Текст книги "Жемчужная луна"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Отель «Ветра торговли»

Центр, остров Гонконг

Воскресенье, 6 июня 1993 г.

– Как вы находите Гонконг после возвращения?

Этот вопрос не удивил Мейлин, как не удивило и то, что Джеймс Дрейк задал его только сейчас. Роскошный ужин подошел к концу, и коллекционное шампанское, пузырящееся все сильнее с каждой новой переменой блюд, наконец оказало свое волшебное действие – ее боль немного утихла, как и ощущение угрозы.

Джеймс ждал, что она скажет правду, но ей требовалось время, чтобы собраться с силами. Впрочем, нужды в спешке не было – никто не торопил их, никто не стоял у них за спиной; они сидели в интимном уюте столовой в пентхаузе Джеймса в его отеле на пятьдесят третьем этаже, а ужин был доставлен от Дюморье, одного из лучших ресторанов Гонконга.

Пока Мейлин размышляла над ответом, ее глаза скользнули в сторону, на открывшийся за окном вид. Залив Виктории казался сегодня большим черным зеркалом, огромным прудом с отполированной поверхностью, на которой отражалась цепочка прибрежных огней. Это было захватывающее, великолепное зрелище. Но как и все в Гонконге, оно рождало в груди Мейлин противоречивые чувства.

Мейлин не было в Гонконге девять лет, и все двадцать часов, как она вернулась сюда, она пыталась сконцентрироваться на причине своего возвращения. Но это было практически невозможно – окружающее пробуждало в ней слишком много воспоминаний. Из кабинета в Башне Дрейка она видела пик Виктории, а из своей комнаты на сорок восьмом этаже в «Ветрах торговли» она видела паромы, пересекающие залив в направлении Цзюлуна. Ее наблюдательный пост располагался так высоко, и с него открывался такой великолепный вид, что она могла даже различить отель «Пининсула»… где она была зачата!

В первый раз, когда Мейлин увидела зеленовато-голубые очертания отеля, ею овладела безотчетная ярость. Она смогла подавить вышедшие из-под ее контроля эмоции только благодаря суровому напоминанию: теперь тебе часто придется видеть «Пининсулу», причем так близко, что можно рассмотреть даже охраняющие ее скульптуры львов – ведь строительная площадка «Нефритового дворца» расположена всего за квартал от нее, на Солсбери-роуд.

«Нефритовый дворец»… из-за него-то Мейлин Гуань и вернулась в Гонконг. Всего через несколько недель после того, как архитектор Мейлин поступила на работу в фирму «Тичфилд и Стерлинг», туда пришло письмо от Джеймса Дрейка. Разумеется, не только туда – всем лучшим мировым архитектурным мастерским было послано предложение представить проект гостиницы. Джеймс Дрейк отлично знал, чего он хочет – чтобы его новый гонконгский отель был не просто зданием, а произведением искусства, великолепным памятником, в котором лучше всего отразился дух Гонконга, воплощение гармонии Запада и Востока.

Тридцатилетнего магната недвижимости засыпали проектами: кто из архитекторов не мечтал работать на Джеймса Дрейка?!

Руководство «Тичфилда и Стерлинга» посоветовало – настойчиво посоветовало – каждому из архитекторов, имеющих хоть малейшее представление о Гонконге, подать свой проект. Чем больше будет проектов, решило руководство, тем больше вероятность, что один из них придется по вкусу Дрейку.

Для Мейлин же набросать проект здания, которое могло бы стать символом Гонконга, было просто проблемой перенесения на бумагу образа, который преследовал ее уже много лет. Разумеется, это будет не совсем то, чего хотел Дрейк, так как ее проект далек от гармонии – скорее, это сгусток ее ощущений Гонконга, отчаянное стремление соединить живущие в ней два существа, и невозможность сделать это; ощущение того, что ее хрупкие корни разделены, и их концы отчаянно пытаются найти опору, не зная, где их истинный дом.

