Текст книги "Орган геноцида"

3

Мой гроб оказался в воздухе.

Несколько секунд мы парили. Однако кокон тут же перешел в режим направленного полета, и свободное падение кончилось. Пилотировать кокон нельзя. На него не установлено двигателей, не запасено топлива. Поэтому он планирует, а курс корректируется плавником. Короче, он как планер… ну, или корректируемая авиабомба. Только взрывчатку убрали, разместив взамен гроб с человеческой начинкой.

Гроб, умело направляя крыло, несся сквозь воздух к цели. Плавником управляла мышечная масса – особый органический наполнитель капсулы. В коконах вторжения почти нет механики и электроники. Можно сказать, они почти целиком наполнены мясом. Мышцы не только управляют плавником, но и еще настраивают точную форму кокона через кисты на поверхности. Обшивка искривляется почти как живой организм и нивелирует турбулентную тряску.

Поверхность кокона устранила значительную долю вибрации и снизила шум от падения. Угол полета смягчился, и по тому, что меня вжало в стенку, я понял, что курс скорректирован. Похоже, капсула вышла на финальную стадию полета.

Раздался приглушенный удар, ноги ощутили вес тела. Это раскрылся тормозной парашют и поглотил большую часть импульса. До земли остались считаные метры. Я приготовился к столкновению с землей. Собственно, никаких других действий в гробу предпринять невозможно. Капсула стремительно потеряла скорость и приземлилась.

Значительную часть энергии поглотили парашют и органическая оболочка. Капсула села на землю мягко, как семечко одуванчика, отыскавшее уголок, куда ему пустить корни. Полагаю, как-то так же будет садиться и шариковая ручка, если ее оснастить парашютом: полетит к земле острым кончиком, а там уже накренится и упадет. Оболочка капсулы сбалансирована неравномерно, иначе этот цилиндр, упав, катился бы без остановки, а все-таки не стоит так издеваться над полукружными каналами в голове у лежащего внутри солдата.

Капсула мягко упала на землю, я разблокировал замок и толкнул крышку. Четырехугольная дверца плавно откинулась наружу, и вместо потолка в грузовом отсеке «водоросли» я увидел ночной небосклон.

Убедившись, что снаружи безопасно, мы с парнями молча принялись за работу. Капсула Уильямса приземлилась меньше чем в сорока футах. Моя вообще оказалась в центре, а еще двоих раскидало по окружности радиусом в четыреста футов. Существует огромное количество систем наведения: по GPS, лазерное, с помощью малых БПЛА. Но ни один не лишен так называемого КВО, то есть кругового вероятного отклонения – это значение радиуса окружности, в которую попадет половина пущенных снарядов. Однако в нашем случае это число, разумеется, одноразрядное. Тут можно бросить пафосное «Добыче не скрыться» – эта фраза, пожалуй, отражает реальность. Технология наведения при десантировании доведена почти до совершенства – и я не преувеличиваю.

Я перевел капсулу в режим самоуничтожения, перекрыв доступ к особым ферментам, которые питали клетки органических тканей, начиная с искусственных мышц. Структура начала стремительно разлагаться. Жидкость вытекла, капсула скукожилась, как мумия, ороговела и отмерла, как кожа старика. Скоро она рассыплется в прах и останется только удобрение для сорняков.

Чтобы полностью избавиться от следов капсулы, нам оставалось ликвидировать лишь немногочисленные механические компоненты, но и те спроектированы модульным образом, так что много времени это не отнимало. Мы тихо избавлялись от остатков оборудования под покровом ночи, как тинейджеры, заметающие следы ночных посиделок у костра.

С той только разницей, что для нас самое веселье еще только начиналось.

Мы выдвинулись, как только закончили прибираться.

Надо закончить дело до рассвета. Днем неприятно ни убивать цель, ни убегать. В идеале нас вообще никто не должен видеть… по возможности – и цель тоже.

