Текст книги "Империя мертвецов"

IX

– Алексей! Алексей Карамазов! – разносился отчаянный крик.

Краем сознания я понимал: похоже, крик мой.

По комнате витал приторный аромат, а Алексей утопал в кресле залы, в которую привел нас вчера. Он смотрел в потолок с широко распахнутым ртом. От его головы тянулись провода к Внедрителю Духа неподалеку.

– Алексей Карамазов! – кричал я.

Перед моими глазами развертывалось невозможное, немыслимое! В ответ сидящий Карамазов медленно открыл глаза. Они уставились в загробную жизнь. Несвежесть убивает гармонию материи. Я понял, что почувствовал Карамазов, когда от праведного старца Зосимы после смерти пошел тлетворный душок. Изрезанное глубокими морщинами лицо плавно и рассеянно повернулось ко мне, взгляд его на секунду сфокусировался, но затем снова уплыл.

– Пятница! Портативный Внедритель! – рефлекторно приказал я и сразу понял, что это все равно ничего не даст.

– Бесполезно, – коротко прокомментировал появившийся в дверном проеме Красоткин. Барнаби, который до этого выломал дверь в залу, спокойно огляделся и подошел к столу, на котором бессильно лежала рука Карамазова. Там стоял длинный тонкий ящичек с локоть длиной. Барнаби легко открыл его, и на свет показалась музыкальная шкатулка с металлическим гребнем. Рядом с ней на столе лежал с оборванной веревкой синий крест, разломанный пополам. Когда крышка поднялась, остатки завода в пружине передали энергию на цилиндр, и выступы на нем, точно последний вздох умирающего, зацепились о зубья гребня. Мне показалось, что крест, разломанный на две L, едва заметно дрогнул. Барнаби принюхался, а затем фыркнул:

– Опиум, что ли? На отравление не похоже.

Барнаби, пнув кончиком сапога провод Внедрителя Духа, похожего на какой-то чудовищный самовар, обернулся к стоящему в проеме с холодной улыбкой русскому юноше:

– Ты знал?

Красоткин пожал плечами.

– Знал! – надавил Барнаби.

– Таков предписанный порядок, – по-православному перекрестился Красоткин. – Мои обязательства по отношению к вам исполнены.

У меня по спине пробежал холодок. Еще вчера вечером – нет, еще сегодня утром мы вели оживленную дискуссию, а теперь мой собеседник мертв и умирает. Вопрос «Зачем?» поднялся по моему горлу, но, минуя язык, добрался до мозга и взорвался там. Старший брат Карамазова, Дмитрий, стал мертвецом. Я думал, Алексей взбунтовался потому, что увидел, как из его брата сделали мертвеца, но Красоткин опроверг эту идею, а Алексей ушел от ответа. Наш русский попутчик сказал, что Дмитрий жив… Нет, не то. Мне даже не потребовалось обращаться к протоколам Пятницы. Он сказал не так.

«Дмитрий не умер».

То, что мертвецы не мертвы, – это не простая игра слов. В моей голове раскрылся и с грохотом упал на пол замок. Три закона Франкенштейна.

1. Запрещено создавать мертвецов, которые не будут отличаться от живых.

2. Запрещено создавать мертвецов, превосходящих своими способностями живых.

3. Запрещено внедрять псевдодуховную эссенцию живым.

– Внедрять псевдодуховную эссенцию живым запрещено, – проговорил я вслух третий закон, но Красоткин не обратил на меня ни малейшего внимания.

Вот каким секретом Третье отделение собственной канцелярии российского императора было вынуждено поделиться со своим извечным врагом, Аппаратом Уолсингема. Секретом технологии, которую Федоров и сотоварищи попытались сокрыть, но не смогли. Эту историю им пришлось поведать вот таким обходным путем. Мертвецы нового типа. Бездна отчаяния Алексея Карамазова.

– Это… – не вполне владея собой, сказал я, и Красоткин рьяно кивнул и продолжил за меня:

– Это и есть таинство, которое открыли «Глобал Энтрейнмент».

Тот самый движок для новых моделей, о котором профессор Сьюард услышал от коллеги из Копенгагена.

