Текст книги "Флипноз. Искусство мгновенного убеждения"

Кевин Даттон
Флипноз. Искусство мгновенного убеждения

Flipnosis: The Art of Split-Second Persuasion by Kevin Dutton

© Kevin Dutton, 2010

Права на издание получены по соглашению с William Heinemann.

Перевела с английского Н. Буравова

Доктор Кевин Даттон родился в 1967 г. В настоящее время он является научным сотрудником Фарадеевского института науки и религии в колледже Святого Эдмунда Кембриджского университета, где читает лекции по психологии.

Флипноз – высокопрофессиональный контроль сознания, теория и практика прицельного влияния.

Флипнотизер – тот, кто практикует флипноз.

Введение

Однажды вечером, уже на излете изобильного торжественного банкета, организованного в Лондоне для высокопоставленных представителей стран Содружества, Уинстон Черчилль вдруг заметил, как кто-то из гостей утаскивает со стола бесценную серебряную солонку из набора для специй. Указанный джентльмен засунул драгоценный предмет под смокинг и невозмутимо направился к двери.

Что делает Черчилль?

Его, находящегося между молотом верности своим обязанностям хозяина и наковальней желания избежать неприятных осложнений, осеняет блестящая мысль. Поскольку времени терять нельзя, он быстро хватает другую вещь из набора – серебряную перечницу – и засовывает в карман собственного пиджака. Затем, подойдя к «подельнику», неохотно вынимает «украденное» и ставит перед ним.

«Думаю, нас заметили, – шепчет он. – Лучше положить на место…»

Стюардесса: «Пожалуйста, пристегните ремни перед взлетом».

Мухаммед Али: «Я – Супермен. Супермен не нуждается ни в каких ремнях!»

Стюардесса: «Так Супермен и ни в каких самолетах не нуждается!»

Никаким калачом

Сырой декабрьский вечер в Северном Лондоне, шесть часов. Двое мужчин сидят за стойкой бара в Кэмден-Тауне. Приканчивают свое пиво, ставят кружки на стойку и смотрят друг на друга. Еще по одной? Не вопрос, почему нет? Сами пока не зная этого, они вот-вот опоздают на ужин, о котором заранее договорились. В индийском ресторане на другом конце города, ожидая их, сидит другой человек. Небрежно одетый, с явными признаками паркинсонизма, он вертит что-то в дрожащей руке, чувствуя себя бесконечно усталым. На нем новый яркий галстук, купленный специально по этому случаю, и он потратил полчаса, чтобы его завязать. На галстуке рисунок – плюшевые медвежата.

Воскресенье. Человек в ресторане наблюдает, как в полутьме внезапный ливень швыряет пригоршни воды в тускло освещенные окна. Сегодня у его сына день рождения. В баре в Кэмден-Тауне двое мужчин наблюдают тот же самый водоворот дождя вокруг уличных фонарей на пустынном тротуаре. Пора идти, говорят они. На поезд. В ресторан. К человеку, который сидит там в ожидании. И уходят.

Они приезжают с опозданием почти на три четверти часа. Им это почему-то кажется забавным. Они неправильно рассчитали время, необходимое, чтобы употребить четыре пинты пива, а затем почти через весь город добраться до места. Вместо того чтобы начать свое мероприятие в баре на пару часов раньше, они вышли оттуда всего за десять минут до назначенного срока. Что еще хуже – они навеселе. В ресторане ситуация разворачивается не лучшим образом.

– Опять опаздываешь? – саркастически осведомляется человек, который их ждал. – Так ничему и не научился, верно?

Реакция столь же яростна, сколь и незамедлительна – все столетней давности обиды выливаются в одной единственной категоричной фразе. Один из новоприбывших, тот, который более субтильной комплекции, разворачивается и уходит из ресторана. Это – сын. Но перед тем, как выйти, он бросает через плечо несколько тщательно подобранных слов.

Вот таков он, этот человечек. Еще несколько минут назад, мчась на запад в поезде метро, он предвкушал тихий праздничный ужин в обществе отца и лучшего друга. А теперь под стылым декабрьским небом в одиночестве бежит по тротуару обратно к станции метро. Промокший до нитки и промерзший до костей, потому что забыл взять пальто. Забавно, как быстро все может измениться.

Добравшись до станции, человечек по-прежнему кипит от гнева. Несколько минут он стоит перед турникетом, пытаясь определить, куда идти дальше, и думает, что никаким калачом его не заманят назад в тот ресторан. Станционный зал ярко освещен, и вокруг ни души. Но тут с улицы доносится звук приближающихся шагов. Вдруг из ниоткуда возникает толстяк. Он изо всех сил бежал за человечком от ресторана и теперь, резко остановившись и тяжело дыша, прислоняется к колонне у входа. Человечек отходит в сторону.