Команда состояла из четырех человек: нас с Уильямсом и еще двоих, таких же матерых парней, которые собаку съели на подобных заданиях. По стандартной операционной процедуре Алекс, наша самая талантливая ищейка, отправился на разведку и ушел довольно далеко вперед. За тылом приглядывал ровесник Алекса по службе Леланд. Пока эти двое прикрывали нас с фронта и тыла, мы с Уильямсом наступали на врага под ночной завесой.

Наступление – работенка не из легких. Хотя, конечно, нам намного легче, чем пионерам ремесла. Белье отводило лишнюю влагу от тела, перерабатывало и возвращало обратно в организм, глаза защищала нанопленка, которая регулировала поступающий через роговицу поток света, так что мы не просто видели даже в темную, как сегодня, облачную ночь: нам на сетчатку проецировались необходимые боевые сводки.

По самой природе миссии мы не могли приземлиться близко к цели. Еще нескоро отпадет необходимость заниматься классической спецназовской работой: продираться с пушками, бомбами и прочими полезными гаджетами наперевес в самое логово неприятеля. Спецназ, по идее, занимается разными делами, но по моим личным ощущениям как минимум половину службы солдат ходит ножками. Лучшие ребята, прошедшие самый строгий отбор, часами устраивали энергичные… даже не переходы, а перебежки с набитыми камнями «Бергенами» на плечах. Примерно на этом, самом начальном этапе подготовки, отваливалась половина добровольцев.

Мы с парнями перед вылетом обсудили все мелочи, склонившись над сводками разведки и картами. Выбрали, как мы считали, идеальное место для высадки, но до цели все равно оставалось еще четыре часа вверх по гористому рельефу, так что приходилось целенаправленно топать.

Алекс – наш главный ветеран, так что он раньше всех добрался до перевала, и ему доверили критически важную задачу – контролировать местность. По плану миссия должна занять меньше двенадцати часов, поэтому мы не набивали «Бергены» провизией, водой и амуницией. Из-за этого наступление значительно ускорилось. Собственно, мы продвигались к цели с максимально допустимой быстротой, при которой не прошляпишь врага.

По данным спутника на дороге – хотя какая уж это дорога: скорее уж едва протоптанная и толком не выложенная межа между двух полей – наблюдалось достаточно оживленное движение, поэтому включать ее в маршрут было бы неоправданным риском. Пришлось прокладывать путь по необжитой местности. С другой стороны, здесь, на стыке Европы и России, в основном простирались леса и луга. Лучше так, чем шпарить по пустыне или сквозь джунгли.

Мир уже узнал, что здесь, в этой стране, развернулось классическое, но оттого не менее острое противостояние мусульман и христиан. Разумеется, конфликт вспыхнул не из-за одной-единственной причины. Найдется немало стран, где представители ислама находят с христианами общий язык. Чего далеко ходить: до недавнего времени и этот край входил в их число. Населением этой бывшей республики СССР раньше управляла коммунистическая партия. Это потом они объявили о независимости и рассорились с Россией по вопросу природных ресурсов… Стандартный путь страны постсоветского пространства. О том, что тут тлеют угольки религиозного конфликта, никто и думать не думал – еще несколько лет назад.

Почему он вдруг так обострился? Как ненависть разрослась до такой степени, что начался геноцид – да еще и с растущим в геометрической прогрессии числом жертв? Пока еще ни один социолог не выдвинул удовлетворительной гипотезы, объясняющей происходящее.

Перед нами поставили четкую задачу: любой ценой избежать контакта с противником до успешного завершения миссии. Если нас засекут раньше, то наши объекты уведомят о вторжении по рации, и они покинут заданную точку. С нашим оборудованием и подготовкой несложно вырваться даже из очень плотного окружения, но миссию мы провалим.

Спустя два часа решили остановиться на привал. Все это время мы почти бежали, так что Уильямс уже выдыхался, да и я тоже устал. Мы упали в траву, нанопокрытие тут же отсканировало цвета окружающей местности и прямо на нас сымитировало похожий узор. Адаптивный камуфляж. Волшебный гаджет, чрезвычайно облегчающий жизнь во время засады.

