Текст книги "Как мы умираем. Ответ на загадку смерти, который должен знать каждый живущий"

У меня дух захватывает

Когнитивная терапия обогатила мою практику паллиативного врача. Однако в рамках интенсивных консультаций в больнице или во время обхода в хосписе иногда появляются более простые возможности использовать подход КПТ для помощи пациенту (или клинической команде) и достичь лучшего понимания запутанной проблемы.

Коллеги из больницы часто обращались ко мне за «первой помощью» с такими проблемами, как тревога, паника и другие разрушающие эмоциональные расстройства у пациентов. Касается ли это краткосрочной помощи или развернутой КПТ, основной принцип заключается в том, что мы становимся несчастны из-за неверной интерпретации происходящего. Тревожные чувства запускаются вереницей глубинных тревожных мыслей, и ключом к изменению отношения пациента к его ситуации служит помощь в их идентификации и оспаривании.

– Я не буду разговаривать с мозгоправом, – приветствует меня Марк.

В отделении респираторной терапии сегодня День подарков [22]22
   Праздник, отмечаемый в Великобритании 26 декабря. – Прим. пер


[Закрыть].

Марк наклоняется вперед, скрестив ноги и выпячивая локти, весь кожа и кости, как палочник в кислородной маске. Его футболка прилипла к потной груди, видны выступающие ребра и межреберные мышцы, растягивающиеся с каждым тяжелым вдохом. Этот человек на грани чего? Ужаса, гнева, отчаяния?

– К счастью, я не мозгоправ, – отвечаю я.

Он серьезно осматривает меня:

– Мне сказали, что вы устраиваете хаос в голове.

– Похоже, вы в этом не нуждаетесь, – говорю я, и он закатывает глаза. – Но в горле у вас определенно пересохло, как и у меня. Выпьем чаю?

Мы ведем переговоры. Если я смогу достать чашку приличного кофе («Пять ложек сахара, сливки, если есть…») и не буду «пудрить мозги», он согласится поговорить. И если он скажет «Стоп», я прекращу. Оставив его дверь приоткрытой, я отправляюсь на кухню отделения (сразу за горой шоколада) и нахожу дорогой кофе и все сорта чая, подаренные благодарными родственниками на Рождество. Даже сливки есть. Счастливый случай.

Как я и Марк оказались здесь, когда должны были праздновать Рождество дома? А вот как. После нескольких лет работы в клинике КПТ с пациентами паллиативного отделения я начала замечать некоторые повторяющиеся симптомы. Навыки первой помощи пригодились мне в работе в плотном графике больничной консультационной службы паллиативной помощи. Среди этих симптомов – реакция страха на одышку. Изначально так работает инстинкт самосохранения (мы говорим о людях, сражающихся за глоток воздуха) – важный рефлекс, спасающий от таких опасностей, как утопление, удушье или вдыхание дыма. Однако этот же рефлекс запускает изнурительную битву, когда одышка вызвана опасной для жизни болезнью, повреждающей дыхательную систему. Принятие нехватки воздуха и уменьшение сопротивления может сделать существование более комфортным под конец жизни.

Серьезную одышку может вызвать не только заболевание легких, но и приступ паники. Впрочем, последний может быть запросто вызван наличием болезни легких.

Одной из групп пациентов, где я часто сталкивалась с проблемой одышки, были молодые люди с муковисцидозом. Это наследственное заболевание, которое постепенно повреждает легкие, поджелудочную железу и пищеварительную систему в детском и подростковом возрасте, часто приводя к смерти до 30 лет. Некоторые пациенты живут дольше – этому способствуют новые методы лечения инфекций грудной клетки и препараты от диабета и проблем с питанием, а при успешно проведенной пересадке легких – еще больше. Решающее значение отводится срокам трансплантации легких – это процедура высокого риска. Ее следует отложить до момента, когда пациент сможет поддерживать приемлемое качество жизни, но не затягивать до ухудшения состояния легких: это не позволит пациенту перенести анестезию и операцию. Наша команда по паллиативному уходу тесно сотрудничает с группой по лечению муковисцидоза, предлагая рекомендации по уменьшению одышки, кашля, проблем с кишечником и потере веса, будь то в рамках паллиативной помощи или при подготовке к операции. Мы проводим психологические консультации с несколькими пациентами, чьи тревога и паника вызывают тяжелую одышку.

