Текст книги "Орган геноцида"

3

Трупы.

В кратере, который разверзся в земле подобно гигантскому котлу, плотно уложенной фасолью в стручке набились обгорелые люди.

В сравнении даже с другими млекопитающими у человека много подкожного жира. Если их пропечь до хорошенькой корочки, по воздуху разливается приятный аромат. Отвратителен же он исключительно потому, что человеческую тушу сжигают со всеми избыточными элементами. Речь не только про обувь и рубашки: волосы тоже воняют. А иначе получался бы замечательный бульон, мало отличимый от тех, что мы готовим из животного мяса.

С этими мыслями я присел на край ямы, еще источающей жар, и вгляделся в нагромождения человечины подо мной. Лениво подумалось: «Кто это себе такой пир приготовил?» – и тут вдруг одно из тел открыло покрывшиеся хрустящей корочкой веки. Череп, кожа и мышцы съежились от жара, так что на меня вытаращились глаза Носферату.

– Я прожарилась, – пробубнила мать, глядя на руку. Я кивнул:

– Ага. Немного похожа на утку по-пекински.

– Наверное, вкусно получилось, – рассмеялась мать.

Кожа на щеках от огня зачерствела и потрескалась. Как будто старая краска слазила. Я с интересом следил за ней:

– Я наконец-то принял, что ты превратилась в вещь.

– Вот нахал! Сам-то тоже просто материя, – обиделась она. – Если, по-твоему, труп – всего лишь вещь, то и живой человек ничуть не лучше.

– Да? Не знаю, Уильямс постоянно где-то бродит, сложно из него пить, как из кружки.

– Возможно. Но ты должен признать, что я в определенной степени права.

Желтое небо бороздили летящие ужасно низко военные самолеты. Как будто над головой проплывали киты. То и дело щелкали выстрелы, и ноздри щекотал еле уловимый запах пороха.

– В том смысле, что мы материя?

– В том смысле, что мы мясо. Сын мой. Как-то ты для атеиста слишком тяжело принимаешь такие прописные истины. Что ж с тобой делать!

Я рассмеялся. «Сын мой». Давно меня так никто не называл. Мать при жизни часто ко мне так обращалась. «Наивный ребенок».

– Ты хочешь сказать, что я сам мясо и мной управляет структура из плоти и крови?..

– Это значит, что ни в какой тюрьме для куска мяса нет смысла, так что не переживай.

Я кивнул. Мать всегда права. Раз мама так говорит, значит, можно успокоиться.

– А вот за тобой и пришли!

Что-то заскрипело. Перед нами на землю опустился пассажирский самолет. Деревья на краю ямы нагнулись от ветра. Я поднял руку, закрываясь от пыли и всякого сора. На самолете раскрылся люк, и меня оттуда позвал, маша рукой, Уильямс.

– Я пойду. Пока, мам.

– Пока!

Я широко замахал, прощаясь с обгорелой матерью.

Она помахала в ответ изъеденной пламенем, истончившейся, как игла, рукой.

Самолет стал отрываться от земли, и, когда я откинул спинку кресла, проваливаясь в сон, котел с трупами уже удалялся, и вот страна мертвых умчалась вдаль.

Уснув в самолете в стране мертвых, в мире живых я проснулся в пассажирском кресле.

С тех пор как умер Алекс, я стал чаще видеть страну мертвых. Настолько чаще, что даже подумывал обратиться к нашему штатному психологу, но все-таки миссия главнее, не до того сейчас. Так что каждую ночь я проводил в гостях у ушедших.

Беседа с матерью по структуре повторяла наши разговоры в детские годы. Когда отца не стало, она не вышла второй раз замуж и растила меня в одиночку. Многому научила. Кино и книгами я страстно увлекся под ее влиянием. Так что наши встречи в стране мертвых здорово напоминали вечера, которые мы коротали вместе. За исключением странного антуража.