Вопиющее нарушение третьего закона Франкенштейна, принятого на международном уровне. Такие сведения нельзя передавать ни по официальным, ни по неофициальным каналам. Создания, порожденные закостенелой бюрократией и неуемными амбициями исследователей. Бесстрастный голос Красоткина продолжил:

– Первые эксперименты провели на преступниках, отправленных на каторгу в Сибирь. Проверяли, возможно ли сохранить разум при прижизненном омерщвлении. Нет, не по тем «Записям», которые обнаружил Алеша. Это просто естественное развитие технологии. Уверен, в вашей стране предпринимаются похожие попытки. Но «Записи», разумеется, значительно ускорили процесс.

Эксперименты по созданию мертвецов, вероятно, проводятся в эту секунду в подпольных лабораториях по всему миру. Ужасные слухи не умолкают.

– Теперь уже невозможно установить, кто, что и когда узнал. Живые люди с внедренными некрограммами начали распространятся как мертвецы нового типа уже давно. Может, отдел разработок опьянел от успехов, а может, кто-то дал добро по собственной инициативе – этого мы, боюсь, уже никогда не узнаем. Алеша вернул человечеству «Записи», а потом узнал о «мертвецах» нового типа и взялся расследовать. Дмитрия он обнаружил… по несчастливой случайности.

Живым людям внедряли псевдодуховную эссенцию. Карамазов обнаружил, что на каторге в Сибири его старшему брату внедрили в душу смерть. Он собственными руками приблизил этот научный переворот, обнаружив «Записи Виктора», недостающую часть «Собрания». Красоткин сказал, что Дмитрий не умер. Ведь он и теперь, омертвев, не вполне настоящий мертвец, а… умертвие.

– Несчастливая случайность?! – подступил я к Красоткину, хватая его за грудки, но тот лишь холодно ответил:

– Все, что когда-либо может произойти, однажды произойдет.

Не чувствуя силы в руках, я отпустил юношу. Покончивший с собой… впрочем, применимо ли это выражение к тому, кто внедрил себе псевдодуховную эссенцию и вписал смерть в собственный мозг? Словом, Карамазов не проявлял никакого интереса к окружающей действительности. И хотя вещественное подтверждение реальности произошедшего находилось у меня перед глазами, с моих губ все равно сорвалось наиглупейшее:

– Но как он вообще смог записать…

– Опиум и гипнотическая музыка? – предположил Барнаби, щелкая одним из зубчиков шкатулки, и Красоткин кивнул. Так же, как повтор размеренных действий иногда вызывает галлюцинации, правильно подобранная мелодия погружает человека в состояние, схожее со сном. Сознание погружается в транс. От комбинации монотонной мелодии и наркотика оно полностью мутится. Я покосился на шприц и ампулу, скатившиеся со стола. Как юный ассасин, Карамазов погрузил себя в райские сады внутри собственного сознания, а с помощью псевдодуховной эссенции навсегда запер себя там. Код на перфокарте навеки замкнул его в искусственном аду.

Барнаби впервые за все наше путешествие улыбнулся Красоткину:

– Так вы хотите, чтоб мы за вами разгребли?

– Признаться, мне немного жаль. – Наконец и на лице юноши появилось сложное выражение, и Барнаби нарочито громко фыркнул.

– Напишешь отчет, что дело улажено, а в качестве доказательств прихватишь с собой в Петербург отряд мертвецов. У вас и это заранее продумано, да? Как на легальных основаниях ввести верные только вам войска в столицу. И с поддержкой мертвых солдат поменять власть… Хотя нет, сотни для этого маловато. Значит, будете учинять террористическую революцию? Свергать закостеневшую императорскую канцелярию? Дай-ка подумать, как… Ну точно, запихнете в мертвых ребят взрывчатку! Последняя надежда Алексея Карамазова – забрать с собой комиссию, которая придет посмотреть на «доказательства»?

Красоткин пожал было плечами, но затем кивнул.

Умертвия…

Мне вдруг вспомнился тот, кого я вскрыл в Хайберском проходе, и у меня перехватило дыхание. Руки налились свинцом и задрожали.

