама почтмейстерша.

Позабыв обо всех правилах приличия, рыдающая мисс Шокросс открыто заявила Грейс, что Богу было угодно, чтобы Дональд умер у нее на руках, и что в последний миг на устах его было ее, Кейт, имя. Она была так убита случившимся, что вскоре рассказала об этой воле Бога всем.

Как обычно случается в подобных ситуациях, деревня зашумела.

Кейт Шокросс – самая настоящая дура, говорили многие, и к тому же бессовестная. Додуматься сказать такое!

Но потом люди стали вспоминать отношения викария и почтмейстерши, делать выводы. Да, не удивительно, что жена священника, бедняжка, в конце концов свихнулась. Все видели, как часто бегала почтмейстерша в Уиллоу-ли, когда хозяйка отсутствовала. Ах, поверите ли? И все действительно поверили.

Но потом, в Рождество тысяча девятьсот шестидесятого года, Пегги Матер заговорила.

ЧАСТЬ 3

Грейс сидела – единственная из собравшихся.

Она сидела на краю тахты, с опущенной головой, а взгляд ее был устремлен на крепко сцепленные руки, покоившиеся на коленях.

Рядом стоял Эндрю, его левая рука сжимала обивку дивана.

Справа от него, спинами к роялю находились Беатрис и Джейн, а на коврике перед камином – Стивен. Грейс заметила, что его колени время от времени судорожно подергиваются. Она не могла смотреть в глаза сыну и видеть, как из этого бледного бескровного лица струится ненависть. Кожа Стивена напоминала рисовую бумагу и была такой же гладкой. Он говорил, как будто выплевывал слова, наполненные ядом, слова, которые плохо сочетались с обликом подающего надежды слуги Бога. Но в данный момент Стивен был лишь молодым человеком, отчаянно защищавшим свое происхождение и каждой частицей тела отрицавшим родство с этим грубым шотландцем, который якобы был его отцом.

– …Даже если ты… если ты встанешь на колени и поклянешься на кресте, я все равно не поверю, ты слышишь? Я знаю, кто я есть, знаю, чья во мне кровь… чувствую это вот здесь, – он ударил себя в грудь, но жест оказался каким-то вялым и не впечатляющим – Я знаю, что унаследовал все черты моего отца. Моего отца, ты слышишь? Его мысли – это мои мысли, его манеры – это мои манеры, его принципы – это мои принципы, все… все…

Грейс подняла голову, и Эндрю, полагая, что она начнет протестовать, положил руку на ее плечо.

Но Грейс не собиралась ничего говорить. Она просто взглянула на сына, чтобы убедиться, что ошибается: сейчас ей казалось, что это ее покойный супруг стоит на коврике перед камином спиной к огню. Но не только поза Стивена вызывала в памяти образ Дональда. Даже не имея ни малейшего внешнего сходства с ним, сын Грейс в этот момент все равно был почти что его двойником. Сомнения, которые охватывали Грейс время от времени в предыдущие годы, вернулись вновь. Если б это могло хоть чуть-чуть помочь в данной ситуации, она бы сказала «Ну ладно, действительно есть сомнения насчет того, кто на самом деле твой отец. Пусть тебе будет легче». Но Грейс понимала, что даже если она и сделает над собой усилие и заставит себя проговорить это, обстановка нисколько не разрядится. Ей казалось, что она чуть ли не несколько часов подряд излагала детям факты, стараясь не чернить Дональда, а представить его так, как это всегда делал доктор Купер, – как больного человека, хотя и понимала она делает его лучше, чем он был на самом деле. И несмотря на это, какого же она достигла результата? Только вызвала еще большую ненависть Стивена. Грейс знала, что сын никогда не любил ее, но теперь его неприязнь переросла в отвращение. Какова будет реакция девочек, еще предстояло увидеть, но одно было ясно – Стивена она потеряла. Но разве не потеряла она его, когда он был еще ребенком? Да, но тогда ей не было больно так, как сейчас.

Грейс расцепила пальцы и прижала руки к горлу. Впервые за все время заговорил Эндрю.

– Что бы ты ни сказал, – обратился он к Стивену, – от этого ничего не изменится, – его голос был низким, ровным, без ноток горечи – Нравится тебе или нет, но твой отец – я.

В то время, как он говорил это, Грейс вспомнила о своей беседе с Аджи, состоявшейся после возвращения Эндрю из армии «Импотенция не означает бесплодия.»

