Текст книги "Империя мертвецов"

V

Граница Афганистана. Хайберский проход окружала странная тишина.

Впереди, за равниной, на которой расположились британские войска, вздымались голые скалы, гладкие, будто крепостная стена. Как если бы сама земля Афганистана служила ему защитным укреплением. И среди этой неприступной стены виднелся вертикальный пролом – это начинался Хайберский проход. Холодный ветер трепал знамена полевой армии долины Пешавар, и звук трепещущей ткани бился в ушах.

1 декабря 1878 года. Мы только даром потратили время, прокладывая маршрут от Пешавара к Ваханскому коридору, и в конце концов решили пройти под прикрытием британских войск. Первым признал поражение перед афганскими горами я, и, думаю, мало кто смог бы меня осудить. В конце концов, даже британское войско разделилось на три части потому, что с восточной стороны в Афганистан ведут только три коридора.

– Пожалуй, эти горы действительно нам не по зубам…

Красоткин, всем видом демонстрируя очевидность этого решения, согласился переменить маршрут и даже указал, что «существует обходной путь». Я осознал, что решительно не понимаю русских. У меня не было ни нечеловеческой силы Барнаби, ни морозостойкости Красоткина, ни «покорности трупа» Пятницы. Наш даже с виду чересчур русский приятель небрежно обернул голову тюрбаном, спрятал лицо за поднятым воротником, и мы снова слились с британскими войсками.

Мы заняли позицию в тылу у сформированного фронта за передовыми отрядами боевых франкенштейнов. Рассчитывали по возможности подгадать момент всеобщей сумятицы и проскочить Хайберский проход, но довольно быстро поняли, что на практике это мало осуществимо. Однако и возвращаться, не привлекая лишнего внимания, было уже поздновато.

Два лагеря бесшумно наблюдали, как облаченные в красные мундиры и с мартини-генри на изготовку мертвые солдаты молча занимают позиции. Солнце медленно опускалось к Хайберским скалам.

Горная тропа, стиснутая меж отвесных утесов, уходила вдаль узкой и крутой полоской. Со скалы на перевале вниз на нас смотрела афганская крепость Али-Масджид. С точки зрения европейцев – незначительное горное укрепление. Подобные крутые скалы были излюбленным сюжетом старомодных пикчуресков[23]23
  Пикчуреск – здесь имеется в виду стиль в английской пейзажной живописи XVIII–XIX веков, подчеркивающий особую живописность выбранного сюжета и композиции.


[Закрыть]. Вместо крепости – нищее нагромождение валунов и неотесанных бревен. Но расположение форта искупало всю его хлипкость.

Командующий армией генерал Браун ненавидел бессмысленные потери среди живых, потому для взятия прохода избрал надежнейшую из тактик: мертвый марш. Она подразумевает опору на грубую силу мертвецов. Скалы предоставляли афганцам естественное укрепление, а следовательно, оставалось только продвигаться вперед под градом пуль и артиллерийского огня. Мертвецов при этом сильно изувечит, да и интересного в этой тактике ничего нет, но, пожалуй, для быстрого наступления ничего лучше еще не придумали. Британское войско пока не может ни зайти к врагу с тыла, ни карабкаться по отвесным скалам. А при лобовом столкновении двух армий разговор простой.

Проход огласил зов горнов, который разбился, подхваченный ветром, на эхо. Не дожидаясь, пока скалы окончательно его поглотят, афганцы ответили тем же, и по британским мертвецам, подобно кругам на воде, прокатилась дрожь. То был жестовый язык системы гармонизации, и войско напомнило мне огромное дрожащее чудище.

В «Ином свете, или Государствах и Империях Луны» Сирано де Бержерака описан язык лунных обитателей, осуществляемый движениями членов, и вот два века спустя этот феномен спустился на Землю и ущелье наполнилось беззвучными криками.

Разомкнутое каре мертвых солдат, между каждым из которых вполне могла бы проехать повозка, сделало первый шаг. Более плотной формацией наступать было невозможно из-за вероятности орудийного обстрела. Мертвецы одновременно шагнули во второй раз. В скалах тоже зашевелились, с афганской стороны началась суета и один за другим возгласили новые горны.

