Текст книги "Жемчужная луна"

Однако Джулиана и Гарретт, казалось, не замечали всей этой роскоши – они были погружены в чудо своей любви и не могли даже на миг оторвать глаз друг от друга. Оба чувствовали, насколько драгоценен каждый миг, проведенный вместе.

Это был волшебный мир мечты и желания, нежных слов и улыбок, мир правды и лжи.

Гарретт не лгал Джулиане. В ее прекрасных глазах тоже светилась любовь, однако в остальном, в том, что она сказала ему, было мало правды.

Джулиана не понимала, что именно заставляло ее лгать Гарретту. Она не стыдилась своего происхождения. Но что-то не имеющее определения приказывало ей обманывать его.

Гарретт же полагал, что все, что говорит Джулиана – правда. В тот вечер ему и в голову не пришло, что женщина, которую он любит, женщина, с сердцем которой слилось его сердце, станет лгать ему.

– Мои родители умерли вскоре после того, как я родилась, – сказала Джулиана. – Они вышли в море и утонули во время ужасного шторма.

– Неудивительно, что ты так боишься воды.

– Я не боюсь, больше не боюсь, особенно рядом с тобой. – Выражение его глаз, появившееся после этого робкого признания, заставило ее трепетать от незнакомого, но мощного влечения. Она смутилась и только через несколько минут смогла продолжить придуманную ею легенду о дочери богатых родителей, сироте, выращенной еще более богатой теткой, которую воспитали в самых лучших английских школах Гонконга.

Когда Джулиана заговорила о Вивьен, она смогла говорить правду.

– Это очень современная женщина, она во всем опережает свое время. Ее магазин процветает, и она сделала целое состояние, инвестируя деньги в наиболее процветающие торговые фирмы Гонконга.

– И ты рассчитываешь продолжить ее дело?

– Надеюсь. Только не на бирже, а в моде. Когда-нибудь мы вместе с тетей откроем собственный дом моды. – Джулиана улыбнулась. – Мы даже придумали для него название.

– Какое же? – спросил Гарретт, чьи глаза сияли от счастья.

– «Жемчужная луна», – ответила Джулиана.

– Ты останешься со мной сегодня, Джулиана? – спросил Гарретт к концу ужина, хотя они едва прикоснулись к изысканным яствам, стоявшим перед ними.

– Да. Сегодня, завтра, столько, сколько ты хочешь! – сказала Джулиана Гуань, приемная племянница самой независимой и удачливой женщины Гонконга. На ней было элегантное платье, чудесная прическа, она прекрасно говорила по-английски. Она выглядела современной, утонченной и опытной девушкой, на самом же деле она практически ничего не знала об интимных отношениях мужчины и женщины.

Джулиана слышала, что китайские девочки, младше ее, продают себя американским солдатам, навещающим Гонконг в увольнительных. К таким в китайской общине относились с отвращением. Но еще большим презрением пользовались те, кто отдавал свое тело просто так, даже не беря деньги, чтобы оправдать свой позор.

Однако служивые, что посещали бары вроде «Дена» в «Ваньчжае» были чаще всего пьяны, так что вряд ли эти девочки испытывали к ним такие же чувства, какие она к Гарретту… или испытывали?

Знали ли они наверняка, что их сердца разорвутся, если им скажут «прощай»?

«Нет, – решила Джулиана, – не могут они чувствовать то, что чувствую я. Невозможно испытывать такие чувства день за днем, ночь за ночью, каждый раз с новым человеком».

– Джулиана? Что с тобой? Ты такая печальная.

– Мне не хватало тебя.

– Мне тоже не хватало тебя, всю жизнь. Теперь я тебя нашел, и никогда не отпущу.

«Это первая ложь, которую он мне сказал, – поняла Джулиана, – но он сам не знает, что лжет. Он в самом деле верит, что мы соединились навечно».

Джулиана чувствовала, что этот дисциплинированный, сильный, решительный мужчина уже изменил всю ее жизнь. «Но, – подумала она, – даже ты, Гарретт, не властен над судьбой».

Когда они оказались одни в номере, Гарретт провел рукой по ее лицу и спросил:

– Ты ведь никогда не занималась любовью, правда?

– Нет, никогда.

– Мы вовсе не должны сейчас заниматься любовью, Джулиана. Только когда ты захочешь. Нам ни к чему спешка.

– Тебе придется вернуться во Вьетнам?