– Подожди! – говорит толстяк, наконец отдышавшись.

Человечек и бровью не ведет.

– Даже не думай, – произносит он, проводя ладонью у себя над головой. – Я уже вот докуда сыт этими его ехидными замечаниями!

– Да подожди же! – повторяет толстяк.

Человечек злится еще сильнее.

– Послушай, – говорит он, – не трать зря время. Хочешь – иди обратно к нему. Иди в ресторан. Вообще, иди куда хочешь. Только сгинь с глаз моих!

Толстяк боится, что человечек сейчас его просто ударит.

– Хорошо, – отвечает он. – Хорошо. Но прежде, чем я уйду, позволь мне сказать хоть одно слово?

Молчание. Светофоры на перекрестке у станции, переключаясь на красный, окрашивают струи дождя в малиновый цвет.

Только чтобы избавиться от собеседника, человечек уступает.

– Ладно уж, – мрачно произносит он. – Говори, что хотел.

В эту секунду, когда двое – толстяк и маленький человечек – смотрят друг на друга сквозь воображаемый барьер, наступает момент истины. Человечек замечает, что у толстяка на пальто не хватает пуговицы, а его шерстяная шапка с помпоном валяется в луже неподалеку. А ведь он летел сюда сломя голову, думает человечек. От ресторана до станции. И затем вспоминает, как толстяк однажды сказал, что эту шапку ему связала мать на Рождество.

Толстяк протягивает обе руки – жест беспомощности или открытости, а возможно, и того и другого.

А затем говорит…

«Когда ты в последний раз видел, чтобы я бежал?»

Человечек открывает рот, но слова застревают в горле. Его вдруг охватывает волнение. Дело в том, что толстяк весит около 176 килограмм. Хотя они дружат уже довольно давно, человечек никогда не видел, чтобы толстяк куда-нибудь бежал. Хотя в роли бегуна он даже забавен. На самом деле, по его собственному признанию, ему и ходить-то непросто.

Чем больше человечек размышляет об этом, тем труднее ему подобрать ответные слова. И он чувствует, что гнев его отступает.

Наконец, он выдавливает: «Ну, никогда».

Молчание. Потом толстяк протягивает ему руку.

«Тогда пойдем, – говорит он. – Пойдем назад». И они уходят.

Когда они возвращаются в ресторан, человечек с отцом просят друг у друга прощения и втроем, слегка помудревшие, а может быть, и впрямь достигшие мудрости, мужчины садятся, чтобы наконец-то поужинать вместе. Со второго захода. Никто не говорит о чуде, но они абсолютно уверены, что именно это и произошло. Толстяк потерял пуговицу. И шерстяная шапка, которую вязала его мать, уже никогда не будет прежней. Но где-то там под дождем, на ветру и в холоде каким-то непостижимым образом он обменял все это на нечто более важное.

Ничто на свете, думает человечек, никакие уговоры, никакие увещевания там, на станции метро, не могли заставить его вернуться в ресторан. И никаким калачом его туда было не заманить. Однако именно этого добился толстяк – всего лишь несколькими простыми словами. Словами, пришедшими из самой глубины души:

«Когда ты в последний раз видел, чтобы я бежал?»

Так или иначе, но в разгар той сумеречной лондонской зимы толстяк сумел призвать немного солнца.

Честность – лучшая политика

Как вы думаете, сколько раз в день вас пытаются в чем-то убедить? Говорят, что делать. Что покупать. Куда пойти. Как добраться. Считайте с того момента, когда вы проснулись утром, и до момента, когда ваша голова вечером снова падает на подушку. Двадцать? Тридцать раз? Именно так большинство людей отвечает на этот вопрос – поэтому постарайтесь не расстраиваться из-за того, что я скажу дальше. На самом деле – внимание! – это число колеблется на уровне 400! Поначалу вроде бы потрясает, не так ли? Но давайте поразмыслим над этим минутку. Рассмотрим варианты. Какие «молекулы влияния» могут просочиться в проводящие пути нашего мозга?

Итак, начнем с индустрии рекламы. Телевидение. Радио. Доски объявлений. Сеть. Сколько раз в день, по-вашему, вы видите или слышите рекламу? Правильно – довольно часто. Однако мы видим и еще кое-что. Человека, продающего хот-доги на ближайшем углу. Полицейского, регулирующего дорожное движение. Какого-то религиозного активиста с рекламным щитом, вышагивающего прямо посреди дороги. А тут еще этот «гномик» у нас в голове, который почти постоянно о чем-то долдонит. Ладно, видеть его мы не можем, но уж слышим-то достаточно часто. Стоит только о нем подумать – и он тут как тут, не так ли? И поверьте – мы еще даже не начали считать.

