Текст книги "Прислуга"

– Да, мэм, – вздыхаю я. – Что я могу для вас сделать?

– У меня есть идея. Я хочу написать кое о чем. Но мне нужна ваша помощь.

Мне нравится мисс Скитер, но это уж чересчур. Могла бы и по телефону сперва позвонить. К белой леди она, поди, вот так без звонка не заявилась бы. Но вот, смотри-ка, устраивается тут на крыльце, будто имеет право влезать в мою личную жизнь.

– Я хотела бы взять у вас интервью. О том, каково это – работать прислугой.

Красный мячик закатывается ко мне во двор. Мальчонка Джоунсов вбегает следом за ним. Видит мисс Скитер и замирает на месте. Потом торопливо хватает мяч, разворачивается и бросается прочь, будто боится, что она за ним погонится.

– Что-то вроде колонки Мисс Мирны? – спрашиваю я без всякого выражения – голос плоский, что твоя сковородка. – Насчет уборки?

– Нет, не как у Мисс Мирны. Я имею в виду книгу, – говорит она, а глаза такие огромные – волнуется. – Рассказы о том, что значит работать в белых семьях. Каково это – работать у… скажем, Элизабет.

Поворачиваюсь к ней. Об этом-то она и пыталась расспрашивать меня последние две недели в кухне мисс Лифолт.

– Думаете, мисс Лифолт согласится? Чтоб я рассказывала о ней?

Мисс Скитер опускает глаза:

– Признаться, нет. Я полагала, мы не станем ничего ей говорить. И я хотела бы, чтобы остальные тоже держали это в тайне.

Озадаченно потираю лоб, начиная понимать, о чем речь.

– Остальные?

– Я надеялась, что их будет четыре или пять. Чтобы представить полную картину жизни прислуги в Джексоне.

Испуганно озираюсь. Мы сидим у всех на виду. Она что, не понимает, как это опасно, даже говорить об этом, когда кто угодно может нас заметить?

– А что именно вы хотели бы от них услышать?

– Сколько вам платят, как с вами обращаются, насчет туалетов, детей – все, что вы видите, дурное и хорошее.

Она так взволнована, будто это игра такая. На миг я до того разозлилась, что даже забыла об усталости.

– Мисс Скитер, – шепчу я, – а вам не кажется, что это может быть опасно?

– Нет, если мы будем осторожны…

– Ой, умоляю вас. Знаете, что со мной будет, если мисс Лифолт узнает, что я судачу о ней за ее спиной?

– Мы ей ничего не скажем. Вообще никому. – Она понижает голос, но совсем немножко: – Это будут анонимные интервью.

Молча смотрю на нее. Она что, ненормальная?

– Вы слышали, что произошло сегодня утром с чернокожим пареньком? Его избили монтировкой за то, что он по ошибке зашел в туалет для белых.

Она растерянно моргает:

– Я, конечно, знаю, что положение сложное, но не думала…

– А моя кузина Шайнель из округа Коутер? Ее машину сожгли – за то, что она зарегистрировалась на избирательном участке.

– Никто прежде не писал такой книги… – лепечет она, наконец-то шепотом. Видать, начинает кое-что понимать. – Мы откроем новую тему. Это ведь такие перспективы…

Несколько служанок в униформе идут мимо моего дома. Косятся на меня, явно гадая, чего это я сижу на ступеньках рядом с белой женщиной. С досады стискиваю зубы. Вечером телефон будет разрываться от звонков.

– Мисс Скитер, – медленно, чтобы дошло, произношу я. – Если я это сделаю, могут сжечь мой собственный дом.

Мисс Скитер начинает грызть ноготь.

– Но я уже… – И прикрывает глаза.

Хочется спросить, что именно она «уже», но боязно услышать ответ. Она роется в сумочке, достает листок бумаги, пишет на нем номер телефона.

– Но вы можете хотя бы подумать об этом?

Вновь вздыхаю, не отводя взгляда от двора. Как могу мягко отвечаю:

– Нет, мэм.

Она кладет листок на крыльцо между нами, встает и идет к своему «кадиллаку». Я слитком устала, чтобы подняться. Просто гляжу, как машина медленно едет по улице. Мальчишки, играющие в мяч, отбегают в сторонку и тихо стоят, будто похоронную процессию провожают.