Когда Эндрю и Стивен встречались лицом к лицу, шотландец начисто отрицал то утверждение тети, но сейчас, глядя на молодого человека, на которого он претендовал как на своего сына, Эндрю впервые испытал серьезные сомнения: в этом сердитом лице он не видел ни одной черточки своей или своих предков.

Никто не сказал ни слова, и Эндрю продолжал:

– Если бы твоя мать сделала так, как хотела, она увезла бы тебя отсюда, когда ты был еще ребенком, но она осталась ради меня. Она уже говорила вам, что я был связан по рукам и ногам. В последние же годы она оставалась здесь не для меня, а ради тебя, ради всех вас, – он перевел взгляд на Беатрис и Джейн. – Она хотела устроить вашу жизнь… прежде, чем начать жить своей.

Голова Грейс снова низко опустилась на грудь. Да, это было ее главным желанием – устроить их всех, избежать того, чтобы какие-либо неприятности собственной жизни касались детей. Как ни странно, только теперь она поняла, что избежать скандалов и было ее основной целью. Она осознала, что ее попытки бросить Дональда были лишь вялыми и нерешительными жестами. Она смирилась с многолетней пыткой собственного разума не столько ради того, чтобы быть рядом с Эндрю, сколько желая остаться незапятнанной в глазах детей.

Даже ее нервный срыв и страшные проклятья, которые она изрыгала в тот памятный день, насколько она видела, не произвели на них особого впечатления. Скорее их сострадание вызвала ее болезнь. Но сейчас, в эту последнюю минуту, она предстала перед ними в таком свете, что ей казалось, будто судьба или сам Бог были решительно настроены заставить ее платить за свои грехи… Или, может быть, это все еще трудился дух Дональда, оправдывая себя и свои принципы? Мол, что посеяла, то и жнешь?.. Что бы это ни было, это было страшно… То, что в качестве орудия разоблачения был избран возлюбленный Джейн Джордж, казалось ей просто сверхъестественным. Этот человек, которого она встречала только дважды и оба раза видела всего лишь несколько минут, стал и главным ее обвинителем, и избавителем, и Грейс чувствовала: происходящее выходит за пределы обычных совпадений.

Она подняла голову и опять была поражена яростным выражением лица Стивена.

Он заговорил, обращаясь к Грейс. Он отвечал Эндрю, но обращался к матери.

– Неважно, что он говорил… я не верю ни одному его слову, слышишь? – Стивен уже кричал, и Эндрю резко осадил его:

– Не смей разговаривать таким тоном с матерью. Все, что ты хочешь сказать, говори мне.

– Вы!.. – Стивен сошел с коврика. Какой-то миг казалось, что он ударит стоящего перед ним человека. Но когда Эндрю не сказал в ответ ни слова и не пошевелился, Стивен взял себя в руки и, в последний раз бросив на мать полный отвращения взгляд, быстро вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Грейс еще крепче, до боли сжала горло. Он уедет из дома, он вернется в колледж. «Я видела Стивена в последний раз,» – мелькнула в ее голове мысль. Она быстро повернула голову и посмотрела на дверь Стивен. О, Стивен.

Потом Грейс медленно перевела взгляд на дочерей.

Беатрис смотрела на нее широко раскрытыми глазами, а Джейн, опустив голову на грудь, стояла так тихо, что можно было подумать, будто она спит стоя.

Глядя на лицо Беатрис, Грейс почти с полной уверенностью могла сказать, о чем думает старшая дочь.

Мысли Беатрис торопливо сменяли одна другую, и она, как зачарованная, смотрела на мать.

Значит, все эти годы у нее был любовник, да и то всего лишь управляющий на ферме… а одно время вообще только сельскохозяйственный рабочий. А теперь она хочет сказать, что этот человек – ее отец… и что папа не мог быть отцом вообще… это был шок. Все, что она говорила, ужасало, по-настоящему ужасало.

И все же Беатрис смутно понимала причину, побудившую мать «сойти с рельсов», – жизнь без… этого была бы невозможной. И вот как раз этого, как она утверждала, у ее мужа не было…

Но Беатрис не могла думать об Эндрю Макинтайре как о своем отце, и знала, что никогда не сможет.