Таким Мейлин Гуань видела Гонконг. Она знала его диссонансы и была глуха к его гармонии. Сама она не находила в своем проекте ни восхищения городом, ни гармоничного примирения двух его культур. И когда человек, заказавший не дисгармонию и муку, а гармонию и красоту, вызвал ее в Гонконг обсудить проект более подробно, Мейлин сначала отказалась. Она решила, что интерес Джеймса Дрейка к ее проекту – праздное любопытство, а если он так восхищен Гонконгом, как можно было понять по его письму, он просто хочет разругать ее за ересь.

Кроме того, Мейлин не верила, что по ее проекту может быть построен «Нефритовый дворец» – ведь это была всего лишь иллюзия. На первый взгляд, это было здание в китайском традиционном стиле, однако в нем проступали черты колониальной архитектуры, а потом эти, такие разные, стили вдруг чудесным образом сливались в один. Эту зрительную иллюзию нелегко было объяснить, трудно изобразить, практически невозможно воплотить в стали, мраморе и стекле.

Однако Дрейк испытывал к ее проекту отнюдь не праздное любопытство. После долгих переговоров по телефону он объявил ей, что собирается приехать в Лондон специально, чтобы встретиться с ней. И только тогда, когда он уже вылетел из Гонконга в Хитроу, Мейлин узнала от одного из сотрудников, что для него путешествие в Англию в эмоциональном отношении столь же трудно, как для нее – поездка в Гонконг.

Четыре года назад, перед тем, как он переехал в Гонконг, его беременная жена Гуинет погибла от взрыва газового баллона в их доме в Уэльсе. Оправившись от ран, полученных при пожаре, Джеймс Дрейк отправился в Гонконг, чтобы спастись там от тяжелых воспоминаний. Он четыре года не возвращался в Лондон… пока его не вынудила эта упрямая архитекторша, отказавшаяся ехать в Гонконг, но чье видение «Нефритового дворца» оказалось удивительно близко к представлениям самого Дрейка.

Вечером, во время ужина в лондонском Кларидже, Джеймс Дрейк сказал Мейлин, что собирается построить ее «Нефритовый дворец». И хотя ему совершенно ясно, что она не хотела бы возвращаться в Гонконг, он все-таки вынужден потребовать ее присутствия на строительстве, так как оно обещает быть чрезвычайно сложным.

В тот же вечер Мейлин согласилась вернуться.

И вот она здесь, а Джеймс Дрейк спрашивает ее – как она чувствует себя. Она уже успела солгать ему и надеялась, что успешно.

Отведя глаза от сверкания глади залива, она встретила взгляд его серо-стальных глаз и сказала на этот раз правду.

– Радость и боль.

Дрейк прореагировал на это искреннее признание легкой улыбкой, а в его глазах она прочитала одобрение. Сидевшая напротив красивая, сложная и талантливая женщина напоминала ему уникальное здание, которое он хотел возвести по ее проекту – удивительное сочетание гармонии и дисгармонии, в ней сквозило то азиатское, то английское. Такое слияние кровей – редкость, оно опьяняло. Мейлин сказала ему, что ее отец был английским аристократом, умершим еще до ее рождения, а мать – китаянка, она была оторвана от нее много лет, она до сих пор живет в Гонконге. Джеймс подумал, что в ее словах немало правды, но тут кроется и какая-то ложь.

Дрейк представления не имел, зачем ей лгать ему, но и спросить ее об этом он не посмел – в конце концов, он тоже солгал ей относительно самого важного события в его жизни.

– Радость и боль, – повторил он ее слова. – А если уточнить?

«Нет!», – подумала Мейлин, отводя взгляд от его опасных, пронизывающих глаз. Посмотрев на стол, она обнаружила, что ее бокал с шампанским почти пуст, в то время как его бокал, который он слегка прикрыл рукой, полон.