А вот расслабиться мы все-таки поспешили.

Прямо напротив нашей стоянки вдруг затормозил пикап. Натренированные мышцы у нас тут же перешли в режим полного контроля. Затаив дыхание, слившись с кустами, мы следили, что будет дальше. Из кузова спрыгнули трое парней с калашами. Мы уже напряглись, но они как будто вообще не обратили на нас внимания и принялись разводить костер.

Кажется, они не понимали, что автоматы заряжены. Сложили ружья у костра прямо вместе с магазинами.

– Салаги, – одними губами произнес Уильямс, и я пожал плечами.

Местные солдаты… если, конечно, этого названия достойны те, кто по любому поводу, а иногда и без повода грабит деревни и измывается над захваченными жителями – словом, местные солдаты выучкой не отличались.

Только если они тут задержатся, то и мы застрянем вместе с ними. До рассвета оставалось не так много времени, и подобные проволочки в план не входили. Поэтому я, не испытывая ни малейших угрызений совести, принял решение убить патрульных, которые даже не по наши души здесь собрались, а просто хотели погреться у костра.

Мы быстро обыскали убитых. Никаких знаков отличия. Тогда я распорол ножом заляпанную одежду, чуть не оторвав рукав.

Так и знал: на плече – небольшой бугорок, который и не заметишь, если заранее не знаешь, что искать. Мельче ногтя на мизинце. Я бы и сам не заметил, если бы не бледный шрамик.

Вырезал ножом эту часть мышцы. В мясе оказалась крошечная табличка эллипсоидной формы.

Идентификационная бирка.

Уильямс вскинул бровь и бросил на меня выразительный взгляд. Я почти сразу понял, что он предлагает сделать все как всегда. Последнее слово за мной. С учетом местной специфики неудивительно, что все четверо – новички. Как и те, кто устроил геноцид на религиозной почве.

Я кинул взгляд на Алекса с Леландом, чтобы убедиться, что те не против. Они только пожали плечами, оставляя выбор на мое усмотрение, и я решил поступить самым простым способом. Вытащил из рюкзака защитный гель, облепил им окровавленную бирку и проглотил получившийся шарик, как аспиринку.

4

В кузове у пикапа установили пулемет пятидесятого калибра, чтоб стрелял во все стороны на ходу. Даже самая простая японская машинка с подобным наворотом превращается в опасную боевую технику. Местная авиация вышла из игры еще в самом начале гражданских боевых действий, но вот радары и всякая противовоздушка пока работали. Даже смешно, что при достаточно современном вооружении в качестве основных боевых единиц тут функционировали такие вот состряпанные на коленке самоделки.

Еще недавно мы всеми силами старались держаться от дороги подальше, а теперь сидели за рулем вражеской боевой единицы. Прекрасные гаджеты, кроме нанослоя, пришлось выкинуть. Лазерные целеуказатели, гранатометы – короче, весь SOPMOD[2]2
  Аббревиатура (англ. Special Operations Peculiar MODification), давшая название программе по оснащению сил особого назначения США специализированными наборами амуниции для стрелкового вооружения.


[Закрыть], все модульное оснащение и даже сборные, как игрушки, штурмовые винтовки.

Но лучше так, чем переть через бесконечную ночь в далекой стране. И вообще, мы, зажиточные американцы, частенько прихватываем подобных штучек больше, чем надо по любому разумному раскладу. Страна с мощнейшими в мире технологиями может себе позволить диктовать моду в сфере боевого снаряжения, и я совру, если скажу, что внутри меня не живет ребенок, который от этого в восторге. Однако человек – существо своенравное, и порой нам хочется забыть про модные изыски и окунуться в первобытную простоту.