Мисс Скитер

Глава 8

Медленно еду по Гессум-авеню в мамином «кадиллаке». Маленький черный мальчик в брезентовом комбинезончике, сжимая в руках красный мяч, провожает меня глазами. Смотрю в зеркало заднего вида. Эйбилин в своей белой униформе по-прежнему сидит на крыльце. Она даже не отвела взгляда от желтой проплешины на газоне, произнося свое «Нет, мэм».

Я-то думала, это будет похоже на визит к Константайн, когда чернокожие дружелюбно махали руками и улыбались, радуясь маленькой белой девочке, чей папа владеет большой фермой. Но здесь я встречаю лишь настороженные недобрые взгляды. Мальчик разворачивается и спешит спрятаться за домом, перед которым собралось человек шесть чернокожих с сумками и подносами в руках. Нужно придумать что-нибудь, что поможет убедить Эйбилин.

Неделю назад ко мне постучалась Паскагула:

– Мисс Скитер, междугородный звонок, вас спрашивают. Мисс… Штерн, кажется?

– Штерн? – удивилась я. И тут же подскочила: – Может быть… Штайн?

– Я не знаю, может, и Штайн. Слышно не очень хорошо.

Я пулей пронеслась вниз по лестнице, зачем-то на ходу приглаживая растрепанные волосы, будто готовилась к личной встрече. Схватила трубку телефона, висящего на стене в кухне.

Тремя неделями раньше я напечатала письмо на белой мелованной бумаге. Три страницы, с подробным изложениєм идеи и небольшой ложью. Каковая заключалась в том, что одна трудолюбивая и уважаемая чернокожая служанка согласилась дать мне интервью и в подробностях рассказать, что значит работать у белых женщин нашего города. Взвесив «за» и «против», я решила, что информация о том, что она уже согласилась, выглядит гораздо более привлекательно, чем тот факт, что я планирую попросить помощи у прислуги.

Пробираюсь в кладовку, волоча за собой телефонный провод. От пола до потолка тут полки, уставленные банками с маринадами, супами, патокой, сушеными овощами и консервами. Еще со школьных времен я пряталась здесь, когда нужно было поговорить без свидетелей.

– Алло? Евгения слушает.

– Не кладите трубку, соединяю.

Серия щелчков, а потом откуда-то издалека низкий, почти мужской голос произносит:

– Элейн Штайн.

– Алло! Это Скит… Евгения Фелан из Миссисипи.

– Да, мисс Фелан, я вам и звоню. – Слышу, как чиркает спичка, потом собеседница коротко затягивается. – Я получила на прошлой неделе ваше письмо. И у меня есть несколько замечаний.

– Да, мэм. – Присаживаюсь на большую жестянку, сердце бешено колотится. В трубке все время помехи, что неудивительно – до Нью-Йорка тысяча миль.

– Кто подал вам эту мысль? Насчет опроса домашней прислуги. Любопытно.

Никаких предварительных любезностей или приветствий, никаких реверансов. Понятно, что лучше всего отвечать прямо на поставленный вопрос.

– Я… понимаете, меня вырастила чернокожая женщина. Я знаю, какими простыми и… какими сложными могут быть отношения между домашними и прислугой. – Говорю неловко и скованно, словно урок отвечаю.

– Продолжайте.

– Вот я и хотела бы написать об этом с точки зрения прислуги. Цветных женщин, которые здесь работают. – Мысленно пытаюсь представить лицо Константайн, Эйбилин. – Они воспитывают белых детей, а двадцать лет спустя эти дети становятся их работодателями. Ирония заключается в том, что и мы любим их, и они любят нас, но… Мы даже не позволяем им пользоваться нашим туалетом.

В ответ только молчание.

– И всем известно, как к этому относятся белые, – взять хотя бы знаменитую Мамушку, которая всю жизнь посвятила белому семейству. Маргарет Митчелл это прекрасно описала. Но никто никогда не спрашивал саму Мамушку, а что именно она чувствует. – Капли пота уже сползают по груди, оставляя пятна на хлопковой блузке.

– То есть вы хотите продемонстрировать точку зрения, не исследованную прежде, – уточняет миссис Штайн.

– Да. Потому что никто никогда об этом не говорил. Здесь вообще это не обсуждают.

Элейн Штайн раскатисто хохочет.

– Мисс Фелан, я жила в Атланте. Шесть лет, со своим первым мужем. – У нее выраженный акцент янки.

