Текст книги "Прислуга"

Я и на стадионе-то никогда не бывала, для меня это за пределами понимания.

– Нет, вообще-то я не поклонница футбола. – Бросаю взгляд на часы. Всего лишь семь пятнадцать.

– Вот как. – Он прикидывает на глаз уровень жидкости в стакане, явно намереваясь побыстрее опустошить его. – Чем же вы тогда занимаетесь?

– Я пишу колонку о… ведении дома для «Джексон джорнал».

Он морщит лоб, а потом хохочет:

– Ведение дома! В смысле… домашнее хозяйство?

Молча киваю.

– Господи, – хмыкает он, взбалтывая свое пойло. – Что может быть хуже чтения колонки о том, как прибираться в доме. – Замечаю, что передние зубы у него кривоваты. Жутко хочется указать на данное несовершенство, но он продолжает мысль: – Разве что писать такую колонку.

Молчу.

– Мне кажется, это своего рода уловка, чтобы найти мужа. Стать специалистом по домоводству.

– Послушайте, да вы просто гений. Вы разгадали мой план.

– Что, девушки в «Оле Мисс» специализируются в этом предмете? Профессиональной охоте на мужей?

Ошарашенно молчу. Может, я и не была на свидании тысячу лет, но что он о себе воображает?

– Простите, вас в детстве головой об пол не роняли?

Он растерянно моргает, а потом впервые за вечер весело смеется.

– Не думаю, что вас это касается, – продолжаю я. – Но если собираешься стать журналистом, обычно приходится с чего-то начинать.

Кажется, мне удалось произвести на него впечатление. Но затем он возвращается к выпивке, и тема закрывается сама собой.

Мы ужинаем, а я тем временем разглядываю его. Нос, пожалуй, островат, брови слишком густые, а русые волосы чересчур жесткие. Хилли периодически обращается к нам с фразами типа: «Стюарт, Скитер живет на плантации к северу от города. Сенатор ведь тоже вырос на ферме?»

Стюарт все заказывает выпивку.

Когда мы с Хилли выходим в дамскую комнату, она с надеждой улыбается:

– Ну, как он тебе?

– Э-э… высокий. – Удивительно, неужели она не замечает, что мой потенциальный парень не только необъяснимо груб, но и откровенно пьян?

Наконец ужин завершается, мужчины расплачиваются. Стюарт встает и подает мне жакет. Спасибо хоть хорошо воспитан.

– Господи Иисусе, никогда не встречал женщин с такими длинными руками, – заявляет он.

– А я никогда не встречала мужчин, имеющих такие проблемы с алкоголем.

– Ваша одежда пахнет… – Наклонившись, принюхивается, морщится. – Удобрениями.

Он удаляется в туалет, а мне хочется провалиться сквозь землю.

Все три минуты обратной поездки проходят в гробовом молчании. И тянутся очень долго.

У Хилли нам навстречу выходит Юл Мэй в своей белой униформе.

– Дети в порядке, уснули, – докладывает она и выскальзывает через черный ход.

Извинившись, иду в ванную.

– Скитер, не подбросишь Стюарта домой? – спрашивает Уильям, когда я возвращаюсь. – Я что-то не в форме, да, Хилли?

Хилли по выражению моего лица пытается разгадать, что у меня на уме. Мне казалось, я вполне ясно дала это понять, проторчав в ванной целых десять минут.

– А вы… без машины? – спрашиваю у пустого места рядом со Стюартом.

– Думаю, мой кузен не в состоянии сесть за руль, – усмехается Уильям.

Все молча ждут.

– Я приехала на грузовике. Я бы не хотела, чтобы вы…

– Отлично. – Уильям ободряюще хлопает Стюарта по спине. – Стюарт не против проехаться на грузовике, верно, парень?

– Уильям, может, ты сядешь за руль, а Скитер просто прокатится с вами? – предлагает Хилли.

– Только не я, я слишком пьян, – отзывается Уильям, хотя только что привез нас домой.

В конце концов я обреченно направляюсь к выходу. Стюарт бредет следом и даже не интересуется, отчего это я не припарковалась рядом с домом. Около грузовика мы останавливаемся, молча смотрим на трактор, возвышающийся позади моего автомобиля.

– И вы сами водите эту штуку?

Я лишь вздыхаю. Я крупная девушка и, наверное, поэтому никогда не чувствовала в себе особой женственности, но этот трактор… Пожалуй, немного чересчур.

