Текст книги "Империя мертвецов"

VI

– Ас-саляму алейкум[27]27
  (араб.) Мир вам!


[Закрыть]!

Мы пересекли Хайберский проход, покинули расположение британских войск и, оказавшись в Афганистане, проложили такой маршрут: отправились в Джелалабад, оттуда, минуя Кабул, – в Чарикар, Пули-Хумри и наконец – в Кундуз. По дороге на север мы спешились. Взяли в каждую руку по палке с металлическим наконечником и пустились в тяжкий путь. От ишаков и лошадей отказались, потому что понимали, сколько придется запасти животным корма. Мы продолжали путь, стараясь избегать встречи с афганскими силами. Само собой разумеется, что ослу придется тащить провизию не только на нас, но и на себя, но меня этот простой факт глубоко поразил. Просто-таки парадокс: чтобы выдержать такую дорогу, ишака надо нагрузить кормом так, что, кроме него, он больше ничего нести не сможет, и получается, что здоровенная зверюга нужна в пути лишь для того, чтобы нести то, что наполнит ее собственное брюхо.

– Как механизм, который только и умеет, что сам себя выключать, – загадочно пояснил Барнаби. – Люди, впрочем, не лучше. Мы не можем много унести.

Красоткин равнодушно пообещал взять все хлопоты на себя.

Еще одна проблема заключалась в том, что низкорослые афганские лошадки не увезут такого гиганта, как Барнаби.

Поскольку лагерь нам надо было разбивать с каждым разом все дальше и заранее отправить туда провизию было не с кем, то никакого другого варианта, кроме как идти на своих двоих, не оставалось. Так я наконец понял, что армейская логистика на самом деле намного сложнее, чем я ее себе представлял. Почему мы отказались от идеи дойти с британским войском до самого Кабула после того, как вышли из Хайберского прохода? Да потому, что решили: это слишком замедлит нашу особую миссию. Мы старались держаться подальше от основных трактов и вместо этого следовали цепочкой полузаброшенных аулов. По исламской заповеди закята, то есть милостыни, принимали нас в целом весьма приветливо, однако бедняки мало что могли нам предложить. Спасибо и на том, что кормили нас человеческой едой.

По первости мы передвигались ночью, отчаянно пробиваясь сквозь минусовые температуры плоскогорья. Теперь я, конечно, понимаю, какое странное зрелище мы собой являли. Наша четверка очень привлекала к себе внимание. Здоровяк Барнаби, мертвец Пятница. Сам-то я среднего роста, а Красоткин скорее хрупкого телосложения, зато по нам сразу видно, кто из нас британец, а кто русский. В этих краях какой только крови не встретишь, но мы всем своим видом кричали о европейском происхождении. Мы пока не придумали, как смешаться с толпой.

Перед самым рассветом мы добирались до едва проснувшейся деревни и молили дать нам отдохнуть и поесть. Как ни странно, они знали, что такое фунты стерлингов, но порой просили не денег, а патронов. В глухих аулах до сих пор ходили серебряные монеты, которые отливали при Александре Македонском, и я медленно терял связь со временем и пространством.

Способности Пятницы к последовательному переводу нас выручали, но в удаленных от войны поселениях к мертвецам относились настороженно. Некроинженерия – такое же колдовство, как электричество. Оказавшись на краю цивилизации, где и последнего-то никогда не видывали, я был вынужден многое переосмыслить. Для местных жителей мертвец – это вестник войны. Несколько раз контакты выходили настолько неудачными, что только Барнаби удавалось вернуть переговоры в мирное русло. Даже не зная местного наречия, он умел заговорить громким голосом еще издалека и обладал каким-то феноменальным талантом похлопать собеседника по плечу, дать похлопать себя – и вот они уже находили общий язык.

– Ас-саляму! – отзывались мы.