Мама никогда не спускала с меня глаз. Наверное, боялась, что стоит отвести взгляд, и я исчезну. Как исчез отец. Люди иногда пропадают по каким-то уму непостижимым причинам. Мать этого страшно боялась.

Я довольно рано обратил на это внимание, поэтому по возможности старался ее не тревожить. Рос очень осторожным ребенком, не влипал ни в какие истории, внимательно слушал все, что мне говорили, следил за каждым жестом собеседника. Если вдруг случалась какая-то неприятность, делал все, чтобы мама не узнала. Лишь бы ее не напугать. Хотел доказать, что никуда я внезапно не денусь. С раннего детства и до самого университета всегда отдавал приоритет ее тревогам.

В армию пошел и записался добровольцем в отряд спецрасследований, потому что мне это до смерти надоело. Я подался в свежеобразованное подразделение военной разведки, прошел строгий отбор в пятьдесят человек на место. Удивительно, но мать в ответ на мое решение ничего не сказала. Только улыбнулась: поступай, мол, как считаешь нужным.

В конечном итоге в один прекрасный день суждено было исчезнуть, подобно отцу, не мне на одном из опасных заданий, а матери, которую я всю жизнь старался ничем не беспокоить. Теперь ее труп лежит на кладбище в Вашингтоне, а душа по ночам беседует со мной в стране мертвых.

Стоило мне открыть глаза, и страна исчезла, а самолет пошел на посадку.

Крыло самолета в иллюминаторе мелко тряслось, как кокон вторжения. Изгибаясь, искривляясь, оно поглощало турбулентность, и корпус машины шел по воздуху мягче.

Сколько мышц уходит на покрытие гигантских крыльев «Боинга»? Взглянуть бы на них под мясным слоем. Хочу посмотреть, как из-под лезвия по ним потечет кровь.

Я выпил пилюлю от джетлага, и ритм сна в организме перестроился. Женщины точно так же настраивают таблетками цикл. Не хочу, чтобы Уильямс, который прилетел в страну раньше, видел мою помятую от смены часовых поясов рожу.

Мышцелет плавно приземлился в аэропорту «Рузине». Крылья изогнулись так, что сердце в груди ухнуло, но импульс быстро погас. Как будто птичка, садясь на ветку, разворачивает крылья против воздушного потока. Такой способ остановки позволяет значительно сократить дистанцию торможения, но при этом пассажиры почти не чувствуют перегрузку. Макромолекулы внутри сидений под действием тока меняют свойства: материал абсорбирует силу удара. Пассажиры, собственно, большей частью погружены в кресла, напоминающие огромные грибы. К тому времени, как они принимают нормальный вид, стюардессы уже с улыбками провожают всех к трапу. До чего же тут все отличается от наших сюрреалистичных стелсов. Пожалуй, обычными полетами я наелся надолго вперед.

Прага. Культурная столица. Город ста башен.

В «Рузине» я пересел на метро и направился в пасмурный город.

Вглядываясь в желтый туман, зависший над Влтавой, Уильямс заметил, что зря мы договорились встретиться на Карловом мосту. И что он с трудом отыскал меня в толпе.

Меня уже не удивляло, что Уильямс не оправдывается за опоздание, а начинает огрызаться, так что просто кивнул. По мосту и вправду сновали толпы туристов, как будто сговорились собраться здесь со всего города и обрушить достопримечательность под собственным весом.

Вот только Уильямс, так же, как и я, состоит в отряде спецрасследований, и у него большой опыт игры в «Где же Уолли?» в толпе разношерстных солдат в поисках цели. Поиск – вторая специализация убийцы, так что я на сто двадцать процентов уверен, что опоздал Уильямс просто из разгильдяйства. Хотя он всегда опаздывал, так что если бы я каждый раз реагировал на его выпады, то получился бы комический дуэт.

– Как обстановка? – спросил я. Уильямс нахмурился, что я не поддался на его провокацию.

– Нормально, как. Лениво.

– «Лениво»! Ты же на два дня раньше меня прилетел?