У него была изящная кисть – и смертоносный кулак. В детстве, живя в Гонконге, он был захвачен миром боевых искусств. Он стал обладателем «черного пояса» и мог легко и бесшумно убить человека голыми руками. Разумеется, он никогда не стал бы применять свое искусство на практике, прежде всего потому, что отлично владел своими чувствами и эмоциями.

Кисть, с точно рассчитанной силой сжимавшая хрупкий бокал, олицетворяла самого Джеймса: элегантность и изящество, прикрывающие бешеный нрав. Мейлин отлично понимала причину его ярости. Смерть его жены была несчастным случаем – никто не был виноват в этом. И тем не менее его слепая ярость взывала к отмщению. А так как у губителя Гуинет Дрейк не было пока человеческого облика, то Джеймсу приходилось проклинать самого себя.

– Мне кажется, сегодня я еще не способна вдаваться в подробности, Джеймс, – наконец промолвила она. – Это слишком длинная история.

– Но я не тороплюсь.

– Зато я спешу, – улыбнулась Мейлин и поднялась из-за стола. – Ведь вы рассчитываете, что я приступлю к работе немедленно, с завтрашнего утра?

– Как знаете, – улыбнулся ей Джеймс, отступая перед ее нежеланием развивать сегодня эту тему. Он тоже поднялся на ноги и вдруг заметил: – Ох, совсем забыл. Я нашел фотографа.

– Того, кого я предлагала в Лондоне?

– Нет, другого. Это просто подарок судьбы – когда я был в прошлом месяце в Сан-Франциско, я наткнулся на ее альбом. У меня лежит в гостиной экземпляр для вас, можете посмотреть, если не сможете уснуть из-за разницы во времени после перелета. Я надеюсь, ее работа придется вам по вкусу.

– Не сомневаюсь в этом.

По дороге в гостиную Мейлин вдруг почувствовала прилив надежды.

«Может быть, я справлюсь, – подумала она. – Может быть, за эти семь месяцев я сумею справиться со своими страхом и обидой… и даже наберусь мужества повидаться с матерью. А если мне понадобится помощь, если мне не хватит сил? Наверное, можно будет поговорить с Джеймсом, он тоже знает, что такое боль и гнев; скорее всего, я могу доверять ему гораздо больше, чем кому-либо еще из мужчин».

Мейлин чувствовала, что может доверять Джеймсу – после того ужина в Лондоне, когда она дала-таки свое согласие на поездку в Гонконг, они проговорили несколько часов и были очень откровенны друг с другом. Они даже – тоже вполне откровенно и честно – поговорили о любви. Когда Мейлин поведала ему, что совершенно уверена в том, что никогда-никогда не сможет влюбиться, Джеймс столь же откровенно ответил, что однажды и сам чувствовал такое. Но потом встретил Гуинет, и это случилось – легко, сильно и навсегда. И теперь, торжественно заявил он, это уже никогда не повторится – даже если бы он этого захотел.

После того, как он рассказал ей о своей найденной и утраченной любви, она поняла, что этот мужчина, испытавший счастье физической близости с любимой женщиной, никогда не станет интересоваться случайными связями ради кратковременного наслаждения. Наверное, большинство прекрасных женщин, окружавших его, с раздражением и обидой обнаруживают, что потрясающе привлекательный Джеймс Дрейк вовсе не собирается соблазнять их.

Но только не Мейлин: она-то отлично знала про себя, какой лед таится под знойной поверхностью ее потрясающе красивого тела. Уже с детства она хорошо понимала, что для любого мужчины всегда будет только добычей, всего лишь бесценным трофеем – желанным, но не любимым. Но только став женщиной, Мейлин поняла, что эта была лишь частица истины. Полная истина заключалась в том, что она была не просто добычей, а совершенно бесполезной добычей.

Никто бы не захотел, проведя одну ночь с Мейлин Гуань, провести с ней и вторую – никто и не хотел. Ее прекрасное лицо и невероятно соблазнительное тело обещали изысканные наслаждения и знойную страсть. Однако все ее любовники очень быстро обнаруживали, что эта соблазнительная внешность – всего лишь фасад, за которым скрывались несокрушимый лед и неопытность.