На сумеречные горы спустилась странная тишина. Человеческие уши не воспринимали за звук то, что производило наступающее войско.

Как будто сквозь водную толщу, как будто воздух вдруг многократно уплотнился, как будто увязнув во сне, мертвецы шагали вперед походкой франкенов, выставив свои мартини-генри стройными рядами.

Синхронное и беззвучное мертвое войско давило даже на нас, оставшихся в тылу. Они наступали, и никто не спешил заполнить пустоту между нами и атакующими. Напротив: я даже отступил на шаг.

Многоголовое чудовище своей гигантской тушей поглощало проход между скал. В горло сотворенного природой пикчуреска впивался порожденный человеком гротеск.

Грудную клетку одного из мертвецов прошило насквозь, а затем запоздало донесся звук выстрела. Солдат пошатнулся от импульса кинетической энергии. Он оступился, затем без видимых усилий восстановил равновесие и продолжил путь. Хлопки выстрелов звучали, как стук капель. Здесь и там пули пролетали сквозь мертвую плоть. Почерневшая липкая кровь кляксами выплескивалась на мундиры. Те, кому попадали прямой наводкой в голову, шатались и покидали строй, натыкались на товарищей, которые попросту отпихивали их в сторону. Если же они спотыкались о камни и падали, остальные шагали по поверженным и продолжали наступление, все так же следуя приказу.

Афганцы дали по наступающим пулеметную очередь, но она будто ушла в молоко. Одностороннее нападение не переросло в двустороннюю схватку, мертвецы никак не отреагировали. Никто даже не вскрикнул. Все равно что залп дали по движущемуся лесу. Разве что некоторые пули, увязнув в телах, порвали кому-то мышцы. Мертвецы не нарушили строй и равнодушно продолжили атаку. Они даже не опускали глаза посмотреть, что с ними такое произошло. В град машинного огня начали вкрапляться артиллерийские выстрелы, которые вгрызались в каменные колонны горного прохода. Неудачное попадание ядра взорвало какого-то солдата, его конечности разлетелись в стороны и свалили с ног нескольких его товарищей, но дистанция в строю все равно сохранилась в относительном порядке.

Полевые хирурги из Нетли установили, что артиллерийские снаряды неэффективны против мертвецов. Самый большой урон, который получают от артиллерийского обстрела люди, – это ужас, но мертвецы его не чувствуют. Заключение врачей гласило: «Ожидаемый эффект не покрывает предполагаемых расходов». Разве что запас пороха, который мертвый солдат носил в рюкзаке, взрывался от удара, и этот вторичный взрыв и то приносил больше урона.

Похоже, Красоткин был согласен с выводами экспертов из армейского госпиталя.

– Пустая трата припасов, – заметил он невинным тоном, будто ребенок, рассматривающий военные иллюстрации.

– Да пусть стреляют, – ответил Барнаби, и я с ним согласился. Со стратегической точки зрения, может, и бессмысленно, но у живых своя психология. Когда на тебя движется мертвая масса, то человеку с ружьем трудно слушать свой разум.

Пожалуй, мертвый марш – недостаточно сложный маневр, чтобы назвать его тактическим. Они просто идут напролом через Хайберский проход. И все. Достигнув определенной точки, они развернутся, и сейчас эта точка – крепость Али-Масджид. Те из них, кто туда доберется, детонируют, и на этом конец. Это не изысканная партия шахмат. Скорее представьте, как кто-то наклонил доску и все пешки укатились на сторону противника. Стратегия предельно простая, но при этом максимально эффективная, и нашим врагам практически нечего ей противопоставить. Саул побеждает тысячу, а Давид – десяток тысяч, только и всего.

Большая масса мертвецов подобна природному бедствию. А что может сделать человек пред лицом великой стихии? Упокоить ее мощь в земле или воде, но в скалах подобное мало осуществимо.

Глаз за глаз, зуб за зуб, мертвец за мертвеца.

