Текст книги "Рассвет костяной волшебницы"

Мы осторожно отступаем друг от друга. Она прислоняется к стене, а я хватаю упавший меч и разворачиваюсь, чтобы отбить атаки змей. Но они не нападают. А те, что извивались у моих ног, расползаются в стороны, как только я делаю шаг. Даже упавшая со стропил змея пытается поскорее убраться подальше.

Я выдыхаю и подаю Аилессе костыль.

– Ты великолепна, – признаю я и целую ее в щеку.

Но мои слова вызывают у нее улыбку лишь на мгновение. Она выхватывает факел из подставки. Скорее всего, его оставили здесь гвардейцы.

– Скоро наступит рассвет, – передавая мне факел, говорит она. – Тебе лучше уйти, пока есть возможность.

Я напрягаюсь.

– Ты хотела сказать – «нам лучше уйти».

Она слегка отступает назад, как сделала это в темнице. И старательно отводит взгляд в сторону.

– Аилесса, посмотри на меня.

Несколько секунд я жду, пока она наконец поднимает свои прекрасные глаза. В свете факелов они горят золотом от упрямства и непокорности.

– Ты должна уйти со мной, – говорю я. – Ты ничем не обязана принцу.

– Он только что лишился отца.

– Его готовили к этому. Все знали, что король недолго задержится в этом мире.

– К тому же мне нужно разобраться с гадюками. Если Казимир умрет, я умру вместе с ним и…

– Если он смог пережить эту ночь, то доживет и до утра. Ты сама сказала, что до рассвета недолго осталось.

Она медленно вздыхает.

– Я потеряла Свет, Бастьен.

Все внутри переворачивается от этих слов.

– Что?

– Скованная напала и на Казимира. А когда начала вытягивать из него Свет, то он начал исчезать и у меня.

У меня перехватывает дыхание на мгновение. Мысль о том, что Аилесса могла лишиться души, слишком ужасна.

– Т-ты в порядке?

Свет нужен всем, но для Леурресс он особенно важен. Если они не получают его от луны и звезд Элары, то истощаются и слабеют. А Свет, украденный Скованными, восстановить нельзя.

– Сколько она утянула из тебя?

– Не очень много. Я в порядке. – Она сжимает зубы. – Но разве ты не видишь? Я должна остаться здесь, пока не найду кости благодати, чтобы в следующую Ночь Переправы загнать всех Скованных во Врата. – Аилесса выпрямляется. – Я все исправлю, как только моя famille примет меня в качестве matrone.

Я смотрю на нее, чувствуя, как учащается пульс. Нас с Аилессой уже разделяли на мосту душ, но я смог пробиться обратно к ней.

– Так ты хочешь, чтобы я оставил тебя здесь, когда Скованные вырвались на свободу и могут высосать Свет твоей души через Казимира?

Она прищуривается, услышав резкие нотки в моем голосе.

– Я всю жизнь училась сражаться со Скованными.

Я сужаю глаза. От злости на нее. Но еще больше на себя за то, что боги не выбрали меня ее amouré. Да, это неразумно, недостижимо, и от меня ничего не зависело. Но мне ненавистно, что она плюет на опасность, чтобы защитить жизнь и душу другого парня… который к тому же прячет ее кости благодати.

– Разве… – Голос срывается, и мне приходится сделать глубокий вдох, чтобы продолжить. – Разве я могу отпустить тебя?

– Доверься мне, – в ее голосе звучит не меньше раздражения, чем у меня.

– Аилесса, прошу…

Она вздрагивает, когда я тянусь к ней, и вновь отступает немного назад. А мне вдруг кажется, что между нами образуется пропасть, хоть и не понимаю, что ее породило.

– Ты же знаешь, что я чувствую к тебе, Бастьен. И это не изменится, что бы ни случилось.

– Что бы ни случилось? – внутри все сжимается от разрастающейся боли. – Что это значит?

Она качает головой, словно и рада бы все объяснить, но и сама не понимает, что происходит. И вдруг будто сдерживающие ее путы лопаются. Аилесса бросается ко мне и обхватывает руками мою талию. А затем изо всех сил сжимает дрожащими руками. Но из-за факела и меча я даже не могу обнять ее в ответ. И все еще чувствую, как она ускользает от меня. Как же легко представить ее в короне и на троне рядом с Казимиром. Она родилась, чтобы стать королевой.