Впрочем, Джеймсу Дрейку не придется обнаружить эти горькие истины: почему-то Мейлин была уверена в этом и совершенно спокойна на этот счет.

И вот, когда они наконец оказались в гостиной, именно тот мужчина, которому Мейлин так доверяла, вручил ей «Серенаду одинокой звезды». Только через секунду Мейлин поняла, что она держит в руках, и еще несколько секунд потребовалось ей на то, чтобы оправиться от удара и взять себя в руки. Она давно привыкла встречать неожиданные удары – всю жизнь ей приходилось сталкиваться с мужчинами, сначала очарованными ею, а потом покидавшими ее, узнав разгадку. Мейлин стала настоящей актрисой, привыкшей улыбаться, когда хотелось плакать.

Но сейчас Мейлин не смогла бы улыбнуться, она не могла поднять глаз на мужчину, который обманул ее. Ее глаза были прикованы к обложке, на которой яркими голубыми буквами красовалось имя фотографа: Алисон Париш Уитакер. Потеряв контроль над собственными руками, она перевернула альбом и впилась глазами в фотографию на задней стороне обложки.

Мейлин уже видела фотографию своего отца – в тот день, когда вышла на поверхность вся ложь, – однако она еще никогда не видела свою сестру. До этой минуты…

Она была золотистой блондинкой! Ее медовые волосы сияли, как будто их освещало какое-то тайное светило, и ее лицо светилось, отражая скрытое тепло любви. Маленькая сестричка прекрасной Мейлин Гуань не была такой знойной и эффектной, как старшая сестра, но в ней чувствовалась какая-то невыразимая прелесть, какая-то трогательная наивность.

Алисон Париш Уитакер была наследницей, обожаемой принцессой, но на ее голове красовалась не корона, а солнцезащитные очки, а на ее шее, словно изваянной из слоновой кости, болтались не алмазы, а спутавшиеся экспонометр и фотокамера. Черты ее лица выдавали врожденную аристократичность, а полные губы расплылись в приветственной улыбке.

Но что же с ее глазами? Обладает ли она, как и Мейлин, доказательством происхождения от зеленоглазого отца? Да, наверное, только у Мейлин, незаконнорожденной Гарретта Уитакера, глаза были цвета темного нефрита, почти черные, скрывающие опасную тайну… а его светловолосая законная дочь смотрела на мир ярко-зелеными, изумрудными глазами. И эти глаза любимой дочери наверняка были так же ясны и чисты, как эти драгоценные камни, бесстрашны и полны надежды.

– Мейлин?

Джеймс произнес ее имя очень тихо, но оно разорвало тишину, как гром. Прежде чем повернуться к нему, Мейлин быстро положила книгу на хрустальный столик, словно она была раскаленной и обжигала пальцы.

Теперь Мейлин была готова посмотреть в глаза мужчине, которому она так верила и который – неужели это так? – предал ее так быстро и так жестоко. Мейлин не сомневалась, что Джеймс Дрейк может быть жесток, ему нужно было совсем немного, чтобы выпустить на поверхность часть той ярости и гнева, что бушевали внутри него.

О, Мейлин очень хорошо знала, как страшна может быть жестокость, порожденная яростью! Она сама, покидая Гонконг в то ужасное время девять лет назад, позволила проявиться этой жестокости. Позволила? Да, пожалуй, так!

Конечно, вначале она сама не понимала, что говорит, она была взбешена, слова выскакивали сами по себе. Они просто выплескивались из ее раненого сердца. Тогда бесконтрольность ее гнева была понятна – весь мир ее рухнул, а ведь ей было всего тринадцать лет! Но с тех пор прошло немало времени, вполне достаточно для того, чтобы простить, похоронить эту боль в своем сердце. Но вместо этого она мучила свою мать, свою любимую мать.