За руль сел Алекс. Я пристроился на пассажирском сиденье рядом и следил за дорогой пристально, но напустил на себя расслабленный вид, чтобы случайный наблюдатель ничего не заподозрил. Одежду убитых, в которую мы переоделись, забрызгало кровью, но она так и так чистотой не блистала. Мы только чуть-чуть отмочили пятна в припасенной питьевой воде, чтобы свежие брызги не сильно выделялись на фоне застарелой грязи.

– Теперь долетим до цели в мгновенье ока, – нарушил тишину Алекс. – Интересно, что это за буквы на боку у машины?

– Японский, – отозвался я.

Я его немного учил в университете. Меня поэтому даже посылали в Японию инструктором в Дзиэйтай[3]3
  Японские силы самообороны.


[Закрыть]. Судя по надписи, раньше пикап принадлежал лавке тофу под названием «Фудзивара». Когда хозяин продавал машину, едва ли предполагал, что она окажется на гражданской войне непонятно где в Восточной Европе и в нее поставят пулемет.

– Прикольные у них иероглифы, а?

– Непонятные символы привлекают не как источник информации, а внешним видом.

– То есть они прикольные как раз потому, что непонятные?

– Ну, это тоже. Непонятную культуру легко ненавидеть, но так же легко проникнуться к ней восторгом и священным трепетом. Круто же звучит: экзотический! Ориентальный! Я думаю, все дело как раз в том, что это незнакомый культурный код.

– Иностранные письмена – они вроде слова, а вроде как и нет. Я думаю, они в этом смысле больше похожи на текстиль или инфографику.

– Потому что из них стерта вся значимая информация… То есть, строго говоря, не стерта, просто мы ее не считываем. Если кто-нибудь сыграет в «Скрэббл» на иностранном языке, мы, взглянув на заполненную доску, увидим на ней лишь узор.

Мы с парнями часто гоняли в «Скрэббл» на базе в периоды ожиданий. Убивали время, заполняя латиницей поле 15×15 квадратов. Уильямс постоянно предлагал сыграть и каждый раз дулся, когда проигрывал. После поражения он все время говорит одно и то же: «Знаешь что? Среднестатистический взрослый американец знает где-то сорок пять тысяч слов. Сорок пять! Какого фига мне ничего не приходит в голову, когда надо заполнить это чертово поле?»

Кстати, самое дорогое слово в «Скрэббле» из существующих – caziques[4]4
  Исторический термин, обозначающий вождей индейских племён.


[Закрыть]. В одной из наших партий мне удалось его ввернуть. Словечко очень редкое, из употребления латиносов, и очков оно мне принесло столько, что Уильямс взорвался. Кричал, что нет такого слова. Он не успокоился, даже когда я показал словарь, и потом сам лично все проверил. Я ни разу в жизни не проигрывал в «Скрэббл». Ни разу с тех самых пор, как в восьмилетнем возрасте в первый раз сел играть с матерью.

«У тебя прям фетиш на всякие словечки. Словофил», – сказала она мне как-то раз. Никогда за собой такого не замечал, но я в самом деле любил слова. Силу, которая в них дремлет. Они способны менять человека, и мне это казалось зловещим и интересным. Слова провоцируют вспышки гнева и могут довести до слез, слова тревожат чувства, влияют на поступки и иногда даже управляют реальностью – до чего же любопытно!

Я не воспринимаю слова простым инструментом коммуникации. Потому что они для меня осязаемые и очень даже реально существующие. Для меня слова – это не нити, протянутые между людьми и выражающие их отношения, а реальная сила, которая определяет и ограничивает человека. Такой же реальностью для математика наполнены формулы. По аналогии мы можем представить себе мнимые числа. Физики говорят, что человек мыслит не словами. Вот, например, считается, что Эйнштейн мыслил образами и благодаря этому открыл теорию относительности. То есть гений добыл новое знание через картинку. Он, как принято думать, разработал свое детище, опираясь не на речь и логические построения, а на чистые понятия.