Вдали от поля боя мы могли несколько расслабиться. То есть не до конца, но мы почти перестали контактировать с людьми. Перед нами простирались пустоши. Ни спусков, ни подъемов. Казалось, только протяни руку – и вот он, Гиндукуш, но он всегда оставался где-то на горизонте, за плато, будто остров по ту сторону пролива. Каменистая почва переходила в мелкую щебенку, а там и в узкие горные тропки, а желто-зеленые пучки травы незаметно сменились снегом. Мы будто вошли в страну гигантов, потому что все составляющие пейзажа понемногу увеличились. И так плавно, что я сам не заметил, как перестал воспринимать расстояния, а от соседства необъятно огромного и неприметно малого кружилась голова. Я сам будто расширился до неба, а небо сжалось до размеров человека. Иногда мы ставили себе целью дойти до какой-то приметной точки, но, сколько бы ни шли, она не приближалась – и тем не менее пейзаж вокруг нас незаметно сменялся. Только что мы пинали гальку – и вот уже ловим ртами воздух под V-образным небом, взбираясь по зигзагу горной тропы. Каждый последующий перевал будто пытался переплюнуть предыдущий.

На земле, что перевидала и перехоронила множество империй, царства животных, растений и минералов переплетались самым головокружительным образом.

Я считал монотонные шаги, но новый шаг в который раз становился первым на бесконечном пути, и вскоре я перестал понимать, что считаю, и усомнился в самой природе счета. Бессознательно заметил, что ни о чем не думаю, и застрял в мысли об отсутствии мыслей.

Мои шаги напоминали движение машины. Или мертвеца. Я молча следил, как мои руки и ноги сами продолжают движение независимо от велений разума. Мне даже показалось, что тело Пятницы, который беспрекословно следовал моим командам, подчиняется мне лучше, чем собственное.

Каждый день мы преодолевали всего лишь миль по пятнадцать. Зато спрятаться в этих скалах было негде. Мы шли подобно муравьям в стеклянной ферме. Периодически нас выслеживали афганские солдаты. Мы держались поодаль от больших городов, но случайных встреч избегать не удавалось. Они замечали нас еще на горизонте и издалека навязывали бой. Оказалось, что Красоткин – даже более меткий стрелок, чем Барнаби. А изредка нам попадались дружелюбные вояки. Мы отвечали пулей на пулю и учтивостью на учтивость.

Прошли через несколько пожарищ, где меж остовами домов валялись окоченелые трупы. То ли из-за поддержки со стороны России, то ли из-за вторжения Великобритании, но Афганистан, похоже, погрузился в мутное состояние гражданской войны. Появились так называемые «Спектры»[28]28
  От англ. specter – «призрак, дух».


[Закрыть] – воины под белыми стягами, и никто не заметил, когда от некоторых деревень начали оставаться лишь пепелища и почерневшие трупы. Устроившись в тени обгорелой стены, мы развели костер, по возможности пряча его под ветками, и грели консервы прямо в банках.

Пока мы по очереди выбирались на разведку, Пятница, подобно медитирующему отшельнику, смотрел куда-то вдаль. Мертвец никогда не спал. Все ночные дежурства можно было оставить ему, поэтому мы неплохо отдыхали. Как-то раз Барнаби притащил на плече горного козла с закрученными рогами. Когда я спросил, почему у того в черепе вмятина размером с кулак, капитан рассмеялся, что у них был честный поединок.

Мы упорно брели через снежные равнины с разбросанными тут и там афганскими сосенками. Я то и дело замечал на стволах старые следы от пуль и параллельные борозды от острых когтей.

– Мы тоже не понимаем, – сказал бородатый старик в паколи, предлагая нам чаю. – Все больше молодых людей называют себя моджахедами, борцами за священное дело, а вообще-то они просто грабители. Есть войска Шир-Али, но они ничем тут не управляют. Хотят построить новое государство по законам правоверного ислама, но они даже не местные. Или вот, например…

Он поднял глаза на Пятницу, который склонился над записями на полу. Мы сидели кружочком вокруг него на ковре, и мертвец выступал нашим письменным посредником в этом разговоре. Но старик глядел вовсе не на то, как Пятница пишет.

– Некоторые приводят с собой мертвецов.

– Призраки?

Но старик только покачал головой: он не знал их имени. Тогда я спросил про белые знамена, и старик кивнул.