Когда происходит все вышеописанное, мы воспринимаем это как нечто само собой разумеющееся, правда? В результате ответом на мой первый вопрос и оказывается число 20 или 30 вместо 400. Но существует и более важный вопрос, который редко становится предметом анализа.

Как нас переубеждают? Я имею в виду первоисточник. Много написано о том, как и почему мы придерживаемся того или иного мнения, но что насчет того, как и почему мы его меняем?

Давайте вообразим некое альтернативное общество, в котором основным инструментом влияния является принуждение, а не убеждение. Только представьте, на что это было бы похоже, если бы всякий раз, как мы решали не покупать хот-дог, продавец бросался бы на нас, угрожающе размахивая бейсбольной битой. Или если бы мы, пролетая мимо знака ограничения скорости 130 км/час, эту самую скорость превысили, а некий смертоносный датчик прошил бы наше ветровое стекло пулями в ту же минуту. Или не примкнули бы к «правильной» политической партии или «правильной» религии – даже при наличии «правильного» цвета кожи – и незамедлительно пострадали бы от последствий.

Некоторые из этих сценариев, полагаю, вообразить легче, чем другие. Но проблема, которую я хочу затронуть, очевидна. Она в значительной степени связана с уверенностью, что у нас есть «убеждения». В разные времена было немало попыток подвергнуть сомнению существование такого понятия. Но каждая из них на той или иной стадии своего развития потерпела решительную неудачу. Убеждения – это то, что помогает нам выживать. Зачастую вполне буквально.

Приведу пример. Осенью 2003 г. я улетел в Сан-Франциско на конференцию. Когда уезжал из Кембриджа, время поджимало, и только поэтому, пожалуй, я принял совершенно безрассудное, противоречащее вековой мудрости решение – не заказывать гостиницу заранее. Вместо этого я нашел дешевую прямо на месте – в районе, весьма неспокойном и опасном настолько, что даже серийные убийцы там, похоже, бродили парами.

Каждое утро, уходя из этого «борделя» – я имею в виду гостиницу, – и каждый вечер, возвращаясь, я сталкивался с одной и той же компанией, кучковавшейся снаружи вокруг газетного стенда: ветеран Вьетнамской войны, которому по виду жить оставалось полгода, проститутка из Бразилии, явно знававшая более прибыльные времена, и целая флотилия голодных и бездомных, каждый из которых пропустил больше ударов судьбы, чем «ночной девичник» Пэрис Хилтон собрал «лайков» на YouTube. Всех их жизнь здорово потрепала. Все хлебнули лиха. И все уныло толпились на тротуаре, а их трепещущие на ветру плакатики и промокшие от дождя таблички сиротливо лежали в стороне.

Я не утверждаю, что эти ребята не нуждались в деньгах. Нуждались. Но через неделю осторожных разговоров и постепенного знакомства настал момент, когда мое и их везение почти полностью поменялись местами – уже я просил у них наличные. С большей частью этой ватаги я успел стать на короткой ноге и первые пару дней великодушно раскошеливался, но потом желание и далее пополнять их казну растворилось быстрее, чем хедж-фонд Берни Мэдоффа.

Или это я так думал.

И вот как-то вечером, ближе к концу моего пребывания там, замечаю парня, которого прежде не видел. К этому времени я уже выработал в себе нечто вроде иммунитета к жалостным историям о неудачах и теперь прохожу мимо, бросая лишь мимолетный взгляд на потрепанную табличку с загнутыми уголками, которую он держит перед собой. И тут, едва успев ухватить смысл написанного, я начинаю рыться во внутреннем кармане пальто, ища, что бы ему дать. И не мелочь, а чего-нибудь посущественнее. Шесть простых слов заставили меня, ни секунды не колеблясь, лезть в бумажник.

ЗАЧЕМ ЧТО-ТО ВЫДУМЫВАТЬ? Я ХОЧУ ПИВА!

Я почувствовал себя легально ограбленным.