Получается, я… собственными руками убил мертвеца… нет, человека, которому его живое будущее переписали на смерть.

Так наше путешествие и завершилось.

Красоткин захотел омыть Карамазова и отправил нас к берегу. Мертвецы показались мне более неуклюжими, чем вчера, но это, возможно, просто игры воображения. Впрочем, я заметил, что вокруг мертвых детей валялись плоды, а они даже не пытались их собрать.

– Ну, как поступим? – спросил Барнаби. Нет бы оставить в покое потерянно бродящих по причалу мертвецов, оставшихся без хозяина, но он то ставил им подножку, то чуть подталкивал плечом, то подхватывал вялых мертвых детей и строил им рожи.

– Прекрати, – одернул его я.

На что Барнаби ответил только:

– Да жалко мне их что-то.

Я ему не завидовал. Красоткин собирался задержаться здесь на время, чтобы разобрать материалы, которые оставил после себя Карамазов. Алексей не прекращал исследования все то время, пока ждал друга, который объявит ему смертный приговор, и шпионов вражеского государства, которые унесут с собой его тайну. Не знаю, стоит ли мне преклониться перед его упорством? Русский агент признался, что с трудом убедил его пожить еще немного, хотя бы до того, как наглядно покажет нам процесс. Когда я спросил Красоткина, почему же он тогда не стал активно мешать нам, скармливая дезинформацию, он холодно ответил:

– Потому что не в этом суть дружбы.

Красоткин предложил нам совершенно безумный маршрут, но все же, я вынужден признать, ни разу не солгал. Вероятно, этим исчерпывалось то сопротивление, которое он мог нам оказать.

Мне казалось, я имею право взглянуть на материалы, которые оставил Карамазов, но решил, что пусть Красоткин сам решает, как поступить. Музыкальную шкатулку Барнаби разломал, и на мгновение в глазах Николая промелькнула благодарность. Капитан, в свою очередь, сделал вид, что не заметил, как я растоптал шприц и ампулу на полу.

– То Самое, – процедил вояка, и я кивнул.

Сорок лет назад сюда явился царь мертвецов. «Первый сотворенный». Первородный Адам. А ведь сорок лет назад как раз бушевала Первая англо-афганская война. Случайность ли, что он под прикрытием столкновений поселил здесь мертвецов? Может, и тогда сюда отправляли агентов расследовать дело о мертвом королевстве?

– Как думаешь, он еще жив? – спросил я, и Барнаби по-детски склонил голову набок.

– Ну, срок службы у мертвецов вроде не такой долгий?

– Говорят, обычно они держатся около двадцати лет, но многое, конечно, зависит от эксплуатации. Никто пока не знает, сколько отпущено мертвецу, который бродит сам по себе. Скорее всего, он должен постепенно разложиться и прервать функционирование, но Чудовище – особенное. Я даже представить себе не могу, что с ним будет.

– Значит, придется еще немного его допросить!

Пожав плечами, Барнаби весело посмотрел в небо, наползающее на голые скалы. Он не сомневался, что в бумагах Карамазова и про То Самое что-нибудь написано. Весьма маловероятно. Алексей знал, что мы придем, а потому наверняка избавился от всего, что не должно попасть в чужие руки.

Барнаби легким движением что-то мне кинул.

– Держи, это тебе.

Я с безразличным видом поймал сверток, но затем украдкой тряхнул саднящей от импульса рукой. Внутри свертка оказались обломки лазуритового креста Карамазова. Синий камень с бесчисленной россыпью звездных блесток казался прозрачным по краям.

Карамазов с товарищами все силы бросили на то, чтобы технология записи некрограмм в мозг живого человека не увидела свет. Они собрали здесь большую часть всех мертвецов нового типа, но, как мы уже убедились в Бомбее и Хайберском проходе, на свободе осталось достаточно отдельных особей. Да еще и японская копия «Записей Виктора»…

– Эномото… Видал я его в Москве.

– Что ж сразу-то не сказал?