– Мог бы сразу какую-нибудь колкость отвесить.

Тут уж я выпал в осадок:

– Мы в Прагу шутки, что ли, травить прилетели?

– И это тоже. Потому что Джона Пола здесь нет.

А я-то думал, в этот раз точно… По крайней мере, шишки в начальстве очень надеялись. Совру, если скажу, что такого исхода я не ожидал: уже сколько раз это проходили. Чего там говорить: повтор – один из столпов комедии.

– Что, прям совсем разминулись?

– Когда прилетел, встретился с парнем из Лэнгли в «Старбаксе». Говорит: извиняйте, упустили. Придурок, только выпустился из Гарварда, даже чешские газеты читать не в состоянии, а уже в посольство устроился.

– Ну а куда в Лэнгли смотрели, когда приставили к цели такого птенца? – вздохнул я, но особо не удивился. Все уже давно поняли, что ЦРУ – просто пережиток холодной войны, они это просто в очередной раз доказали. Подавляющую часть их функций давно передали нам.

– А сколько романов выходит про всесильные спецслужбы! Я иногда думаю, что их надо запретить. Собственно, каждый раз, когда случается что-то подобное.

Судя по тону, Уильямс и впрямь рассердился.

«Вот и в ЦРУ перестало хватать толкового контингента», – подумал я, глядя на фигуры католических святых, которые рядком выстроились вдоль краев моста. Одна из статуй сильно отличалась от прочих – ноги персонажа поддерживали как будто самураи со странными прическами из фильма Куросавы. На Карловом мосту много изваяний иезуитов. Наверное, этот миссионер проповедовал католицизм в Японии.

Как святой муж объяснял японцам, во что верует, если те не говорили на его языке? Как перевел слово «Бог»? Что это слово обозначало для местных?

– Эй, ты меня вообще слушаешь?

– Не-а. Задумался, каково работать этому парню из ЦРУ в стране, языка которой он не понимает.

– Просто посылать надо тех, кто понимает, делов-то.

– И что будем делать? – полюбопытствовал я.

Уильямс пожал плечами:

– У Джона Пола тут осталась женщина. Придется приволочиться за ней.

– Женщина, говоришь?

– Он к ней заходил. Там-то его наши шпионы и засекли.

– А нашли бы раньше – могли бы и поймать сразу.

– Цэрэушник сказал, что за ней давно следили. Хотя не знаю: может, врет. Говорят, он к ней заявился в первый раз с тех пор, как установили наблюдение.

– И какова вероятность, что он уже покинул Чехию?

– Без понятия. Его же до сих пор почему-то ни разу не поймали в аэропорту по ID. Может – улетел, может – не улетел. Можно попытаться проследить за теткой: глядишь, еще вернется.

Кажется, Уильямс впал в меланхолию. Нам и впрямь не оставалось ничего лучше, но мы оба к такой работенке энтузиазмом не пылали.

– «В ожидании Джона Пола». Прям Кафка.

У меня нашлось сразу два замечания к неожиданной литературной ремарке Уильямса. Во-первых, если он намекал на «В ожидании Годо», то это не Кафка, а Беккет. А во-вторых, господин Годо в пьесе так и не приходит, и персонажи только бесконечно о нем говорят. Нечего каркать.

– Да ну, весь абсурд – это Кафка, – отмахнулся Уильямс.

4

Однажды утром Грегор Замза, проснувшись, обнаружил, что он превратился в гигантское насекомое.

Кафка писал по-немецки.

Когда-то Габсбурги попытались переучить чехов, чтобы те не говорили по-своему. Назначили немецкий официальным языком администрации. Так продолжалось до тех пор, пока не пала двуединая империя, Австро-Венгрия, и при коммунистах не образовалась единое государство из Чехии и Словакии.

Так что в городе продавалось полно немецких карт, да и носители словацкого языка далеко не все разъехались. Словацкий с чешским очень похожи: два человека могут говорить каждый на своем языке, и собеседник все поймет. Пожилые граждане то и дело примешивают в чешский немецкие существительные.