– Чертовски забавная штука, никогда таких не видел, – продолжает он.

– Хилли может вас подбросить, – говорю я, отступая в сторону.

Повернувшись, он впервые за весь вечер смотрит прямо на меня. Спустя несколько долгих мгновений на глаза наворачиваются слезы. Я просто очень устала.

– О черт, – вырывается у него. – Послушайте, я говорил Хилли, что не готов к этим чертовым свиданиям.

– Не надо… – Я разворачиваюсь и ухожу в дом.

Утром в воскресенье просыпаюсь пораньше, прежде чем поднимутся Хилли с Уильямом, их дети, прежде чем все начнут собираться в церковь. Еду домой с грохочущим на прицепе трактором. От запаха удобрений меня мутит, хотя накануне не пила ничего крепче воды.

Вчера вечером я вернулась к Хилли, Стюарт плелся следом. Постучавшись в спальню Хилли, я попросила Уильяма, который высунулся уже с полным ртом зубной пасты, все-таки отвезти Стюарта домой. И отправилась в гостевую комнату, не дав ему возможности возразить.

Переступив через собак, спящих на пороге, вхожу в родительский дом. Крепко обнимаю встречающую меня маму Она пытается высвободиться, но я не пускаю.

– Что такое, Евгения? Ты случайно не заразилась от Хилли, нет?

– Нет, все в порядке.

Как бы я хотела рассказать ей о вчерашнем вечере. Мне стыдно, что я так неласкова с ней, что не испытываю потребности в материнском внимании, пока не случаются какие-нибудь неприятности. И мне тяжело оттого, что больше всего сейчас хотелось бы оказаться рядом с Константайн.

Мама приглаживает мои растрепанные волосы – они ведь, наверное, добавляют пару дюймов моему росту.

– Ты уверена, что не заболела?

– Я в порядке, мам.

Я слишком устала, чтобы спорить. Так больно, словно получила удар ногой в живот. В тяжелом ботинке. И боль не проходит.

– Знаешь, – сообщает с улыбкой мама, – думаю, эта девушка подходит Карлтону.

– Отлично, мам. Рада за него.

На следующее утро, часов в одиннадцать, звонит телефон. К счастью, я оказываюсь в этот момент в кухне и сама снимаю трубку.

– Мисс Скитер?

Замираю, осторожно выглядываю в столовую, где мама проверяет чековую книжку. Паскагула достает из духовки жаркое. Пробираюсь в кладовку и прикрываю дверь.

– Эйбилин? – шепотом отвечаю я.

Секунду она молчит, а потом выпаливает:

– Что, если… если вам не понравится то, что я скажу? Ну, насчет белых.

– Я… мое мнение не имеет значения, – стремительно реагирую я. – Мои чувства совершенно не важны.

– Но откуда мне знать, что вы не рассердитесь и не повернете дело против меня?

– Я не… думаю, вы просто должны… довериться мне. – Затаив дыхание, жду ответа. Очень долгая пауза.

– Господь милостив. Думаю, я сделаю это.

– Эйбилин. – Сердце бешено колотится. – Вы не представляете, как я признательна…

– Мисс Скитер, мы должны быть очень осторожны.

– Разумеется, обещаю вам.

– И вы должны изменить мое имя. Мое, мисс Лифолт, вообще всех.

– Ну конечно! – Нужно было сказать об этом с самого начала. – Когда мы можем встретиться? И где?

– В белом районе этого уж точно делать не стоит. Думаю… придется у меня дома.

– А вы не знаете, кто еще мог бы участвовать в этом деле? – спрашиваю я, хотя миссис Штайн согласилась читать лишь одну историю. Но я должна быть готова – на тот случай, если ей понравится.

– Пожалуй, я могу поговорить с Минни, – после паузы произносит Эйбилин. – Но она не слишком-то любит общаться с белыми.

– Минни? Это… бывшая прислуга миссис Уолтер, – вспоминаю я, внезапно понимая, в какие интимные сферы влезаю. Я намерена заглянуть в частную жизнь не только Элизабет, но и Хилли.

– У Минни полно историй. Уж наверняка.

– Эйбилин, спасибо вам. Большое спасибо.

– Да, мэм.

– Только… я хотела спросить. Что заставило вас изменить мнение?

Эйбилин отвечает мгновенно:

– Мисс Хилли.

