Текст книги "Большое небо"

На восемнадцатой играем, на девятнадцатой пьем

– По-моему, угощаешь ты, сквайр, – сказал Энди.

– Опять? – спросил Винс.

Это как так? Винс же только что на всех взял? Счет из бара, наверное, уже до облаков дорос – Томми и Энди пили двойные сингл-молты. Винс старался обойтись пинтами, и все равно поплыл.

– В легком весе выступаешь, – сказал ему Томми. – Что с тобой сегодня такое?

– Не обедал, – ответил Винс. – Занят был, не успел.

Едва ли правда. То есть насчет обеда правда, насчет «занят» – ни в коей мере, потому что в довершение ко всему – и об этом Винс ни словом никому не обмолвился – неделю назад его выперли с работы. Достиг низшей точки. Дна. Невзгода за невзгодой. Катастрофа библейских масштабов, словно Винса испытывает ревнивый ветхозаветный Господь. Страдаю, как Иов, подумал он. Его растили баптистом в Уэст-Йоркшире, и воскресная школа пустила корни.

Смешно совпало, что страдание и трудовая страда – похожие слова. Не очень смешно, если одно есть, а другого нет. Сократили за избыточностью.

– Прости, Винс, – сказал его босс Нил Ротчер. – Но сам понимаешь… – И пожал плечами: – Поглощение и все такое.

Несообразно, счел Винс, жать плечами, когда человек теряет средства к существованию.

– Как начинается консолидация активов, сокращения неизбежны, – сказал Ротчер. («Рифма – дрочер», – говорили все за его спиной. И правда. Дрочер и есть.)

А при этом Винса все, наоборот, любили – аж сияли, когда он входил, всегда ему радовались («Принести тебе кофе, Винс?», «Как там твоя дочурка, Винс? Эшли, кажется, да?»). В отличие от Венди, которая весь год и головы не поворачивала, когда Винс перешагивал порог. Была одна особенно приятная женщина, работала в йоркском офисе, Хэзер ее звали. Полненькая такая и всегда одевалась в лиловое – не сказать, что то и другое ее не красило. Всегда обнимала Винса и говорила: «Вы гляньте, кто пришел, – да неужто Винс?!» – словно это большой сюрприз.

– Я проработал в компании двадцать лет, – сказал Винс Ротчеру. – Это что, не считается? Вроде всегда было «первым пришел, последним ушел»? А не «первым пришел, первым ушел»?

А этот дрочер опять жмет плечами:

– Им, понимаешь, нужна свежая кровь. Молодые голодные ребята, чтоб готовы были кровью истекать ради компании.

– А я не истекал? Я весь истек! Я уже как жертва вампира после пира!

– Винс, не усложняй. – (Это почему еще?) – Получишь хорошее выходное пособие.

Хорошее, ага. Хрен там, думал Винс. На эти деньги и год не протянуть. Вселенная над ним насмехается. Безработный разведенный мужик под полтинник – есть ли на планете более низшие формы жизни? Год назад Винс был полноценным человеком – мужем, отцом, работником, – а теперь стал избыточен и сокращен во всех смыслах этого слова. Ошметок на дне фритюрницы.

– Шевелись, Винс! – прервав эти размышления, грохнул в ушах голос Томми Холройда. – Тут люди от жажды помирают.

– Слыхал новости? – невзначай спросил Томми, когда они сели за столик у окна с прекрасным видом на фервей. (Томми всегда доставался лучший столик – сотрудницы клуба его любили.) – Говорят, Кармоди выпускают. Ввиду особых обстоятельств.

– Господи, – сказал Винс. – Как ему это удалось?

– Из гуманизма. У него жена умирает. Якобы.

Томми и Энди переглянулись – Винс не понял, что означали эти переглядки. И Бассани, и Кармоди были членами «Бельведера». В клубе о них не поминали, но их призраки по-прежнему шныряли где-то в тенях. Оба оставили по себе некое пятно, вопросительный знак на всем, к чему прикасались. И конечно, всю дорогу ходили слухи про третьего. «Кто-то из этих?» – гадал Винс, взглядом окидывая клуб, уже бурливший алкоголем и праздной болтовней самодовольных. Винс здесь и прежде чувствовал себя лишним, а теперь, докатившись до жизни такой, – тем более.