А в те первые тринадцать лет жизни в ее сердечке жила только любовь, самая нежная и щедрая любовь. Конечно, она знала, что существует жестокость, она сама была ее жертвой, объектом насмешек со стороны одноклассников. Казалось невероятным, чтобы она могла обидеть кого-либо. Но в тот день, когда ее мир рухнул навсегда, в ней поселилась жестокость – и с тех пор не покидала ее сердце.

Мейлин хотелось верить, что ею просто овладел какой-то злой дух. Было вполне естественно, что такой зловещий призрак поселился именно в этой невинной душе, беззащитной перед болью. И так хотелось верить, что этот незваный гость в один прекрасный день покинет ее.

Но Мейлин не обманывала себя тем, что эта жестокость – дело рук злого духа. Даже в тридцать лет она была уже слишком горда, чтобы сваливать вину на кого-то другого. Нет, эта не доброта, эта изощренная жестокость была частью ее существа, и, очевидно, она унаследовала ее от своего бессердечного отца. Она всегда была присуща ей, только тщательно скрывалась – но теперь и Мейлин, и ее мать знали правду о том зле, что притаилось в глубине еще детской души.

Мейлин уехала из Гонконга с твердой уверенностью в том, что ее отношения с любимой матерью безнадежно испорчены. И как только она прибыла в Лондон, как бы в наказание за необузданные вспышки ярости, которые разрушили столько светлого в ее жизни, она взяла себя в ежовые рукавицы и подчинилась строгому распорядку. Она одевалась безупречно, по моде, ее длинные черные волосы всегда были уложены в строгую прическу. Ее поведение было безукоризненно, ее соблазнительное гибкое тело всегда было в форме, а ее работа – безошибочной и аккуратной.

А ее чувства? Что она делала в Лондоне, когда боль становилась непереносимой? Позволяла ли себе резкие и ранящие слова? Нет. Никогда. Ни разу. Она держала свою боль внутри. А жестокость? Тоже обращенной внутрь…

Предыдущие девять лет жизнь Мейлин была размерена и уложена в жесткие рамки. Никто, впрочем, не следил за ее поведением. Но у ее самоограничения была причина и цель – возможно, неясная даже ей самой. В те дни, когда она готовилась вернуться в Гонконг, в ее сознании крутилась одна опасная и радостная мысль. Может быть, она наберется мужества, сможет встретиться с Джулианой и попросить у нее прощения. И если такой день настанет, это будет неоспоримым доказательством того, что она стала лучше.

Но так ли это? Стоило ей увидеть фотографию Алисон, и выяснилось, что ее чувства гораздо сильнее, чем казалось раньше. Она почувствовала приближение волны ярости.

«Я держу себя в руках, – сказала она себе. – Я должна держать себя в руках».

Теперь она позволила себе посмотреть на человека, у которого тоже был «черный пояс» по самоконтролю и дисциплине. Она отлично знала, что серые глаза Джеймса могут стать твердыми и непроницаемыми, как гранит, – но теперь она читала в них, как в открытой книге. Он волновался за нее, вот и все – не было и малейшего намека на предательство.

Джеймс говорил ей правду – он наткнулся на этот альбом чисто случайно. Его решение выбрать в качестве фотографа для «Нефритового дворца» Алисон Париш Уитакер тоже было простым – хоть и невероятным – совпадением. Просто удар судьбы… точно такой же, как и тот, что убил его жену.

Джеймс, устрани эту случайность! Уничтожь ее своими изящными и смертоносными руками, задуши!

– Мейлин? – теперь его голос звучал требовательно. – Скажите мне, что случилось?

– Эта Алисон Уитакер, она ведь американка?

– Да, – подтвердил Джеймс, внимательно наблюдая за ее реакцией. – И, как вы, наверное, поняли по биографической справке, она уроженка Техаса, еще одна из этого штата!

– А что, вам не удалось найти ни одного подходящего британского или китайского фотографа?