И я замолкаю, вспоминая о «туалетных» проектах Хилли, обвинениях служанки в воровстве и разговорах об инфекции. Имя прозвучало жестко и горько – как прогорклый орех.

Минни

Глава 10

Прихожу на работу с одной-единственной мыслью. Сегодня первый день декабря. И пока остальные жители Соединенных Штатов смахивают пыль с рождественских вертепов и достают из сундуков старые вонючие чулки, я ожидаю встречи совсем с другим мужчиной. Не с Санта-Клаусом и не с младенцем Иисусом. Я жду мистера Джонни Фута-младшего, который в канун Рождества узнает, что Минни Джексон работает в его доме.

Двадцать четвертого числа жду, как Судного дня. Не представляю, что взбредет в голову мистеру Джонни, когда выяснится, что я на него работаю. Может, скажет: «Отлично! Заходи прибираться в моей кухне в любое время! Вот тебе денежки!» Но вообще-то я не такая дура. Все эти тайны выглядят слишком подозрительно, так что вряд ли он окажется улыбчивым добряком, который тут же захочет прибавить мне жалованье. Скорее уж к Рождеству у меня есть шанс остаться вообще без работы.

Это меня гложет, в смысле, неизвестность, но вот что я знаю наверняка (решила еще месяц назад): есть гораздо более достойные способы помереть, чем дать дуба от инфаркта, сидя верхом на крышке унитаза в сортире у белых. И после всего выяснилось, что это даже не мистер Джонни, а чертов электрик.

Но какое же было облегчение, когда все кончилось! А больше всего меня напугала мисс Селия. Она потом, во время кулинарного урока, так тряслась, что даже не могла соль ложкой зачерпнуть.

Сегодня понедельник, а я все думаю о внуке Ловинии Браун, Роберте. На днях его выписали из больницы, он живет у Ловинии, потому что родители его уже умерли. Вчера вечером, когда я зашла к ним с карамельным тортом, Роберт лежал на диване – на руке гипс, на глазах повязка. «Ох, Ловиния…» – только и смогла я выдавить. Роберт спал. Половину головы ему обрили во время операции. Ловиния, несмотря на собственные несчастья, все расспрашивала меня о моих домашних, о каждом в отдельности. А когда Роберт зашевелился, деликатно попросила уйти, потому что мальчик, проснувшись, все время кричит. Он страшно напуган и все повторяет, что ничего не видит. Она беспокоилась, что мне это будет тяжело. И теперь я все думаю и думаю о них.

– Я скоро пойду в магазин, – сообщаю мисс Селии. Протягиваю ей список покупок.

Каждый понедельник одно и то же. Она выдает мне наличные, а я, вернувшись, сую чек ей под нос. Чтобы видела, что ни пенни не пропало. Мисс Селия только плечами пожимает, но я все чеки складываю в ящик стола, на случай, если возникнут вопросы.

Минни готовит:

1. Окорок с ананасами.

2. Тушеный горошек

3. Батат

4. Яблочный пирог

5. Печенье

Мисс Селия готовит:

1. Фасоль

– Но я уже готовила фасоль на прошлой неделе.

– Давайте что-нибудь еще, такое же легкое.

– Впрочем, думаю, так будет лучше, – говорит она. – Пока буду чистить фасоль, смогу спокойно сидеть на месте.

Прошло почти три месяца, а эта дурочка так и не научилась даже варить кофе. Принимаюсь за тесто для пирога, хочу приготовить его до ухода.

– А мы можем испечь шоколадный пирог? Я так люблю шоколадный.

– Я не умею делать шоколадный пирог, – сквозь зубы вру я. Никогда. Никогда больше после истории с мисс Хилли.

– Не умеете? Боже, а я думала, вы умеете все что угодно. Может, нам удастся раздобыть рецепт.

– А какие еще пироги вам нравятся?

– А вот помните персиковый, который вы как-то готовили? – Она наливает себе стакан молока. – Очень было вкусно.

– Те персики были из Мексики. Здесь сейчас не сезон.

– А я видела рекламу в газете.

Я только вздыхаю. Нелегко с ней, но хоть про шоколад забыла.

– Вам нужно понять, что продукты хороши в свой сезон. Не надо готовить тыкву летом, а персики – поздней осенью. Их не продают в это время на рынке. Давайте испечем чудесный пирог с орехами пекан.

– И еще Джонни понравились миндальные пралине. Когда я их подала, он сказал, что я самая чудесная девушка на свете.