– «Первый Ангел вострубил…»[24]24
  Откр.: 8, 7.


[Закрыть] – нараспев изрек Красоткин.

Афганцы вострубили, и в бой потянулись уже их мертвые войска. Нестройными рядами или даже без всякого строя они по одному, по двое стали выпадать из глубины перевала. Они озирались в поисках врага, подобно актерам, которых неожиданно вытолкнули на сцену, и, чуть не спотыкаясь, волочились в нашу сторону.

Выбеленные силуэты сразу выделялись на фоне черных скал. Афганцы решили пойти по самому простому пути распознания своих и чужих. Белые мертвецы все продолжали выплывать своей сонной походкой. За белыми вышли рыжие, за теми – черные. Последними вышли серо-голубые.

– По цвету всадников апокалипсиса? Запугать нас пытаются? – предположил Красоткин.

– Я думаю, это чисто для распознания, – возразил Барнаби.

Наши офицеры сидели молча и напряженно. Они еще только привыкали к тому ужасу, который внушали живым бредущие вразнобой афганские солдаты. Движения мертвецов воздействовали на живых на инстинктивном уровне, напоминая кошмар наяву. Так вот, с кошмаром, оказывается, можно примириться. А вот упорядоченные шеренги британских войск напоминали гнев стихии. Как будто на тебя идет что-то непостижимое.

Афганские мертвецы, экипированные стальными зубами и когтями, добрались до английских, и их ряды смешались. Расцвет века мертвецов вернул войну к тому древнему виду, который знали наши предки. Стрелять в таких противников неэффективно, поэтому мертвецы попросту бросаются друг на друга. Говорят, что острые как бритва японские сабли в нашу эпоху – эффективнейшее оружие, поэтому их с большим удовольствием коллекционируют крупные политики.

Мертвецы продолжали идти, не глядя по сторонам, но их траектории неизбежно пересекались. Вот они уже задевали друг друга плечами. Тогда, не обмениваясь даже взглядами, афганские солдаты тут же пускали в ход когти. Они рвали мундиры, а в ответ британские мертвецы пускали в ход штыки своих мартини-генри. Острый металл впивался в мертвую плоть, но руки афганцев все равно цеплялись за плечи. Когти втыкались в животы и распарывали их. Из широких разрезов под внутренним давлением вываливались органы, и обмякшие мертвецы хватались за них.

И все это – странно заторможенными движениями. Любые их действия можно было разложить на алгоритмы и просчитать, но каждый удар в этом непрерывном обмене для живого означал бы верную гибель. Вот какой битве обучены эти бездушные марионетки. Они не обращали внимания на боль и только подчинялись вложенным в их головы командам, и потому ни тени страданий не появлялось на их лицах.

Вот один мертвец, игнорируя торчащие из груди когти, сворачивает своему врагу шею, но тут в его голову со спины втыкается еще одна железная пятерня, и он махом обрушивается на землю. Вот еще один, уже без скальпа, прямо с обнаженным черепом, раззявил пасть и вцепился зубами в горло соперника.

– Некрасиво, – совершенно ровным голосом прокомментировал Красоткин. – Какой толк в том, чтобы рвать горло другому мертвецу?

– Шея – неплохая цель. Самое слабое место – это соединение головы и остального тела, – подавляя эмоции, ответил я.

– Мне все же кажется, что лучше тогда бить прямо в голову, – посмеялся Красоткин над глупостью мертвецов. С одной стороны, он совершенно прав. С другой же – боевые механизмы во многом базируются на инстинктивной программе, которая эволюционировала без учета схваток с мертвецами. Разработчики некрограмм, разумеется, тоже не могут предусмотреть все. Афганским мертвецам вместо шашек или копий стальные зубы и когти поставили, полагаю, тоже не для эффективности, но ради эффектности. Хотя демонстрировать силу перед другими мертвецами – совершенно пустое дело. Если кто и находится в плену своих иллюзий, то не мертвецы, а живые. Да одно то, что мы стремимся привить этим созданиям человечность движений, достаточно красноречиво. Мертвецы не имеют ни желаний, ни чести. Они просто безо всякой рефлексии подчиняются законам физического мира.