– Да, – серьезно ответил он. – Но я вернусь к тебе, любовь моя, где бы я ни оказался. И когда мой срок службы закончится…

– Тогда люби меня сейчас, Гарретт, – мягко прервала его Джулиана. – У нас есть причины для спешки – мы не останемся вместе навеки. Не знаю почему, но это так.

Гарретт и раньше занимался сексом. Это были просто путешествия в мир наслаждения, умелые, но хладнокровные. Любовь с Джулианой была совсем иной. Эта девушка пробудила в нем нежность, о которой он и не подозревал.

Утром в их номер доставили чемодан для Джулианы. Он был полон самых изысканных платьев из атласа и шелка.

– Это от моей тети.

– Да, она действительно современная женщина. Мне бы хотелось познакомиться с ней.

– Ты познакомишься.

Однако Гарретту не суждено было встретиться с Вивьен. Когда Джулиана позвонила ей, чтобы поблагодарить за одежду и договориться о встрече за чашкой чая в «Пен», Вивьен с благодарностью отклонила ее предложение – словно она тоже отлично знала, что следующие шесть дней будут последними. Шесть дней, воспоминания о которых заполнят всю их жизнь.

– Я напишу тебе, – обещал он Джулиане перед отъездом. – Я вернусь как можно скорее. Не плачь, Джулиана! – шептал он, сцеловывая ее слезы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать самому. – Я вернусь.

«Нет, ты не вернешься», – думала она с уверенностью, поражавшей ее саму.

И горечь от уверенности в том, что он не вернется, отчасти смягчалось другой уверенностью: он останется жив.

– Я люблю тебя, Джулиана.

– Я тоже люблю тебя, Гарретт, и буду любить всегда.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

После того, как они вынуждены были расстаться и были изгнаны из волшебного рая любви, каждому из них пришлось пережить трагедию. Для Джулианы ею стал обширный инфаркт Вивьен, произошедший как раз во время ее отсутствия и послуживший мрачным свидетельством того, что ее любовь к Гарретту была столь же запретной, как и детские мечты о жизни на суше. Гарретта поджидала смерть старшего брата, сбитого над джунглями Вьетнама, смерть, которая вызвала ярость и безумное желание отомстить.

Но это не означало, что он ошибся в своей любви; это означало, что смерть Блейка отрезала ему путь к ней.

По пути в Даллас, во время дозаправки в Токио, он позвонил в дом, выходящий окнами на Долину Счастья. Как только он назвался, домработница, явно враждебно к нему настроенная, сразу рассказала о несчастье с Вивьен. Теперь она выздоравливает, сказала ему женщина, и Джулиана постоянно дежурит у ее постели, там, где ей и следовало быть с самого начала – вместо того, чтобы быть с ним.

Гарретт знал, что Джулиане не приходило никаких сообщений в «Пининсулу», хотя Вивьен отлично знала, где она находится и значит, сама решила не беспокоить ее. Гарретт попытался переубедить домработницу, но не смог. Не удалось ему найти ее и в больнице. Сейчас было не время делить с ней его боль, а если бы Джулиана услышала его голос, она сразу бы догадалась, что с ним тоже стряслось что-то страшное.

Он позвонит ей из Далласа.

Даллас… это так далеко от Гонконга. Сияющее над Техасом солнце горячо и ослепительно, его лучи грозили стереть из памяти нежные образы Джулианы и воспоминания об их любви. Горе его родителей было так безутешно, их ненависть ко всему азиатскому так велика, что на этом фоне его недельное пребывание в раю показалось ему далеким и чем-то нереальным.

Прошло всего пять дней с тех пор, как он сцеловывал ее прощальные слезы, но теперь, когда Гарретт звонил ей из Далласа, Джулиана казалась ему почти призраком, несбыточной мечтой, сотканной из паутины. Но потом, когда он услышал ее нежный, как шелк, голос, – тихий и далекий, пронизавший, прежде чем достигнуть его, безмерные пространства, – она оказалась реальной, как и его воспоминания, и эликсир любви начал постепенно залечивать открытые раны сердца.

Любовь Джулианы исцелила и Вивьен. Она уже находилась дома, но Гарретт понимал, что должно пройти еще немало времени, прежде чем Джулиана сможет оставить ее. Он также понимал, что пока слишком рано говорить родителям о том, что она приедет в их дом – они возненавидят ее с первого взгляда, без всяких причин, просто потому, что охвачены горем. Они уже ненавидели Гонконг – целых четыре дня после смерти Блейка они не знали, где находится Гарретт, не могли с ним связаться, и им казалось, что они потеряли обоих сыновей.