Призраками, или «Спектрами», часто называли какую-то группировку, вроде как частное военное предприятие, которую Шир-Али втянул в военный конфликт в Афганистане. Говорят, он на это пошел от нерешительности российского императора, который ничего не сделал с тех пор, как прислал в Кабул военный совет, а Великобритания в ответ начала готовиться к наступлению. Литтон правильно предсказал, что если сейчас мобилизовать английское войско, то Россия и пальцем о палец не ударит. Однако про «Спектров» никто ничего не знал, даже имя их предводителя было покрыто тайной. Они то и дело появлялись в горячих точках по всему миру, и пока что британцы относились к ним как к обычным горным бандитам. А еще сомневались, не называет ли так себя вообще весь этот сброд.

– Мы тоже не понимаем, – повторил старик. – Когда-то здесь были империи. Эти земли сравнивали с раем. За что нам такая ужасная судьба?

Он положил руку на кожаный Коран, что покоился на подушке, выделявшейся из всей убогой домашней утвари своей роскошью, и помолился.

– Ас-саляму.

Мы, как болванчики, повторили это слово.

В голую кожу впивался холод, а под многослойными одежками струился пот. Брови заиндевели, губы высохли и потрескались. Теперь мы путешествовали днем. Единственным нашим проводником служила интуиция Барнаби. Когда я спросил, по какому принципу он выбирает дорогу, он ответил:

– У палок спрашиваю.

После чего отпустил рукоятку одной из палок и посмотрел, куда та упадет. Больше я ничего уточнять не стал.

Помимо маршрута, на откуп Барнаби пришлось оставить и выбор аулов. Мы с Красоткиным слишком привыкли к городской жизни, и по нам это было видно. Да и по-русски тут тоже никто не говорил. Мы продолжали путь, невзирая на сложные отношения между деревнями и их богатую историю. Закутанные в семь одежек детишки тыкали пальчиками в Пятницу и смеялись, а их родители снисходительно улыбались из-под тени крыш. Лица и нравы людей в этих местах тоже разительно отличались от всего, к чему я привык. Голова шла кругом. Всего-то пересечешь долину – а уже совершенно другой этнос. Когда на Барнаби внезапно наставляли ружье, он непринужденно его отводил и валил своего оппонента с ног. Пусть и голодные, но мы обходили стороной мертвых часовых, разводили костер, садились вокруг кружком, сушили носки и терли потерявшие всякую чувствительность пальцы.

Из-под снега торчали и покачивались на ветру стебли.

– Это же снотворный мак? – загляделся на сухие поросли Красоткин.

– Афганистан – главный производитель опиума. Они на этом деньги делают, – ответил Барнаби.

– Это «Спектры» засеяли? – спросил я.

– Ну, аул на что-то охранять надо, да и лекарство из него хорошее, – коротко ответил Барнаби. – И на военные нужды. На войне без болеутоляющих никуда. И как валюта сгодится. Ну и дерутся за этот мак, понятно. Препарат сильный, унести легко, обменять тоже. Я бы сказал – идеальный ресурс. Я б тоже на месте крестьян его сажал, а на месте разбойников – утаскивал.

– А чтоб ни тем, ни другим не заниматься, стал военным?

– Не, у меня просто талантов других нет, – хохотнул Барнаби. – Ну и потом легальная возможность путешествовать по всему миру. В армии любителю подраться не лучшее место. Блистательные битвы – это только часть профессии. Да и блеска-то в битвах не много осталось. Просто самый острый угол в треугольнике. А в основании нужна куча людей, как за полем боя нужна широкая мирная полоса. Я это не только в пространственном смысле. Военные больше в запасе сидят, а вот так сходить прогуляться почти не удается. Что скажешь?

Я отвернулся и продолжил молча шагать.

Когда-то люди, которых называли «горными старцами», с помощью опиума создавали у молодежи иллюзию райских садов перед тем, как сделать из них ассасинов. Чьи это были строки: «Наш Мозг – просторнее Небес»?