А может, боги выбрали ей именно такую судьбу – чтобы она правила Леуррессами в Южной Галле? Тогда я проклинаю таких богов. Аилесса не их пешка, но они почему-то чинят ей препятствия на каждом шагу, вынуждая двигаться в нужном им направлении. Не позволяют ей самой решать, как жить.

Но что бы произошло, появись у нее такой выбор? Если бы на кону не стояла чья-нибудь жизнь?

Выбрала бы она меня?

Она медленно втягивает воздух и выдыхает, а затем отступает назад.

– Уходи, Бастьен.

Она прижимается губами к моим губам, и все эмоции, словно по щелчку, исчезают с ее лица. А у меня в груди все сжимается. Вдруг я ее никогда больше не увижу?

Приходится призвать все свои силы, чтобы отойти от нее. Я засовываю меч за пояс, подхожу к краю колодца и спускаюсь на три ступени, а затем замираю. Но не позволяю себе смотреть на нее. Потому что проститься будет еще сложнее.

– Когда решишь сбежать из замка…

– Я сбегу.

– …можешь найти меня с Жюли и Марселем в квартире Бердин.

Я объясняю, что она находится в квартале борделей над таверной «Ле Кер Персе», что переводится как «Пронзенное сердце».

Как же иронично.

Спускаюсь еще на одну ступеньку, и сила воли покидает меня. Я смотрю на Аилессу. В ее глазах застыли слезы. А густые каштановые волосы чуть подсохли и выглядят растрепанными. Змеи вьются вокруг ее ног, но не осмеливаются подползти ближе, словно ее красота неприкосновенна.

– Я люблю тебя, Аилесса.

Она делает глубокий вдох:

– Я тоже люблю тебя, Бастьен.

В горле встает ком.

– До встречи.

И я спускаюсь в колодец.

10. Аилесса

Измученная и удрученная, я наконец добираюсь до третьего этажа Бо Пале и ковыляю в покои короля Дюранда. Но Казимира там нет. Я вздыхаю, понимая, что сил его искать не осталось. «Он точно жив, – говорю себе я. – Ведь будь иначе, умерла бы и я». К тому же уже наступил рассвет. Гадюки уползают из замка так же быстро, как появились, а первые лучи солнца за окном рассеивают грозовые тучи. Наверное, это должно обнадеживать, но я не чувствую ничего подобного.

Я опускаюсь в кресло, стоящее рядом с кроватью с балдахином. Тела короля в ней нет. Скорее всего, его унесли слуги. Я взываю к Эларе, молясь, чтобы его душа обрела покой, но у меня тут же все сжимается внутри. Его душа погибла.

Наклонившись вперед, я прижимаю тыльные стороны ладоней к слезящимся глазам. Может, я и спасла Каза от Скованной, а Бастьена от змей, но король погиб… и, скорее всего, с ним еще несколько человек в замке. Вот только этого бы не произошло, если бы я не проторчала в замке так долго, а вернулась домой и возглавила свою famille. Но я все еще здесь. И сама так решила.

Меня вновь охватывает пугающее чувство, словно меня разрывает пополам. Может, так болит душа, рвущаяся на части. Сабина бы сказала, что это не так. Ей всегда удавалось подбодрить меня мудрыми фразами, а потом рассмешить какой-нибудь чепухой. Вот что сейчас придало бы мне сил.

Аилесса… Аилесса…

Мама?

Ее вкрадчивый голос зовет меня, но звучит приглушенно, словно она находится под водой. Неужели я заснула? Я решаюсь пойти на этот звук. Меня окружает полнейшая темнота, как бывает в катакомбах, куда не проникает свет луны и звезд. И вдруг впереди появляется удивительно красивая Одива. Ее все так же украшают пять костей благодати, а сапфирово-синее платье, как и кончики волос цвета воронова крыла, слегка колышутся.

– Аилесса, мой первенец, – говорит она. – Моя свирепая и верная дочь.