Дуглас и Полин Уитакер считали, что Гарретт должен был почувствовать смерть брата, Гарретт и сам так считал. Казалось невозможным, чтобы сердце брата остановилось, а его не откликнулось в этот миг; но он не почувствовал ровным счетом ничего, никакого сбоя, ни даже шепотка отчаяния. Он был настолько увлечен магией Джулианы, что безмолвный крик, изданный сердцем умирающего брата, остался неуслышанным – и Гарретт терзался этой виной.

Блейк Уитакер был главным наследником, а Гарретт – запасным. После возвращения из Вьетнама Блейк должен был присоединиться к Дугласу, чтобы научиться управлять огромным консорциумом компаний, которые взросли на техасской нефти.

Гарретт был более беззаботен, чем брат. Он летал бы, пока не стал лучшим пилотом, а потом перешел бы на общественную работу, поехал бы в Пентагон советником и пользовался бы популярностью у командования.

Из двух братьев Гарретту всегда прочили более яркую будущность – или же полную катастрофу. Но катастрофа поджидала более аккуратного Блейка, так что теперь Гарретт должен был выйти в отставку. Безрассудному и беспечному парню предстояло занять место ответственного.

– Я вернусь в Гонконг так скоро, как только смогу, Джулиана, – ворковал он по телефону. – Но пока я нужен родителям, я должен помочь им справиться с утратой и ознакомиться с бизнесом.

Гарретт не стал говорить вслух о своем плане распространить деятельность нескольких компаний их консорциума на Гонконг. Проведя в Гонконге всего неделю, он понял, что у этого города большое будущее. Но Гарретт понимал и то, что никакие возможные прибыли не смогут убедить Дугласа Уитакера инвестировать в Азию, во всяком случае, не теперь. И никогда родители не смогут смириться с его любовью к Джулиане.

Но им придется – потому что Гарретт Уитакер готов расстаться с любой мечтой, но не с мечтой с Джулиане.

– Ты никогда не вернешься в Гонконг, Гарретт.

– Но почему? Джулиана… – Он запнулся, потому что она докончила вторую половину фразы:

– А я никогда не уеду отсюда.

– Но ведь мы собирались связать наши жизни навсегда! – возразил Гарретт, страстно желая, чтобы его слова достигли ее немедленно, не пересекая такого ужасного пространства, разделяющего их. – Я собираюсь вернуться в Гонконг, Джулиана, как только смогу.

– Нет, Гарретт, ты не сделаешь этого. Ты не должен. Разве ты не понимаешь?

– Я понимаю только то, Джулиана, только одно – что я люблю тебя.

– И я люблю тебя! Но посмотри, какую беду навлекла наша любовь на тех, кого мы любим. Твой брат, моя тетя.

– Неужели ты всерьез считаешь, что наша любовь имеет какое-то отношение к этим бедам?..

– Разумеется, Гарретт, – тихо ответила Джулиана, и в серьезности ее спокойных слов Гарретт услышал голос древней китайской традиции: веру в предначертанность судьбы. – Даже если бы мы оказались вместе, я все равно чувствовала бы, что то малое время, которое было отведено нам, это все, что было определено нам.

– Ты просто чувствуешь себя виноватой в том, что когда ты была нужна тете, тебя не оказалось на месте. Я чувствую ту же вину в отношении Блейка. Я настолько был поглощен нашей любовью, что не почувствовал его смерти. Но это потому, что наша любовь была так сильна, Джулиана, и это значит, что она права. Я вернусь в Гонконг.

– Нет, Гарретт! – заплакала она. – Пожалуйста, обещай мне, что ты не вернешься – никогда.

– Я люблю тебя, Джулиана.

– И я люблю тебя! Я никогда не полюблю другого. Но пожалуйста, пожалуйста, обещай мне не возвращаться!

– Как я могу обещать тебе это?!

– Потому что, – тихо ответила она, – ты говорил мне, что любишь меня. Если ты действительно меня любишь, ты должен обещать мне это.

Женщины и раньше пытались играть на чувствах Гарретта; они ставили ему глупые ультиматумы, заставляя раскрыть его равнодушие к ним, обрушивали на него всю свою ярость, а потом умоляли о новом шансе. Но Джулиана вовсе не играла им – она знала, как он любит ее.