Расширялось, увы, только время моих измышлений, но не их суть. Так не должно быть, но в этом пути идеи мелькали в моей голове одна за другой, да так и растворялись обратно в небытии. Я думал периодически надиктовать что-нибудь Пятнице, чтобы записал, но забывал об этом прежде, чем поток мысли достигал языка.

Алексей Карамазов.

В мозгу эхом повторялось имя человека, которого я искал.

Карамазов демонстрировал в семинарии поразительные достижения. Должно быть, от природы расположенный к этой области человек. Прошел Сибирь и оттуда отправился в Афганистан. Что же он увидел? А что сейчас вижу я? Снег, сплошной снег, в котором теряются верх и низ. Даже когда небо проясняется и светит синевой, мое восприятие уже нарушено. В горах небесная голубизна становится пронзительнее, а чувство реальности, напротив, истончается. Должно быть, именно в подобном состоянии агнозии человек чаще всего прикасается к мистическому. Наш внутренний бог, вероятно, обитает в нашем внутреннем Эдеме.

Рай для мертвецов.

Мертвый Адам.

Мне вспомнилась леди, которую я встретил ночью в Хайберском проходе. Она неожиданно предупредила меня об Адаме и ушла, не удостоив вниманием мое запоздалое недоумение. Тот мужчина с ней, что представился Батлером, отвесил снобский поклон, вежливо улыбнулся и тоже растворился во тьме.

Взгляд Адали будто пронзает мир, такой холодный и безразличный, как у изваяния, что способно обращаться к душам мертвых. Супруга ли она тому пинкертонцу, любовница или коллега, я не знаю, но раз она способна ворваться в самую гущу боя, хладнокровно восседая в карете, то, во всяком случае, это неординарная персона.

Я не рассказал своим попутчикам об этой встрече. При случае только спросил про Адама.

– Адам… – задумался Барнаби. – Я слышал, что на горе в Цейлоне есть след от его ноги. Хотя в зависимости от религии кто-то считает, что это нога Шивы, а кто-то – что Будды. Ну, там – это там, а тут-то земли пресвитера Иоанна. Здесь где-то рядом был Эдем.

При слове «здесь» он обвел пространство рукой.

Пресвитер Иоанн – имя правителя легендарного христианского государства, которое, согласно европейским средневековым преданиям, располагалось на Востоке. Когда мусульмане теснили христиан в западном мире, он якобы привел большое войско на подмогу единоверцам.

– Адам… – задумчиво произнес Красоткин. – Вы о его могиле?

Разговор свернул в несколько неожиданное русло. Мне не понять, что творится на душе у человека, который при упоминании первого из людей прежде всего думает о месте его захоронения. Я тем не менее кивнул.

– Ну, – начал Красоткин, – иудеи считают, что он покоится в Хевроне, католики – что над Кальварией, но…

– Над Кальварией… Вы имеете в виду Голгофу?

– Считается, что храм Гроба Господня построен на черепе. Кровь Иисуса Христа, второго Адама, должна была омыть кости первого, потому и захоронили его череп в этом месте, а потом назвали Калварией – «Черепом».

Я не стал расточать комплименты его познаниями, и Красоткин продолжил:

– В России некоторые полагают, что могила Адама находится близ плато Гиндукуша. Хотя, конечно, это народные предания тюркских народов. Мой учитель… Николай Федоров, недавно раскопал в Москве в Румянцевском музее прелюбопытнейший документ. Апокриф на иврите «Апокалипсис Моисея», или «Книга Адама и Евы».

– И там сказано, где покоится Адам?

– Как вам известно, канонические тексты обходят этот вопрос стороной. Федоров утверждает, что в «Апокалипсисе» эти сведения содержатся, пусть и в зашифрованном виде.

– А Карамазов об этом знал?

С неожиданным даже для меня самого волнением я приблизился к русскому юноше, а Красоткин прижал руки к груди.

– Полагаю, что так. Он очень коротко общался с господином Федоровым, пока жил в Москве.

– Может, поэтому?

– Что поэтому?

– Решил построить царство.