Я словно парю, хотя и пытаюсь удержаться на земле. И, видимо, уснула. Это точно сон. Мама никогда не смотрела на меня с такой нежностью. И никогда не хвалила так легко, по крайней мере меня.

Она протягивает ко мне руку. И я тут же тянусь к ней, хотя меня и саму это удивляет.

Почему я все еще хочу добиться ее любви?

Но когда между нашими пальцами остается меньше сантиметра, между нами с криком пролетает птица. Серебряная сова. Она взмахивает крыльями, и мама исчезает. Но на ее месте появляется незнакомая корона из вырезанных из оникса перьев и мерцающих рубинов. А за ней Бо Пале, известняковые стены которого окрашиваются в черные и красные цвета.

– Аилесса… Аилесса…

Снова слышу свое имя, но в этот раз не голосом матери.

– Аилесса…

Кто-то трясет меня за плечо. Вздрогнув, я открываю глаза. И вижу Казимира, склонившегося надо мной с обеспокоенным видом. Я поднимаю голову с королевской кровати. И чувствую головокружение.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Это ты у меня спрашиваешь? – Каз смеется, но смешок выходит грустным и сердитым. – Куда ты убежала?

– Я… прости.

Мысли все еще занимал сон, а еще интересовало, что он означает. Поэтому я не сразу разглядела его слегка покрасневшие глаза и устало опущенные плечи. Всего несколько часов назад он потерял своего отца в этой комнате, а затем замок наполнили гадюки. И погибло еще больше людей. Даже не представляю, что он чувствует сейчас.

Но только я открываю рот, чтобы спросить, сколько еще жертв, как он говорит:

– Вчера вечером ты назвала меня своим amouré.

Внутри все сжимается. И я смотрю на руки, чтобы не встречаться с ним глазами. Но чувствую, как он рассматривает меня.

– Я устал от твоего притворства. А еще больше устал от отчаянных попыток поверить, что ты обычная девушка. В тебе нет и капли обычного, Аилесса. И я не сомневался в этом с того момента, как вновь увидел тебя на том подземном мосту. Ты, твоя мать, твоя сестра… Вы все обладали силой, которую я не понимаю.

Не дождавшись от меня ответа, он продолжает:

– Ты говорила о Скованных и Свете, который можно украсть. – Его голос срывается, и на мгновение повисает тишина.

Я поднимаю глаза и вижу, что он смотрит на кровать, где недавно умер его отец.

– Что это значит? – Каз вновь переводит взгляд на меня. – Кто… что… ты?

В глубине души мне хочется рассказать ему все. Но поможет ли ему правда? Я не могу раскрыть свою тайну. Казимир стал королем. Как он воспользуется своей властью, если узнает, что я одна из сорока шести женщин и девочек, владеющих опасной магией костей, которые живут в его королевстве? Доверится ли он мне, девушке, которая родилась и воспитывалась в famille, где с ранних лет обучают перевозить мертвых? Девушке, которая должна заслужить это право, пожертвовав своим amouré… им? Да он же прячет от меня кости благодати!

– Я твой друг, – говорю я. – И надеюсь, после сегодняшней ночи ты не сомневаешься в этом.

Он разглядывает меня, слегка покусывая край нижней губы.

– Верно, не сомневаюсь. Думаю, пришло время доказать тебе, что и я твой друг. – Каз нервно крутит кольцо с драгоценными камнями на пальце. – Ну, если ты сможешь простить меня.

– Простить тебя за что?

– За то, что обманывал тебя.

Медленно вздохнув, чтобы слегка успокоиться, он подходит к шкафу из красного дерева. Открывает какой-то ящик и достает небольшой сверток. Мне едва удается подавить вздох, когда я понимаю, что это – кожаный мешочек для монет, подвешенный на шнурке.

– Я никогда не терял твои кости благодати, – вернувшись ко мне, признается он.

Сердце громыхает в груди. И я резко вскакиваю на ноги. Забинтованное колено болит, но мне плевать. Я хватаю мешочек дрожащими руками и перекидываю шнурок через голову. Благодать расползается по телу, и все чувства резко обостряются. Я закрываю глаза, чтобы сродниться с ними.