– Он со мной пробовал поговорить по-французски. Я сделал вид, что не понимаю, ответил что-то вроде: «У вас чудесный русский». И, мол, как жаль, что со времен Вавилонской башни наши языки разделены.

У меня осталось так много вопросов. Что делать с тайной о новых мертвецах, куда подевалось То Самое? И проект ноосферы Федорова вызывал у меня смутные подозрения. Потом «Пинкертон» явно что-то пронюхал о японских записях. В чем секрет души и почему эксперимент не удается воспроизвести даже с материалами Виктора? Возможно ли, что «Собранию Франкенштейна» не хватает еще каких-то значимых частей?

У Красоткина на уме теперь одна революция да свержение царя, ему все это больше не интересно. Карамазов, бросившись в объятья записанной в его мозг смерти, оставил нам все свои заботы. Молился ли он о чем-нибудь в свои последние мгновенья?

Ас-саляму алейкум.

– Ну что, возьмемся? – спросил Барнаби, разминая плечи. Как бы я поступил, если бы не увидел смерть Карамазова собственными глазами, а лишь услышал о ней из чужих уст? Должно быть, записал эту любопытную историю, отправил рапорт – да на этом бы дело и кончилось. Узнав правду, я принял бы мертвецов новой модели, как приходится принимать всякий технологический прорыв. По крайней мере, Карамазов думал, что будет так. Он чувствовал, что должен омертветь на моих глазах.

Он погиб, чтобы мы не могли отвести глаза от неприглядной реальности… Впрочем, это во мне говорит высокомерие. Такое же, которое заставляет меня задаваться вопросом, мог ли я все это предотвратить. В схеме, которую начертил Федоров с мятежниками из Третьего отделения, мы не более чем случайные дурачки-прохожие. Их план пришел бы в движение и без нашего участия, мы никак не изменили бы участь обреченного. Мы всего лишь зрители.

Глупо… как глупо! Я не собираюсь уважать Карамазова… не собираюсь уважать Алешу за его выбор. У меня нет на это права. По той же причине, по которой я не могу ему сочувствовать.

Что ж, мне в любом случае надо составить отчет.

– Да попроще ко всему относись! – потянулся капитан, а в ответ на мой уничижительный взгляд только широко, как будто он небо собрался проглотить, зевнул.

– Вечно тебе все по колено. Да тут весь мир может полететь в тартарары! Ты хоть представляешь, что будет, если эта технология разойдется, и живых начнут переписывать на каждом шагу? Да черт-те что начнется!

– Спокойно! – снова зевнул Барнаби. – Все равно всем умирать.

Часть вторая

«Нарушитель запрета задает такие вопросы, на которые сам не хочет отвечать».

Сэр Фрэнсис Уолсингем

I

В воздухе витал запах влажной почвы.

Мы ехали по городу Токио, кишащему иероглифами. Буквы из какого-то безумного числа пересечений кичились своим непостижимым для моего ума смыслом, и я чувствовал себя слегка захмелевшим. Мне казалось, что иероглифов даже больше, чем вещей, которые они могли бы обозначать.

30 июня 1879 года. Мы с Пятницей тряслись в двухместной рикше вдоль канала. Шаткую повозку на двух колесах тащил низенький живой человечек, и, сколько бы рикш мы ни встречали на своем пути, ни в одну из них не впрягали мертвецов. В Японии едва улеглись гражданские войны, и теперь она уверенно двигалась курсом «богатая страна, сильная армия», но мертвецов себе тут мог позволить далеко не каждый. Правда, азиаты со своими почти детскими и совершенно невыразительными лицами и так напоминали мне франкенов.

Возрожденная Японская империя сделала первый шаг на пути к современному государству всего с десяток лет назад. На юге вспыхнула революция, которая свергла прежнюю власть, и на смену эпохе Эдо пришла Мэйдзи. Великие державы вскрыли замкнувшуюся в себе на долгих два с половиной века страну, как устрицу.

Франция поддержала сёгунат Токугава, Великобритания – революционеров, обе стороны ввезли достаточно мертвецов, чтобы раздуть гражданскую войну, но все это осталось в прошлом. Британский дипломат Гарри Паркс сообщил, что даже беспорядки в Сацуме, вспыхнувшие два года назад, успешно подавлены.