– Обещаю, Джулиана, я никогда не приеду в Гонконг и не буду заставлять тебя изменить свое решение. Но я всегда буду любить тебя, Джулиана, всю свою жизнь только тебя.

– И я буду любить только тебя, Гарретт, и никого другого.

– Я буду ждать тебя, Джулиана, и когда ты перестанешь бояться и позовешь меня, я приду.

– Я никогда не перестану бояться, никогда. Пожалуйста, не жди меня, Гарретт. Обещай мне и это.

Гарретт Уитакер знал Элизабет Париш с детства. Их родители дружили, и, когда у них появились дети, они еще сильнее сблизились. Паришам нравились Блейк и Гарретт, они любили мальчиков как родных, а Уитакеры любили Бет Париш как дочь, которой у них не было.

В ту минуту, когда Бет перенесла свой детский взгляд с родителей на окружающий ее мир, она была пленена Гарреттом. Еще девочкой она следовала за ним по пятам, не скрывая своего восхищения, а он поражался ее безрассудному поклонению своей персоне и относился к ней по-братски.

Однако именно Блейк первым обнаружил, что голенастая, как жеребенок, Бет превратилась в стройную красавицу. «Ей следовало бы влюбиться в Блейка, – думал Гарретт, – это была бы прекрасная парочка: кронпринц и принцесса. Этот союз привел бы в восторг всех Уитакеров и Паришей».

Однако Бет была увлечена только Гарреттом. Для нее только он был совершенством, принцем «Очарование», и хотя Гарретт знал, что эта оценка далека от действительности, он все-таки старался скрыть, из уважения к ней, свои недостатки. Он всегда был ее другом и ни разу не назначал ей свидания. Бет же была абсолютно уверена, что в один прекрасный день они с Гарреттом поженятся. Между тем она ходила на свидания, смеялась и набиралась опыта, а их дружба становилась все крепче.

Бет хранила, как святыню, все письма, что писал ей Гарретт из академии, летной школы, и даже из Вьетнама. Гарретт же хранил многочисленные письма Бет только до получения следующего, в промежутках, впрочем, неоднократно перечитывая их. Ему писали многие женщины, но отвечал он только Бет.

Гарретт никогда не задумывался над тем, что Бет влюблена в него. И через несколько месяцев после того, как они навсегда распрощались с Джулианой, он понял, что и он любит Бет. Это была не та страсть, что он пережил по отношению к Джулиане, но их связывало прошлое, дружба, взаимное уважение и многое другое.

Гарретт торжественно пообещал Джулиане, что никогда не будет просить у судьбы большего, чем та дарованная им райская неделя. Он не менее торжественно пообещал себе, что Бет, которая с радостью согласилась стать его женой, никогда не узнает, что некогда в его судьбе была женщина по имени Джулиана.

Гарретт и Бет поженились через два месяца после его возвращения из Вьетнама. Бракосочетание показалось посторонним несколько поспешным, но для сердец, которым нужна была хоть искра надежды в той тьме, что последовала за смертью сына, эта свадьба была как раз вовремя. Брак Гарретта и Бет обещал возрождение, покой и неразрывность семейной традиции.

«Я нужна ему». Это чувство было столь сильным, что от него невозможно было освободиться.

«Я нужна Гарретту». Его сердце взывало к ней. И не одно ее сердце было переполнено радостью, когда она укачивала на руках свою дочку, родившуюся два дня тому назад.

Джулиана почувствовала в себе новую жизнь еще до того, как Гарретт покинул Гонконг. Он оставил ей самый драгоценный из даров любви, и теперь, качая дочь, она поняла, какое чувство уверенности он придавал ей. Теперь у нее навсегда осталась частичка его самого, а у него остались только воспоминания.

Однако воспоминаний об их любви не хватило – Гарретту нужна была она, ведь в отличие от Джулианы, у него не было частички ее самой, которую он мог бы прижать к сердцу.

«Что будет, если я позвоню ему? – безмолвно спрашивала Джулиана у судьбы. – Кому это может повредить? Какая катастрофа последует вслед за этим звонком?

Нет, пожалуйста, нет, – молилась она. – Это будет только один звонок, ведь я так нужна ему. Пожалуйста, позвольте мне его, прошу вас!»

Была почти полночь. Гарретт подъехал к своему дому впервые за последние два дня. Врачи сказали, что ему необходим сон, и запретили появляться у блока интенсивной терапии новорожденных до восьми часов следующего утра.

Он проведет эту ночь в особняке Хайленд-парка один: родители были у Паришей, так как Роберт и Айрис нуждались в них больше, чем он.