Когда в праздничный день зазвонил мой домашний телефон, я с удивлением услышала голос терапевта респираторного отделения. Он звонил посоветоваться насчет 22-летнего мужчины с муковисцидозом. У Марка была терминальная стадия заболевания, и единственной надеждой была пересадка легких. Он явно был жизнерадостным парнем: последние 15 лет справлялся с постепенно прогрессирующей одышкой, продолжил обучение, играл и болел за футбольную команду, общался с парнями, часто пропускал с ними по пиву и любил пошутить. Он не позволял одышке остановить его. Тем не менее в последние пять дней он сидел на кровати в больничной палате, и его нельзя было оставить одного. Марка сковал ужас: закрытые двери для него были невыносимы. Он тяжело дышал, прижав кислородную маску к лицу, несмотря на то, что не нуждался в кислороде. Пять дней назад он встретился с группой хирургов-трансплантологов, и они заверили, что Марк стоит в очереди на пересадку. Ему дали пейджер для связи в любое время, если поступят органы. За 30-минутную консультацию с хирургами он изменил взгляд на свои шансы на выживание. Он был слишком напуган, чтобы вернуться домой после посещения клиники.

– Можете поговорить с ним? – спросил мой коллега, добавив: – Как скоро вы доберетесь?

Сегодня же праздник!

Я вызвала такси.

Медсестры тепло поприветствовали меня и отвели прямо в палату Марка. Он сидел на больничной койке, как потерпевший кораблекрушение на острове, но вместо пальм за ним возвышалась башня из подушек, его глаза были широко открыты и смотрели на шипящую кислородную маску. Встревоженный физиотерапевт бросился к двери, пробормотав: «Не против, если я вас оставлю?», и быстро выскользнул из комнаты.

Как только я сдала кофейный тест, мы смогли начать разговор. Марк рассказал, что ему стало тяжелее дышать, появились сухость во рту, учащенное сердцебиение и внезапное осознание того, что он вот-вот умрет. Оно охватывало его по крайней мере три раза в час с тех пор, как выдали пейджер. Несмотря на препятствовавшие разговору шипение маски Марка и периодически вырывавшиеся у него ругательства, мы смогли отследить последовательность его переживаний:

4. Я замечаю, что не могу легко дышать. Делаю глубокие вдохи, чтобы убедиться в этом, что подтверждает трудности с дыханием.

3. Сердце начинает учащенно биться. Голова пустая, ноги дрожат, во рту сухо.

2. Интерпретация: я сейчас умру. Прямо здесь, в этот момент, внезапно.

1. Я чувствую всепоглощающий ужас. Делаю больше вдохов, чтобы убедиться, как все плохо.

Марк был заинтригован. Когда я нарисовала всю последовательность описываемых им событий в виде диаграммы, он наклонился вперед, чтобы рассмотреть внимательнее, хотя такая поза ограничивала движение грудной клетки. Шипение кислородной маски раздражало его, и он переместил ее с лица на макушку головы наподобие крошечного полицейского шлема на резинке. Он расставил все по пунктам и добавил детали, пока не убедился, что модель полностью соответствует тому, что он испытывает.

– Что вы об этом думаете? – спросила я. Он задумался. Затем взял лист и ручку и нарисовал стрелки, подчеркнув слово «ужас».

– Это порочный круг, – подытожил он. Абсолютно верно.

– Давайте на минуту задумаемся, – предложила я, – это действительно выглядит ужасно. Я не удивлена, что вы не можете оставаться в одиночестве. Сколько раз это происходило?