У Красоткина округлились глаза, он дважды взмахнул длинными ресницами – и согнулся пополам от хохота. Когда смех наконец отпустил его, он, утирая слезы, сказал:

– Никогда бы не подумал, что у вас столь богатое воображение! Карамазов ищет захоронение Адама, чтобы его реанимировать, и для того проник в Гиндукуш, а в качестве чернорабочих прихватил с собой мертвецов… Право слово, просто прелесть что такое!

– И вовсе не обязательно так смеяться…

Красоткин с большим трудом вернул себе серьезное выражение лица, но, едва взглянув на меня, снова рассмеялся.

– Ох, прошу прощения! Второй раз так смеюсь за последнее время. Удивительно, что эта идея пришла в голову аж двум людям! Только умоляю, не думайте, что этот второй человек – я. Нет, ну это ж надо придумать: Алеша хочет воскресить Адама!

– А кто же тогда второй?

Красоткин перестал смеяться, выждал театральную паузу. Уловив мой взгляд, пожал плечами и ответил:

– Федоров. Даже письмо мне написал, чтобы я, если отправлюсь в Гиндукуш, внимательно смотрел по сторонам. Эта местность очень его интересует. Он большой сторонник ностратической теории о языковой макросемье.

– Макросемье?.. – как попугай повторил я, сбитый с толку очередной переменой темы.

– Знаете про языковые группы? Вы наверняка в курсе, что в санскрите много протоформ в сравнении с европейскими языками? А ностратический язык – это язык-предок еще на ступеньку выше, предок всех индоевропейских языков. Мой учитель считает, что он зарождался где-то здесь, в Гиндукуше.

Закончив свое объяснение, приосанившийся было Красоткин снова согнулся от хохота. Лично я нахожу, что люди выглядят куда нелепее, когда дважды смеются над одной и той же шуткой.

Адам и его могила. Первый человек, первые слова. Если род людской зародился в Эдеме, то и язык у всех людей поначалу был общий. Он распространился по всей земле, но раскололся, когда рухнула Вавилонская башня. Адамов язык. Тот, на котором он назвал всех животных. Эдем и могила Адама. Пламенный меч, что охраняет райский сад от живых людей. Первая смерть, первый мертвец.

Я будто сплю.

И бреду в своем окоченелом сне. Слова путались в голове, осколки разных былей сплавлялись в единый ком и врастали в горный пейзаж вокруг.

VII

И вот мы достигли конца своего пути.

Город Файзабад в провинции Бадахшан разделялся надвое рекой Кокчей. Со всех четырех сторон его естественной крепостью окружали горы, в известной степени обеспечивая ему автономность. За бадахшанскими горами опять сменился этнический состав, нам стало встречаться много таджиков, узбеков и киргизов. Это различие мы заметили даже невооруженным глазом, а переводы Пятницы только подтвердили наши догадки.

Ваханский коридор на северо-востоке Афганистана, возле Файзабада, был сложным проходом через Гиндукуш и служил одной из немногих связующих ниточек меж Афганистаном и Китаем. Красоткин сказал, что этим маршрутом пользовался буддийский монах со сложным именем (что-то вроде Сюаньцзан) и Марко Поло, но мне подумалось, что наш русский приятель опять травит байки. Необязательно вспоминать громкие имена: и так понятно, что люди тут ходят. Ландшафт вокруг крутой и суровый, так что буддизму, который здесь зародился, потребовалось несколько сот лет, чтобы распространиться на восток.

Кокча текла отсюда и сливалась с Амударьей у спящих на севере руин Ай-Ханума[29]29
  Ай-Ханум (Александрия Оксианская) – эллинистический город Греко-Бактрийского царства, был разрушен около 135 года до н. э. Руины античного города были обнаружены в 1964 году.


[Закрыть], очерчивая природную границу Афганистана. По пути Амударьи к Аральскому морю располагалось Хивинское ханство. От некогда главного в Греко-Бактрийском царстве Ай-Ханума теперь тоже остались только развалины, он заброшен и ждет, выгорая под солнцем, разве что археологов.

Жители Файзабада привыкли к мертвецам. Если они и бросали на Пятницу косые взгляды, то только потому, что в этих местах редко можно встретить юного мертвеца без серьезных увечий.