Телефон начал звонить в тот самый момент, как Гарретт открыл дверь. Он ринулся к нему, стараясь подавить страх.

«Что-то случилось, – подумал он. – Они сказали, что ситуация нормализовалась, но она почувствовала, что меня нет. Она знает мой голос и поняла, что больше не слышит его, и…»

– Алло?

– Гарретт?

– Джулиана, – прошептал он, охрипнув от напряжения, которое она смогла почувствовать, и от тоски, которую приходилось так долго скрывать. – Джулиана.

Когда Гарретт сумел справиться с нахлынувшими эмоциями и обрел способность к членораздельной речи, он рассказал Джулиане о том, что семь месяцев назад женился. Он сказал, что любит Бет, но не так, как ее, а светло и спокойно.

Бет забеременела в первую же их брачную ночь, и следующие семь месяцев прошли в совместном радостном ожидании новой жизни. Казалось, трагическая смерть Блейка постепенно начинает забываться, и все начинают приходить в себя, но два дня назад, утром в канун нового года, у Бет началось кровотечение, превратившееся в кровавый поток, сначала унесший ее сознание, а потом и саму жизнь.

Но за несколько минут до смерти Бет родила на свет девочку: недоношенную, маленькую и хрупкую, так что сначала казалось, что она не жилец. Но она выжила, и с каждым часом ее шансы на жизнь все увеличивались; сегодня вечером доктора впервые пообещали, что ночь должна пройти спокойно, так что он рискнул вернуться домой.

Когда Джулиана узнала о горе Гарретта, у нее сердце облилось кровью, но она сумела взять себя в руки и уверенно – насколько это было возможно в ее состоянии – сказала:

– Она выживет, Гарретт. Твоя дочь выживет – она унаследует твое мужество, доброту и силу. Расскажи мне о ней – как ее зовут, точное время ее появления на свет и как она выглядит.

– Ее назвали Алисон, – начал Гарретт, и несмотря на горе, его голос наполнился отцовской гордостью, – она родилась в девять утра тридцать первого декабря. Она очень маленькая – такая маленькая – но очень упорная. И, – тихо добавил он, – я уверен, что когда она вырастет, она будет похожа на Бет.

– Которая была очень красива…

– Да, она была очень красива, Джулиана, и она была так молода и счастлива, и… – Он не смог говорить дальше, слезы душили его.

Наконец Джулиане удалось заставить его продолжить, и они еще долго говорили о Бет, Алисон и о том, что Вивьен наконец поправилась.

Джулиана призналась, что позволила себе позвонить только потому, что почувствовала: он в беде. Гарретт понимал, хотя она не обмолвилась об этом ни словом, что ничего не изменилось, и теперь он сам верил в то, что шесть дней, которые они провели вместе, были единственным временем, отпущенным им судьбой. Он не сможет вернуться к Джулиане ни теперь, ни в будущем. Он был в слишком большом долгу перед женщиной, отдавшей жизнь, чтобы родить ему дочь, и перед родителями Бет, и в особенности перед крошечным существом, отчаянно сражавшимся за свою жизнь в полной уверенности, что она – дитя большой и светлой любви.

Гарретт уже никогда не вернется в Гонконг, а Джулиана никогда не покинет его. Теперь он даже без слов понимал, как она была права девять месяцев назад.

Никто не хотел сказать первым «прощай». Оба понимали, что это «прощай» будет последним словом, которое они услышат друг от друга. И вот в момент затянувшегося молчания Джулиана решилась:

– Алисон будет похожа на Бет, Гарретт, но твоя вторая дочь будет похожа на тебя. – Пока только Джулиана знала об этом: врач, принявший ребенка в доме над Долиной Счастья, был уверен, что девочка – стопроцентная китаянка. Он не обратил внимания, что ее глаза были не черными, а темно-зелеными, что ее кожа была не золотистого оттенка, а белой, как алебастр. Он не сумел рассмотреть в красивом личике черт ее отца.

И снова пронизавший огромное пространство голос, удивленно прошептавший: «Моя вторая дочь?!» был хриплым и одновременно нежным – от муки и надежды.

– Она родилась в десять пятьдесят пять в ночь первого января, – сказала Джулиана, потрясенная таким совпадением. – Если принять во внимание временную разницу между Гонконгом и Далласом, она родилась на пять минут раньше, чем Алисон. Они сестры, Гарретт, и родились, словно близняшки.