Принимаюсь яростно месить тесто. Дважды за минуту умудрилась взбесить меня.

– А про что еще вы говорили мистеру Джонни, что это вы приготовили?

Мало того, что я напугана до потери разума, так еще кто-то выдает мою стряпню за свою. А ведь это единственное на свете, кроме деток, разумеется, чем я горжусь.

– Больше ничего.

Мисс Селия улыбается, даже не думая следить за тем, как я растягиваю тесто в форме, а потом пять раз надрезаю. Осталось двадцать четыре дня этого дерьма. Молюсь одновременно Господу и дьяволу, чтобы мистер Джонни не заявился нежданно-негаданно раньше этого срока.

Каждый божий день слышу, как мисс Селия в своей комнате разговаривает по телефону, все названивает дамам из Лиги. Праздник прошел три недели назад, а она уже нацеливается на следующий год. В этот раз они с мистером Джонни туда не ходили, не то я бы знала.

В этом году, впервые за десятилетие, я не работала на Празднике. Деньги там, конечно, хорошие, но слишком велик риск столкнуться с мисс Хилли.

– Не могли бы вы передать ей, что звонила Селия Фут? Я оставляла сообщение несколько дней назад…

Голос у мисс Селии бодрый, как в рекламе по телевизору. Каждый раз, как слышу это, хочется вырвать трубку у нее из рук и рявкнуть, чтоб прекратила терять время. Дело даже не в том, что она выглядит как потаскушка. Есть гораздо более серьезная причина, из-за которой у мисс Селии нет подруг, и я поняла это сразу же, едва увидела фотографию мистера Джонни. Я достаточно обслуживала дам из бридж-клуба, чтобы узнать кое-что о каждой из белых леди нашего города. Мистер Джонни еще в колледже бросил мисс Хилли ради мисс Селии, и мисс Хилли никогда ему этого не простит.

Вечером в среду иду в церковь. Народу пока мало, потому что всего без четверти семь, а хор начнет петь не раньше половины восьмого. Но Эйбилин попросила меня прийти пораньше. Интересно, что она хочет рассказать. Лерой, опять же, в хорошем настроении, играет с детьми, так что я решила – раз хочет, пусть забавляется, может взять их с собой.

Эйбилин сидит на нашем обычном месте – слева, в четвертом ряду, прямо у окна. Мы с ней люди уважаемые и заслуживаем почетного места. Эйбилин зачесала волосы назад, шея обвязана узкой ленточкой. На ней синее платье с большими белыми пуговицами, которого я прежде не видала. У Эйбилин полно одежды от белых дамочек. Любят они дарить ей свое старое барахло. Выглядит она как всегда – солидная, чопорная леди, но при этом Эйбилин запросто может такую шуточку отмочить, что от смеха в панталоны напрудишь.

Иду к ней по проходу, а Эйбилин сидит мрачная, задумалась о чем-то. Я вдруг замечаю, что между нами пятнадцать лет разницы. Но тут она улыбается, и лицо опять юное и цветущее.

– Господи помилуй… – вздыхаю я, усаживаясь рядом.

– Точно. Кто-то должен ей сказать. – Эйбилин обмахивается носовым платочком.

Сегодня в церкви прибиралась Кики Браун, и все вокруг провоняло лимонным моющим средством, которое она сама делает и пытается продавать по двадцать пять центов за бутылочку. Мы убираем церковь по очереди. По мне, так Кики Браун следовало бы делать это пореже, а нашим мужикам – почаще. Впрочем, насколько я знаю, ни один мужик пока не записался на уборку.

Если не считать запаха, все остальное замечательно. Кики так отполировала скамейки, что можно рассмотреть собственное отражение. Рождественскую елку уже поставили, рядом с алтарем, – вся в мишуре, а на верхушке блестящая золотая звезда. В трех окнах у нас витражи – Рождество Христово, воскрешение Лазаря и поучение глупых фарисеев. В остальных семи окнах пока простые стекла. Но мы собираем деньги.

– Как астма Бенни? – спрашивает Эйбилин.

– Вчера был короткий приступ. Лерой приведет его, вместе с остальными ребятишками. Будем надеяться, этот лимон его не угробит.

– Ох уж этот Лерой, – Эйбилин с усмешкой качает головой. – Передай ему, что я сказала, чтоб хорошо себя вел. Не то включу его в свой молитвенный список.