Файзабад процветал как месторождение ляпис-лазури. Синий камень, который во всем свете больше почти нигде и не сыщешь, вайдурья[30]30
  Вайдурья – тибетское название мистического драгоценного камня. Одни исследователи считают, что так в древности именовали лазурит, другие – хризоберилл («кошачий глаз») или александрит.


[Закрыть]. В его основе – лазурит. Не моно-, а поликристалл из нескольких слоев минералов. Иногда в него вкрапляется «золото дураков», пирит, и тогда к густой синеве примешивается сияние ночного неба. Им торгуют с допотопных времен, а по Западу и Востоку он разошелся, как считается, от египетских до японских древнейших династий. Его находят среди украшений мумий, и даже скрижали с десятью заповедями, что получил Моисей на горе Синай, как говорят, были инкрустированы ляпис-лазурью. А как сырье для ультрамариновой краски он ценится на вес золота.

Теперь стало понятным, как Барнаби узнал о царстве мертвецов раньше любых секретных служб: исключительно из-за удачной географии. Дабы уйти от беспорядков, которые вызвали маневры Британской и Российской империй, торговцы ляпис-лазурью отказались от сухопутных маршрутов и отправились в путь по Амударье. На этом пути оказалось и Хивинское ханство.

В Файзабаде прилавки ломились и от лазуритовой породы, и от ожерелий, колец и браслетов, которые инкрустировали обработанной ляпис-лазурью. Торговцы, сразу заприметив в нас путешественников, загалдели.

– Ага, похоже, работенка есть! – сказал Барнаби.

Раз карамазовское царство находится где-то рядом, то можно выяснить его источник дохода. Если запастись пищей и водой и не ремонтировать мертвецов, то содержать этих нетребовательных работяг почти ничего не стоит. Однако чтобы надолго осесть в одном месте, этого мало. Я подумал было про опиум, но мертвецы плохо справляются с сельским хозяйством. Будь у них несколько надсмотрщиков – это другой разговор. А вот разработка месторождений – занятие самое подходящее, копай себе и копай. Своды шахты обвалятся – ничего страшного. Затопит – ну и пусть. Раньше английские угольные шахты пользовались печальной славой из-за того, что в особо узких тоннелях работали дети, но теперь в этой отрасли мертвецы не знали себе равных. Они трудились плечом к плечу с живыми шахтерами, но могли, не поведя и бровью, спуститься туда, куда люди даже не сунутся. Британское правительство активно вербовало инженеров, которые специализировали мертвецов на прокладку и защиту подводных кабелей.

– Значит, месторождения! – подвел итог Барнаби, но Красоткин не обратил на него никакого внимания и стал вместо этого перебирать куски лазуритовой породы: ищите, мол, пожалуйста, а я пока тщательно осмотрю каждый непрозрачный синий камень на свет. В общем, всем видом показывал, что помогать нам не собирается. Он бы вообще предпочел оставить Карамазова в покое. Вслух Красоткин этого не говорил, но и не скрывался. На задании он делился всеми знаниями, которые помогли бы нашей группе выжить, но сверх необходимого молчал, а все активные действия, видимо, решил оставить нам на откуп.

Мы очень быстро разузнали про рабочих мертвецов. Их оказалось такое количество, что глаза разбегались. Похоже, неспокойные для страны времена принесли в город и новое слово техники: мертвецы то и дело попадались нам в толпе местных жителей – кто без руки, кто без ноги. В этом мире достаточно людей (не будем тыкать пальцами), которые ни в грош не ставят воображаемую линию государственной границы, но тут, судя по всему, и само это слово понимали очень смутно. Мне бросилось в глаза, что у многих прилавков стояли условно к ним привязанные потрепанные франкенштейны. Похоже, жители Файзабада надеялись, что мертвецы в случае чего их защитят, а потому и относились к ним очень дружелюбно.