– Неужели… – сглотнул я, – эта битва так нужна? Итог уже предрешен, неужели его необходимо подтверждать на деле?

Красоткин странно посмотрел на меня и широко улыбнулся.

– А вы предлагаете просто все рассчитать? По закону достаточного обоснования Лейбница? Строить математическую модель на основании данных о некрограммах на руках у каждого военного командования и заранее выводить результаты войн? – рассмеялся он. – Я с вами полностью согласен. При таком подходе нет необходимости пускать мертвых солдат в расход. Совершенно верно. Вот только понимаете… человеку нужны истории! Будоражащие кровь, леденящие душу истории! Бо́льшая часть нашего населения даже не поймет вашу логику. А то, что непонятно, не существует. Если только это нельзя посмотреть и потрогать. Истории рождаются из нашей глупости и сеют в мир еще больше идиотизма.

Пока Красоткин улыбался, мертвецы продолжали как ни в чем не бывало крошить друг друга на кусочки, сдирать друг с друга кожу и обнажать мышцы, как на экорше́ Оноре Фрагонара[25]25
  Экорше (фр. «со снятой кожей») – анатомические модели без кожного покрова, демонстрирующие открытые мышцы. Оноре Фрагонар (1732–1799 гг.) – французский анатом, изготовивший из трупов более 700 экспонатов экорше для ветеринарной школы.


[Закрыть]. Они как будто пытались вернуть друг друга в состояние простой неживой материи. Когда мертвецы заканчивают свою непрошеную службу, на их лицах не проступает ни боли, ни радости. Остановка деятельности не входит в их функционал.

– Вон! – Барнаби не обращал никакого внимания на наш разговор и наблюдал за сражением, спрятав руки в карманы. Вот и сейчас он тоже кивнул подбородком. Одного серо-голубого афганского мертвеца окружило сразу три британских.

Красоткин снова принялся цитировать свою любимую книгу Откровений:

– «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя “смерть”; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными»[26]26
  Откр.: 6, 8.


[Закрыть].

– Это он. – Барнаби перебил Красоткина и указал на какого-то конкретного солдата – того же типа, что недавно взорвался перед Барнаби и моим несчастливым предшественником.

Его движения и правда казались несколько странными. На наших глазах он стремительно рвал одного противника за другим. Таким быстрым он казался не только из-за общей замедленной скорости сражающихся, но и потому, что его движения складывались в ладную цепочку. Я совершенно безошибочно мог определить, что это движения мертвеца, но они достаточно выделялись, чтобы понять: этот мертвец не такой, как остальные. Я бессознательно пробормотал: «Идеальная марионетка». А на самом деле не эффективнее ли он движется, чем живой человек? Ведь мы по привычке считаем, что распоряжаемся собственным телом в совершенстве, но никто не анализировал этот вопрос с математической точки зрения. Хотя, разумеется, этот мертвец тоже дрался вяловато. Он казался молниеносным только в сравнении с другими солдатами.

Тот серо-синий, на которого мы смотрели, видимо, где-то обломил свои когти и поэтому – а может, еще почему – оторвал у поваленного солдата ногу и размахивал ею на манер дубины. Для них плоть – не более чем материал.

– Он не просто хорош, – заметил Барнаби. – Он предсказывает движения противников.

– Не может такого быть, – немного поразмыслив, ответил я.

– У тебя опыту боевого нет, вот ты этого и не замечаешь, но он видит своего врага насквозь. Вон, глянь, – ткнул пальцем Барнаби и кивнул сам себе. – Думаю, тебе не понять, что это зна…

К счастью, конец фразы утонул за нашим боевым горном, и я заткнул уши.

Сзади, сигналя клаксоном, вылетел черный экипаж и, высоко подпрыгивая на кочках, понесся меж мертвецами. У него с крыши торчало металлическое дуло, и в эту пулеметную установку отчаянно вцепились мертвецы мелкого телосложения. На козлах возвышался мужчина в совершенно не подходящем к ситуации костюме-тройке. Его усатый профиль с сигарой в зубах пролетел у меня перед глазами. Бок экипажа украшал знакомый логотип с глазом. А внутри… я не поверил собственным глазам.