– Вот это хорошо бы. Ой-ой, прячьте все ценное.

К нам ковыляет престарелая вертихвостка Бертрина Бессемер. Наклоняется над нашей скамьей, улыбается, на башке у нее огроменная вульгарная шляпа. Та самая Бертрина, которая долгие годы называла Эйбилин дурой.

– Минни, – говорит Бертрина, – я так рада, что у тебя новая работа.

– Спасибо, Бертрина.

– Эйбилин, спасибо тебе, что включила меня в свой молитвенный список. Моя ангина почти прошла. Я позвоню тебе на выходных, поболтаем.

Эйбилин улыбается, кивает. Бертрина отваливает к своей скамье.

– Думаю, тебе стоит быть разборчивее в своих молитвах, – замечаю я.

– Да ладно, я на нее больше не сержусь, – отмахивается Эйбилин. – Смотри-ка, она похудела немножко.

– Всем рассказывает, что сбросила сорок фунтов.

– Господь милостив.

– Ага, осталось скинуть еще двести.

Эйбилин пытается скрыть улыбку, делая вид, будто просто морщится от резкого лимонного запаха.

– Так зачем ты просила меня прийти пораньше? – спрашиваю я. – Соскучилась, что ли? Или что случилось?

– Нет, ничего серьезного. Просто кое-кто кое-что сказал.

– Как это?

Эйбилин незаметно оглядывается, не подслушивает ли кто. Мы тут сидим, как королевские особы. А нас будто бы окружают подданные.

– Знаешь такую мисс Скитер?

– Я же тебе говорила, знаю.

Эйбилин понижает голос:

– Помнишь, как я сдуру сболтнула ей про то, что Трилор писал насчет наших цветных проблем?

– Помню. Она что, хочет подать на тебя в суд?

– Нет, нет, что ты. Она славная. Но она имела наглость спросить, не захочу ли я и кто-нибудь из моих подружек рассказать, каково это – прислуживать белым. Говорит, пишет книгу.

– Да ты что?

Эйбилин многозначительно кивает, приподняв брови:

– У-гммм.

– Пффф. Так расскажи ей, что для нас это настоящий пикник на Четвертое июля. Что мы по выходным прямо дождаться не можем, когда же вернемся в хозяйский дом чистить плиту с раковиной.

– Я ей и сказала, мол, в исторических книжках про все это написано. Белые с незапамятных времен рассказывают про мысли цветных.

– Точно. Так ей и скажи.

– Я и сказала. И еще добавила, что она ненормальная, – продолжает Эйбилин. – Спросила, а что, если мы расскажем правду? Как боимся попросить даже самой маленькой прибавки жалованья. Как нам не оплачивают страховку. Каково это, когда твой босс называет тебя… – Эйбилин качает головой. Хорошо, что она не произнесла это вслух. – Как мы любим их детишек, когда они маленькие… – Тут у Эйбилин начинают дрожать губы. – А потом они вырастают и становятся такими же, как их мамы.

Опускаю глаза и вижу, что Эйбилин вцепилась в свою черную сумочку, будто это единственное, что у нее осталось на свете. Эйбилин ведь уходит работать в другую семью, когда детишки взрослеют и начинают обращать внимание на цвет кожи. Мы с ней об этом никогда не говорим.

– Даже если она изменит имена прислуги и всех белых леди, – всхлипывает Эйбилин.

– Она точно ненормальная, если думает, что мы согласимся на такое опасное дело. Ради нее.

– Мы же не хотим поднимать всю эту грязь. – Эйбилин вытирает платочком нос. – Рассказывать людям правду.

– Не хотим, – соглашаюсь я, но тут же замолкаю. Что-то такое есть в слове «правда». Я с четырнадцати лет пытаюсь сказать белым дамам правду о работе на них.

– Мы ничего не хотим менять, – шепчет Эйбилин, и мы молчим, думая обо всем, что не хочется менять. Но тут Эйбилин, прищурившись, решительно спрашивает: – Ну вот, безумная идея, да?

– Думаю, да, только… – И тут же все понимаю. Мы дружим шестнадцать лет, с тех пор как я переехала из Гринвуда в Джексон и мы познакомились на автобусной остановке. Я могу читать мысли Эйбилин, как воскресную газету. – Ты решилась на это. Решилась рассказать правду мисс Скитер.