Эта слабая связь меня несколько вдохновляет.

– Значит… вы понимаете, что я имею в виду.

– Вполне достаточно, чтобы убраться оттуда, – говорит она, и я слышу, как она шумно выпускает дым. – Знаете, я прочла ваши наброски. Это действительно… оригинально, но не пойдет. Какая же прислуга, находясь в здравом уме, расскажет вам правду?

В щелке под дверью торчат розовые мамины шлепанцы. Стараюсь не обращать на них внимания.

– Первая из интервьюируемых… жаждет рассказать свою историю.

Не может быть, чтобы миссис Штайн вот так сразу разоблачила мой блеф.

– Мисс Фелан, эта негритянка действительно согласилась откровенно поговорить с вами? – По тону Элейн Штайн понятно, что вопрос не требует ответа. – О своей работе в белой семье? В таком месте, как Джексон, штат Миссисипи, это чертовски рискованная затея.

Тут-то я и почувствовала первый укол тревоги, подумав, что, возможно, Эйбилин будет не так легко убедить. Но даже не подозревала, что она может ответить так, как ответила на ступенях своего дома неделю спустя.

– Я видела в новостях, что творится у вас на автобусных остановках, – продолжает миссис Штайн. – И как в тюремную камеру, рассчитанную на четверых, заталкивают пятьдесят пять негров.

– Она согласилась, совершенно точно.

– Что ж, впечатляет. И вы полагаете, остальные тоже станут беседовать с вами? А что, если их хозяева узнают?

– Интервью будут проходить в тайне. У нас здесь и вправду несколько небезопасно.

В действительности я и не представляла, насколько это опасно. Я четыре года провела в изоляции, в отрезанной от мира комнате общежития, читая Китса, Эудору Уэлти и беспокоясь исключительно о курсовых работах.

– Несколько небезопасно? – В трубке раздается смех. – Марши в Бирмингеме, Мартин Лютер Кинг. Чернокожие детишки, которых травят собаками. Дорогая моя, это самая острая национальная проблема. Но, простите, эта тема не пройдет. Ни в виде статьи, поскольку ни одна южная газета не станет ее публиковать. И уж точно не в виде книги. Сборник интервью не будет продаваться.

– Ох… – Прикрыв глаза, чувствую, как возбуждение спадает. – Ох.

– Но я позвонила, чтобы сказать, что это отличная идея. Однако опубликовать такой материал невозможно.

– А что, если…

– Евгения, с кем ты там разговариваешь? – раздается мамин голос.

Она пытается приоткрыть дверь, но я резко захлопываю ее и, прикрыв трубку, успеваю прошипеть:

– Я говорю с Хилли, мама…

– В кладовке? Ты ведешь себя как подросток…

– А впрочем… Полагаю, я могла бы почитать ваши материалы. Издательскому бизнесу не помешает встряска.

– Правда? Ой, миссис Штайн…

– Я не сказала, что согласна. Делайте свои интервью, а там посмотрим, будет ли результат стоить судебных преследований.

Я издаю целый ряд невнятных звуков, прежде чем в состоянии произнести:

– Благодарю вас, миссис Штайн. Не могу выразить, насколько ценна для меня ваша помощь.

– Пока благодарить не за что. Если нужно будет со мной связаться, звоните Рут, моему секретарю.

И связь прерывается.

В среду в бридж-клуб Элизабет я прихватываю старую сумку. Красную. Уродливую. Но сегодня она необходима.

Это единственная сумка, в которую помещаются письма Мисс Мирны. Кожа потрескалась и потерлась, толстая лямка оставляет коричневый след на белой блузке. Это садовая сумка бабушки Клэр. Она носила в ней садовые инструменты, и дно все еще усыпано семечками подсолнуха. Сумка мне совершенно не идет, но это неважно.

– Две недели, – встречает меня Хилли, поднимая два пальца вверх, – и он приедет.

Она улыбается, мне остается только улыбнуться в ответ.

– Сейчас вернусь, – бросаю я и проскальзываю в кухню со своим баулом.

Эйбилин, как обычно, стоит около раковины. Прошла неделя с тех пор, как я приезжала к ней.

– Добрый день, – тихо произносит она.