В общем, в стране до сих пор сосуществовало три языка. Официальный, разумеется, чешский, но частенько одно и то же место на разных наречиях называли совершенно по-разному, и туристы до сих пор путаются, где же Пражская опера. Потому что названий на разных языках много, а здание одно.

Старики говорят на сложной смеси языков.

Иностранцу и так непросто воспринимать чешский на слух. А если к нему еще и словацкий с немецким приплетать, то совсем швах.

– Пожалуй, чешский в сравнении с другими языками действительно немного сложнее, – объяснила Люция Шкроуп и предложила мне чашечку чая. – Он в целом похож на русский и хорватский: они все относятся к славянской группе, а их особенность в чрезвычайной вариативности слова в зависимости от позиции в предложении. У некоторых единиц насчитывается свыше двухсот форм.

– Получается, каждое слово приходится учить по месяцу? – уточнил я, выдавливая себе в напиток лимон.

– Двести – это все-таки только у самых колоритных представителей, – улыбнулась Люция. – Сложнее всего в чешском языке считаются не грамматические формы, а свободный порядок слов и интонации. Ко мне обычно обращаются семьи работников, которые сюда переехали по службе, и произношение всем дается с большим трудом.

– Понятно.

– Некоторые аспекты иностранных языков, связанные с коммуникацией, все-таки сложновато учить онлайн. Например, техники произношения все еще значительно проще даются при непосредственном контакте с преподавателем.

Это правда: эффективность обучения местному языку по интернет-ресурсам не то чтобы очень высокая. Язык – в первую очередь навык общения. Нас в последнее время все чаще учили через симуляции в альтернативной реальности, однако и живые оффлайн-занятия непосредственно в регионе изучаемого языка тоже организовывали.

Люция Шкроуп зарабатывала на жизнь преподаванием чешского языка как иностранного. Она учила у себя на дому в старом доме достаточно далеко от центра Праги, в среднего размера, не тесной, но и не то что бы просторной гостиной.

– И правда. Но вы удивительно хорошо говорите по-английски. Бывают учителя, которые владеют нашим языком совсем не так уверенно, так что с вами мне как-то спокойнее.

– Просто английский – язык-гегемон, – улыбнулась Люция, но почему-то я совсем не рассердился. Хотя уже в печенках сидели шутки про то, как Америка всех прогнула под свое удобство.

– На самом деле нет. Согласно данным одного агентства, больше в сеть пишут японцы. Судя по объему текста, который они производят, можно предположить, что они выплескивают в интернет все чувства, которые приходится сдерживать в реальной жизни.

По легенде я работал в рекламном агентстве и меня недавно перевели сюда. Работа по освоению пространства для виртуальных объявлений. Вклинивать в свободные закутки ладно скроенных сайтов фотографии пьющих таблетки для похудания женщин с удивительно гладкой кожей, впихивать в сами видео и отбивку между роликами фрагменты о том, как популярный клинический психолог возносит хвалу отношениям, выстроенным по универсальной модели. Пользуется равным спросом как у японской, так и у американской аудитории.

– Ого. У меня нет привычки записывать прошлое, поэтому сложно такое представить, однако если это и вправду самый востребованный тип трафика, то получается, что интернет забит до отказа словами о жизни.

– Вы когда-нибудь вели дневник? – попытался я перевести разговор на ее биографию.

– Доводилось. Но очень давно.

– Где вы выучили английский?

– В Америке. Я там изучала лингвистику.

– Ого! Получается, вы профи по части языка?

– Что вы. В таком случае я бы научилась большей коммуникативной компетенции, приворожила бы парочку мужчин, с которыми бы сходилась и расходилась по собственному желанию. Увы, я сосредоточилась на скелете языка, а не на грамматической плоти.

– Разговоры о Хомском и впрямь трудно увязать с плотскими страстями.