Обоим, и Бассани, и Кармоди, предъявляли чудовищные обвинения – в основном дело касалось несовершеннолетних, и от одной мысли о том, что творили эти двое, Винса мутило. Обвинениям несть числа – устраивали «вечеринки», куда-то «поставляли» детей, ездили за границу в свои «особые» заведения. «Черная записная книжечка» – имена судей, и банкиров, и полицейских. Сильных мира сего. Не говоря уж о коррупции – оба годами заседали в местных структурах власти. Почти ничего не доказано – только (только!) непристойные приставания к несовершеннолетним девочкам, детская проституция и владение детской порнографией. Хватило, чтоб их посадить, – во всяком случае, хватило, чтобы посадить Кармоди, поскольку Бассани повесился в тюрьме Армли. Кармоди признали виновным по всем эпизодам и отправили в Уэйкфилдскую тюрьму, а он все уверял, что чист. Ни тот ни другой содержимого черной записной книжечки не выдали, если такая вообще была.

– Я слыхал, – сказал Томми, – Кармоди болен.

– Это кто тебе сказал? – спросил Энди.

– Птичка напела. Важная такая птица – отставной помощник главного констебля, ходит сюда выпить.

– Дылда, бородка гейская?

– Он самый. Сказал, Кармоди недолго осталось. У него УДО подходит через несколько месяцев, а он хочет пораньше. Говорят, заключил сделку со следствием.

– Сделку? – рявкнул Энди. – Какую сделку?

– Не в курсах, – ответил Томми. – Может, выдаст имена.

– Чьи? – спросил Винс, стараясь не выпасть из разговора. – Типа этого третьего человека?

Томми и Энди повернулись к нему разом и уставились, будто увидели впервые за весь вечер. Пауза, а затем Томми рассмеялся:

– Третьего человека? Вроде фильм такой был, нет?[38]38
  «Третий человек» (The Third Man, 1949) – нуар английского режиссера Кэрола Рида по сценарию английского писателя Грэма Грина с Джозефом Коттеном, Орсоном Уэллсом, Алидой Валли и Тревором Хауардом в главных ролях.


[Закрыть]

Томми и Энди снова переглянулись, исключив Винса напрочь. Друзья по-честному.

В ожидании героя[39]39
  «В ожидании героя» («Holding Out for a Hero», 1984) – песня Джима Стайнмана и Дина Питчфорда, записанная валлийской певицей Бонни Тайлер и вошедшая в ее альбом «Secret Dreams and Forbidden Fire» (1986).


[Закрыть]

Вернувшись домой, Джексон тут же содрал с себя мокрое и бросил в стиральную машину, а потом залез в душ и открутил горячую воду до упора. Лето-то лето, но купание в Северном море вполне обеспечит гипотермию.

Приятно вернуться на твердую землю. Море – не его стихия, Джексону подавайте землю, а воду унесите. И в тепле коттеджа тоже приятно. В поленнице дрова, дверной косяк увит жимолостью. Коттедж стоял на территории поместья, которому уже сотни лет, – построено во времена, когда на этих землях обосновались норманны. Все ухожено. Джексону по душе. Кто бы мог подумать, что он окончит свои дни здесь. Не что чтобы они непременно окончены.

Коттедж отодвинут от моря на триста ярдов, ютится в глубине долинки, расселины в ландшафте, и от особо жестоких ветров спасен. С фасада вид на лес, зады прикрыты холмом. По долинке тек ручей. Порой на холме возникали коровы. Появление и исчезновение коров – загадка, над которой человек помоложе размышлял бы гораздо меньше Джексона.

Джексон жил здесь с весны, и ему нравилось – он даже подумывал задержаться на подольше. Если снегопад, нас отрезает от мира, поведал сосед, когда Джексон только въехал, – иногда целыми днями ни души. Заманчиво.

(– Затворничество, – сказала Джулия. – Прокурору больше сказать нечего.)

– Нормас? – спросил Натан, мельком глянув на Джексона, когда тот вошел в гостиную, полотенцем вытирая волосы.