– Ты в порядке? – неуверенно спрашивает он.

От его близости по спине расползаются мурашки, от проснувшегося шестого чувства тигровой акулы. Я вновь готова парить, словно сокол, могу держать равновесие, как горный козел, и полна сил, как акула. Такая, какой и должна быть, обладая благодатями трех сильных и необыкновенных животных.

– Я чувствую себя цельной, – наконец отвечаю я и делаю глубокий вдох.

Теперь все будет хорошо. Я смогу защитить Казимира до следующей Ночи Переправы, а затем вернуться к Сабине и своей famille…

По телу расползается озноб.

– Каз, – хватая его за руку, шиплю я. – Встань позади меня. Быстро.

Но он не слушается, а вытаскивает кинжал и поворачивается по мне спиной, готовый отразить любую опасность. Вот только у него нет зрения, как у сокола. И Каз не видит сияния chazoure в пяти шагах от себя – душу лысеющего мужчины с суровым выражением лица и согнутой спиной. Мужчина серьезно, скорее даже сердито, смотрит на Казимира. Но, к моему удивлению, его тело не обхватывают цепи.

– Зачем ты пришел? – требовательно спрашиваю я.

Он склоняет голову вбок, словно удивляясь, что я его вижу.

– Среди мертвых быстро расходятся слухи, – произносит он, и в его голосе слышны как хриплые, так и пронзительные ноты. – Король Дюранд наконец встретил свою смерть, поэтому я пришел посмотреть на его сына. Оценить, сможет ли он управлять королевством.

Услышав бестелесный голос, Каз переступает с ноги на ногу от удивления.

– Конечно смогу. Я…

– Не разговаривай с ним, – шепчу я и подхватываю свой костыль.

Неважно, Скованный он или нет, мне этот мужчина не нравится. Скорее всего, при жизни он относился к числу несогласных.

– Его Королевскому Величеству необходимо побыть одному, чтобы вознести молитвы богам, – говорю я, вспомнив слова Каза, будто несогласные считают, что чума – проявление недовольства богов королем Дюрандом. Не хочется, чтобы они решили, что и Казимир в немилости. – Прошу, уважайте его желание уединиться.

Мы с Казом осторожно выходим в коридор под неотступным взглядом мужчины с суровым выражением лица. Нам повезет, если он останется в комнате. Когда он скрывается из виду, я наконец могу вдохнуть.

– Еще один Скованный? – шепчет Каз.

Но я не отвечаю. Потому что у меня внезапно пересыхает во рту. К нам навстречу по коридору шагают еще две души. И четыре приближаются сзади. На некоторых из них богатые наряды. На других простая одежда. А троих обвивают тяжелые цепи из chazoure. Сердце бьется о ребра. Сколько мертвецов собралось в замке, пока я не могла разглядеть их без костей благодати?

– Держись рядом со мной, – еле слышно говорю я Казу.

А затем поворачиваю влево, навстречу двум приближающимся душам. Одна из них оказывается Скованной, но это все же лучше, чем идти в другую сторону. Я старательно отвожу глаза, чтобы они прошли мимо нас.

Молодая женщина – Освобожденная – поворачивает голову к Казу и усмехается.

– Он не заслужил такого смазливого личика.

Каз резко оборачивается.

– Ты это слышала?

Скованный кривит зубы.

– Смазливое личико не поможет, если богам не нравится твоя родословная.

– Уверена, они проклянут его, как и его отца. – Карие глаза женщины бесстрастно блестят. – Я бы жила и заботилась о своем ребенке, если бы династия Тренкавелей не вызвала чуму.

Видимо, они тоже из несогласных и не решились после смерти проникнуть в Бо Пале, чтобы посмотреть на монархов.

Ноздри Каза раздуваются.

– Мой отец чтил богов. И его никто не проклинал.

– Ах да? А его сын? – Скованный встает на пути Каза, и тот натыкается на него. – Хочешь, я высосу немного твоей высокомерной души и выясню это?

– Держись от него подальше! – Я отталкиваю Скованного своим костылем.

Он смеется:

– Ах, красавица видит нас. Интересно, где она прячет свои кости?