Она пожимает плечами, но я точно угадала. Тут подходит его преподобие Джонсон, присаживается на скамью позади нас и говорит, наклонившись как раз между нами:

– Минни, прости, не успел раньше поздравить тебя с новой работой.

Я смущенно разглаживаю платье:

– Да что вы, спасибо, ваше преподобие.

– Должно быть, Эйбилин помолилась за тебя. – И похлопывает Эйбилин по плечу.

– Наверняка. Я уже говорила Эйбилин, ей пора брать плату за это.

Преподобный хохочет. Затем поднимается, идет к кафедре. Все вокруг стихает. Поверить не могу, что Эйбилин собирается рассказать мисс Скитер всю правду.

Правду.

Холодок пробегает по телу, словно водой окатили. Словно стихает пожар, полыхающий внутри всю мою жизнь.

«Правда», – повторяю про себя – просто почувствовать, как это звучит.

Преподобный Джонсон поднимает руки, начинает говорить, низким таким, мягким голосом. За его спиной хор запевает «Разговор с Иисусом», и мы встаем. Уже через полминуты я обливаюсь потом.

– Может, и тебе будет интересно? Поговорить с мисс Скитер? – шепчет Эйбилин.

Оборачиваюсь, позади Лерой с детьми – опоздал, как обычно.

– Кто, я? – На фоне тихой музыки мой голос звучит слишком резко. Продолжаю потише, но все же не слишком: – Ни за что не стану заниматься такой ерундой.

В декабре вдруг потеплело – думаю, чтобы меня позлить. Даже когда на дворе сорок градусов[26]26
  40 °F – 4,4 °C.


[Закрыть], я в испарине, как кувшин с ледяным чаем в августе, а тут проснулась утром, а на термометре восемьдесят три. Полжизни борюсь со своей потливостью: специальные кремы, замороженная картошка в карманах, пакетик со льдом, привязанный к голове (между прочим, заплатила доктору за этот дурацкий совет), а все равно каждые пять минут приходится менять салфетки. Повсюду таскаю за собой рекламный веер от крематория «Теплые похороны». Отлично помогает, да и достался бесплатно.

Зато мисс Селия радуется такой погоде, даже выходит во двор и сидит у бассейна в дурацких своих очках и махровом халате. Слава богу, хоть дома не толчется. Сначала я думала, может, у нее со здоровьем не в порядке, но теперь считаю, у нее с головой неладно. Не в том смысле, что она сама с собой разговаривает, как старухи вроде мисс Уолтер, – там-то понятно, что это просто старческая болезнь. Не, мисс Селия без дураков чокнутая, с большой буквы «Ч», – таких забирают в психушку, замотав в смирительную рубашку.

Каждый день она пробирается в пустые спальни наверху. Слышу, как маленькие ножки крадутся по коридору, обходят скрипучие половицы. Я особо в голову не беру – в конце концов, это ее дом. Ну ладно – раз, другой, но потом она опять туда идет, и еще раз, и еще, и ведь украдкой, дожидается, пока я радио включу или займусь пирогами. Ну разве не подозрительно? Посидит там минут семь или восемь, потом высунет голову, оглядится, не видать ли меня, и спускается вниз.

– Не лезь в ее дела, – советует Лерой. – Тебе нужно только, чтоб она своему мужику рассказала, что ты прибираешься в его доме.

Пару последних вечеров Лерой приходил «под мухой» – пил после смены, спрятавшись за трансформаторной будкой. Он не дурак. Прекрасно понимает: если меня пристукнут, ему в одиночку придется оплачивать все счета.

После очередного путешествия наверх мисс Селия заявляется в кухню, вместо того чтоб идти себе валяться в кровати. Убралась бы она отсюда, что ли. Вынимаю кости из цыпленка. Бульон уже кипит, и клецки готовы. Не хочется, чтобы она лезла мне помогать.

– Осталось тринадцать дней, и вы расскажете мистеру Джонни обо мне, – говорю, и, как и ожидалось, мисс Селия тут же вскакивает, чтобы сбежать в спальню.

Но в дверях останавливается и бормочет:

– Обязательно напоминать мне об этом каждый божий день?

Я резко выпрямляюсь. В первый раз мисс Селия огрызнулась.

– У-гуммм, – подтверждаю я, не поднимая головы, потому что намерена напоминать ей, пока мистер Джонни не пожмет мне руку и не скажет: «Рад познакомиться, Минни».