Вернувшись под безопасную – ну ладно, сравнительно безопасную – сень своего гостиничного номера, я сидел там, размышляя о только что прочитанном слогане. Мне поаплодировал бы даже Иисус. У меня нет обыкновения подавать алкашам, даже по мелочи. Особенно, когда прямо под боком, только руку протяни – в избытке куда более достойные кандидаты для подаяния. Однако же именно так я только что поступил. Что же было в тех шести словах, которые произвели на меня такое впечатление? Я недоумевал. Быстрее выудить деньги парень мог, только наставив на меня пистолет. Так с помощью чего же столь безошибочно, столь универсально и при этом столь незаметно оказались выведены из строя все те когнитивные защитные комплексы, которые я с такой кропотливостью и решимостью выстраивал с самого приезда сюда?

Я улыбнулся.

Мне вдруг припомнился похожий случай, произошедший за многие годы до этого, когда я поссорился с отцом в ресторане. И затем в бешенстве умчался прочь. Ни за что на свете, говорил я себе в тот момент, не вернусь сегодня больше в этот ресторан. Никаким калачом меня туда не заманишь. Но всего через 30 секунд и несколько слов, сказанных моим другом, решение резко изменилось.

Я начал понимать, что у этих двух инцидентов было нечто общее – нечто вневременное, ускользающее и существенно отличающее их от привычных способов общения. В них имелась некая трансформирующая, трансцендентная, почти потусторонняя особенность.

Но в чем же она заключалась?

Суперискусство убеждения

Сидя в гостиничном номере и размышляя, я чувствовал, что у меня, как у психолога, должен быть ответ на этот вопрос. Но чем больше я думал, тем сильнее было внутреннее сопротивление. Это был вопрос о процессе убеждения. Об изменении отношения. О социальном влиянии. Обычно все сводилось лишь к «заигрыванию» с этими проблемами у подножия махины социальной психологии – и теперь, похоже, в литературе зияла большая черная дыра. Я был сбит с толку. Как мог совершенно незнакомый человек всего шестью простыми словами обчистить мой бумажник? И как ранее всего лишь одной фразой мой лучший друг смог прочистить мне мозги?

Обычно это работает вот так. Если, как мой друг, мы хотим кого-то успокоить или, как тот нищий, выклянчить у кого-то деньги, то склонны делать это не спеша. Мы тщательно готовим подачу. И серьезно все обосновываем. Люди – поинтересуйтесь у любого торговца подержанными машинами – не так уж легко меняют свое мнение. В девяти случаях из десяти процесс убеждения обусловливается сложным сочетанием факторов, связанных не только с тем, ЧТО мы говорим, но и КАК мы говорим. А также имеет значение то, как все это интерпретируется. В подавляющем большинстве случаев на нас воздействуют именно «говорением». Этаким коктейлем из мнимого компромисса и напора. Замысловатой оберткой из слов, под которой скрывается намерение, каким бы оно ни было. Но с моим другом и тем бездомным парнем все было по-другому. Они своей цели добились не столько с помощью словесной обертки, сколько, пожалуй, благодаря полному ее отсутствию. Это была безукоризненная квинтэссенция воздействия, поражающая первозданной, чистой элегантностью; не иначе как имело место искусное, стремительное касание психологического гения, более, чем что-либо другое, придавшее всему этому силу.

Или нет?

Едва я вырвался из Сан-Франциско и вернулся в столь же хаотичную, хоть и несколько более предсказуемую академическую среду Кембриджа, как в голове у меня забрезжила мысль: ведь этот вопрос практически всеобъемлющ. Неужели там, далеко в вышине, за пределами вечных снегов убеждения существует некий эликсир влияния – тайное искусство «флипноза» – доступный каждому из нас? Покончить с этим делом. Обставить того парня. Самую малость склонить чашу весов на свою сторону.

Большая часть наших нынешних знаний о мозге – отношениях между функцией и структурой – появилась в результате исследования не чего-то обычного, а экстраординарного. Изучения крайностей поведения, противоречащих привычному, общепринятому. Могло ли то же самое быть верным и для убеждения? Вспомните сирен из «Илиады» Гомера: прекрасные девы, пение которых зачаровывает так, что моряков неодолимо влечет к ним, невзирая на страх смерти. Или Купидона с его стрелами. Или «тайный тот аккорд, которым услаждался Бог» и который играет царь Давид в песне Леонарда Коэна «Аллилуйя». Мог бы реально существовать такой «аккорд» вне области мифологии?

В ходе дальнейших моих исследований ответ на этот вопрос скоро стал очевидным. Медленно, но верно, по мере увеличения числа примеров холодное, цифровое колдовство статистики явило элементы совершенно нового вида воздействия. И я приступил к расшифровке генома таинственного, ранее неопознанного суперискусства убеждения. Большинство из нас имеет некоторое представление о том, как убеждать. Но это – в значительной степени результат обучения «методом научного тыка». Мы промахивались столько же раз, сколько и попадали в яблочко. Однако некоторые, как стало выясняться, могут постоянно попадать в цель. С абсолютной точностью. И не только во время дружеской беседы или попойки, но и в противостоянии, что называется, на краю пропасти, когда и ставки, и эмоции возрастают многократно. Так кто эти профессионалы влияния? И что заставляет их действовать? А еще важнее – чему они могут научить остальных?