Такая заботливость внушает надежды – значит они вырастили все-таки не социопата.

– Да. Спасибо, – ответил Джексон.

Натан сгорбился на диване – похоже, в чате сидел, – а по телевизору между тем шла какая-то телеигра, сложносочиненная и идиотская разом. («То есть как ты», – произнес у Джексона в голове голос Джулии.) Там носились какие-то люди, выряженные животными – курами, кроликами, белками с громадными бошками, – а какие-то другие люди орали, их подбадривая.

– Тем временем в Алеппо, – буркнул Джексон.

– Чего?

– Ничего, – вздохнул он.

– Это было круто, – продолжительно помолчав, сказал Натан.

– Что?

– Что ты сделал.

– Рабочие будни, – сказал Джексон, хотя сердце у него раздулось от гордости. Сын воздал почести отцу.

Составить мнение о чипсах Джулия позабыла, так что Джексон с Натаном весьма по-дружески умяли большой пакет «Кеттл» со сладким чили и сметаной и посмотрели, как гоняются друг за другом огромные белки и кролики. Если ты спас чью-то жизнь, думал Джексон, день хорош. Еще лучше – если остался в живых сам.

Летний сезон

Баркли Джек сидел у себя в гримерке, горстями размазывая базу «Риммел» по лицу. Прервавшись, угрюмо уставился в зеркало. Выглядит на свои годы? (Пятьдесят восемь.) Н-да, выглядит, на все пятьдесят восемь до последней минуты и даже старше. Баркли (настоящее имя Брайан Смит) пал духом. Желудок сделал сальто-мортале. Страх сцены? Или несвежий карри?

В гримерку постучали. Дверь осторожно приоткрылась, и внутрь всунулась голова Гарри. На сезон Баркли выделили «ассистента» – волонтера, школьника, который хотел «проникнуть в театр». Этой дорожкой ты в театр не проникнешь, солнце, думал Баркли. Гарри. Гарри Холройд. Имечко – словно у комика из немого кино. Или у эскаполога.

– Осталось десять минут, мистер Джек.

– Отъебись.

– Да, мистер Джек.

Гарри закрыл дверь и завис в коридоре. В следующем году он собирался подавать документы в Университет Сандерленда на киноведение и театроведение, поэтому решил, что работа в «Чертогах» – подходящий опыт, хорошо будет смотреться в анкете. И это, конечно, был некий опыт – только придя сюда, Гарри осознал, до чего наивна и оранжерейна была до сей поры его жизнь. «Чертоги» – название не совсем точное. Походить на чертоги меньше – это надо очень постараться.

По узкому коридору, балансируя на красных лаковых шпильках великанского размера, подплывал Соня Кристи. Сонни Кристи – хотя все его звали Соней – был здоровяк шести футов с гаком, сложенный как регбист на позиции форварда.

– К Соник[40]40
  Соник (Кайли Лав, р. 1983) – американская танцовщица, актриса, бывшая дрэг-квин и активистка движения за права трансгендерных персон; в качестве дрэг-квин снималась во втором сезоне конкурсного реалити-шоу «Королевские гонки РуПола» (RuPaul’s Drag Race, с 2009), где участники соревнуются за звание новой американской дрэг-квин-суперзвезды под руководством ведущего – американского актера, дрэг-квин и автора-исполнителя РуПола Андре Чарльза (р. 1960).


[Закрыть] отношения не имею, – весьма загадочно говорил он. – Меня зовут Соней с тех пор, как я был еще бебе.

По-настоящему его звали Клайв, но фамилия – взаправду Кристи. В афише Соня значился «женским пародистом», что доводило его до белого каления.

– Я им, блядь, кто? Дэнни Ля Рю?[41]41
  Дэнни Ля Рю (Дэниэл Патрик Кэрролл, 1927–2009) – англо-ирландский артист, певец, «женский пародист» – пародировал, помимо прочих, Элизабет Тейлор, Марлен Дитрих, Джуди Гарленд и Маргарет Тэтчер.


[Закрыть] – говорил он Гарри.

Гарри понятия не имел, кто это, но нашел его – или ее – в древней телепрограмме «Старые добрые времена».

– Довольно… странно, – отчитался он Соне.