– В последнее время даже не страшно гулять по городу безоружным, – улыбнулся он, хвастаясь старым шрамом, который, по его уверению, ему когда-то оставил самурай. И с тревогой добавил: – Только берегитесь мертвых подрывников.

– «Спектры»? – спросил я, и Паркс кивнул.

– Министра внутренних дел Окубо Тосимити взорвали только в прошлом году. Верховные чины правительства встревожены.

– А Шир-Али в Кабуле еще не поймали? – Я вспомнил о ходе войны в Афганистане, но Паркс только покачал головой.

– Неважно, что Шир-Али сам о себе думает. Он пешка. Нам все еще неясно, кто стоит за этими террористами.

На краю сознания мелькнуло словосочетание «Крымские призраки», но перед Парксом я сохранил полное самообладание и ни словом о них не обмолвился.

Мы сели в рикшу у британского посольства в Итибантё, минули ворота Хандзо и отправились кружным путем вдоль канала у южной части императорского дворца. С утоптанной грунтовой дороги взвивалась пыль, но, в сравнении с Лондоном, тут было чисто и спокойно. Порой я замечал совершенно не пугливых на вид птичек – вот уж диво для столицы. С того самого мига, как я ступил на землю Иокогамы[33]33
  Иокогама – крупный порт в Токийском заливе, к югу от Токио, построенный в середине XIX века. В Иокогаму заходило большинство иностранных судов, здесь же размещали большинство иностранцев.


[Закрыть], у меня сложилось впечатление, что Япония – тихая и мирная страна, и до сих пор оно не изменилось. Тут будто вечно царит безмятежный полдень английского провинциального городка.

В императорском дворце, проплывающем от нас по левую руку, мне отчетливо не хватало очертаний сторожевой башни. Я предположил, что ее разрушили во время беспорядков, но мне сказали, что ее там нет уже лет двести. Когда два века истории вот так помещаются в одно предложение, это только лишний раз демонстрирует чудаковатость страны. Как это возможно, чтобы государство символизировал замок – безголовый гигант!

Жители и быт показались мне куда безыскусней и спокойней, чем в колониальной Индии. Домики как в Средней Азии: маленькие, деревянные, мебели почти нет, обитатели стелют себе постель на матах, только тут они даже сидят на полу и едят с низких столиков. Полуголые детишки кубарем выкатываются на улицу, а когда я украдкой заглянул вглубь одного дома, то увидел женщину, которая мылась в большой бадье. Она даже не попыталась прикрыть свою нагую грудь и посмотрела на меня с таинственной улыбкой. И такое зрелище – возле императорского дворца, а всего в двух-трех кварталах от него начиналась старая Япония.

Глядя, как нежный ветерок колышет ветви ив у дороги, я откинулся на спинку своего тряского сиденья. Тряска – неизменный атрибут быстрого путешествия. Я вспоминал, сколько уже трясусь в дороге, и в голове не укладывалось, что я преодолел добрую треть земного шара. Мы покинули Бомбей, пробрались сквозь архипелаг к югу от Малакки и через Шанхай приплыли в Иокогаму. Пусть я не видел столько, сколько члены экспедиции на «Бигле», но все равно узнал, как светятся недвижные воды Индийского океана, да и чего я только не повидал. Фантастическое море осталось позади, и мы вступили в бурлящие, в противовес имени, воды Тихого океана. Барнаби по дороге сбросил за борт шестерых. Но такие мелочи уже перестали меня тревожить.

До Иокогамы нас донесло крошечное судно, и вот мы наконец высадились на берег. Молодая страна, распахнув двери иностранцам, пока даже не достроила в своей прихожей достаточно мощный порт, чтобы принимать большие суда. Из Иокогамы до станции Симбаси[34]34
  Симбаси – вокзал, конечная станция первой железнодорожной линии в Японии, соединявшая Иокагаму и Токио, одна из старейших в стране. Открыта в 1872 году.