Но когда я все же оборачиваюсь, мисс Селия все еще торчит в дверях. Вцепилась в косяк, а лицо бледное, ну что твоя известка.

– Хотите поразвлечься с сырым цыпленком?

– Нет, я… немного устала.

Лицо у нее все в поту, даже из-под косметики заметно, какое оно серое, видать, и вправду дурно ей. Помогаю ей добраться до кровати и приношу «Леди Пинкем»[27]27
  Популярная в США растительная настойка для облегчения менструальных болей и болей в период менопаузы, изобретена Лидией Пинкем и названа в ее честь.


[Закрыть]. На розовой этикетке цветущая дамочка с тюрбаном на голове, улыбается, как самая счастливая на свете. Протягиваю мисс Селии мерную ложечку, но она, овца деревенская, отхлебывает прямо из бутылки.

Я потом тщательно мою руки. Что бы это ни было, надеюсь, оно не заразно.

Следующий день после странностей с лицом мисс Селии – день смены проклятого белья, который я ненавидела. Простыни – слишком личная штука, если вы не родственники. На них вечно остаются волосы, кусочки ногтей, засохшие сопли и следы всякие. Но хуже всего – пятна крови. Меня чуть наизнанку не выворачивает, когда отстирываю их голыми руками. И потом мне весь день всюду мерещится кровь. Могу броситься к унитазу, даже завидев раздавленную клубнику.

Мисс Селия знает, чем я занимаюсь по вторникам, и обычно перебирается на диван, чтоб я могла заняться работой. Сегодня утром пришел холодный фронт, поэтому у бассейна особо не посидишь, а погода, говорят, будет и дальше портиться. Но на часах девять, потом десять, одиннадцать, а дверь в спальню все закрыта. Не выдержав, я стучусь.

– Да? – отзывается она.

Приоткрываю дверь.

– Доброе утро, мисс Селия.

– Привет, Минни.

– Сегодня вторник.

Мисс Селия не просто до сих пор в постели – она свернулась калачиком поверх одеяла, прямо в ночной рубашке, и вдобавок без всякой косметики.

– Я должна снять простыни, постирать и погладить, а потом заняться тем старым шифоньером, что рассохся, как Техас. А потом мы готовим…

– Сегодня никаких уроков, Минни. – Она даже не улыбается, как обычно по утрам.

– Вы плохо себя чувствуете?

– Не можете принести мне воды?

– Да, мэм. – Иду в кухню, наливаю стакан из-под крана. Наверное, ей и вправду худо, потому что никогда раньше она меня не просила подать что-нибудь.

Но когда я возвращаюсь в спальню, мисс Селии в кровати нет, а дверь в ванную закрыта. Ну и зачем было просить меня тащить воду, если сама собиралась в ванную? Ладно, хоть с глаз убралась. Подбираю с пола штаны мистера Джонни, перебрасываю через плечо. По мне, так эта женщина слишком мало двигается, сидя дома целыми днями. Хорош, Минни, не цепляйся. Болеет так болеет.

– Вы заболели? – кричу через дверь.

– Я… в порядке.

– Пока вы там, я поменяю простыни.

– Не надо, я хочу, чтобы вы ушли, – отвечает она из-за двери. – Ступайте сегодня домой, Минни.

Не хочу я идти домой. Сегодня вторник, день смены проклятого белья. Если не сделать это сегодня, тогда и среда превратится в день смены проклятого белья.

– А что скажет мистер Джонни, если вернется домой, а повсюду грязища?

– Он сегодня на охоте. Минни, принесите мне телефон… – Голос у нее срывается на плач. – Дотяните сюда провод и прихватите мою записную книжку из кухни.

– Вам нехорошо, мисс Селия?

Она не отвечает, так что просто приношу записную книжку и телефон, стучу в дверь ванной.

– Оставьте его там. – Похоже, мисс Селия рыдает. – А теперь идите домой.

– Но я должна…

– Я сказала, марш домой, Минни!

Отшатываюсь от закрытой двери. Лицо мигом вспыхивает. Мне больно, но не потому, что на меня никогда прежде не орали. Просто на меня не орала раньше мисс Селия.

Утром на Двенадцатом канале Вуди Асап размахивает своими белыми чахлыми ручонками над картой страны. Джексон, штат Миссисипи, замерз, что твой кубик льда. Сначала шел дождь, потом ударил мороз, а потом все покрылось коркой льда толщиной в полдюйма. Ветви деревьев, провода, крыши и навесы провисли под немыслимой тяжестью. Весь мир словно окунули в прозрачную бутылку с шеллаком.