– Ой, мась, – отвечал Соня (он был из Ньюкасла), – это тебе еще Фанни Крэдок[42]42
  Фанни Крэдок (Филлис Нэн Сортен Пичи, 1909–1994) – английский ресторанный критик, ведущая многочисленных кулинарных телешоу.


[Закрыть] не попадалась.

В «Чертогах» программа была по мотивам восьмидесятых – эстрадное шоу, тоже, в общем, странное эхо «Старых добрых времен».

– Я дрэг-квин, ебаный же в рот, – сказал Соня. – Что им стоило так и написать?

Из любопытства Гарри отыскал «Королевские гонки РуПола» и обнаружил, что Соня, вопреки его заверениям, в перевертышном мире дрэга – персонаж весьма старомодный, скорее Лили Сэвидж[43]43
  Лили Сэвидж – дрэг-персона английского актера, комика, радио– и телеведущего Пола Джеймса Грейди (р. 1955); в этом образе он выступал в 1980–1990-х.


[Закрыть], чем РуПол. Само собой, отец, ни капли не интересовавшийся, что́ Гарри смотрит, ворвался к нему в комнату именно в этот момент.

– Господи боже, – сказал он. – А нельзя порнуху посмотреть, как все нормальные люди?

Сейчас Соня тралил глубины тугого корсета в поисках сигарет. Курить в театре строго-настрого воспрещалось – «спичечный коробок», вспыхнет в любой момент, по словам ассистента режиссера. В тех датчиках дыма, что все-таки были, давным-давно сели батарейки, а спринклеры за сценой навязчиво отсутствовали, и поэтому там противозаконно курили только так. Хуже всех были танцовщицы: дымили как паровозы в гримерке, в пожарном кошмаре лака для волос и полиэстера.

Соня протянул Гарри сигареты:

– Валяй, мась, не помрешь.

– Нет, не хочу, спасибо, – ответил Гарри.

Этот диалог повторялся примерно каждый вечер, и Гарри таскал в кармане спички, чтоб давать Соне прикуривать. Он… она, она, поправился Гарри, с сигаретами справлялась, а вот для поджига в костюме не было места.

– Слишком туго, – ворчал Соня. – Если еще чего туда запихать, трение такое будет, что берегись все живое. Не исключено самопроизвольное возгорание.

Гарри понимал, что Соня похабит каждым словом, но не всегда считывал двусмысленности. Странным образом, Соня отдавал Шекспиром. У Гарри в школе изучали гендерные превращения – «Сравните и сопоставьте мужские и женские роли в „Двенадцатой ночи“ и „Венецианском купце“».

Сонин номер Гарри изучал как Шекспира. Интересная драматургическая траектория (одно из любимых словечек мисс Рискинфилд). Сонин номер закрывал первое отделение и строился на допущении, что он… она – оперная дива, визгливое сопрано, которой так и не выпало шанса спеть великую арию. (На сцене все было занятнее, чем в пересказе.) Первую половину Сониного номера зал ерзал, свистел и бубнил – многие приходили только на Баркли Джека, а не на громилу в туфлях.

– Но ты всегда их завоевываешь, – сказал Гарри Соне.

– Спасибо, мась, что разъяснил мне мой собственный номер, – ответил тот.

– Извини, – сказал Гарри, однако не отступил: – Но мне нравится, как ты это делаешь, – ты по правде смешная и, как бы это… безрассудная. – (Гарри и сам был не прочь научиться безрассудству.) – А к финалу… – («У-у, пупсик», – загадочно вставил Соня), – они тебе рукоплещут, как великому герою. Гениально.

Соня промышлял преображением, и Гарри это нравилось. Может, он тоже станет другим человеком, если поменяет имя? Как бы его звали, если б он прикинулся дрэг-квин? (Маловероятно, ему бы духу не хватило.)

– Гедда Гоблин?[44]44
  Псевдоним вдохновлен Геддой Габлер, заглавной героиней пьесы норвежского драматурга Генрика Ибсена Hedda Gabler (1891).


[Закрыть] – предположил он. – Лин Олеум?

– Чутка невнятно, мась.