Мужчина смотрит на мешочек, висящий у меня на шее, а затем пытается сорвать его. Но я уворачиваюсь и хватаю Каза за руку. Четыре души уже приблизились к нам. Поэтому мы спешим дальше по коридору. Но нам не удается оторваться от них. Вдобавок к душам присоединился мужчина с суровым выражением лица из королевских покоев.

Мы с Казом доходим до открытого участка коридора, огороженного лакированными перилами и задрапированного бархатными шторами, с которого открывается вид на нижний этаж. И я напрягаюсь еще сильнее. Внизу бродит не меньше семи душ. Но не могут же они все относиться к несогласным. Две души одеты как слуги и молча следуют за живыми, которые вернулись к своим обязанностям. Но оставшиеся пятеро замечают Каза и направляются к лестнице, ведущей на третий этаж.

– Их слишком много, – выдыхаю я.

С чего я решила, что смогу защитить Казимира здесь? Просто мне даже в голову не приходило, что в Довре так много несогласных. И если среди мертвых появилось столько тех, кто ослабел от потери Света, то живых должно быть в несколько раз больше.

– Мы должны убраться отсюда.

– Убраться отсюда? – нахмурившись, переспрашивает он.

– Я не смогу защитить тебя здесь.

– Но я король.

– Вот именно! – Я замахиваюсь костылем на Скованную даму, которая подходит к Казу вплотную. – Несогласные не хотят, чтобы трон занимали Тренкавели. Они попытаются убить тебя, а я даже не могу убить их. Они уже мертвы.

Я тяну его за руку, но он сопротивляется.

– Нет, Аилесса. Замок только очистился от гадюк, и он снова под угрозой нападения. Я не стану начинать свое правление с побега.

Его бравада просто выводит меня из себя.

– После следующей Ночи Переправы ты вернешься назад.

Всего через две недели, если я решусь воспользоваться хрупким подземным мостом.

– Я не понимаю, что это значит.

Человек с суровым выражением лица подходит ближе.

– Думаешь, это вычурное оружие с выгравированным солнцем Белина поможет доказать твою ценность, мальчик? – Он проводит пальцем по символу на украшенном драгоценными камнями кинжале Каза. – Дело не в том, как ты выглядишь. Тебя действительно должны поддержать боги.

Я отталкиваю его.

– Пошли со мной, – умоляю я Каза. – Доверься мне.

Я уведу его в катакомбы… спрячу, как пряталась сама вместе с Бастьеном.

– Довериться тебе? Ты даже не хочешь объяснить, кто ты такая.

Души придвигаются ближе, издеваясь над ним. Они нюхают его волосы, прикасаются к богатой одежде, жужжат, как рой насекомых. Мое шестое чувство кричит от их близости. Каз изо всех сил старается сохранять спокойствие, не сводя с меня глаз. А я чувствую, как на коже выступает пот. Нужно признаться ему.

– Я – Костяная волшебница.

– Это мне ни о чем не говорит.

Четверо Скованных кружат вокруг него, словно тигровые акулы. А у меня по венам разливается адреналин. Я лезу в рукав и достаю костяной нож. У нас не осталось времени на споры. Мой amouré еще упрямее меня.

Со скоростью сокола я прижимаю острый край кинжала к шее Каза.

– Я девушка, которая должна убить тебя. – Мой голос разрезает воздух, как кнут. – И если ты не уйдешь из замка со мной, клянусь, я сделаю это прямо сейчас.

11. Сабина

Я с дрожью в голосе пою галльскую народную песню, глядя на Бо Пале с Кастельпонта. Или на Кастельпонте? Русло реки под мостом должно быть сухим – как последние десять лет, – но сейчас оно наполнено водой, сверкающей на солнце. Степные гадюки скользят по волнам, словно угри. Но еще больше змей греются на камнях, которые начали нагреваться в утренних лучах.

Ничего не понимаю. С рассветом гадюки должны были расползтись по норам. Я бросаю взгляд на дорогу, которая, извиваясь, ведет к городским воротам. Где же Бастьен и Аилесса? Они уже должны были сбежать. И встретиться со мной здесь.