– Она лучше всего подходит для моих целей. Так же, как вы и Сэм Каултер.

А вот это уже было, несомненно, предупреждением – они уже разошлись во мнениях относительно кандидатуры Сэма. В конце концов Мейлин пришлось признать правоту Джеймса – человек, который возвел Ле Бижу, разумеется, был лучшей кандидатурой, чтобы строить «Нефритовый дворец». Оба отеля были архитектурными снами, которые могли бы исчезнуть с первыми лучами солнца, если бы строительство не велось в высшей степени аккуратно. Мейлин не радовало то, что придется полагаться на помощь техасца для того, чтобы воплотить ее фантазию в реальность, но она согласилась с этим и даже пообещала Джеймсу, что встретившись с человеком, с которым ей предстоит сотрудничать в течение семи месяцев, будет вести себя с ним дружелюбно.

Но что будет, когда она встретит свою маленькую сестричку? Когда она лицом к лицу столкнется с той, кого любили и не бросили?

Тут ее охватил такой страх, что она неожиданно выпалила:

– Джеймс, пожалуйста, найдите другого фотографа!

– Но почему, Мейлин? – спросил он, заинтригованный бурей, что бушевала в этих зеленых, как нефрит, глазах.

– Вы прекрасно знаете, почему! «Нефритовый дворец» – это символ Гонконга, разве вы забыли? И поэтому каждый сотрудник, по возможности, должен быть либо британцем, либо китайцем.

– За некоторыми минимальными исключениями, они и есть британцы или китайцы.

– Но не Сэм Каултер и не Тайлер Вон!

– Они вместе работали над Ле Бижу, – терпеливо повторил он факты, хорошо ей известные. – Я действительно ориентировался до сих пор на компании, базирующиеся в Гонконге. Однако, как вам известно, «Гран-При» был поставщиком для Ле Бижу, и Сэм очень просил меня, чтобы я привлек Тайлера. Это лучший выбор для «Нефритового дворца», Мейлин. Репутация Тайлера Вона, когда речь идет о своевременной доставке высококачественных материалов, безупречна. Кроме того, я кое-чего вам еще о нем не говорил.

– Что он был гонщиком? Я это давно знаю, Джеймс, но я не считаю, что умение мчаться в автомобиле с огромной скоростью, рискуя жизнью, является основанием для доверия.

– Вы не знаете о Тайлере того, что у него очень сильные связи с Гонконгом. В восемьдесят девятом году, после июньской катастрофы в Пекине, тысячи людей бежали оттуда. Бизнес начал приходить в упадок, туризм рухнул…

– Я это знаю, Джеймс, – мягко прервала Мейлин его рассказ. Она отлично знала о хаосе и страхе, овладевшими Гонконгом после событий на Тяньаньмынь. Тогда она была в Лондоне, но беспокоилась за свою мать, с которой у них не было никаких отношений вот уже несколько лет. За эти годы Джулиана Гуань стала знаменитостью, международно признанным модельером. Она стала одной из немногих, кто мог бы при желании эмигрировать, ее прибыльное дело готовы были принять у себя множество стран. Но Джулиана поклялась не покидать Гонконг и сдержала свою клятву даже в то неспокойное время после Тяньаньмынь. Джулиана Гуань и «Жемчужная луна» остались в Гонконге, в этом далеком уголке планеты, где все было под рукой – за исключением любящего сердца. – Итак, Тайлер Вон не присоединился к толпам, бежавшим с острова летом восемьдесят девятого.

– На самом деле, тогда-то он сюда и приехал. Он решил расширить деятельность «Гран-При» до Гонконга и не изменил это решение, насколько рискованным это тогда ни казалось.

– Мы уже знаем, что он – человек рисковый; когда буря миновала и Гонконг снова начал процветать, он здорово разбогател. – Мейлин знала, что ее колкое замечание несправедливо по отношению к Тайлеру Вону. Это человек, который выполнил свои обязательства, в то время как многие на его месте могли бы легко отказаться. Но она не признала правоты Джеймса.