Даже по ее позе заметно, как ей неловко и страшно, что я вновь примусь просить о помощи в работе над книгой. Вытаскиваю из сумки несколько писем, и Эйбилин немного успокаивается, настороженно приподнятые плечи опускаются. Я читаю вопрос о пятнах плесени, она тем временем готовит чай, наливает в стакан, пробует. Добавляет сахару в кувшин.

– Да, пока не позабыла, у меня есть ответ на вопрос о пятнах пота. Минни говорит, пусть намажет их майонезом. – Эйбилин выжимает в чай половинку лимона. – А после вышвырнет непутевого мужа за дверь. – Помешивает, пробует. – Минни не слишком ласкова с мужиками.

– Спасибо, я обязательно это запишу, – отвечаю я, а потом как можно более непринужденно вынимаю из сумки конверт. – Да, вот еще. Я должна отдать вам это.

Эйбилин вновь вся сжимается.

– Что там? – спрашивает она, не протягивая руки.

– За вашу помощь. Я откладывала по пять долларов за каждую статью. Здесь тридцать пять долларов.

Эйбилин поспешно отводит глаза:

– Нет, спасибо, мэм.

– Пожалуйста, возьмите, вы их заработали.

Из столовой доносится звук отодвигаемых стульев, голос Элизабет.

– Прошу вас, мисс Скитер. Мисс Лифолт будет сердиться, если узнает, что вы даете мне деньги, – шепчет Эйбилин.

– Ей незачем об этом знать.

Эйбилин внимательно смотрит на меня. Глаза усталые. Я знаю, о чем она сейчас думает.

– Я ведь уже говорила. Простите, но я не могу помочь вам с этой книжкой, мисс Скитер.

Кладу конверт на стол, понимая, что совершила чудовищную ошибку.

– Пожалуйста. Найдите другую цветную служанку. Помоложе. Кого-нибудь… другого.

– Но я ни с кем больше не знакома настолько близко. – Чуть не сказала «дружна», но все же я не настолько наивна. Прекрасно понимаю, что мы вовсе не друзья.

В дверь просовывается голова Хилли:

– Ну же, Скитер, я уже сдаю, – и исчезает.

– Умоляю, – говорит Эйбилин. – Заберите деньги, пока мисс Лифолт не увидела.

Смущенно киваю и заталкиваю конверт обратно в сумку. Похоже, отношения между нами окончательно испорчены. Она решила, что это взятка, дабы вынудить ее дать мне интервью. Взятка под видом благодарности и признательности. Я ведь изначально собиралась дать ей денег, ждала удобного случая, но действительно сегодняшний день выбрала обдуманно. И окончательно напугала ее.

– Дорогая, только попробуй. Оно стоит одиннадцать долларов. Должно подействовать.

Мама загнала меня в угол кухни. Затравленно кошусь на дверь, ведущую в коридор, потом на дверь черного хода. Мама подходит ближе, эта штука у нее в руках, а я вдруг замечаю, какие тонкие у нее запястья, какие хрупкие руки, с трудом удерживающие тяжелый серый прибор. Она толкает меня к стулу, не слишком нежно, надо сказать, и с мерзким хлюпающим звуком выдавливает мне на голову липкое содержимое тюбика. Мамочка уже два дня охотится за мной с чудодейственным средством «Волшебная мягкость и шелковистый блеск».

Двумя руками втирает мазь в мою голову. Надежда в кончиках ее пальцев почти осязаема. Никакой крем не выпрямит мой нос и не уберет лишний фут роста. Не добавит выразительности почти невидимым бровям, не прибавит плоти моим костлявым формам. А зубы у меня и так ровные. Единственное, что она может поправить, – мои волосы.

Мама прикрывает влажную голову пластиковым колпаком. От колпака длинный рукав тянется к прибору.

– Сколько времени это займет, мам?

Она заглядывает в буклет.

– Здесь сказано: «Наденьте чудесную выпрямляющую шапочку, затем включите машину и подождите удивительного…»

– Десять минут? Пятнадцать?

Слышу щелчок, нарастающий гул, затем голову начинает окутывать тепло. Но тут внезапно – попі Пластиковый рукав вылетает из машинки и начинает трепыхаться, как взбесившийся пожарный шланг. Мама испуганно вскрикивает, хватает его, вновь упускает. В конце концов ей удается поймать и закрепить трубку.

Она облегченно вздыхает, возвращается к буклету:

– «Чудесная шапочка должна оставаться на голове не менее двух часов, в противном случае результат…»

– Два часа?