Вместе мы посчитали, что минимум три раза в час, а всего на протяжении последних пяти дней он бодрствовал около 20 часов в день (на ночь принимал дозу снотворного). Итого около 300 приступов, во время которых он был уверен в том, что умрет в ту же секунду. Как изнурительно…

– О’кей, – сказала я, продолжая размышлять. – Вы чувствовали себя на пороге смерти 300 раз за последние несколько дней, – он согласился. – Сколько раз вы действительно умерли?

Он уставился на меня и покачал головой.

– А сколько раз вас реанимировали? – спросила я.

Покачивая головой, он смотрел на меня с подозрением. Было что-то неуместно смешное в кислородной маске у него на макушке.

– Может быть, вы уже умерли? – спросила я.

– Нет, точно нет.

– Так что вы теперь думаете о своем убеждении, что можете умереть в любую минуту? Вы были уверены в этом 300 раз, но приступ, обморок или смерть еще ни разу не наступили…

Повисло долгое молчание. Он глубоко вдохнул, затем медленно и спокойно выдохнул. Мы разговаривали уже 45 минут. Он не использовал кислородную маску. И даже не заметил этого. Время проверки теории…

– Наверное, самое время спросить, почему кислородная маска находится у вас на макушке, – сказала я.

Он вздрогнул, выронил лист бумаги, схватился за маску и стал быстро вдыхать, от ужаса широко раскрыв глаза. Я взяла диаграмму и спросила, на каком этапе порочного круга он сейчас. Он ткнул пальцем в «ужас», продолжая задыхаться. Я спросила, зачем ему сейчас кислородная маска, если он обходился без нее последние 30 минут и даже не заметил этого.

– Когда будешь готов, Марк, попробуй снять ее снова, – сказала я, глядя, как он пыхтит и интенсивно ругается с маской на лице. Постепенно движение его груди замедлилось. Он аккуратно снял маску с лица и стянул резинку с головы – теперь она была в его правой руке, а в левой – диаграмма. Он осторожно улыбнулся.

– Это паника, не так ли? – спросил он.

Бинго. Он абсолютно прав. Раскусил за раз.

Вместе мы поставили под сомнение его уверенность в том, что он может умереть в любой момент и рассмотрели другие варианты объяснения его ужасного опыта. Он вспомнил из школьного курса биологии о реакции «бей или беги», когда в кровь поступает адреналин, чтобы можно было справиться с любой угрозой, дыхание становится более глубоким, учащается сердцебиение, мышцы напрягаются и обогащаются кислородом, готовые в любой момент активизироваться и спасти нашу жизнь. Он провел параллель между своим настоящим состоянием и тем, когда его любимой футбольной команде назначили пенальти в решающий момент очень важной игры. Когда игрок ставит мяч на линию и отходит, чтобы сделать важный удар, он испытывает те же симптомы выброса адреналина: сухость во рту, заходящееся сердце, одышку, слабость в ногах и потные ладони… Хотя в этот момент мы описываем происходящее как волнение. Невесты в день бракосочетания тоже волнуются, но не боятся внезапно умереть на месте.

Мы начали корректировать диаграмму, чтобы Марк понял роль адреналина и чувства тревоги, приводившего к другим симптомам и его ошибочному, но вполне понятному предположению, что они представляют опасность.

1. Заметить, что я не могу свободно дышать. Я вдыхаю глубже, чтобы проверить это, и понимаю, что дышать действительно сложно.

Выброс адреналина в ответ на предполагаемую угрозу.

2. Адреналин вызывает учащенное сердцебиение, пустоту в голове, дрожь в ногах, сухость во рту.

3. Интерпретация: я сейчас умру. Прямо здесь, в этот момент, внезапно.

Альтернативное объяснение: это всплеск адреналина, который закончится через минуту.

4. Симптомы адреналинового скачка: паника с охватывающим ужасом. Вдохнуть еще несколько раз, чтобы понять, насколько все плохо.

Еще больше адреналина выделяется в ответ на предполагаемую серьезную угрозу.