– Как она, Джулиана? Как ты?

– Все в порядке, – успокоила его Джулиана. Для нее роды были продолжением их любви. – Мы обе в порядке.

– Хорошо, – сказал он облегченно. – Как ты назвала ее?

Джулиана ответила сначала по-кантонски:

– Дочь великой любви.

– Дочь великой любви, – эхом откликнулся Гарретт, думая о своих дочерях, почти близнецах. Имя первой было «Дочь великой любви», и это было правдой, но ведь и вторая, Алисон, тоже могла рассчитывать на такое имя, ведь ни Гарретт, ни Бет не знали любви крепче, чем их любовь.

– Это ее личное имя, – продолжила Джулиана. – Однако в миру она будет называться Мейлин. Ты согласен, Гарретт? Это не китайское и не американское имя, но отчасти напоминает и то, и другое. Оно такое же неповторимое, как и она сама.

– Это прекрасное имя, Джулиана.

– Она и сама прекрасна.

– Я бы хотел заботиться о ней, Джулиана, заботиться о вас двоих. – Гарретт не стал продолжать: «тем единственным способом, который мне остается». У него сердце разрывалось при мысли о том, что единственное, что он может предложить женщине, которую любит, и дочери, которую никогда не увидит, были деньги.

И вот тут-то Джулиана поняла, что заставило ее солгать ему в вечер их первой встречи: теперь он может не беспокоиться о ней, они могут жить совершенно независимо, связанные только незримыми сердечными узами. Она сказала ему, что богата – тогда это было ложью, но теперь стало правдой. После сердечного приступа Вивьен написала завещание, в котором все оставляла Джулиане.

– Мы ни в чем не нуждаемся, Гарретт. Я говорила тебе, что Вивьен богата. Мейлин не будет нуждаться ни в чем.

«Кроме отца». – Эта мысль вонзилась в его сердце, как зазубренный кинжал.

– Что ты расскажешь ей обо мне?

– О нас, – тихо поправила его Джулиана. – Я расскажу ей, что мы очень любили друг друга, мы полюбили друг друга раз и навсегда и хотели провести жизнь рядом, любя ее, но…

– Но что? – перебил он ее.

– Но что ты погиб и не смог вернуться в Гонконг. Вот это я и собираюсь ей сказать, потому что она начнет интересоваться тобой гораздо раньше, чем сможет разбираться в жизни и понять нас. Я терпеть не могу ложь, но в данном случае, я думаю, это необходимо. А ты?

«Я тоже», – подумал он и кинжал проник еще глубже в сердце.

– Скажи ей это, Джулиана, хотя… добавь, что я бы любил ее всем сердцем.

– Я скажу ей, – пообещала Джулиана. И тут вдруг она почувствовала опасность – словно судьба, недовольная ее звонком, на который было отпущено всего несколько минут, собиралась жесткого покарать ее за дерзкое неповиновение. И тогда она взмолилась:

– Пожалуйста, Гарретт, отпусти нас. Обещай мне, что никогда не будешь пытаться узнать что-то о нас.

– Но Джулиана, это слишком! Я хочу знать, как вы живете, знать, что вы счастливы и у вас все хорошо. Я буду слишком беспокоиться о вас.

– Гарретт, пожалуйста, я тебя прошу. Мы будем счастливы, с нами будет все в порядке. Обещаю тебе. Но теперь пора попрощаться. Мы должны прекратить этот разговор.

– Джулиана…

– Я должна идти. – Джулиана чувствовала, что ее голос дрожит от страха и отчаяния, и, собрав силы, нежно добавила: – Я буду любить тебя всегда, Гарретт, всегда, и вместе с Мейлин я буду любить и Алисон.

– Я тоже буду любить Мейлин… и тебя… любить всегда.

Еще долгое время после того, как она повесила трубку, Джулиана ощущала дыхание опасности. Она укачивала на руках Мейлин, целовала шелковистые черные волосики на ее головке и мысленно успокаивала себя. Все будет в порядке. Это был самый последний звонок. Ничего плохого не должно случиться. Все позади, все должно быть позади, с нее хватит несчастий.

И целую неделю казалось, что ее молитвы были услышаны. Опасность миновала. Они с Гарреттом будут жить каждый сам по себе и любить своих дочерей.

Но на восьмой день – странно, что именно на восьмой, ведь восемь – это счастливое число – разразилась новая трагедия, и жизнь Джулианы Гуань изменилась окончательно.