Ужасно, все это было так ужасно, и хуже всего то, что Джеральд, узнавший первым, не предотвратил скандала. 'Это он виноват, – с горечью подумала Беатрис о супруге. – Он мог предупредить Эндрю, так нет же." Она не верила, что Джеральд не догадывался, о какой женщине упоминал Джордж. Просто Джеральд хотел отыграться за то, что теща лишила его радужных надежд. Беатрис была замужем за ним менее трех лет, но уже знала его мстительный характер…

Конечно, и сама Беатрис была поражена тем, что у матери не осталось денег. Она вновь взглянула на мать, на ее элегантное, неброское платье, на массивное кольцо, украшенное алмазами и рубинами, сверкавшее на пальце. Эта женщина выглядела вполне состоятельной. Тяжело ли ей будет оказаться в бедности? Нет… нет, Беатрис знала, что это не особенно огорчит мать: она будет вполне довольна своей жизнью в небольшом домике… том самом… с ним…

Беатрис не смогла заставить себя взглянуть на Эндрю, хотя знала, что он смотрит на нее. Эндрю, этот замечательный приходящий садовник, которого мать любила называть другом семьи – это одно; тогда он казался симпатичным малым. Но когда этот человек оказывается твоим отцом – такой факт превращает его в совершенно другую, мерзкую личность. Теперь Беатрис ненавидела его почти так же сильно, как и Стивен.

А мать… мать предстала сейчас в совершенно ином свете – дешевой, ужасающе дешевой женщиной…

Понятное дело, влюбиться может каждый, подумала Беатрис снисходительно, и ее щеки тронул румянец. Но поддерживать подобные отношения столько лет – и с каким-то сельскохозяйственным рабочим… В этом было что-то непристойное.

Беатрис чувствовала, что не может дольше оставаться в этом доме, что она должна сейчас же уехать, пусть даже это будет означать ссору с Джеральдом. Она почти слышала, как он говорит: «Вот почему она так спокойно восприняла то, Что мы вынуждены были заключить наш брак поскорее. Такая добрая женщина… ха!» Надо сказать, чтобы он вывел машину и увез их еще до наступления сумерек. Хорошенькое получилось Рождество! Ужасно, потрясающе. К тому же они все так и не ужинали…

Не в силах встречаться с матерью взглядом, Беатрис опустила глаза.

– Я… я… мы едем домой. Я… я больше ничего не могу сказать.

Потом, как и Стивен, она торопливо вышла из комнаты, не хлопнув, однако, дверью…

В гостиной осталась только Джейн.

Грейс посмотрела на младшую дочь и почувствовала, что начинает дрожать. Если и Джейн отвернется от нее, если поведет себя так же, как Стивен и Беатрис, она этого не перенесет. Грейс через силу проговорила:

– Поди сюда, Джейн.

Когда та не двинулась с места, Грейс поднялась с тахты и, бросив быстрый взгляд на Эндрю, сама подошла к девушке.

– Джейн, – произнесла она и хотела взять дочь за руку, но Джейн резким движением отдернула ее.

– О, Джейн, пожалуйста, пожалуйста, посмотри на меня… прошу тебя.

Джейн, наконец, уступила отчаянным просьбам и посмотрела на мать, но больше Грейс не удалось добиться ничего: дочь не проронила ни слова. Стивен смотрел на нее с ненавистью, Беатрис – потрясенно и с недоверием, но в глазах младшей дочери не было ни ненависти, ни недоверия. Грейс чувствовала, что Джейн поверила всему, что она рассказала, и что девушка обижена, растеряна, но самое главное – испытывает стыд.

– Джейн… – с усилием продолжала Грейс. – Тебе ведь всегда нравился Эндрю, ведь верно? Ты сама знаешь, что это правда. Чего уж там, ты только вчера защищала его перед Стивеном.

Джейн опустила глаза, ее лицо приобрело жесткое выражение.

– Я… я бы не защищала, если бы знала, – пробормотала она.

– Не говори так.

– Ладно, ничего, – Эндрю медленно приблизился к ним и необычайно мягким голосом проговорил: – Я понимаю. И ты, Джейн, тоже поймешь потом, когда станешь постарше… и выйдешь замуж.

– Выйду замуж! – Теперь Джейн смотрела на Эндрю. – Выйду замуж! Да никогда я не выйду замуж, вы все испортили. Теперь Джордж… – она поспешно отвернулась и оперлась на рояль.

– Джордж – хороший человек, я уверен в этом. Все будет хорошо, – Эндрю взглянул на Грейс и кивнул в направлении холла.

Грейс истолковала это так, что он хочет поговорить с избранником Джейн. Когда Эндрю вышел из комнаты, Грейс оставила на время размышления о младшей дочери.

Бедный Эндрю, что он должен чувствовать теперь, когда все начали смотреть на него с таким презрением?