У Сони была знакомая дрэг-квин по имени Гиста Мин и другая, которую звали Мисс Сьонер, – явно ненастоящие имена. И еще одна, Анна Рексия – вообще ни в какие ворота. Как там Эми, интересно, – съела сэндвич с хумусом?

До того как отец женился на Кристал, ее звали Кристал Олмаз. Вроде не бывает таких имен. Кристал поведала Гарри по секрету, что это ее «сценический псевдоним».

– Ты выступала на сцене? – оживился Гарри.

– Ну так… – неопределенно ответила она.

Отец говорил, Кристал была гламурной моделью, «только топлесс», будто это достижение, причем скорее его, чем ее.

Не достижение, а унижение, утверждала Эмили. Эмили порой бывала резка в оценках, особенно в оценках Кристал. Называла ее «эрзац-женщина». Гарри и Эмили знакомы с детского сада – сопротивляться поздновато.

– Твоя мачеха – ну, не то чтобы икона феминизма, согласись.

– Да, но она хороший человек, – вяло отбивался Гарри.

И нельзя не восхититься тем, сколько труда она вкладывала в свою внешность – почти как Соня.

(– Выкуси, Донателла[45]45
  Донателла Франческа Версаче (р. 1955) – итальянская дизайнер одежды, с 1997 г. – директор дома мод «Версаче»; помимо прочего, известна некоторым злоупотреблением пластическими операциями.


[Закрыть], – высказался Соня, когда Гарри показал ему фотографию. Вообще-то, Гарри показывал Каррину, но Соню больше заинтересовала Кристал, тоже затесавшаяся в кадр.)

Слово «эрзац» Гарри опознал – так говорила мисс Рискинфилд. Эмили ужасно обломается, когда узнает, что осенью мисс Рискинфилд не вернется в школу. Эмили была устрашающе умная. Читала «Улисса» и «Поминки по Финнегану» на каникулах «для развлечения». От шоу в «Чертогах» у нее бы волосы встали дыбом.

Кристал была умнее, чем полагала Эмили, – умнее, чем полагала сама. Например, круто, хотя и неохотно играла в шахматы, хотя всегда прикидывалась тупой. И надо нехило врубаться, чтобы переварить (скажем так) науку «чистого питания». Порой Кристал такое выдавала – можно подумать, защитила диплом по нутрициологии. «Понимаешь, Гарри, с витамином Б-двенадцать такая штука…» – и понеслась. Гарри считал, она «зажегши свечу, ставит ее под кровать»[46]46
  Аллюзия на Мк. 4: 21 и Лк. 8: 16.


[Закрыть] – так мисс Рискинфилд говорила про него самого на последнем родительском собрании в прошлом триместре.

– Кровать мисс Рискинфилд, – ухмыльнулся отец, вернувшись домой. – Глаз бы порадовался.

Отец порой кошмарно пошлил. Видимо, считал, что от этого Гарри станет мужчиной.

– А ты хочешь, мась? – спросил Соня. – Быть мужчиной? А то это удовольствие сильно преувеличивают, уверяю тебя.

– Может, Полли Эстер? – предложил Соне Гарри (его несло). – Или Мать Има Чех? Филлис Тайн! Хорошее, кстати. Тебе подойдет, ты же сама оттуда.

(– Ты больно увлекся дрэгом, Гарри, – сказала Эмили. – Культурная апроприация, имей в виду. – Вот это она явно почерпнула у мисс Рискинфилд.)

Из гримерки Баркли Джека донесся грохот (что-то упало), а затем рев (рассвирепел хозяин гримерки).

Соня сигаретой указал на дверь и спросил:

– Эта сволочь опять тебя мордует?

Гарри пожал плечами:

– Да ничего.

– Он бесится, потому что его больше не кажут по телику, – сказал Соня. – И вдобавок он жирный пиздюк.

Если бы отец Гарри услышал, какие слова произносит Соня, он бы Соне, наверное, врезал. Отец и сам произносил ужасные слова, ничем не лучше тех, что сыпались из Сониных пухлых губ, но это как будто не считалось. Правила у отца были для других, особенно для Гарри.

– Потому что надо быть лучше, – объяснял отец. – Делай, что я говорю, а не что я делаю.