Раздается громкий смех. Я перегибаюсь через парапет и вижу себя в глади воды.

«Ты не говорила им встретиться с тобой здесь, – говорит мое зеркальное отражение. – Ты уснула, Сабина».

Вокруг моих карих радужек виднеется золотистое кольцо, которого у меня нет, как и острых, словно ножи, зубов, слегка выступающих над нижней губой. Видимо, я действительно сплю. Благодати не вызывают подобных физических изменений.

«Да и почему бы тебе не поспать? Где еще тебе спрятаться от смертей, которые ты навлекла на людей прошлой ночью».

Чувствуя, как желчь подступает к горлу, я отталкиваюсь от парапета.

– Я не хотела никого убивать.

– Я верю тебе.

Ответивший мне голос более вкрадчивый и коварный, чем змеи, шипящие у моих ног. И я невольно вздрагиваю.

– Мама? – зову я, хотя нигде не вижу ее.

– Иди ко мне, мое нежное дитя. Иди, я тебя пожалею.

Как только ее слова стихают, на западном конце моста появляется золотой шакал. Он рычит на меня, но тут с востока доносится пронзительный крик, и серебряная сова опускается на столб с той стороны. Оба зверя взывают ко мне, но я иду к шакалу. Он принадлежит Тирусу, а мать сейчас обитает в его темном царстве. И мне нужно сказать ей, чтобы она оставила меня в покое.

«Не ходи, Сабина, и она вскоре отстанет от тебя».

Я вновь разговариваю сама с собой. И уже не доверяю себе.

Я бегу вместе с шакалом. И как бы быстро он ни бежал, не отстаю от него. Моя скорость получена от него. Моя выносливость получена от него.

Шакал приводит меня к лощине с ручьем, где я закопала его труп. И над его безымянной могилой стоит моя мать. Ее волосы цвета воронова крыла и сапфирово-синее платье колышутся, как и тогда, когда она стояла за Вратами из воды.

Он подходит к ней и садится у ее ног. И мать погружает свои бледные пальцы в его золотистую шерсть.

– Моя бедная дочь, – говорит Одива. – Я же предупреждала тебя, что шакал будет играть на твоих слабостях.

– Разве можно назвать слабостью вызванное нашествие гадюк в Бо Пале? – огрызаюсь я.

– А когда поспешность считалась силой? – Ее кроваво-красные губы изгибаются в подобие улыбки. – Ты собиралась отправить вместо них гэльских узорчатых полозов. И ты, как Леурресса, должна была сразу определить это.

– Но зато у меня появилась еще одна грозная благодать.

– Стоит ли гордиться этим, если еще не овладела третьей благодатью?

Она впивается ногтями в шкуру золотого шакала так сильно, что начинает сочиться кровь.

– Я стала matrone. И теперь сама решаю, что лучше для famille.

Одива вздыхает и опускается на колени на могильном холмике. Ее волосы цвета воронова крыла медленно рассыпаются по плечам.

– Если бы вы с Аилессой могли почувствовать силу любви вашей матери, – она начинает копать землю, зачерпывая ее рукой, – то поняли бы, что я желаю вам самого лучшего.

– Любви, – усмехаюсь я. – Да ты не знаешь значения этого слова.

Она зачерпнула еще три горсти земли. Но яма почему-то уже стала глубиной в полметра.

– Ты говоришь, как Аилесса. – Ее голос звучит легкомысленно, но черные глаза пронзают холодом. – Она постоянно упрекала меня этими словами, несмотря на то, что я бесчисленное количество раз спасала ей жизнь.

– Она бы упрекала тебя еще сильней, если бы узнала о всех твоих предательствах.

Когда Аилесса узнала, что Одива заключила сделку с Тирусом, это едва не разбило ей сердце. Ведь ради воскрешения моего отца наша мать хотела пожертвовать ее жизнью. Поэтому я даже не представляла, как сказать ей, что Одива так же отправила в Подземное царство тысячи душ, которые предназначались Раю. Но это никак не умилостивило бога.

– Я пришла сюда, чтобы сказать – оставь нас в покое, – распрямив плечи, говорю я.