– Я велю Паскагуле приготовить тебе чаю, дорогая. – Ободряюще похлопав меня по плечу, мама стремительно вылетает из кухни.

Целых два часа я курю и листаю журнал «Лайф». Дочитала «Убить пересмешника». Остается только приняться за «Джексон джорнал». Сегодня пятница, колонки Мисс Мирны не будет. На четвертой странице читаю: «За пользование туалетом для белых юноша ослеплен, подозреваемые допрошены». Кажется, я об этом… точно, уже слышала. И тут же вспоминаю – должно быть, речь идет о соседе Эйбилин.

На этой неделе я дважды заходила к Элизабет, втайне надеясь, что хозяйки не будет дома и я смогу поговорить с Эйбилин, попытаюсь найти способ убедить ее. Но Элизабет, скрючившись, сидела за швейной машинкой, полная решимости соорудить к Рождеству новое платье – очередной зеленый балахон с большой претензией. Она, должно быть, купила по случаю рулон зеленой ткани.

– Ну, ты уже решила, что наденешь на свидание? – спросила Хилли, едва я появилась на пороге. – В следующую субботу?

– Наверное, надо что-нибудь купить, – пожала я плечами.

Тут появилась Эйбилин с подносом, подала кофе.

– Спасибо, – кивнула ей Элизабет.

– О да, спасибо, Эйбилин, – бросила Хилли, добавив сахару в свою чашечку. – Должна сказать, из всех цветных вы делаете лучший кофе в городе.

– Благодарю вас, мэм.

– Эйбилин, – не унималась Хилли, – как вам понравился новый туалет? Прекрасно иметь свое отдельное место, не правда ли?

Эйбилин ответила, не отводя взгляда от трещины на крышке стола:

– Да, мэм.

– Знаете, мистер Холбрук тоже участвовал в строительстве, Эйбилин. Он прислал рабочих и материалы, – улыбнулась Хилли.

Эйбилин хранила молчание, а мне захотелось исчезнуть. «Пожалуйста, – мысленно уговаривала я. – Пожалуйста, только не благодари».

– Да, мэм.

Эйбилин открыла комод, принялась искать там что-то, но Хилли ждала иного ответа. Это было так очевидно.

Прошло еще несколько секунд. Хилли раздраженно кашлянула, и Эйбилин все же пробормотала, низко опустив голову:

– Спасибо, мэм.

И тут же ушла на кухню. Неудивительно, что она не желает со мной разговаривать.

В полдень мама освобождает мою голову от вибрирующего чудо-колпака и помогает смыть с волос липкую массу. Потом быстро накручивает волосы на бигуди, усаживает меня под сушилку в своей ванной.

Час спустя являюсь к ней – покрасневшая, раздраженная и мучимая жаждой. Мама ставит меня перед зеркалом, снимает бигуди, расчесывает громадные валики, образовавшиеся на несчастной моей голове.

И мы обе замираем, потрясенные.

– Черт по… побери, – выдавливаю я. Все, о чем я могу думать: «Свидание. В следующие выходные у меня свидание».

Мама молча улыбается. И даже не отчитывает меня за ругательство. Прическа получилась невероятная. Этот «Шелковистый блеск» и вправду действует.

Глава 9

В субботу, в день свидания со Стюартом Уитвортом, я два часа сижу под «Шелковистым блеском» (предыдущий результат продержался, разумеется, до первого мытья). Высохнув, еду в «Кеннингтон», покупаю туфли на самой плоской подошве и маленькое черное платье из крепдешина. Терпеть не могу ходить по магазинам, но сейчас потратила восемьдесят пять долларов с маминого счета, раз уж она умоляла меня обновить гардероб («Купи что-нибудь, что скроет твои размеры».) Правда, декольте мама наверняка не одобрит. Ничего подобного у меня никогда прежде не было.

На парковке магазина завожу двигатель, но не могу тронуться с места из-за внезапной боли в животе. Ухватившись за баранку, в десятый раз напоминаю себе, как глупо и смешно желать недоступного. Представлять, что у него голубые глаза, когда видела всего лишь черно-белую фотографию. Надеяться, хотя нет ни малейшего шанса, а только обещания и отложенные встречи. Но платье, вкупе с новой прической, действительно мне очень идет. Ничего не могу поделать – все равно надеюсь.