– Мы опасаемся призраков! – объяснил нам самопровозглашенный «местный воротила», который сначала попытался нарваться на драку с Барнаби, а потом об этом пожалел. Этот человек притащил для нас целую гору подушек, а сам сидел прямо на жестком полу, боязливо оглядываясь на гордо распивающего чаек капитана. Изолированное расположение земель привило местным жителям определенное свободолюбие. Правители в эту эпоху менялись один за другим, но местный уклад оставался более-менее прежним. Если бы не прочные корни, их бы давно уже отсюда смыло – и скитаться этим людям без пристанища меж Афганистаном и Китаем.

– А что до человека, про которого вы спрашиваете, так он засел глубже в горах!

Не понадобилось даже описывать внешние приметы Карамазова, достаточно оказалось спросить про «чудаковатого одержимого русского» и чтобы Барнаби хрустнул кулаками, да положить сверху несколько фунтов – и человек выдал его с потрохами. Только по имени этот незадачливый воротила, кажется, Алексея не знал. Похоже, Карамазов не скрывался, да и чужак в этих краях все равно привлекает взгляд. То есть в местной толпе может затеряться много кто, но только не европеец. Похоже, его единственная защита – та черепашья скорость, с которой тут разносится информация. Но Карамазов, кажется, и об этом подумал.

– Вот только он уже пару месяцев не объявлялся. Его посредник пропал. То ли скончался, то ли сбежал. А где сам он – я того точно не знаю. Его видели в одном старом месторождении в горах, но он, насколько я знаю, постоянно переходит с места на место. Всегда приносит камни высшей пробы, поэтому быстро разбогател, но странное дело: вроде он специально копает, а ляпис-лазурь ему как будто не нужна при этом. А когда про него последний раз слышали, он якобы строил какие-то дома.

Воротила потер свежий синяк на щеке, принял трубку кальяна, которую дружелюбно протянул ему Барнаби, втянул немного дыма и выпустил колечко.

– Понятно, где такие оседают: у источников. Он хочет основать мертвое царство и перестроить заново мир, – спокойно сказал Барнаби со своего почетного места. Красоткин на это безосновательное заключение сделал удивленное лицо и понимающе кивнул.

– Надо же, какие бывают сумасбродные рассуждения, – согласился он как бы про себя. – Да, некоторые предпочитают искать истину без логики. Ей-богу, здравый рассудок покинул этот мир…

Красоткин глумился, но, похоже, смехотворный вывод Барнаби совпал либо с его собственными догадками, либо с какими-то его секретными сведениями. Вероятно, юноша надеялся, что мы потеряем много времени, обыскивая притоки, но ему не стоило недооценивать звериное чутье Барнаби.

Итак, мы поднимались вверх по Кокче.

Это наш последний переход. Человек, который решил пересоздать мир, несомненно, отправится к истоку реки. Догадка ничем не обоснованная, но чем дальше, тем правдоподобней она мне казалась. В конце концов, все реки проистекают из Эдема. Учитель Карамазова, Федоров, отстаивал теорию о том, что райские сады располагались в горах Памира. Теория очень мифологичная, не спорю. Но, как и поразительные в своей точности инстинкты Барнаби, рассуждения нашего оппонента весьма оторваны от реальности.

Мы раздобыли скромную лодочку, снова оказались на воде и по очереди садились на весла.

Люди населяют даже самые таинственные края. Как бы ни противилась природа, но кто-нибудь все равно ее освоит. И ведь человек не растет сам собою из земли, а значит, откуда-то должны были прийти первые поселенцы, но зачем?

Разбросанные вдоль реки домики все редели, а русло становилось все у́же.

Нас приютили в лачужке, которую иначе как «заброшенной» язык назвать не поворачивался. Зато внутри – неожиданная роскошь, а на ковер перед нами выставили баранину, черствый хлеб и чуть подслащенный чай. Сморщенное создание неопределенного пола распростерлось на прямоугольной подстилке, вознесло молитвы в Мекку и начало азан:

– Аллаху Акбар, Ашхаду аль-ля иляха илля Ллах, Ашхаду анна Мухаммадан Расулю-Ллах[31]31
  Аллах Велик, я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, я свидетельствую, что Мухаммад – посланник Аллаха…


[Закрыть]…

Закончив арабский напев, человек снова повернулся к нам и обратился уже по-узбекски. Мусульманские молитвы обычно читаются по-арабски, потому что слова Бога не подлежат переводу. Суры Корана непереводимы, поэтому Пятница, который автоматически записывает на английском все, что слышит, в определенном смысле еретик.