Уровень адреналина падает, связанные с ним симптомы – учащенное сердцебиение и ужас – проходят.

Перед тем как уйти, я спросила Марка, сможет ли он объяснить схему своему отцу, дожидавшемуся в коридоре. И не мог бы он спровоцировать еще несколько приступов паники, чтобы проверить нашу гипотезу и добавить новые симптомы, которые мы могли пропустить. Он улыбнулся и согласился.

Так работает когнитивная терапия с паническими атаками. Эта модель обычно используется, когда в целом здоровые люди неверно истолковывают невинные физические ощущения, вызванные выбросом адреналина, но она так же актуальна и может быть невероятно полезной для тех, кто страдает реальной одышкой и чья зацикленность на симптомах не позволяет заниматься чем-либо еще, даже приятным. Мы снова все это проговорим с Марком, когда встретимся в следующий раз.

Два дня спустя мы снова смотрим на диаграмму и анализируем все, что происходило последние 48 часов. Как и ожидалось, теперь он понимает связь выброса адреналина и приступа тревоги. Легкая паника проявлялась только пять раз за это время, и один из эпизодов был вызван мыслями «о той классной медсестре». Чувство юмора возвращается. Хороший знак.

Удивительно, но работа с психикой может помочь избавиться от неприятных физических ощущений, таких как боль.

Марк по-прежнему считает, что еще не готов отправиться домой, но вспоминает об эпизоде с маской на голове и понимает, что не задыхался, когда мы рисовали диаграмму, потому что был полностью отвлечен. Мы составляем список отвлекающих факторов, которые он мог бы использовать в больнице, чтобы справиться с одышкой. Он соглашается применить их, чтобы узнать, сможет ли выбраться из своей палаты и дойти до лифта; и, возможно, спуститься в кафе-бар. Особенно, если та медсестра будет его сопровождающим.

Экспедиция к лифту прошла успешно. На следующий день Марк и физиотерапевт спускаются на лифте в кафе. Пациент так счастлив, что отсутствует на протяжении получаса, и отделение отправляет на его розыски поисковую группу. Затем он тепло одевается и идет в парк. А потом уезжает с приятелями в город на полдня.

В первый рабочий день после праздников я сразу же навещаю Марка. Он в приподнятом настроении: был в пабе с друзьями и чуть не подрался. Как? По-видимому, он использует другие техники отвлечения внимания, когда не в больнице, начиная от невинного разглядывания марок автомобилей до сосредоточенного изучения женских ног или оценки размера груди (что практически и стало причиной драки).

Марк вернулся домой. Мы продолжали встречаться для КПТ, и он справился с одышкой, используя техники отвлечения внимания. Это работало в течение трех месяцев, но без трансплантации легкого у него развилась другая легочная инфекция, из-за чего он вернулся в больницу.

В субботу мне позвонили из отделения и сказали, что Марк умираети не хочу ли я его увидеть. А он хочет этого? Да. Его родители там? Да. «Приходите и убедитесь, что мы ничего не пропустили», – сказали они.

Я была рада прийти. Любимый физиотерапевт Марка тоже пришла в свой выходной и была в палате вместе с его родителями и медсестрой. Все были мрачными, с красными глазами. Прощаться всегда тяжело.

– О, это вы, – поприветствовал он меня, лежа в позе эмбриона, опираясь на подушки, с кислородными трубками на носу. Он дышал очень быстро и мог произносить только одно или два слова за вдох. – Опять проворачиваете грязные штучки со своими дружками?

– Я здесь, чтобы узнать, нужна ли вам чашка приличного кофе, – ответила я.

Он ухмыльнулся и попросил родителей ненадолго покинуть комнату. Его сверкающие глаза бегали по комнате, бдительные и настороженные, но улыбка была искренней.

– Вы должны чертовски гордиться мной! – объявил он; его привычка ругаться все еще оставалась нетронутой.

– В самом деле? Почему это?

Я не буду плакать.