Дети мои прилипли сонными мордашками к радиоприемнику и, как только по радио сказали, что дороги замерзли и школы закрыты, принялись скакать, орать, свистеть, а потом выскочили на улицу в одних пижамах.

– Немедленно вернитесь в дом и обуйтесь! – кричу им вслед. Никто, разумеется, не слушается.

Звоню мисс Селии, сказать, что не могу ехать по льду, и узнать, есть ли у них электричество. Конечно, после того, как она вчера наорала на меня, будто я грязный ниггер из трущоб, не стоило бы о ней беспокоиться.

– Алло? – раздается в трубке.

Сердце так и екает.

– Кто это? Говорите!

Очень осторожно кладу трубку. Наверное, мистер Джонни сегодня тоже не пошел на работу. Не представляю, как он там сейчас дома. Но точно знаю, что даже в собственный выходной день не могу избавиться от страха перед этим мужчиной. Осталось одиннадцать дней. Через одиннадцать дней все закончится.

Прошел день – и все растаяло. Когда я прихожу, мисс Селия уже не в постели. Сидит за кухонным столом, пялится в окно с таким выражением на лице, будто у нее не жизнь, а сущий ад. Глаз не сводит с мимозы. Дерево сильно пострадало ото льда. Половина веток сломалась, листья коричневые и пожухлые.

– Доброе утро, Минни, – говорит она, не глядя на меня.

Но я только молча киваю. Мне нечего ей сказать после того, как она обошлась со мной позавчера.

– Наконец-то мы можем срубить эту мерзость, – говорит мисс Селия.

– Валяйте. Вырубите все под корень.

Как меня, уничтожьте без всякого повода.

Мисс Селия поднимается, подходит к раковине, где я вожусь. Берет меня за руку:

– Простите, что наорала на вас… – А у самой слезы стоят в глазах.

– Хммм.

– Я плохо себя чувствовала, понимаю, что это не оправдание, но мне правда было очень худо… – И тут она начинает рыдать, будто наорать на прислугу – самое страшное, что она в жизни сделала.

– Да ладно вам, – бурчу я. – Не о чем тут убиваться.

А потом она вдруг крепко меня обнимает, и мне приходится похлопать ее по спине и даже погладить.

– Давайте-ка присядем, – говорю. – Я приготовлю вам кофе.

Что уж там, когда со здоровьем непорядок, мы все становимся раздражительными.

К утру понедельника листья на мимозе почернели, будто их обожгло, а не заморозило. Захожу в кухню с намерением напомнить, сколько дней осталось, но мисс Селия, как и в прошлый раз, не отрываясь смотрит на несчастное дерево – с той же ненавистью, с какой глядит обычно на плиту. Бледная, просто жуть, да еще есть отказывается.

Весь день, вместо того чтоб валяться в кровати, украшает рождественскую елку в холле, превращая мою жизнь в пылесосный ад из-за бесконечных иголок повсюду. Потом выходит во двор, начинает обрезать розовые кусты и сажать луковицы тюльпанов. Ни разу не видела, чтоб она так много двигалась. А потом является на свой кулинарный урок, даже не вычистив грязюку из-под ногтей, но все так же без улыбки.

– Осталось шесть дней до того, как вы расскажете мистеру Джонни, – напоминаю я.

Она сначала молчит, а потом говорит, голосом ровным, как сковородка:

– Вы уверены, что это необходимо? Я подумала, что мы могли бы немного подождать.

Замираю, и пахта капает с моих пальцев.

– Даже не представляете, насколько уверена.

– Ну хорошо, хорошо. – И обратно на улицу, чтобы заняться своим любимым делом – пялиться на мимозу. Еще и топор прихватила. Но никак ее не срубит.

Вечером в среду я способна думать только о том, что осталось девяносто шесть часов. При мысли, что после Рождества могу остаться без работы, внутри все сжимается. Тогда придется беспокоиться о куче вещей, а не только о том, что меня могут пристрелить на месте. Мисс Селия должна рассказать ему в канун Рождества, после того, как я уйду, но до того, как они отправятся в гости к матери мистера Джонни. Но мисс Селия ведет себя так странно, что я волнуюсь, решится ли она. Нет уж, мэм, твержу себе день напролет, не отстану, прилипну к ней, как жвачка к волосам.