Вот еще один пример. Представьте, что вы тоже были тогда в салоне самолета. Что вы сказали бы в тот момент?

Я лечу (бизнес-классом, спасибо кинокомпании) в Нью-Йорк. Парень через проход от меня недоволен едой. Несколько минут погоняв кусок по тарелке и потыкав в него вилкой, он подзывает старшего бортпроводника.

«Эта еда, – заявляет он, – полный отстой».

Старший бортпроводник кивает с самым понимающим видом. «О мой Бог! – заводит он. – Какая жалость… Неужели вы никогда больше не полетите с нами снова? Сможем ли мы когда-нибудь снова заслужить вашу благосклонность?»

Неплохо.

Но тут происходит нечто, совершенно меняющее ход игры. Причем не просто меняющее, а переворачивающее с ног на голову.

«Послушайте, – продолжает парень (для которого, как я подозреваю, подобная игра была отнюдь не внове), – я понимаю, что это не ваша вина. Да только мне от этого не легче. И знаете что? Я по горло сыт тактичными людьми и их любезностью!»

«Я ПРАВ, ТЫ, ЧЕРТОВ ИДИОТ? ТОГДА ПОЧЕМУ ТЫ, К ДЬЯВОЛУ, НЕ ЗАТКНЕШЬСЯ?»

Весь салон тут же затихает (и самое забавное – именно в этот момент напряженной тишины у кого-то из пассажиров загорается табло «Пристегните ремни» и срабатывает зуммер). Кто, черт побери, это был?

Парень на одном из передних мест (известный музыкант) оборачивается. Он смотрит на жалобщика, а затем подмигивает тому.

«Ну как, получше? – спрашивает он. – Потому что, если нет, я могу принять эстафету…»

Мгновение никто ничего не говорит. Все замирают. Но потом, словно вдруг кто-то потянул за невидимую ниточку, наш обозленный, так и не поевший пассажир… улыбается. А затем смеется. А затем начинает хохотать. Следом заливается смехом и старший бортпроводник. И, конечно, все мы.

Вот проблема, разрешенная лишь несколькими простыми словами. И исчерпывающее доказательство (если оно кому-нибудь нужно) того, что обыкновенно говаривал мой старый учитель английского мистер Джонсон: «Вы можете быть сколь угодно грубыми до тех пор, пока в этих пределах остаетесь корректными».

Но вернемся к моему первоначальному вопросу. Как, по-вашему, отреагировали бы вы в таких обстоятельствах? Как справились бы с ситуацией? Я? Ну, у меня-то, как оказалось, это вышло не слишком хорошо. Но чем больше я об этом думал, тем яснее понимал, что именно сделало описанные ситуации такими особенными. Не только психологически выверенные, хлесткие высказывания, хотя некоторые из них вполне могли произвести сильнейшее впечатление. Нет, нечто большее. То, какими были люди, от которых эти высказывания исходили.

Подумайте об этом. Забудьте на мгновение о музыканте. Даже когда рядом не случается подобных сумасбродов, бортпроводники (не говоря уж о полицейских, военнослужащих, работниках торговли и здравоохранения и многих других, кому по роду профессии доводится оказываться и в более сложных ситуациях) вынуждены решать такие дилеммы каждый день. Они – люди, обученные искусству убеждения и для сохранения статус-кво использующие методы, проверенные на практике. Такие методы подразумевают выстраивание отношений с другим человеком и вовлечение его в диалог в спокойной, терпеливой и сопереживающей манере. Другими словами, методика, подтвержденная всей историей развития общества.

Но совершенно ясно, что среди нас есть те, кому это просто «дано» от природы. Кому незачем учиться. Кто и так уже настолько хорош, что обладает даром менять убеждения людей. Не с помощью переговоров, правил выстраивания диалога или предложения компромисса. А лишь несколькими простыми словами.

Звучит бредово? Согласен. Сначала, когда идея еще только возникла, я считал так же. Но недолго. Вскоре я был погребен под массой манящих к открытию доказательств – косвенных, анекдотичных, иносказательных – которые предполагали возможность, что среди нас действительно могут оказаться настоящие профи убеждения. И более того, не все они – положительные герои.