– Ну посмотрите на меня. Я умираю, мать вашу, но я, мать вашу, не паникую! – заявил он, обрадовавшись сказанному и позволив себе выругаться на смертном одре.

Улыбаясь друг другу со слезами на глазах (хорошо, возможно, я заплачу), мы оба понимали, что это был момент личного триумфа Марка. Он понимал, что умирает. Ему собирались дать лекарства от одышки, и он знал, что они усыпят его. Он уже сказал маме, что не может видеть, как она грустит, поэтому пусть лучше подождет снаружи, а отец будет рядом, пока он умирает.

Используя принципы КПТ всего несколько недель, Марк справился с болью, спланировал уход и, по его словам, не запаниковал. Он научился не бояться своего страха и до последнего героически сохранял душевное спокойствие.

У этой истории было продолжение. Команда отделения использовала диаграмму Марка, чтобы понять механизм его паники и обсуждать его с пациентом, вместо того чтобы давать ненужный кислород и делать его зависимым от поддержки. Группа по лечению муковисцидоза оценила пользу психологической помощи даже в самом конце жизни. Одна из медсестер прошла обучение на когнитивного терапевта и продолжила работу в трансформационной клинической службе, проводя новаторские исследования воздействия КПТ-помощи на людей с заболеваниями дыхательных путей. Одышка ужасна: КПТ помогает людям справиться со своим ужасом, вместо того чтобы позволять ему контролировать их.

Успех психологического вмешательства зависит от того, насколько пациент готов отказаться от бесполезных убеждений, мыслей и поведения в пользу более функциональных. Терапия наиболее эффективна, если пациент осознает, что именно он, а не терапевт, является двигателем изменений. Это можно расценивать как неполучение кредита доверия, но на самом деле это, пожалуй, самый главный результат – наблюдать, как пациент взлетает и гордится своими успехами, потому что терапия дает ему крылья.

Пауза для размышления: все будет по-моему

Эти истории показывают разные способы, с помощью которых люди справляются с трудностями: пытаются сохранить контроль, избегают правды, погружаются в беспомощность, просто принимают то, что уготовано судьбой, проявляют жизнестойкость в адаптации к происходящему или становятся тревожными из-за угрозы смерти. В каком из этих сценариев вы узнаете себя? У вас может быть и смешанный тип.

В каких сценариях преодоления вы узнаете близких? Как ваши индивидуальные подходы могут упростить или усложнить жизнь друг друга, если придется вместе решать задачи? С чего начать разговор об этом?

Каждый из этих стилей совладания с трудностями имеет как положительные, так и отрицательные стороны – например, беспомощность позволяет принять помощь других людей, что проблематично в иных случаях. Поэтому не забывайте искать сильные стороны друг друга и любые потенциальные точки соприкосновения.

Если вы беспокоитесь о том, что эти темы придется обсуждать с кем-то знакомым, можете присоединиться к death café [23]23
   Разговоры о смерти в непринужденной обстановке. – Прим. пер.


[Закрыть]. Это дружеские, неформальные встречи, на которых люди могут обсуждать различные аспекты смерти и умирают только за чашку чая и кусок отличного торта. Более чем в 40 странах проводятся встречи death café, и их участники всегда рады новым посетителям.

Называя смерть

Упоминание о смерти стало табу. Произошел плавный переход, во время которого мы утратили знания о процессе умирания и словарный запас, описывающий его. Такие эвфемизмы, как «ушедший» или «скончавшийся», заменили «умерший» и «мертвый». Болезнь стала «битвой», а больные, лечение и его исход описываются в военных метафорах. Неважно, что жизнь была прожита хорошо, что человек был удовлетворен своими достижениями и богатым жизненным опытом: в конце он останется «проигравшим битву со смертью», а не просто умершим.