[Закрыть] мы добрались по железной дороге. По всей стране, помимо этого огрызка, проложено железнодорожное сообщение между Осакой и Кобэ, Осакой и Киото, да, собственно, и все. И даже на этих мизерных и, в сущности, бесполезных участках поезда постоянно опаздывали, а железнодорожным компаниям приходилось следить, чтобы не разворовали рельсы, – воистину время в Японии течет неспешно.

В кварталах при императорском дворце в глаза не могли не броситься новые постройки из кирпича, и город из-за их рыжего цвета казался тем более игрушечным. Центр Токио – такой же квадратный, как иероглифы. Мне подумалось, что, если взглянуть на него с воздуха, он будет похож на огромный красный знак. Рикша, прокладывая себе дорогу сквозь влажный воздух, миновал ворота Сакурада и завернул влево за воротами Хибия. Затем – вправо от ворот Бабасаки, налево прямо перед мостом Кадзибаси, и мы оказались прямо у здания столичного полицейского управления при министерстве внутренних дел.

Пятница, все это время дотошно записывавший наш маршрут в тетрадь у себя на коленях, наконец ее закрыл.

– Что ты творишь?! – возопил я в одном из кабинетов. В ответ на меня кисло посмотрел не кто иной, как Барнаби в японской одежке. Впрочем, одетым его назвать язык не поворачивался: подол и рукава кимоно были так коротки, что едва прикрывали его массивную тушу, а вокруг бедер буквой Т обвивалась белая тряпка, которую местные называли «фундоси». Вид, прямо скажем, экстравагантный.

– Сливаюсь с населением, – нимало не смущаясь, ответил мой напарник, и меня так и подмывало закричать, что он среди них как белая ворона.

Я бросил взгляд на офицера в европейской форме, который терпеливо сидел в углу зала с истинно японским достоинством на бесстрастном лице. Мое смятение давно перешло границы раздражения, и мне оставалось лишь обессиленно спросить:

– Неужели тебе не стыдно щеголять в таком наряде?

– Так не в исподнем же, – гордо расправил плечи Барнаби. Он лично настоял на том, чтобы старьевщик подобрал ему наряд рабочего, но тот, очевидно, над ним посмеялся. То есть да, в порту нам попадались работяги в подобном облачении, но ведь с первого взгляда на городских жителей ясно, что его надули. Я помассировал виски и глубоко вздохнул.

– Что ж… Главное, что тебе нравится… И как прошла разведка?

– Да никак: меня сразу арестовали! – отчего-то горделиво раздувая ноздри и еще больше расправляя плечи, ответил капитан.

Почему-то я не удивлен. Когда великан шести футов роста средь бела дня без стыда и стеснения щеголяет своим практически обнаженным крупом на главных улицах города, его, разумеется, быстро арестуют за оскорбление общественной морали. В Токио в последнее время стало больше иностранцев, но в подобном наряде европеец в толпе не затеряется.

– Ничего подобного! Меня как раз почти не замечали, – гордо возразил мой приятель, но, полагаю, прохожие просто стыдливо отводили от него взгляды. Я проникся сочувствием к японским полисменам, которые не знали, как сладить с этим диким зверем в одиночку, и были вынуждены просить о помощи британское посольство. У меня закралось подозрение, что путешествие по России, описанное Барнаби в книге, проходило схожим образом.

Дверь за моей спиной тихо открылась, и сопровождающий офицер рьяно щелкнул каблуками, отдавая честь и тем самым выдавая личность визитера. Тот замер в дверях, вероятно пораженный зрелищем, что предстало его глазам. Я обернулся и увидел, как маленький бородатый мужчина переводит взгляд с меня на Барнаби и обратно. Наконец он выбрал своим собеседником меня и протянул руку. Предсказуемо.

– Кавадзи Тосиёси. Начальник полицейского управления.

– Ватсон. Джон Ватсон. Прошу прощения за беспокойство, которое причинил вам мой коллега. К сожалению, это издержки нашего тайного поручения.

Пожалуй, я сболтнул лишнего, но обычной дипломатией подобные инциденты не заглаживаются. Кавадзи едва взглянул на мою перфокарту, даже не стал пропускать ее через считыватель и, не улыбаясь, сразу же вернул.