Лично для меня слова и есть образы. Одно порождает другое. Однако передать их собеседнику очень сложно: проблема, если не вникать в нюансы, в том, чтобы осознать, к чему относятся мои впечатления от реальности. Мозг каждого человека воспринимает ее по-разному. Придумали же римляне пословицу: «О вкусе и цвете не спорят», – она как раз о том.

Для меня вещественно реальны слова, а для кого-то, например, такие понятия, как «государство» и «народ». Такие люди согласны стать убийцами в интересах того самого государства, но мне, как ни прискорбно, в этом отношении воображения не хватает. Я слишком верю в вещественность слов, потому для меня и «государство», и «народ», и «коллектив» – тоже лишь слова. Я прекрасно понимаю их значения, но представить себе достаточно ясно не могу.

С другой стороны, о мире вместо меня думают те люди, которые четко представляют себе, что такое страна. Они работают в Пентагоне, Лэнгли, Форт-Миде[5]5
  Имеются в виду, соответственно, Министерство обороны США, Центральное разведывательное управление (ЦРУ) и Агентство национальной безопасности (АНБ).


[Закрыть], очень живо и со знанием дела оперируют понятием американского государства и поручают мне убийство того или иного субъекта.

Полагаю, что похожий склад ума отличает каждого из воротил в той стране, куда нас забросили. Поскольку всякий из них твердо знает, что такое страна, то и понятие «государственная граница», которое лично я осмысляю с большим трудом, для них обладает совершенно четкой образностью. Тому, кто не видит реальности в «государстве», очень сложно надолго навесить на отличных от него субъектов однозначный ярлык врага. Еще куда ни шло, если соседняя страна бросается на тебя с кулаками или с ружьем наперевес, чинит, не скрываясь, насилие, но чтобы строить границы между людьми на основе таких абстракций, как «религия» и «национальность», а тем более устраивать по этой причине геноцид, нужно особое восприятие реальности.

Но не только реальность разнится от человека к человеку, а еще и история. Поэтому не бывает конфликта, в котором сопутствующие обстоятельства трактовались бы однозначно.

О том, что объективной истории не существует, красноречивее всего свидетельствует, какой популярностью пользуются слухи вроде того, что холокост – это все выдумки, человек не высаживался на Луну, а Элвис жив. Кто там сказал: «Войны в Заливе не было»? Кажется, кумир постмодерна Бодрийяр.

Есть и такая крылатая фраза: «Историю пишут победители». Но ведь это не совсем так.

История – это Колизей, в котором постоянно сражаются за дальнейшее существование самые разные высказывания, то есть субъективные точки зрения. Проще всего на арене приходится той истории, что написана победителями, – да, факт. Но там достаточно места и для истории слабаков и побежденных. Иногда победить в жизни – не то же самое, что в истории.

Вот и мне, десантнику, сброшенному на эту землю, невозможно объяснить, чья власть правее. Я вообще янки, который все новости узнает на CNN. Сижу дома, жую пиццу из доставки и пялюсь в экран, с которого вещают о ситуации в мире. За последние двадцать лет вспыхнуло много войн, объявились террористы самых разных идеологий и целей. Множество людей по всему свету развязывали конфликты по самым непохожим друг на друга мотивам. Война беспрерывно менялась.

А пицца – все та же.

Она стала популярной задолго до моего рождения и после моей смерти, думаю, продолжит процветать. Сложно говорить о какой-то переменчивости в мире, где незыблемой глыбой стоит Domino’s Pizza[6]6
  Американская сеть пиццерий, крупнейшая в мире.


[Закрыть].

Я не чувствую себя обиженным из-за того, что родился в Америке и что здесь не меняются ни «Доминос», ни торговые центры. Люди, которые умеют рассуждать о текучести мира и войны, заседают в Вашингтоне и придумывают, кого мне убить. Я таких решений принимать не умею. Я обитатель империи неизменных пицц, ни о чем другом и не говорю.

Вот и слава богу.

Ни о чем не надо думать. Мы с Уильямсом всю свободу и обременительную необходимость судить о чем-то спихнули на других людей.