Гарри надеялся, что с Соней отец не повстречается никогда. Эти двое в одной комнате – не, в голове не укладывается.

Гарри опять постучался в гримерку и заорал:

– Две минуты, мистер Джек!

– Короче, будет тебе пакостить, – сказал Соня, вместе с Гарри выслушав сдобренный матерщиной ответ Баркли Джека, – напомни ему про Бридлингтон.

– Бридлингтон? – переспросил Гарри. – А что в Бридлингтоне?

– Что было, то сплыло, мась. Сам понимаешь – что было в Бриде, останется в Бриде[47]47
  Аллюзия на вошедший в обиход слоган рекламной кампании 2003 г., популяризовавшей туристические поездки в Лас-Вегас: «Что происходит здесь, остается здесь» («What Happens Here, Stays Here»).


[Закрыть]. Если то есть тебе повезет.

Погасли огни после номера пары певцов, мужа с женой, некогда выступавших от Великобритании на «Евровидении» (и проигравших, ясен пень). Господи, подумал Баркли, как будто в прошлое вернулся. Да в общем, и не как будто – в афише они так и значились, «Привет из прошлого», то есть опивки телевидения семидесятых и восьмидесятых. Тогда Баркли нравились эти времена, сейчас уже не особо. Имеются танцовщицы, которые взбрыкивают в такт, и чревовещатель с курицей вместо «куклы» (зовут Коко) – этот некогда рыскал по душепагубным коридорам детского ТВ. Какая-то глэмовая группа, которая выдала один хит – буквально один – и с тех пор так и выезжает на нем, сорок лет гастролируя по ностальгическим концертам. Фокусник – его прежде регулярно приглашали куда-то на телевидение… на ток-шоу? К Силле Блэк? Эстер Рантцен?[48]48
  Силла Блэк (Присцилла Мария Вероника Уайт, 1943–2015) – английская певица периода расцвета ливерпульской музыкальной сцены 1960-х, подруга «Битлз» и клиентка их менеджера Брайана Эпстайна, была популярна в 1960-х и начале 1970-х гг., впоследствии вела несколько популярных и долгоиграющих программ на телевидении, в том числе Cilla (1968–1976), Blind Date (1985–2003) и Surprise Surprise (1984–2001). Дейм Эстер Луиза Рантцен (р. 1940) – английская журналистка и телеведущая, в 1973–1994 гг. бессменно вела долгоиграющую программу That’s Life! на Би-би-си.


[Закрыть] Баркли забыл. Фокусник тоже. Все думали, он уже умер. («Вот и я так думал», – сказал фокусник.)

И понятно, распроклятый Соня Кристи – вертит жопой, как третьесортная дива на рождественской елке. Любой мужик сблюет. Театр хотел сварганить шоу для всей семьи, но власти предержащие повелели предостерегать перед антрактом, что родителям детей, находящихся в зале, надлежит самим решать, стоит ли отпрыскам оставаться на второе отделение, потому как Баркли Джек «несколько скабрезен». Дирекция попросила его на дневных выступлениях «поумерить пыл». Сучары наглые, блядь. Баркли до лампочки – ясно же, что второй раз не придут. Все это шоу, весь этот сезон списаны в утиль, как реликвия Средних веков. И сам Баркли списан туда же.

Он возвысился. Он пал. Раньше не вылезал из телевизора, как-то раз выиграл приз «зрительских симпатий». Получал от поклонников сотни писем в неделю, вел «Субботний вечер в „Лондонском палладиуме“», встречался с принцем Уэльским. Дважды. Одно время у него была своя телеигра на Ай-ти-ви. И недолговечная викторина на Пятом канале, когда они только открылись. Конкурсанты звезд с неба не хватали – им не давались даже простейшие вопросы на эрудицию. (Вопрос: Как звали Гитлера? Ответ: Хайль?)

И посмотрите на меня теперь, думал Баркли. Гнида придонная.

(– А чего ты хотел, Баркли? – сказал его менеджер Тревор. – Крэк и несовершеннолетние девочки. Дорога к искуплению может затянуться.

– Слухи, Тревор, – отвечал Баркли. – Ничего не доказано.