Четыре месяца назад Хилли показала мне фотографию, мы сидели тогда около ее бассейна. Хилли загорала, а я пряталась в тени, обмахиваясь веером. В июле у меня началась потница и никак не проходила.

– Мне некогда, – лениво отозвалась я.

Хилли сидела на бортике бассейна, толстая и какая-то оплывшая после беременности, но необъяснимо самоуверенная в своем черном купальнике. Брюшко у нее дай боже, но ножки, как всегда, изящные и стройные.

– Я ведь даже не рассказала тебе, кто он такой, – не отставала Хилли. – А он из очень хорошей семьи. – Она, разумеется, имела в виду собственное семейство. Парень приходился Уильяму троюродным братом. – Давай встретимся с ним и посмотрим, как он тебе.

Я еще раз глянула на фото. Прямой ясный взгляд, вьющиеся волосы, и он самый высокий в группе мужчин, стоящих на берегу озера. Но вообще-то фигуры почти не видно за остальными. Может, у него рук и ног нет.

– С ним все в порядке, – говорит Хилли. – Спроси Элизабет, она встречалась с ним на Празднике в прошлом году, когда ты еще училась в колледже. И, кстати, у него был роман с Патрицией ван Девендер.

– С Патрицией ван Девендер? (Которая два года подряд была «Мисс “Оле Мисс”»?)

– Вдобавок у него нефтяной бизнес в Виксбурге. Так что если дело не выгорит, тебе не придется каждый божий день сталкиваться с ним в городе.

– Ладно, – вздохнула я, скорее для того, чтобы Хилли от меня отвязалась.

Когда я возвращаюсь домой, на часах уже половина четвертого. У Хилли мне нужно быть к шести. Бросаю взгляд в зеркало. Локоны на концах чуть растрепались, но в основном с прической все в порядке. Мама была в восторге, когда я сказала, что хочу еще раз воспользоваться чудодейственным прибором, и даже ничего не заподозрила. Она знать не знает о моем сегодняшнем свидании, в противном случае ближайшие три месяца терзала бы вопросами «Он позвонил?» и «Что ты сделала не так?», потому что все равно у меня ничего не выйдет.

Мать с отцом в гостиной, болеют за баскетбольную команду «Ребел». На диване расположился братец Карлтон со своей очередной девушкой. Они приехали сегодня днем из Луизианы. На девице красная блузка, темные волосы завязаны в хвостик.

Мне удается уединиться с Карлтоном в кухне; он, как бывало в детстве, ласково дергает меня за волосы и улыбается:

– Как поживаешь, сестренка?

Рассказываю ему о работе в газете, о том, что стала редактором информационного бюллетеня Лиги. Еще говорю, что хороню бы ему после окончания юридической школы вернуться домой.

– Думаю, ты тоже заслуживаешь немножко маминого внимания. Мне, пожалуй, достается его несправедливо много.

Он хохочет, будто все понимает, но понимает ли на самом деле? Карлтон на три года старше, он высокий светловолосый красавчик, заканчивает юридическую школу в Луизиане и защищен от родительской любви ста семьюдесятью милями проселочных дорог.

Братец возвращается к своей девушке, а я все никак не могу отыскать ключи от маминой машины. Уже без четверти пять. Столбом застываю в дверном проеме, пытаясь привлечь мамино внимание. Приходится подождать, пока она закончит мучить девицу с хвостиком вопросами о ее семье и всех родственниках. Мамочка ведь не отвяжется, пока не найдет хотя бы одного общего знакомого. Потом следуют вопросы о студенческом обществе, в котором состояла бедолага, и под занавес – об узорах на фамильном серебре. Мамочка всегда говорит, что эта информация точнее гороскопа.

Девица сообщает, что семейный узор у них – «Шантийи», но она, когда выйдет замуж, выберет себе новый.

– Поскольку я считаю себя независимо мыслящей личностью.

Карлтон поглаживает подружку по голове, а она котенком льнет к его ладони. Оба с улыбкой смотрят на меня.

– Скитер, – окликает меня Хвостатая, – вам так повезло, что узор вашей семьи – «Франциск Первый». Вы сохраните его, выйдя замуж?

– «Франциск Первый» – это просто сказка, – с сияющим лицом отвечаю я. – Знаете, я часто достаю наши вилки, только чтобы полюбоваться.