Карета летела сквозь разомкнутые ряды мертвецов, пользуясь задержкой в работе опознавательной системы. На самой передовой мужчина натянул поводья, и все четыре коня встали на дыбы. Карета по инерции заскользила вбок, а передние копыта коней впустую бились в воздухе. Сброшенные центробежной силой мертвецы вскарабкались обратно и по сигналу мужчины на козлах навалились на дуло, вращая его.

Металлическое жерло дыхнуло широкой туманной дугой, и мужчина бросил в нее свою сигару.

Того самого мертвеца, за которым мы наблюдали, и других британцев вокруг него в мгновение ока объяло коптящим пламенем. После этого мужчина угостил своих лошадей кнутом и, искусно управляя экипажем, развернул пышные веера из пламени огнемета.

Мертвецы извивались в языках огня. То есть они-то не обращали на него внимания и продолжали драться, но огонь пожирал их. Скалы объяло запахом горелого мяса и нефти. Горели мундиры, кожа съеживалась, и плоть мертвецов таяла на глазах. Пылающие мертвецы высветили черные скалы.

Из глубины прохода принеслась мелодия горна, и афганские солдаты застыли, а потом неуклюже развернулись. Ряды ходячих факелов начали вяло отступать во тьму меж утесами.

Я провожал взглядом обгоревших дочерна, но продолжающих извиваться мертвецов.

– Барнаби! – позвал я. – А мы можем схватить того мертвеца?

Даже Красоткин затаил дыхание, а сейчас громко выдохнул и пробормотал:

– Красота…

Нервы, артерии, вены, капиллярные сосуды, кости, костный мозг, хрящи, мускулы, слизистая, синовиальная жидкость, железы внутренней секреции, эпидермис, волосяной покров.

Медицина начинается с последовательной систематизации. Не будет преувеличением сказать, что первые несколько лет на медицинском факультете проходят в созерцании трупов. Конечно, от бесконечной зубрежки и наблюдений скулы сводит скукой, но другого способа взрастить в себе умение классифицировать материю не существует. Нужно отречься от предрассудков и понять устройство мира на собственном опыте.

Звучит просто, но природа сложна.

Общество требует как можно скорее обучать новых некроинженеров, а трупы на растерзание в анатомические театры отдает неохотно, но воспитать специалиста за день и ночь невозможно. Потому что если не знать, где мембрана, а где плоть, то ни о каком управлении организмом речи идти не может. Поэтому даже в мире, переполненном мертвецами, студентов Лондонского университета не допускают до реанимации мертвецов вплоть до последнего года обучения. Говорят, находятся умники, которые делают из этой процедуры представление, но это только досужие слухи, которые так любит толпа.

– Портативный Внедритель, – обратился я к Пятнице.

Мы установили в войлочную палатку простенький стол, накрыли его простыней и к этому самодельному рабочему месту привязали обгорелого мертвеца. Из шеи его торчали прутья. Этот ошейник на него инстинктивно нацепил Барнаби – он-то как раз и забрал с поля боя эту новую модель. Я вздохнул:

– Неужели нельзя было поаккуратнее?

– А если б взорвался? – процедил в ответ Барнаби.

– Почему именно шея?

– Да просто так, – выпятил грудь он. Конечно, если бы труп правда взорвался, то было бы поздно теоретизировать, но логика все равно ущербная. Если Красоткин – человек, напоминающий мертвеца, то Барнаби – зверь, прикидывающийся человеком. Правда, поскольку однажды он уже пережил взрыв ходячей мертвой бомбы, мне сложно его строго критиковать. Хотя вероятность того, что этот труп взорвется прямо сейчас, довольно велика, мой опыт наблюдения за сражением помог унять страх. Да и на ощупь не похоже на то, что его жир преобразовали в нитроглицерин.