И это же было в семидесятых, господи боже мой. Тогда все так развлекались.)

Снова зажглись огни. Баркли чуял, как предвкушение вздымается жарким паром и наполняет зал. Толпа сегодня собралась буйная – по звукам судя, парочка девичников забрела. В том-то и дело – он по сей день популярен, дико популярен, если этот зал о чем-то нам говорит. Почему до телевизионщиков-то не доходит?

Баркли вышел на сцену и не спеша обозрел аудиторию. Желудок успокоился. Баркли похотливо поелозил бровью женщине перед сценой, и она, кажется, чуть не описалась.

– Как заманить к себе в постель жирную пташку? – крикнул Баркли зрителям в заднем ряду на балконе. Те уже хохотали – а он еще не добрался до ударного финала. – Да запросто! – заорал он. – Семечки!

Зрители его любят.

Сворачиваемся, господа

– Ну что, – сказал Энди, – пора домой, пожалуй, благоверная моя небось заждалась.

Томми сочувственно хмыкнул. Рода, жена Энди, обладала иной архитектурой, нежели Кристал, сконструированная по дизайн-проекту из бюро, где создавали богинь.

– Казалось бы, – как-то заметил Энди Винсу, когда Томми не было рядом, – если Кристал была гламурной моделью, ее голые фотки должны быть по всему интернету, а я аж обыскался и не нашел. Я думаю, наш Томми гонит.

– Ты искал?! – ужаснулся Винс.

– Ну а то. Скажи еще, что ты нет.

Винс – нет. Как можно? Это неуважительно. Он бы потом не смог смотреть на Кристал – всякий раз воображал бы ее голой.

– В этом как бы смысл, – сказал ему Энди.

Насельники «бельведерского» клубного бара нога за ногу расползались по домам. Блюдя действующее законодательство, Томми Холройд по телефону вызвал такси.

Энди, как водится, готов был рискнуть – тормознут так тормознут. «Бельведер» был вторым домом многим сотрудникам полиции, и они, скорее всего, закроют глаза на прегрешения Энди. Он предложил подбросить Винса до халупы, куда его выпихнула Венди, но Винс отказался.

Если ему суждено помереть – а Винс, честно говоря, не очень бы расстроился, – неохота помирать лицом в воздушную подушку «вольво» Энди Брэгга. Бывает на свете и более подходящая обстановка – зарывшись лицом в обрамленное лиловым декольте Хэзер из Йорка, например. Винс прямо видел, как с головой погружается в ее шарообразные перси. Вы гляньте, кто пришел, – да неужто Винс?! А потом он бы…

Проезжая мимо, Энди Брэгг бибикнул. Притормозил, опустил окно над пассажирским сиденьем:

– Уверен, Винс? Может, все-таки подбросить?

– Не, не надо. Спасибо. Подышу чуток. Хороший вечер. Может, домой загляну, с собакой погуляю перед сном. Давно Светика не видел.

– Как хочешь, сквайр.

И Энди с ревом умчался в ночь. До его гостиницы «Спрут и сердцевидка» сорок минут езды, но Винс знал, что Энди постарается уложиться в полчаса.

«Спрут и сердцевидка». Пару лет назад Брэгги купили «Морской вид», сменили ему название и перезапустили как бутик-отель. («Бутик-люкс», – настаивала Рода.) Когда покупали, это была очень старомодная, очень банальная гостиница. Красно-синий узорчатый ковер, прокуренный линкруст, настенные светильники с бахромчатыми абажурами и лампочками-свечками. Все ободрали до каркаса, сделали семь спален с примыкающими ванными, все выкрасили в приглушенный серый, и голубой, и зеленый, отшкурили и побелили половицы. «Под кейп-код», – говорила Рода, хотя оба они на Кейп-Коде не бывали. Ради британского колорита назвали номера в честь морских районов из судоходного прогноза – «Ланди», «Малин», «Кромарти», в таком духе. Обойдя странные типа Утсиры и Гебридов, которые смутно отдавали порнографией.