Мама грозно щурит глаза. Жестом приглашаю ее выйти в кухню, но проходит еще десять минут, прежде чем она наконец появляется.

– Где твои ключи, мам? Я опаздываю к Хилли. Кстати, пробуду у нее весь вечер.

– Как? Но ведь Карлтон приехал. Что подумает его новая подруга, если ты вдруг куда-то исчезнешь?

Оправдываться бесполезно, потому что дома Карлтон или нет – все равно будет скандал.

– Паскагула приготовила жаркое, папа принес дров для камина.

– Мам, на улице теплынь.

– Послушай, твой брат приехал домой, и я надеюсь, что ты будешь вести себя как любящая сестра. Я не хочу, чтобы ты уходила, не пообщавшись толком с его девушкой.

Она бросает взгляд на часы, а я напоминаю себе, что мне уже двадцать три.

– Прошу тебя, дорогая, – говорит она; я вздыхаю и обреченно волоку в гостиную чертов поднос с мятным джулепом.

В пять двадцать восемь я возвращаюсь к прежней теме:

– Мама, мне нужно идти. Где твои ключи? Хилли ждет меня.

– Но мы даже еще не попробовали сосиски в тесте.

– У Хилли… вирусная инфекция, – шепчу я. – А прислуга завтра не работает. Она просила меня присмотреть за детьми.

Мама поджимает губы.

– Полагаю, это означает, что и в церковь ты пойдешь с ними. А я-то думала, мы проведем воскресенье вместе, всей семьей. У нас будет семейный ужин.

– Мама, прошу тебя. – Я роюсь в корзинке, где хранятся разные мелочи. – Я нигде не могу найти ключи.

– Но ты не можешь забрать «кадиллак» до завтра. По воскресеньям мы ездим на этой машине в церковь.

Он будет у Хилли через тридцать минут. А мне нужно еще одеться и накраситься. Дома я этого сделать не могу, чтобы не вызывать подозрений у матери. Папин новый грузовичок я тоже не могу взять. Он загружен удобрениями и нужен будет завтра на рассвете.

– Ладно, тогда я возьму старый грузовик.

– Кажется, он сейчас с прицепом. Спроси у папы.

Но я не могу спросить у папы, потому что не в силах появиться перед людьми, которых огорчит мой уход, поэтому просто хватаю ключи от старого грузовика, бросив на прощанье:

– Неважно, мне только доехать до дома Хилли.

Тут же выясняется, что наличествует не только прицеп, но и полутонный трактор, загруженный в этот прицеп. И на свое первое за два года свидание я отправляюсь в красном полноприводном «шевроле» выпуска 1941 года, с автогрейдером «Джон Дир» на прицепе. Двигатель стучит и чихает, и я начинаю беспокоиться, доеду ли вообще. Комки грязи разлетаются в стороны. На шоссе двигатель внезапно глохнет, моя сумка и платье летят прямо на грязный пол. Мотор заводится вновь со второй попытки.

В пять сорок пять на дорогу передо мной вылетает нечто черное, слышу глухой удар. Пытаюсь остановиться, но не так-то просто затормозить, если позади болтается механизм в десять тысяч фунтов весом. С диким стоном жму на тормоз. Нужно выйти посмотреть. Кошка, как ни странно, встает, дико озирается и пулей уносится в лес – так же стремительно, как и вылетела на дорогу.

Без трех минут шесть, протащившись со скоростью двадцать миль в час по шоссе, где стоит ограничение в пятьдесят, провожаемая гудками автомобилей и воплями подростков, паркуюсь на улице неподалеку от дома Хилли, поскольку дворик ее не приспособлен для сельскохозяйственной техники. Схватив сумку, влетаю в дом без стука, запыхавшаяся, потная, растрепанная – а они уже здесь, все трое, включая потенциального ухажера. Стоят с бокалами в руках и таращатся на меня.

Боже, да он действительно высокий, дюйма на четыре выше меня. Хилли, выпучив глаза, хватает меня за руку.

– Мальчики, мы сейчас вернемся. Посидите, поболтайте о полузащитниках и всяком таком.

Подруга тащит меня в свою комнату. Все просто кошмарно.

– Скитер, ты даже губы не накрасила! А прическа! Как воронье гнездо!

– Да знаю я! В грузовиках не бывает кондиционеров! Пришлось ехать, открыв настежь чертовы окна!