Возрождение языка болезни и смерти позволяет просто и однозначно говорить о ней. Вместо того, чтобы вести себя так, будто слово на букву «с» – магическое заклинание, которое может нанести вред, будучи произнесенным вслух, мы можем помочь умирающему предвидеть последний этап своей жизни, спланировать все заранее, чтобы подготовить близких и принять понятие смерти как то, что происходит в конце каждой жизни, вернуть в рамки нормального. Открытое обсуждение уменьшает суеверия и страхи и позволяет быть честными друг с другом, когда притворная и благонамеренная ложь может разлучить нас, тратя ценное время.

Новости из вторых рук

Прямое общение посредством разговора – настолько неотъемлемая часть жизни, что мы часто воспринимаем его как должное, однако все знаем о случаях, когда друзья и семья попадают в другую крайность. То, что они поняли, слушая нас, оказывается вовсе не тем, что мы имели в виду, когда говорили. А теперь представьте вероятность путаницы, недопонимания и трудностей перевода, когда человек получает важную информацию от своего врача, а затем пытается сообщить об этом семье. Это рецепт катастрофы.

В начале карьеры мне посчастливилось целый год проработать научным сотрудником в научно-исследовательском онкологическом центре с авторитетной командой новаторов. Моя роль заключалась в том, чтобы следить за пациентами, которые согласились принять участие в испытаниях новых лекарств. Иногда это были противораковые препараты, а иногда и другие, предназначенные для уменьшения побочных эффектов лечения. В течение года я в основном работала с пациентами, не имеющими шансов на излечение, – они знали, что единственным вариантом было улучшение качества их жизни или продление ее на короткое время. Некоторые из них смело предлагали опробовать новые противораковые препараты на себе, понимая, что вряд ли получат какую-либо пользу, но были готовы помочь исследованиям, а в будущем и другим пациентам. Для некоторых это был личный крестовый поход против рака; для кого-то – возможность помочь другим; для третьих это была форма сделки с Богом или Судьбой в надежде, что наградой станет неожиданная поправка.

Я встречалась с этими пациентами очень часто. В дополнение к лечению новыми препаратами каждые три недели я брала у них кровь на анализ, чтобы проследить воздействие лекарств на организм и узнать от них самих о любых побочных эффектах. Разумеется, мы говорили и о других вещах: как они справляются, чем занимались их семьи, какие у них планы на Пасху или Байрам [24]24
   Мусульманский праздник жертвоприношения. – Прим. пер.


[Закрыть], как протекает беременность дочери или учеба внука. Вероятно, они говорили со мной больше, чем с друзьями и соседями, и я, конечно, видела их чаще, чем свою семью.

Так я познакомилась с Фергусом. Это был коренастый шотландец с грубым голосом, который с 18 лет работал пастухом на ферме дяди. Он любил холмы, широкое небо и бесконечные горизонты. Это был тихий, застенчивый человек, слишком робкий, чтобы в юности заговорить с девушками, поэтому его ожиданием стала «женитьба на своей работе». В 43 года он был совершенно шокирован, влюбившись в женщину, которая управляла складом на местном мясном рынке. Фергус был покорен и настолько загипнотизирован, что даже не вспомнил о своей робости. Они поженились, и спустя 18 месяцев родили сына. Пять лет спустя Фергус стал моим пациентом, желтея по мере того, как агрессивный рак неустанно разрушал его печень.

Фергус стал участником исследования нового лекарства от своего типа рака.

– Я должен выбить дух из этого ублюдка, – сказал он. – У меня слишком много вещей, для которых я должен жить. Моя Мэгги, моя милая девочка, как я могу оставить ее, когда только нашел? И Парень…

Его глаза искали в моем лице признаки хороших новостей – о выздоровлении, некоторой передышке, дополнительном времени для его непредвиденной, неожиданной, счастливой семейной жизни. Фергус всегда называл сына Парнем, произнося это с благоговением, будто он был чем-то священным, чтобы иметь земное имя.