– Вы хотите знать про адитов? – доливая чай, спросил старик недовольным тоном, словно намекая, что он устал от объяснений.

– У вас так принято называть мертвецов? – спросил я, вспоминая слухи, которые Барнаби собрал в Хиве. Но старик не удостоил меня ответом.

– Вы погибнете, – многозначительно продолжил он. – Я знаю, что вы не станете меня слушать. Но его помощник уже умер. Он проплыл лицом вниз по реке.

Вести о гибели посредника разочаровали меня своей простотой.

– Адиты – еретики древности. Они возгордились своей властью, прогневили Аллаха и погибли под песками, – сказал старик.

– Народ гигантов, правильно?

Но старик снова сделал вид, что не слышит меня:

– И все же кое-кому удалось спастись от кары Господней. Кого-то не было тогда на родине, и проклятое адитово племя пришло в наши земли, они откопали корни земли, стали шахтерами. Проклятье повторялось много раз. Потому что люди прокляты. Адиты навлекли на них проклятье.

Я бессмысленно кивал, а Красоткин вдруг вклинился как ни в чем не бывало:

– Получается, к вам уже кто-то наведывался?

Если Карамазов затаился в старом месторождении, то ничего удивительного.

– В том месте бывают люди, – загадочно усмехнулся старик. – В прошлую войну, уж лет сорок тому назад, там поселилась одна компания. Их привел чужак. Выдающийся муж. Наверное, больше восьми футов[32]32
  Около 2,5 метра.


[Закрыть] роста. И тогда мы поверили в адитов. Воистину, воистину прекрасный… – затрепетал старик, – царь мертвецов.

Мы скользили во тьму.

Поднимались по течению Леты, отделяющей мир живых от царства мертвых.

– «И земля та покрыта тьмой, и никто не может узреть, что под ее покровом, и никто не смеет войти под него. Кто рядом живет, те говорят, что слышат порою человечью речь, да ржание лошадей, да петушиный клич, а потому ведают, что во тьме той живут люди, но что за люди – того не знают», – по памяти процитировал Барнаби, и Красоткин тут же отозвался:

– «Путешествия сэра Джона Мандевиля»?

Сэр Джон Мандевиль – путешественник XIV века, который оставил письменное свидетельство о государстве пресвитера Иоанна. В свое время записки о его странствиях пользовались исключительной популярностью, но в библиотеку Пятницы эта книга все же не попала. Красоткин объявил, что в описаниях Востока у него сплошь выдумки. Сэр Мандевиль повыдергивал куски из путевых заметок других путешественников, состряпав правдоподобную повесть. В такого рода книгах чем дальше от родины автора, тем больше можно встретить небылиц вроде безголового народа или людей с песьими головами. Человеку свойственно выдумывать. Он мнит себя пупом мира и огораживается стенами, которые защищают от воображаемых призраков. А Барнаби процитировал пассаж, относящийся к Афганистану.

Мы продолжили путь по реке, которую нам указал старик. В этих краях уже сложно было понять, где основное русло, а где приток. Снег холмиками покрывал покосившиеся лачуги на берегу. Мы плыли вверх под прогнившими бревнами мостов во все сужающиеся зазоры меж скал. Голодные, продрогшие, мы ломали жесткие лепешки на мелкие сухари.

Красоткин, который, казалось, отдался в объятья холода, вдруг привстал и беззвучно указал на вершину утеса.

Там стоял мертвый дозорный с копьем. Завидев нас, он вскинул голову и поднял оружие. Копье пролетело по параболе, чиркнуло по борту лодки, но прошло мимо. Мертвец, кажется, на сем удовлетворился и продолжил наблюдение. Мы, уплывая все дальше, молча провожали глазами его покачивающуюся фигурку.