– Обычному человеку – точно. Однако встречаются уникумы, для которых Хомский – верх сексуальности. Вроде меня, – опять улыбнулась Люция.

Мне вообще подумалось: какая улыбчивая. Пусть она улыбалась мимолетно, но ни в коем случае не просто из вежливости. Кажется, она искренне наслаждалась коммуникацией и смаковала каждое слово. А когда Люция улыбалась, то молодела на глазах и не выглядела на свои тридцать три. В темном помещении, пожалуй, легко бы сошла за подростка.

– В каком штате учились?

– Массачусетс.

– Неужели в Технологическом? Вот это да. Ну вы даете.

Приходится искренне удивляться тому, что уже знаешь, чтобы собеседник ни о чем не догадался. Поэтому в профессиональные навыки шпиона обязательно входит искусная ложь. Хотя, если честно, я свою искусность судить не возьмусь.

– Просто интересующую меня тему больше нигде не разрабатывают, вот и пришлось поступать.

– Что за тема?

Вдруг плавное течение беседы застопорилось. Внешне Люция не насторожилась, но, возможно, задумалась, почему я этим так интересуюсь. Наконец, тщательно подбирая слова, она молвила:

– Как вам сказать… Если вкратце, то в какой степени язык воздействует на поведение человека.

– То есть в какой степени он формирует восприятие реальности? Из той серии, что у эскимосов существует где-то двадцать слов для названия снега?

– О, вы про старую добрую гипотезу Сепира – Уорфа! Нет, не совсем.

На лицо Люции вернулась улыбка, и я украдкой вздохнул с облегчением. Не потому, что боялся, будто она меня в чем-то заподозрит, а просто не хотел смотреть, как она хмурится. Такая красавица, когда улыбается.

– На самом деле это миф. Изначально Боас говорил всего о четырех. В статье Уорфа их стало уже семь, а по журналам, радио и телевидению пошли гулять самые разные версии. И с каждым повторением сюжета о языке инуитов, «по словам ученых», количество этих слов множились и множились. А на самом деле их не наберется и десятка. Английский в этом смысле языку инуитов не сильно уступает.

Я и не знал. Я считал, что это широко известный факт, которым некоторые любят щегольнуть в разговоре. Мол, представляете? У инуитов сотня обозначений снега. Это все потому, что они в нем живут. Их мир сильно отличается от нашего. С одной вечеринки выпендрежник курьером переносил этот мем на следующую, и вот уже эскимосский снежный лексикон разбух до каких-то невероятных объемов.

Интересно, на каком числе рост наконец остановился бы?

– На самом деле восприятие реальности почти не зависит от языка. Где бы человек ни вырос, реальность не настолько разительно отличается, чтобы это запечатлелось в языке. Потому что мышление опережает язык.

– Но ведь я же думаю на английском?

– Просто потому что реальность, которой оперирует ваше мышление, включает также и язык. Слова – часть многочисленных элементов действительности, и их надо как-то обрабатывать. Слова – объект мышления, а не рамка, в которую оно заключено. Это то же самое, что и утверждать, будто бобры мыслят зубами только потому, что зубы у них эволюционно чрезвычайно развиты.

– Правда? – искренне восхитился я. На самом деле есть свое очарование в том, чтобы считать, будто речь определяет реальность, и в зависимости от языка у людей разные миры, а человек видит действительность только через фильтр слов. Однако стоит признать, что я всегда воспринимал эту идею как одну из странноватых теорий. Про эскимосов нам с гордостью рассказал учитель английского в старших классах – впрочем, на том этапе «снегов» было всего двадцать. Но поскольку мне всегда казалось, что язык – это какая-то осязаемая масса вне меня, то я и не поверил, будто она как-то может повлиять на мой характер.

– Как, по-вашему, мыслят математики и физики?

– Формулами?

Люция покачала головой.

– Эйнштейн не раз говорил, что перед его глазами всплывают образы. В чем-то похожем признавались и другие гениальные физики. Что они много раз прокручивают в голове образ, пока наконец не придумают, как его выразить с помощью формулы.