Глубина ямы стала уже больше метра, хотя Одива не пошевелила и пальцем.

– Но только я могу тебе помочь. Позволь мне, нежная Сабина. Шакал слишком тяжелая ноша, чтобы тащить ее в одиночку.

– Ты хочешь не разделить мою благодать, а украсть ее. И не станешь помогать Аилессе, а просто обменяешь ее жизнь на жизнь моего отца.

Уже полтора метра.

– Это шакал подстегивает твои сомнения. Его коварство опасно. Он одержит над тобой верх, дочь.

И в этот момент я понимаю, что золотой шакал больше не стоит рядом с матерью. Мое внимание привлекает звук хлопающих крыльев. Сразу за ручьем, текущим через лощину, парит серебряная сова. Она пытается полететь ко мне, но ей мешает невидимая сила.

А яма уже разрослась почти до двух метров.

– Иди, посмотри на его тушу, – говорит Одива.

Мне совсем не хочется на нее смотреть, но ноги сами скользят вперед по траве и вскопанной земле. Я склоняюсь над ямой, которую мать выкопала за считаные мгновения. Она не только глубокая, но и длинная. А внизу виднеется туша шакала. Нет, это не шакал.

Это я.

На мне надето белое платье для Переправы, но оно разорвано когтями и залито кровью. Оливковая кожа приобрела бледно-серый оттенок, черные кудри смешались с грязью. А из носа и рта выползают черви. Но хуже всего то, что мои глаза открыты, и их застилает пугающая белая пелена. Прижав руку к животу, я отшатываюсь назад. Меня сейчас стошнит.

– Видишь? – Мать поднимается на ноги. Ее платье колышется вокруг лодыжек. – Вот от этого я хочу тебя уберечь. И для этого нужно лишь, чтобы ты привела Аилессу ко мне в следующую Ночь Переправы. Это можно сделать и в полнолуние. Ты можешь открыть Врата на подземном мосту.

– Зачем тебе Аилесса, если ты хочешь помочь мне справиться с благодатью шакала?

– Разве Аилесса не твоя главная слабость?

Серебряная сова громко кричит, но мать не обращает на нее внимания.

– Сколько ужасных вещей ты совершила, чтобы спасти ее? – Одива склоняет голову набок. – Кажется, у нас с тобой намного больше общего, чем тебе бы хотелось, Сабина.

– Нет. – Я отступаю назад.

– Аилессе достаточно коснуться моей руки, чтобы освободить меня. – Она подходит ближе, но я отшатываюсь. А серебряная сова отчаянно кричит. – И я смогу помочь тебе справиться с благодатью шакала. Смогу спасти тебя.

Одива тянется, чтобы прикоснуться к моему лицу.

– Отойди. – Я отступаю на шаг. – Я не нуждаюсь в твоем спасении. И смогу сама справиться с благодатью.

Я разворачиваюсь и бегу в лес. Но мать не устремляется за мной. Оглянувшись через плечо, я вижу, как на ее лице расплывается победоносная улыбка. И стискиваю зубы. Она играла со мной, показывая мне ужасные картины того, что не происходило на самом деле. Плела паутину лжи, вынуждая пожертвовать своей сестрой. Кажется, Одива сошла с ума.

Серебряная сова проносится передо мной, освободившись от невидимых пут. Она ухает рядом с моим ухом, но я отталкиваю ее. Мне не хочется слушать указания еще и от нее. Я бегу быстрее, мимо рощи деревьев и вниз по ущелью, затем перепрыгиваю через ручей и влетаю на холм. И вдруг понимаю, что выискиваю добычу. Мне нужна пятая кость благодати, которая поможет мне справиться с влиянием шакала. Степная гадюка соглашается со мной, а козодой и саламандра слишком трусливы, чтобы возразить.

Я пробираюсь в лес. Кроны елей и сосен такие пышные, что заслоняют солнце. Вспышка слева привлекает мое внимание. Но она более теплого оттенка, чем chazoure. Видимо, так проявляется тепловое зрение. Степные гадюки используют его для охоты. А значит, свет, который я видела, означает животное.