– Послушайте, Джеймс, мне кажется, вас совершенно не интересует мое мнение! Значит, все ваши уверения в том, что мы будем тесно сотрудничать, всего лишь красивые слова?

У Джеймса заходили желваки, но его голос был абсолютно спокоен:

– Мы и в самом деле тесно сотрудничаем, Мейлин, но не забывайте, что это я плачу по счетам. Это наделяет меня правом и ответственностью руководить проектом и принимать окончательные решения. Я очень ценю ваше мнение, – тихо добавил он, – и меня чрезвычайно заинтересовало, почему же вы так упорно возражаете против Алисон Уитакер.

– Я уже сказала вам, в чем заключается подлинная причина, но вы явно не желаете слушать. – В ее голосе слышалось согласие и одновременно обида. – Джеймс, уже поздно, и я в самом деле устала. Увидимся утром. Спасибо за ужин.

Она сделала два шага к выходу, и тут ее остановили. Она даже не почувствовала его приближения, он внезапно очутился перед ней, ухватив ее своими сильными руками за плечи.

Как и голос, хватка у Джеймса была мягкая, почти бархатная, но за ней чувствовалась большая сила. Прикосновение казалось мягким, однако она не могла шевельнуться. Его руки были теплыми, но это говорило только о том, какая ярость пылает у него внутри.

Джеймс понимал, что Мейлин обладает сильным характером, она твердо идет к своей цели и всегда держит себя в руках. Он читал эту решимость в ее глазах – но там почему-то читались и растерянность, и страх.

Однако Джеймс не собирался выпытывать ее тайны. Он только произнес:

– Извините.

– Нет, это мне надо просить у вас прощения, Джеймс, – прошептала она, испытывая благодарность за то, что он не стал давить на нее. – Мне кажется, это я виновата.

Джеймс сильно сомневался в правдивости ее слов. Однако он, улыбаясь, подсказал ей:

– Почему бы не списать это на разницу во времени?

– И слишком большое количество шампанского?

– И на радость и боль возвращения в Гонконг. Мейлин знала, что есть и четвертая причина – каждый месяц с четкостью механизма ею овладевало чувство беспомощности, разрушавшее ее выдержку, будоража ее, делая более уязвимой, чем обычно. Она думала, что природа выбрала такой способ напоминать ей об утробе, никогда не производившей на свет детей.

– Друзья? – тихо спросил Джеймс и, когда она кивнула в знак согласия, спросил еще: – И партнеры?

– То есть?

– То есть, мне важно ваше мнение, хотя окончательное решение остается за мной.

Мейлин наконец улыбнулась.

– Идет.

– И кроме того, хотя это мои деньги, я хочу, чтобы «Нефритовый дворец» был нашим домом.

– Спасибо.

– Не за что. И самое главное, мне нужно, чтобы я мог быть уверен, что вы ставите отель впереди всех личных чувств, которые вы можете испытывать к нашим сотрудникам.

– Вы хотите объяснить мне, что такое профессионализм, мистер Дрейк?

– Именно, мисс Гуань.

– И вы ожидаете, что я буду мила со всеми этими американцами?

Это была уже явно не игра.

– Не просто ожидаю, Мейлин, – серьезно ответил Джеймс. – Я на это рассчитываю.

Джеймсу следовало бы спросить: «Могу ли я на это рассчитывать?» – однако он сказал: «Я на это рассчитываю», и тем не менее, Мейлин ответила: «Да». И тут, стоя перед этим мужчиной, который так верил в нее, Мейлин позволила себе пофантазировать.

Все в ее руках. Это просто дело вкуса – если бы она захотела, она могла бы и в самом деле быть любезной с Алисон и Сэмом. И тогда она почувствовала колоссальное облегчение – как это прекрасно, ощущать, что ты свободна, что тебя не захлестывает гнев, боль и страх.