– Не могу себе представить. Как конкретно они представляют себе все эти мнимые числа, алеф-нули?

– Вот это как раз реальность, отличная от нашей с вами. На самом деле восприятие действительности определяется мышлением, не языком.

– Но как же, получается, вы рассматриваете речь? Если она не определяет мышление человека, то какой вообще в ней смысл?

– Разумеется, это средство общения. Впрочем, нет… Пожалуй, язык можно назвать органом.

Только тут я наконец заметил, что мы с Люцией перешли на разговор коллег или даже приятелей. А ведь изначально я пришел как ученик, то есть потенциальный клиент, который хочет подробнее узнать о ее занятиях.

Похоже, ей весело со мной болтать.

– Орган? В смысле как почки, кишечник, руки, глаза?

– Да.

– Но ведь язык – это абстрактное явление, разработанное человеком?

– Да-да, абстракция несовместима с телесностью. Вы, наверное, полагаете, что в таком крошечном органе, как головной мозг, не может умещаться душа?.. Ох, что же это я, простите. Вы религиозный человек?

Мне почему-то вспомнился Алекс и его рассуждения о том, где у нас ад. Как он указал себе на висок.

– Нет, атеист.

А вот Алекс веровал. Верил в существование бога.

И утверждал, что ад – у нас в головах. Что ад заключен в мозговых извилинах.

– Уф! Некоторые очень сердятся, когда заходят подобные разговоры.

– Тогда вы поздновато спохватились, – весело заметил я. – Раз уж речь зашла о душе.

– И правда. Я вообще много лишнего болтаю, – улыбнулась Люция и вернулась к прежней теме. – Язык – продукт эволюции, приобретенный нами в ходе жизнедеятельности. Особи нашего вида научились сравнивать себя с другими, симулируя или, иными словами, прогнозируя в голове их поведение. Чтобы сравнивать отдельные единицы, они приспособились распознавать себя и иных. Потому что без подобного разграничения невозможно сравнение. Таким образом, человек научился избегать многочисленных опасностей, а впоследствии индивиды породили язык для обмена информацией о результатах прогнозов и встали на новую ступень эволюции. Они построили базу данных о том, чего лично, возможно, и не переживали, и тем самым научились лучше подстраиваться под окружающую среду.

– То есть язык – это в чистом виде продукт приспособления, так?

– А это уже не так сильно отличается от внутренних органов, не правда ли?

Способность мозга к речи, которая обеспечила возможность нашей с Люцией беседы, – это чистый результат эволюционной адаптации. Так же, как хобот у слона или шея у жирафа.

Если так подумать, то у языка в самом деле удивительно тонкий функционал, но ведь при том, что мы научились разрабатывать искусственные мышцы и нервные системы для пассажирских самолетов, скопировать фильтрующую функцию печени и почек пока не в состоянии. Они похожи в своей изящности. До совершенных рукотворных органов еще очень и очень далеко. Части нашего тела по-прежнему скрыты под божественной печатью тайны. Почему же речь, дарованное Господом таинство, присуща только человеку?

Я способен осознавать себя. Я использую язык, чтобы общаться с другими. И это лишь орган, с неизбежной необходимостью образовавшийся в ходе эволюции. Язык и самосознание – просто части тела.

– Получается, человек заблуждается, утверждая, что речь – непременный итог эволюции?

– Как заблуждалась бы развившая собственную цивилизацию ворона, утверждая, что в ходе эволюции непременно должен появиться острый клюв.

Язык и самосознание – просто органы, порожденные жизнедеятельностью и необходимостью адаптации к окружающей среде. Как крылья у птицы.

И все-таки я думаю так: известно, что слова не определяют сознание человека. Но даже если язык – только орган, сформировавшийся в ходе эволюции, то ведь находились же в истории жизни на земле такие организмы, которых собственные эволюционные изменения губили?

Например, саблезубые тигры вымерли из-за собственных длинных клыков.