Что я хочу сказать? Что политическая обстановка в странах вроде той, в которой мы очутились, – это хаос, и, чтобы его выразить словами, моего понимания не хватает. Я только знаю, что мусульмано-христианские противоречия – это где-то пять процентов от правды. Точно я знаю только то, что написано в приказе, и то, как выглядит наша цель. К слову, это так называемый министр обороны из шкодлы, которая назвалась временным правительством. В документах СНБ[7]7
  Совет национальной безопасности США.


[Закрыть] он прописан как «цель первого порядка». Короче, важная шишка. Пока в регионе сохранялась хотя бы видимость нормальной жизни, он служил бригадным генералом, и в его ведение находилась целая куча пушек и боеприпасов.

Теперь они из столицы добрались до дальних деревенек, а на месте командовали сущими мальчишками. В один из таких медвежьих углов направлялись и мы. Бывший бригадный генерал, который теперь титуловался министром обороны временного правительства, устраивал в деревнях охоты на ведьм. Под видом «поиска террористов» с мобильным составом проверял, не укрывают ли здесь оппозиционеров, расстреливал всех подозрительных граждан, а детишек, в которых видел полезный потенциал, забирал к себе в армию.

В городишке, который я увидел через лобовое стекло, тоже, по идее, уже провернули такую акцию и устроили очередную зачистку. Рыжее зарево подсвечивало нижние детали облаков в ночном небе. Видимо, в городе тут и там полыхал огонь. От него взвивались гигантские клубы дыма, похожие на китайских драконов.

– А вот и их ставка. Давайте, парни, ведем себя естественно, – передал по связи Уильямс, который сидел в кузове.

Мы прикрыли выпачканные лица шарфами. Уже знали по опыту работы, что даже дурацкая маскировка заходит на ура.

От некогда симпатичного, наверное, городка не осталось и следа былой прелести. Дома, которые несколько веков укрывали людей в своем чреве, от авиабомбардировки в начале гражданской войны и последующего артобстрела разрушились, а оставшиеся каменные руины испещряли следы от пуль.

На въезде наш пикап остановил патруль. Алекс говорил на местном языке и объяснил, что у нас во время объезда закончилось топливо и провизия. Солдат из патруля кивнул, достал портативный считыватель и проверил нас одного за другим.

Покрытые защитным гелем окровавленные бирки в наших желудках отправили в ответ на запрос информацию о личностях хозяев, которые мы присвоили себе. Солдат продублировал данные в тетрадь, сверился с какой-то программой, удовлетворился ответом и пропустил нас.

«Вот болван», – подумал я.

Похоже, ему было совершенно плевать, совпадают ли данные по документам с реальностью. Как будто первостепенное значение имела та информация, которую транслировали бирки изнутри наших тел.

Совершенно немыслимый для США и других ведущих капиталистических стран способ удостоверения личности. Дешевка, и доверие к нему тоже дешевое. Вот у нас в стране любые данные необходимо подтверждать разнообразными биометриками. Одной только информации о человеке мало для его верификации. Существуют подкрепляющие способы удостоверения личности, для корректной работы которых разработана огромная база данных. Даже курьер в «Доминос» не отдаст вам пиццу, пока не приложите большой палец к считывателю.

А этим достаточно свериться со сводной табличкой из какого-то там офисного редактора. Похоже, тут превалирующая ценность именно у данных как таковых. Это более-менее актуально для всех отсталых стран, в которых творится полный информационный кавардак, и никакой грамотностью по части управления данными тут даже не пахнет.

Мы высадились из пикапа у развалин бывшей церкви.

– Стреляют, – заметил Алекс.

Откуда-то из восточной части города спорадически долетали сухие щелчки.

– Похоже, пока не полностью контролируют город.

– Возможно, – отозвался Леланд, проверяя автомат.

Калашников, наверное, не сломается, даже искупавшись в болоте, но родных SOPMOD-наворотов сильно не хватало. Тем не менее по патрону из каждого магазина мы вытащить не забыли. Когда из-за полной комплектации снарядами пружина сжата до предела, подача патронов может потерять плавность.