Повернувшись к нему, я с помощью благодати козодоя ускоряю бег. И крепче сжимаю в руке копье с костяным наконечником, используемое для ритуальных убийств. Но откуда оно взялось?

«Ты спишь, Сабина», – напоминаю себе я. И это осознание высвобождает сдерживаемую внутри жестокость. Раз я сплю, то почему бы не побыть свирепой и неистовой.

Из горла рвется утробный рык, в котором выплескивается вся злость на мать. На старейшин моей famille, не верящих в меня. На серебряную сову, которая всегда что-то недоговаривает. На Скованных, которых нельзя убить. На Жюли, которая потеряла много Света. На Бастьена за то, что попался гвардейцам. На Аилессу за то, что сломала ногу, да и вообще лучше меня во всем. А затем громко проклинаю Казимира. Будь он моим amouré, я бы давно убила его.

Впереди мелькает светящееся пятно. За каким бы животным я ни гналась, оно большое и быстрое. Я чувствую его пьянящий, мускусный запах, его физическое превосходство. Вот что мне необходимо.

Я заглушаю голос, доносящийся из глубины сознания, который твердит: «Будь осторожна, Сабина. И терпелива. Ты всегда разумно подходила к выбору животного».

Но я не могу сдерживаться. Сейчас мне требуется больше силы. Меня даже потрясывает от непреодолимого желания убить это животное. И трудно сказать, виной этому жажда крови шакала или мое отчаяние, вызванное невозможностью противостоять ему.

Животное перепрыгивает через глубокий овраг. И я тоже пролетаю над ним. Оно мечется из стороны в сторону, огибая деревья. А на земле остается огненный след, благодаря которому я преследую его, пока мы не выскакиваем на поляну. Животное прыгает в высокую траву. Его шкура блестит на солнце. А у меня наконец появляется место для маневра. Я вскидываю копье и посылаю его со всей дарованной благодатью силой.

Животное падает на землю. И я, оскалив зубы, бросаюсь к нему. Ярость застилает глаза, не давая разглядеть, кто передо мной. Меня волнует лишь то, что оно еще дышит. Я выдергиваю копье и обрушиваю на него новый удар. Испуганные глаза смотрят на меня. Но я, плача и крича, продолжаю вонзать в животное копье. Умри, зверь.

Слезы застилают глаза. Я ненавижу себя за бушующий в крови адреналин. За то, что не смогла правильно руководить famille. За убийство животных, которые одарили меня своей милостью: я воткнула свой нож в позвоночник огненной саламандры, выпустила стрелу в грудь козодоя, костяным ножом Аилессы пронзила сердце золотого шакала, серпом Одивы обезглавила степную гадюку, а сейчас копьем – оно тоже принадлежало матери? – пронзила бок благородного оленя.

Я осматриваю животное передо мной. Величественный олень с шестнадцатью отростками на рогах. Несомненно, король этого леса. И теперь он мертв. Да я практически выпотрошила его, поддавшись ярости. Не плачь, Сабина. Я не нежное дитя матери и не хрупкая сестра Аилессы. Я стала кем-то больше, чем вторая по рождению и силе. Я – matrone. И заслужила эту жертву.

Я разрезаю ладонь, на которой уже есть четыре шрама от полученных благодатей. А затем обхватываю окровавленной рукой рога благородного оленя. Волна новых благодатей из отваги и горделивости наполняет тело… и именно это становится последней каплей.

Из груди вырывается низкий стон, и я падаю на колени. Я украла жизнь сильного и благородного животного. Принесла его в жертву, как моя мать поступала с тысячами душ.

Я опускаю взгляд. На мне все так же платье для Переправы и нет обуви. Именно так я заснула в Шато Кре. Но теперь одежду покрывают пятна крови и грязи.

«Ты же спишь, Сабина. Тебе это снится».

Я открываю глаза – нет, они и были открыты, – и ничего не меняется. Я все еще стою на коленях рядом с убитым оленем, а на платье багровые пятна.

К горлу подступает жгучая тошнота. Может, я и спала, когда разговаривала с матерью. Но сейчас точно не сплю. И совершила пятое убийство.

К добру это или нет, но я собрала пять костей благодати.