Осмотрев череп, я обнаружил следы перфорации. Подключил портативный Внедритель. Это еще одна передовая разработка, которую мне выдали в Уолсингеме. Для такой крохи этот аппарат умел очень много. С его помощью я мог передавать Пятнице перфокарты на чтение, а еще он мог выступать в роли простенького диагностического устройства: механизм предназначен как для записи, так и для считывания. По той же логике подключение источника тока к генератору делает из него электромотор. Этой малютки мало, чтобы переписать у новейшей модели мертвеца движок, но внести небольшие дополнения – вполне.

Серо-голубая краска сгорела, обратилась в уголь, смешалась с испепеленной кожей, и та стала ворсистой на ощупь. Осталось совсем немного светлых волос и темного эпидермиса. В искривленные конечности впивалась веревка.

– Думаешь, он из Российской империи? – спросил я у Красоткина.

– Как знать. Подданные Российской империи не так сильно отличаются от местных. Средняя Азия для России как сад. А кто на нашей территории – тот наш человек, – без всякого интереса ответил юноша, опять скрывая лицо за высоким воротником. – Возможно, у него греческая кровь. Потомки Александра Македонского построили Греко-Бактрийское царство как раз в этих краях, поэтому тут нередко можно встретить подлинных греков. Слышали про «плавильный котел»? Хазарейцы в Бамиане похожи и на монголов, и на японцев, и бог знает на кого еще.

– Опять «кладбище империй»?

Даже если этот мертвец и в самом деле когда-то был российским подданным, он лишь сосуд и вопросы гражданской принадлежности к нему неприменимы. Я понимаю это умом, но соблазн определить мертвеца в категорию, которая интересна лишь живым, слишком велик. Мы всегда предполагаем, что в человекоподобных головах остались человеческие воспоминания.

– Ток! – скомандовал я, и Пятница молча подал напряжение с емкого элемента Лекланше. Тело мертвеца сразу напряглось, глазные яблоки без век прокрутились в глазницах, он обнажил обгорелые десны. Получив заряд тока, то, что осталось от мозга мертвеца, попыталось перезапуститься, но с такими повреждениями у него вряд ли получилось бы хоть что-то путное. Та конфигурация сознания, которую понимают люди, – лишь одна из множества возможных. Но та, к которой мы привыкли, называется разумом, а все остальные – более или менее безумием, и в подробности никто не ударяется. Хотя само существование слова «сумасшествие» свидетельствует о нашей неспособности постичь работу мозга. У нервной ткани в нашей голове нет понятия о состоянии «безумия», просто какие-то элементы находятся в беспорядке. К «ненормальному» это состояние произвольно относят внешние наблюдатели.

– Первая последовательность.

Пятница установил во Внедритель перфокарту из походного мешка. Я тестировал реакцию системы на запрос об управлении – это самая простая проверка. Мышцы на правой руке мертвеца сильно напряглись, он сжал пальцы в кулак, а потом распрямил обратно. Судя по отклику на команду, действительно стандартный Оксфордский движок.

– Двадцать первая последовательность.

Я сократил процедуру и перепрыгнул сразу на расширение системы распознания «свой-чужой». Просто чтобы убедиться, что я действительно имею дело со стандартным Оксфордским, поскольку не был уверен, как мертвец отреагирует на попытку внедрения дополнительного кода.

Благодаря исследованиям Брока и Вернике стало известно, что в мозг управляет невообразимым количеством функций. Малейшее повреждение способно привести к утрате способности распознавать буквы или различать лица. Когда вскрывали черепные коробки пациентов, утративших навыки социализации, порой обнаруживали не столько мозг, сколько пустую мембрану. Функции распределены по различным участкам коры. Если один из участков разрушится, другие восполняют эту потерю. Если дать организму достаточно времени, то можно наблюдать даже перемещение отдельных центров по карте мозга. Духовная же эссенция составляет саму природу человека, и она не сводится к какой-то одной функции мозга, но представляет собой некую сверхструктуру.

Подернутые белесой дымкой глаза мертвеца перестали дрожать, и он впил свой взгляд в меня. То немногое, что осталось после пламени от его ресниц, под действием сильного тока конвульсивно затрепыхалось. Мертвец сосредоточился на мне, и я невольно отшатнулся. Его глаза проследовали за мной.