– А может, расстреливают жителей.

Мы умолкли и чинно пошли вглубь вражеского стана. Тут и там догорали дома, валялись останки очевидных гражданских. Одной статной даме отстрелили правую половину головы, и разлетевшиеся из нее детали сияли в отблесках пламени. За ее руку крепко держался сын или дочь – словом, ребенок, от которого не осталось тела, только тонкая ручка с цепкими пальчиками.

Алекс хлопнул меня по плечу. Я обернулся туда, куда он кивнул, и увидел на центральной площади несколько шеренг мальчишек в обычной одежде. Им в плечи внедряли идентификационные бирки. Тех, кто остался в живых, забирали воевать.

Детей, которые жизни-то не знают, похищают, чтобы сделать из них солдат. Немало пришло и по своей воле. Потому что солдатам полагается идентификационная бирка.

Такая же бирка, какие лепят на товары, громоздящиеся на полках магазинов. Только мальчишкам-солдатам их внедряют под кожу. Бирки, широко распространенные в зонах гражданской войны, те, которые сейчас в наших желудках подтвердили наши фальшивые личности, такие же дешевые, как те, что для складов и супермаркетов производили гигантскими объемами на заводах в Оклахоме и Осаке.

Страны, которые из-за внутренних беспорядков лишались правительства, часто утрачивали еще и национальные реестры. И граждане часто переставали понимать, кто из них гражданин, а кто нет. Во время перестрелки не до переписи населения. Так что даже если ты проживаешь на территории государства и занимаешься местным сельским хозяйством, то по факту ты все равно никто и звать тебя никак. Разве что в деревнях еще сохраняются имена, которыми друг друга зовут соседи.

А вот ребенок, который вступил в армию, получает бирку, и вот он уже кто-то, и данные о его личности хранятся в офицерском реестре. Да, это просто электронная таблица, созданная в бесплатной программе, но ты – единица в официальном документе. Здесь, на дальних окраинах страны, охваченной беспорядком, боевая смекалка научила людей управлять отрядами через те же системы, что в торговых сетях.

Из неопределенных «никто» без гражданства мальчишек повышают до нужного товара, поэтому они с готовностью идут на службу. Отправляются на поле боя, чтобы встать плечом к плечу с «Марс», «Принглс» и «Сникерс».

Мы, подбирающиеся к врагу сквозь иноземную тьму, еще чуть повыше рангом, чем товар в магазине. В нас тоже вживлены чипы, которые связаны с сенсорами, передающими данные о состоянии организма носителя. Магазинным биркам такой трюк все-таки немножко не по зубам.

Мальчишки лишены свободы выбора. Весь их выбор – убить родителей и присоединиться к мужикам, которые изнасиловали любимых девчонок, либо погибнуть вместе с остальными.

Леланд оказался прав: стреляли в осужденных на смерть горожан.

Здоровенная машина, которую в мирное время использовали бы на стройке, теперь вырыла в земле огромную яму, вдоль которой выстроились рядочком мужчины и женщины. По сигналу в них стреляли из калашей, и люди с продырявленной головой или грудью валились вниз.

Мне доводилось видеть, как сжигают трупы. Похожи на хорошенько, до хруста кожицы прожаренную курицу. Мышцы под действием жара сокращаются, кости не выдерживают и ломаются. Когда смотришь на такое, понимаешь, насколько же человек подвластен законам физики. То есть, иными словами, наши тела – просто материя. Труп – просто вещь.

Потеряв управление, тела обмякают, и солдаты сталкивают их в яму. Плоть, лишенная жизни, иногда слишком тяжела, чтобы просто ее туда пнуть. Тела, которые не подаются с первого раза, военным приходится спихивать, приложив немало усилий.