Его четвертый курс лечения был назначен на середину февраля, незадолго до шестого дня рождения мальчика, который выпал на День святого Валентина. Фергус должен был успеть вернуться к празднику, но после лечения он всегда слабел, его постоянно тошнило и рвало на протяжении следующих пяти дней. Затем он, весь в поту, погружался в 48-часовой сон, который восстанавливал его способность разговаривать с семьей. На прошлой неделе он пришел сдать анализ крови. В городе он купил прекрасный медальон для Мэгги в подарок на День святого Валентина.

Часто люди говорят слишком много, и в итоге теряют суть, неправильно друг друга понимают – забывают слушать.

– Я собираюсь вставить фотографию Парня на эту сторону, – сказал он, – чтобы он был впереди. И ей нравится вот эта старая моя фотография, видите? – свадебный снимок, на котором он молодой и сильный, с копной темных локонов и мускулистыми ногами под килтом, смеется, вскидывая темные брови и показывая морщины от ветра и всматривания в горизонт. – Я вырежу голову и вставлю ее с обратной стороны, и таким образом всегда буду рядом с ее кожей. Всегда. Что бы ни случилось.

Я спросила об их планах на день рождения. Он сказал, что они останутся дома втроем.

– Мы купили Парню велосипед. Синий. Он ни о чем не догадывается. Он будет так рад…

При этой мысли глаза Фергуса загораются. Я знаю, что томография его печени не показала улучшения, а перенос курса химии на неделю, чтобы не испортить день рождения сына тошнотой, не будет иметь никакого значения для общей картины. Фергус сдает позиции; постепенно все больше желтеет, выглядит изможденным.

– Фергус, как думаете, сможете ли вы отметить день рождения сына, если мы начнем курс на следующей неделе, как планировали? – спросила я. – Сможете радоваться велосипеду, торту, празднику?

– Вероятно, я буду чувствовать себя дерьмово, всегда так, по крайней мере, несколько дней. Но не могу сдаться! – он вызывающе поднимает подбородок.

– Что если мы отложим лечение на одну неделю? Это не значит, что вы сдаетесь. Это позволит отметить день рождения и День святого Валентина. А потом вы сможете вернуться и начать следующий курс лечения. Несколько выходных не имеют значения. Как считаете?

Он размышляет, наморщив высокий лоб.

– Так вреда не будет, если я отложу это на несколько дней? – осторожно спрашивает он.

– Я думаю, нет. Хотите обсудить это с женой?

Я знаю, что она в приемной, но он оставил ее там и пришел ко мне один.

– Я могу поговорить вместе с вами, если хотите.

– Нет, не беспокойтесь, – говорит он. – Я сам. Да, давайте немного подождем. Я помогу ему с великом.

Он улыбается.

– Важные семейные события, дни рождения, да? У меня сохранились лучшие воспоминания из детства. Хочу того же для своего Парня.

Он забирает свою куртку.

– Итак, встретимся 19-го? Или вам нужен анализ крови на следующей неделе?

Я говорю, что 19-е число подходит.

– Спасибо, доктор, – говорит он. – Увидимся после следующего боя.

Звучит так, будто мы обсуждаем матч по боксу. Он перекидывает куртку через плечо и направляется к двери.

– Вы уверены, что у вашей жены не будет вопросов? – спрашиваю я.

– Не нужно. Нечего объяснять! – говорит он и исчезает за углом.

В понедельник, после Дня святого Валентина, терапевт позвонил в онкологический центр и сообщил, что у Фергуса опухла и покраснела правая голень.

– Похоже на ТГВ, – сказал доктор. – У вас есть койка?

После согласования поступления Фергуса за ним отправили скорую. Он прибыл в течение часа в пижамной рубашке и шортах:

– Не смог натянуть штаны на свою жирную ногу.

Да, было похоже на ТГВ: тромбоз глубоких вен, одно из осложнений, связанных со свертываемостью крови при раке. В течение следующих нескольких часов Фергусу сканируют вены, чтобы подтвердить диагноз, и назначают лекарства, разжижающие кровь. Он рассказывает мне о дне рождения: о радости Парня, когда он получил велосипед; о том, как этот смельчак крутил педали и ездил вверх и вниз по дорожке возле их дома; о слезах Мэгги, когда она увидела медальон, и о том, как целовала фотографии, прежде чем повесить его на шею; о чудесном ужине, который она приготовила, и праздничном торте в форме велосипедного колеса; о том, как он был рад, что эти особые дни прошли без болей и тошноты после лечения. Его глаза сияют. Я думаю, что отсрочка лечения была верным решением, и выхожу из его палаты, чтобы проверить других пациентов.