– Мне поручено оказывать сотрудникам Аппарата Франкенштейна всяческое содействие. Вы можете забрать своего человека.

Я заглянул в протокол Пятницы, чтобы удостовериться, что правильно понял ответ офицера, а Барнаби за моей спиной недовольно пробурчал, что ему непонятно, «какого черта этот тип командует», но тут уж мои комментарии излишни. Кавадзи Тосиёси, начальник полиции. Насколько я понимаю, этот человек принял самое деятельное участие в формировании японских правоохранительных структур. Во время Сацумского восстания он отчаянно сражался с повстанцами на горе Табарудзака. Он сформировал в своей бригаде отряд живых солдат, вооруженных японскими саблями, который назвали «Баттотай». В ходе сражения они ворвались в ряды мертвецов и уничтожили их, и этот эпизод приняли во внимание даже британские стратеги.

– Вы ничего не видели, – пригрозил Кавадзи, обращаясь к Барнаби, пока я подписывал документы о его освобождении, и тот отвернулся и всплеснул руками.

Вы спросите, откуда взялись «сотрудники Аппарата Франкенштейна», они же – исследовательская группа Литтона? Этот статус нам присвоили после нескольких месяцев переговоров, когда мы вернулись в Бомбей из Афганистана. Положим, решение я подсмотрел у Красоткина, но, в отличие от него, мы в самом деле прошли все необходимые процедуры.

На бумаге цель нашего визита – проверить достоверность сведений о количестве мертвецов, которыми располагает Японская империя, и лишь горстка людей знала, что это подлог. На самом деле мы, конечно, прибыли замять дело с «Записями Виктора».

Я уверен, что и М, и вице-король индийский Литтон прекрасно понимают, что в отчете я кое о чем умолчал. Но никаких санкций за это пока не последовало.

Я передал суть расплывчато: «Велика вероятность, что документация по технологии производства мертвых солдат новой модели из Российской империи утекла в Японию». Мы с Барнаби рассудили, что не стоит впутывать большие организации в дело, где на кону потенциально стоит снятие разграничения между живыми и мертвецами.

В итоге пришлось повозиться с документами и убить в Бомбее немало времени, но и по сей день я считаю, что сделал правильный выбор. Не говоря о том, что мне бы духу не хватило писать в отчете басни, что легендарное Чудовище якобы до сих пор бродит по нашей грешной земле… Даже если Ван Хельсинг со Сьюардом тогда, в Трансильвании, имели дело именно с ним, и именно он увел за собой Крымских призраков, и он же стоит теперь за новыми «Спектрами». Подобные темы не для телеграфа. А я не могу знать, заметили ли в Уолсингеме наш обман, и думать теперь об этом тоже ни к чему.

Как можно догадаться по названию «исследовательская группа Литтона», формально мы перешли в подчинение к индийскому вице-королю.

– Похоже, вам пока лучше держаться подальше от командования в метрополии! – рассмеялся Литтон, выкладывая на стол приказ и доверенность. – Разрешаю действовать по своему усмотрению!

Так я понял, что и Литтон что-то недоговаривает, но какие решения и переговоры стояли за окончательным утверждением нашего назначения, я в конечном счете и не узнал.

Начальство номинально сменилось, но штат остался прежним. В состав исследовательской группы Литтона вошли мы с Пятницей и Барнаби в придачу – два человека и одно тело. Группка крошечная, но к чему раскрывать секреты лишним людям?

Оставив полицейское управление у Кадзибаси позади, наша группа отправилась к Симбаси, а по дороге я попытался снова расспросить:

– И что же ты узнал?

Я решил, что на такое расстояние транспорт можно не нанимать. Но Барнаби приковывал взгляды всех прохожих, и они тут же прибавляли шагу, а я поразился своей недальновидности. И этот великан еще считает, что слился с пейзажем. Может, ему стоит разок мозги проветрить? Если еще есть что проветривать, конечно.

– Дети рассказали мне страшилки про мертвецов, – невозмутимо ответил он.