Сказать, что мне на такое смотреть не грустно, все-таки нельзя. Конечно, тяжело видеть, как мальчишек рекрутируют в войска, а простых граждан косят пачками. Но мы видели слишком много бессмысленных смертей, чтобы бросаться немедленно останавливать творящийся вокруг беспредел. К тому же мы недостаточно четко ощущали, чем принципиально отличаемся от тех самых солдат. В конце концов, мы тоже оказались здесь, чтобы по чужой указке убить человека.

У меня миссия и трое подчиненных. Если бросаться кого-то спасать – провалим задание. Безумный бригадный генерал продолжит кровавую бойню, убьет еще, еще, еще больше – и мы, получается, подведем тех, других, кого могли бы спасти, своевременно выполнив поставленную задачу.

Если уж тебя толкнули на край отвесных скал морали, то все сомнения разумнее оттуда же и сбросить.

Учись душевной черствости. Стань самым непробиваемым на свете сухарем.

Вот и нас вынудили натренировать каменные сердца. Мы наконец подобрались к тому дому, где, по идее, встретились наши две цели. Нам сделали эмоциональную регулировку, поэтому мы мгновенно переключали внимание в соответствии с рабочими приоритетами.

«Министр обороны», этот бригадный генерал, разъезжал по всей стране, чтобы его не нашли убийцы. Той же тактики в свое время придерживался Саддам Хусейн, да и Гитлер в качестве предупредительной меры вечно менял планы в последнюю минуту. Когда мир осознал, сколько смертей пронеслось по этой стране, Америка тут же начала рассматривать вопрос о разрешении конфликта через убийство, но господин министр в свое время проходил курс американо-европейской разведподготовки и хорошо знал, как избежать рисков.

Разузнать, что именно сегодня он придет в то самое здание бывшей мечети, куда шли мы с парнями, удалось настоящим чудом. Если бы мы упустили этот шанс, то развязали бы руки бывшему бригадному генералу и дальше творить геноцид, а когда представится следующая удобная возможность – большой вопрос. Никакого права на провал. Так что мы и ухом не повели в сторону тех, кого вырезали прямо у нас на глазах.

– Наверное, гореть нам в преисподней, – промолвил Алекс.

Он магистр католического богословия и к тому же ярый верующий. Даже представить боюсь, как Алекс мирился с тем, чтобы не прикасаться к творящемуся вокруг нас аду. Думаю, как только вернемся с миссии домой, он отправится на исповедь к доверенному святому отцу.

– Лично я атеист. Так что воздержусь от комментариев про ад.

– Необязательно верить в Господа. Ад все равно существует, – печально улыбнулся Алекс.

– Ага, и мы уже в аду, – рассмеялся Уильямс.

Если так, то наша работа – спускаться в преисподнюю. То-то бы Данте удивился.

– Нет, – вдруг покачал головой Алекс и указал на висок. – Ад у нас вот тут. В головах, в мозгу. В переплетениях складок коры. А то, что мы видим, – это не ад. Потому что от него можно сбежать. Закрыть глаза – и все, ничего нет. Мы вернемся домой и заживем обычной жизнью. А из ада сбежать нельзя. Потому что он у нас в головах.

– И рай, что ли, тоже там? – со смехом спросил Леланд. Я вроде слышал, что он по воскресеньям ходит в церковь, но чисто за компанию с соседями, по привычке и не более того. Честно говоря, понятия не имею, много ли в пастве таких же пламенных верующих, как Алекс.

– Не знаю, – тем временем ответил тот. – Знаю только, что у меня под черепом ад. Я его видел. А с раем пока не срослось. Но рай – это Царствие Божие, вряд ли он может уместиться в дурной людской голове. Наверное, не поймешь, пока не умрешь.

– Ну ладно, народ, – вмешался Уильямс, – кончаем богословские споры. Почти пришли. Сомневаюсь, что в мечети получится сработать в таком низкопробном камуфляже.

– Там тоже могут стоять сканеры. И если попытаемся сунуться на правах мелких рядовых, можем, наоборот, спровоцировать лишний шум. Так что бирки на выход, – велел я.