Сигнал «Остановка сердца» застигает меня врасплох. Я бегу в отделение и вижу переполох возле палаты Фергуса: медсестра, бегущая с набором для реанимации, анестезиолог, мчащийся вверх по лестнице к нам; брошенная тележка с чаем для пациентов посреди коридора. В комнате в полубессознательном состоянии сидит бледный Фергус, тяжело дышит. Его губы посинели, а глаза широко раскрыты – в них читается удивление. Я объясняю ТГВ анестезиологу: скорее всего, в ноге Фергуса оторвался тромб, переместился по венам и теперь блокирует кровоснабжение легких. Мы даем ему кислород через маску: шипение заглушает звук его пыхтения. Я прошу медсестру позвонить его жене. Анестезиолог говорит, что из-за обширного рака, отказа печени, сердца и легких нет смысла везти его в отделение интенсивной терапии, и я знаю, что это правильно – если он умирает, это должно произойти здесь, среди людей, которые его знают, рядом с женой. Реаниматологи уходят. Мы ждем Мэгги. Я даю Фергусу небольшую дозу лекарства, которое снимает одышку, и его дыхание становится менее частым. Я сижу рядом с кроватью, мысленно оплакивая его уход.

– Я умираю? – спрашивает он между глубокими вдохами в маске.

– Возможно, – осторожно отвечаю я, – но пока точно неизвестно. Мэгги уже в пути. Мы будем рядом, и если вам больно, я хочу знать.

– Проклятье! – говорит он. – Слишком рано умирать. Много причин жить. Моя Мэгги. Наш Парень…

Он может произносить только одно слово за вдох.

– Фергус, я могу дать еще немного лекарства от одышки в любое время, но оно может вызвать сонливость. Хотите быть в сознании, когда приедет Мэгги, или дышать свободнее, но бороться с сонливостью?

Прежде чем Фергус успевает ответить, его дыхание становится медленным, хриплым и затрудненным, а зрачки начинают расширяться. Он теряет сознание, не отвечает на стимулы и умирает. Тромб продвинулся глубже. Его легкие не работают, а мозг не получает кислород. В течение пяти минут его дыхание полностью останавливается.

Когда через десять минут приезжает Мэгги, ее проводят прямо в кабинет старшей медсестры, и она представляет меня. Я так много слышала о ней, но никогда не встречала. Я должна сказать, что Фергус мертв. Медленно и осторожно произнести эти слова, чтобы она поняла. Сидя рядом с ней, я рассказываю о тромбе в ноге Фергуса, который добрался до легких и помешал ему дышать. Я объясняю, что мы справились с одышкой и ему было спокойно и комфортно. Описываю его радостный рассказ о дне рождения их сына и повторяю последние слова: «Моя Мэгги. Наш Парень…»

Умение понимать другого – важный навык, который может работать, только если человек готов воспринимать новое, а не искать подтверждения своим мыслям.

Вместе мы идем в палату, где медсестры убрали капельницы и кислородные трубки, и он лежит тихий, бледный, хрупкий в постели. Я показываю Мэгги, где можно сесть, чтобы дотронуться до него, обнять, поговорить… Она может оставаться здесь так долго, сколько нужно.

Позже она возвращается в кабинет Сестры и пьет «чай с сочувствием», пока я выписываю свидетельство о смерти. Я спрашиваю, есть ли что-то еще, что она хотела бы знать.

– Нет, – медленно говорит она. – Я только хочу сказать, что очень рада тому, что сегодня с ним были вы, а не та корова, которую он видел в клинике в прошлый раз.