Хилли усаживает меня в кресло и принимается взбивать волосы так же, как мама, закручивать их в локоны, сбрызгивая самым убойным лаком.

– Ну, как он тебе? – попутно расспрашивает она.

Вздохнув, прикрываю ненакрашенные глаза:

– Симпатичный.

Так, теперь макияж. Не особенно представляю, как это делается. Хилли бросает скептический взгляд, вытирает мое лицо влажной салфеткой, берется за дело сама. Втискиваюсь в черное платье с глубоким декольте, надеваю черные туфельки. Хилли быстренько еще раз поправляет мне прическу. Протираю подмышки влажным полотенцем, Хилли возмущенно закатывает глаза.

– Я сбила кошку, – признаюсь я.

– В ожидании тебя он выпил уже две порции виски.

Разглаживаю платье, выпрямляюсь и решительно заявляю:

– А теперь оцени меня – от одного до десяти.

Хилли оглядывает меня с головы до ног, задерживает взгляд на вырезе платья, удивленно приподнимает бровь – я никогда в жизни не демонстрировала грудь; пожалуй, вообще забыла, что она у меня есть.

– Шесть, – выносит она вердикт, и сама удивлена.

На миг повисает молчание. Потом Хилли издает короткий радостный визг, и я свечусь от счастья. Она в жизни не ставила мне больше четырех.

Когда мы возвращаемся в гостиную, Уильям как раз произносит, указывая пальцем на Стюарта:

– Я намерен баллотироваться на этот пост, и, клянусь, с твоим отцом…

– Стюарт Уитворт, – объявляет Хилли. – Позвольте представить вам Скитер Фелан.

Он встает, и на миг в моей голове воцаряется абсолютная тишина. По доброй воле заставляю себя молчать, пока он меня рассматривает.

– Стюарт учился здесь в школе, до Университета Алабамы, – вступает Уильям и добавляет: – «Ролл Тайд»[24]24
  Спортивный клич Университета Алабамы, своеобразная «визитная карточка» учебного заведения.


[Закрыть].

– Счастлив познакомиться, – коротко улыбается мне Стюарт. А затем с хлюпаньем осушает свой стакан – слышно, как кубики льда стукаются о зубы. – Ну, куда пойдем? – обращается он к Уильяму.

В «олдсмобиле» Уильяма мы отправляемся в «Роберт Э. Ли Отель». Стюарт открывает мне дверь, усаживается рядом на заднее сиденье, но потом наклоняется вперед и всю дорогу болтает с Уильямом об охоте на оленей.

За столом он любезно отодвигает для меня стул, я, сев, с улыбкой благодарю.

– Выпьете что-нибудь? – не глядя, спрашивает он.

– Нет, спасибо. Только воду, пожалуйста.

Обернувшись к официанту, заказывает:

– Двойной «Кентукки», чистый, воду отдельно.

Примерно после пятого «бурбона» я завожу беседу:

– Хилли рассказывала, у вас нефтяной бизнес. Должно быть, это интересно.

– Довольно прибыльно. Если вы именно это подразумеваете.

– О, я не… – Замолкаю, поскольку он, вытянув шею, рассматривает что-то вдалеке. Проследив за его взглядом, замечаю в дверях даму – грудастую блондинку в узком зеленом платье и с ярко-красными губами.

Уильям оборачивается посмотреть, на что это пялится Стюарт, но тут же поспешно отворачивается. Едва заметно кивает Стюарту, а я вижу, как из зала выходит бывший ухажер Хилли, Джонни Фут, со своей женой Селией. Мы с Уильямом обмениваемся понимающими взглядами, радуясь, что Хилли ничего не заметила.

– Боже, какая знойная крошка, горяча, как асфальт в Тунике[25]25
  Город в штате Миссисипи, одно из самых жарких мест на юге США.


[Закрыть], – бормочет Стюарт, и ровно в этот момент мне все становится безразлично.

Хилли поглядывает на меня, контролируя ситуацию. Улыбаюсь, делая вид, что все в порядке, и она улыбается в ответ, радуясь, что все идет как по маслу.

– Уильям! – восклицает она. – Вон там помощник губернатора. Пойдем поприветствуем его.

И они удаляются, оставляя нас, влюбленных пташек, любоваться счастливыми парочками вокруг.

– Ну, – почти не поворачивая головы, начинает он. – Вы бывали на матчах Алабамы?