Я чуть не спросил, зачем он вообще сунулся расспрашивать детей, – в фольклористы решил податься? – но вовремя взял себя в руки. Понятно, у Барнаби слишком много свободного времени. Достаточно, чтобы пойти учить язык к местным детишкам.

– Говорят, у тюрьмы возле Кадзибаси бродит говорящее привидение. Правда, своими глазами его никто не видел.

– Говорящий мертвец?.. А как они поняли, что он неживой?

– Я-то откуда знаю? Дети болтают. Говорю ж, я собирался узнать подробнее.

– «Записи»?..

– Возможно.

В «Записях Виктора» рассказывается о создании Того Самого, первого Чудовища, которое мыслит как человек, имеет дар речи и способно к познанию. Неужели японские инженеры продвинулись в расшифровке настолько, что уже и говорящих мертвецов производить научились? Я не верю, что ученым этого молодого государства по силам то, с чем не справилась Россия. Скорее уж Барнаби, которому больше нечем заняться в этой с виду спокойной глуши, сам придумал эти детские россказни.

Мы шли по методически разбитым на квадраты кварталам, пересекая их по мостам. Токио – город на воде. Рыбаки закидывали со своих утлых суденышек сети, блестела чешуя отчаянно бьющихся рыбешек. Этот город, даром что столица империи, пока не окунулся в стремительный индустриальный поток. Вспоминая вонь Темзы, я вдохнул полной грудью местный воздух и почувствовал в нем дыхание моря. Внезапно постройки расступились, и я увидел впереди вокзал Симбаси. В центре площади – небольшой терминал в форме буквы H, так же плохо вписывающийся в токийский пейзаж, как и мы, гайдзины[35]35
  (яп.) Иностранец, чужак.


[Закрыть]. За вокзалом начиналась бухта. В сторону моря смотрели императорские сады Хамарикю. На территории размером с небольшой парк, окруженной рвом, посреди рощицы стояли бок о бок восточного вида беседка и домик в европейском стиле.

Так называемый Энрёкан в Хамарикю был официальной резиденцией для видных гостей государства и по совместительству – приемной министерства иностранных дел с тех пор, как его старое здание погибло при поджоге. Звучит несолидно, но, с другой стороны, возможно, молодому государству с острым недостатком финансирования приходится экономить. Впрочем, вспоминая квартал резидентов в Иокогаме, очень может статься, что иностранцев японцы хотят по возможности от себя отделить.

Мы прошли через похожие на въезд в конюшню ворота, которые охраняли мертвые солдаты в причудливых, похожих на маскарадный костюм кожаных доспехах, свернули на гравиевую дорожку и вышли прямо к Энрёкану. На первый взгляд – величественный особняк в западном духе, но с такой мешаниной разных элементов, что определить его архитектурный стиль я бы не взялся. Стражи отдали нам честь, и от их движений просто-таки разило стандартным Московским движком. Мы махнули им в ответ и прошли в холл. Нетрудно догадаться, что в стране, прошедшей через военный конфликт подобного рода, мертвецы работают как на британских, так и на русских и французских системах. Чувствовалось в этом своего рода очарование, как будто я попал на выставку старых моделей. Из зала за обводными коридорами, соединенными лестницами, доносился стук бильярдных шаров: должно быть, кому-то из свиты местных обитателей нечем заняться. Это здание возвели для приема почетных гостей, но не приставили к нему даже достойной охраны. Весьма беспечно, раз в стране орудуют террористические организации, правда, Паркс предупредил, что местные охранники – мастера следить за объектом, не привлекая его внимания.

Вот уже месяц прошел с тех пор, как мы вступили в переговоры с правительством Мэйдзи, и наша миссия в целом подходила к концу. Мы конфиденциально побеседовали с высшими чиновниками и затребовали уничтожить секретные документы, которые господин Эномото вывез из Москвы. Согласен, совершенно безыскусная лобовая атака, но что нам оставалось? Мы бросаемся в глаза, ничего здесь не знаем – сложно вести расследование в подобных условиях. Паркс не похож на человека, способного на тонкую политическую игру, тайны я бы ему тоже не доверил. Да и саму исследовательскую группу Литтона создали исключительно для прямых переговоров.