Мертвый взгляд встретился с живым. До того как очутиться в Бомбее, я и не слыхал о подобной функции. Широко известно, что по неустановленной причине глазные мышцы и мышечная ткань в горле не подчиняются контролю некрограмм. Мертвецы не просто молчат: они неспособны говорить. Их глаза бесцельно блуждают, не в состоянии сфокусироваться. Это написано в любом учебнике.

– Двадцать первая последовательность, увеличить нагрузку, – приказал я.

Из ушей мертвеца повалил белый дым. Из ноздрей и рта – пар, похожий на эктоплазму. Я резко шагнул вправо, но мертвец, открывая и закрывая челюсть, опять проследил взглядом за мной. Он будто молил о пощаде. А может, проклинал меня.

– Лобзик, – сорвалась с моих уст команда.

Хайберский проход наполняла странная тишина.

Я закончил со вскрытием, ушел от костра в нашем лагере и бродил под звездами. Весь горизонт укутывала тьма, но верхнюю полосу усыпали яркие огни. Я, вчерашний студент-медик из Лондона, ходил, запрокинув голову, под афганским небом, но все слова рассыпались перед ним бессмыслицей.

После вскрытия мне всегда хотелось побыть одному. И в этих дальних землях я не изменил привычке. А уж тем более после того, как разделал движущегося мертвеца. Особенно с учетом того, что моя операция не принесла особых плодов. Я не обнаружил в его мозговых тканях никаких отклонений, достойных упоминания. От этого мне было гадко на душе, хотя я с самого начала не питал себя иллюзией, что непременно должен что-то обнаружить. Все изменения, которые возможно зарегистрировать невооруженным глазом, я описал еще в Бомбее. В этот раз я снова обнаружил в зоне Брока следы значительного кровоизлияния, но этим лишь подтвердил уже имеющиеся наблюдения.

Зажав в зубах сигарету, которую я стянул из запасов снабжения, я чиркнул «люцифером». Заметил, что у меня до сих пор немного дрожат руки. Пока я наблюдал за колебаниями огонька, спичка догорела.

В ответ ли на зажженный огонек или еще по какой причине, но я услышал шепот. Я заметил, что прямо передо мной кто-то стоит, и отшатнулся. Споткнулся и понял, что о кусок чьей-то оторванной ступни. Чертыхнулся, и тут меня окликнули из тьмы за спиной:

– Доктор Ватсон, я полагаю? – Тембр голоса оказался столь неожиданным, что я оцепенел.

Два человека, совершенно неуместных на поле боя, вышли к мягкому свету. Усатый мужчина в костюме-тройке поднял над головой лампу с отодвинутой заслонкой. Но окликнул меня не он, а женщина в платье, которое неожиданно оказалось вечерним. Кружева на груди своей белизной приятно контрастировали с ночным мраком.

– Вы из «Пинкертона», – пробормотал я, пряча дрожащие руки за спину.

Мужчина, что давеча правил экипажем с глазом на дверце и огнеметом на крыше, шагнул вперед и неожиданно представился:

– Батлер. Ретт Батлер.

Мы обменялись этикетным рукопожатием, но я не мог оторвать глаз от леди. Вне всякого сомнения, это она как ни в чем не бывало восседала в пролетевшей меж рядами мертвецов карете. Несмотря на теплый свет, ее лицо отливало металлической голубизной. Женщина изящным движением протянула мне руку в белоснежной перчатке. Когда Батлер опустил лампу, ее чересчур симметричное лицо расчертили глубокие тени. Она тоже смотрела на меня.

– Ватсон. Джон Ватсон.

– Адали. Наслышаны о вас, доктор Ватсон.

Я ни слова не сказал о своем образовании, но Адали уже назвала меня доктором.

– Берегитесь Адама, – безупречно, иначе и не скажешь, улыбнулась она. Окликнула Батлера, и они исчезли в лагере, оставив меня в полном изумлении.