Собственно говоря, отель был детищем Роды. Энди отвечал за «тяжести», как Рода говорила, – на нем были поездки за продуктами мелким оптом и бесконечный ремонт по мелочи, не говоря об усмирении неудобных гостей. Энди умел умиротворять – мистер Конгениальность, иногда звала его Рода, хотя это, кажется, не всегда было комплиментом. Разрешение конфликтов – не самая сильная сторона Роды. Она лучше умела завязывать ссоры, чем унимать.

Прежнее турагентство, в честь владельца названное «Путешествия Энди», разорилось, и реинкарнацией своего бизнеса Энди управлял из дома – во всех документах имя Роды, а на вывеске анонимное «Экзотическое путешествие».

В туризме он работал очень давно – так давно, что лучше и не вспоминать. Оттрубил на подхвате в «Томасе Куке», потом открыл свой бизнес, работал за столом в чужом агентстве – он тогда в Бридлингтоне жил, – пока не наскреб денег на собственную витрину дальше по побережью. В те времена торговали в основном пакетными турами – две недели на Лансароте, в Алгарве или на Коста-Браве, в одной руке сжимаешь дорожные чеки, в другой бутылку лосьона от загара «Гавайский тропик».

Жизнь была простая. Люди нуждались в турагентах. А теперь турагентам кирдык – всех уморил интернет. Конкуренция зверская уже много лет, не будешь развиваться – не выживешь. И Энди развивался, сосредоточивался на нишевых аспектах бизнеса – «обслуживании индивидуальных вкусов под заказ», как он сам описывал свой подход. Секс-туризм, по сути. Мужики катались в Таиланд, на Бали и Шри-Ланку, где снимали девчонок в барах, парней на пляжах, даже подыскивали себе жен, если приспичило. Теперь и эта ниша разделила участь всей смертной плоти, так сказать. Мужики катались сами, а от «Экзотического путешествия» осталось одно название. Бизнес Энди ушел в подполье. Нынче импорт поважнее экспорта. Рода бизнесом мужа не интересовалась, и, с учетом обстоятельств, оно и к лучшему.

Скользкая дорожка. Поначалу продаешь путевки «все включено» восемнадцатилетним, которым охота лета и света, а в итоге тебя насаживают на вилку и поджаривают, как булку. За грехи твои тяжкие. Энди знал, что его ждет. Его растили в строгости католицизма, его мать была религиозна до свирепости. Чтоб эту доску вытереть начисто, парой-тройкой «Аве Марий» не отделаешься.

Гостиница «Спрут и сердцевидка» стояла в деревне – уж какая ни на есть деревня, в основном-то здесь теперь на лето сдавали дома – нанизанные на обочины дороги или спрятанные повыше в долине (эти подороже). Никакого пошлого карнавала, как в других деревнях дальше по берегу, – ни игровых автоматов, ни рыбы с картошкой в киосках, ни аттракционов. Воздух не провонял фритюром и сахаром. Сюда приезжали люди с собаками – немолодые пенсионеры, экскурсанты-однодневки (увы) и молодые пары с маленькими детьми, алкавшие архаических пляжных отпусков с ведерками и совочками. «Отпуск по-домашнему» (Энди это выражение ненавидел). Кого ни возьми – отнюдь не идеальная клиентура «Спрута и сердцевидки». Гостиница, впрочем, имела лицензию, подавала «легкие обеды», что тоже на пользу, однако Энди предполагал, что в конце концов их сведет в могилу Airbnb. Да и ладно, бабла и так завались, в наличке Энди купался – жалко только, что всю эту наличку никак не объяснить Роде.

У Роды была тема с ракушками. Крупные завитые в ванных, плоские раковины гребешков вместо мыльниц, ветроловки из раковин береговых улиток и крепидулид. Энди не отличал литорину от мидии. Подстилки на столах в столовой дорогие, на каждой ракушки, намалеваны в классическом стиле. Вполне уместно смотрелись бы в Помпеях. Посреди каждого стола красовалась крупная раковина. Рода самолично обклеила ракушками основания ламп из «Икеи». Энди считал, что Рода перегибает палку, но она прямо зациклилась на этих раковинах. В «ТК Макс» в «Метроцентре» Гейтсхеда нашла шторки для душа с ракушками (сойдет за скороговорочку) и теперь подумывала заказать полотенца с вышитым логотипом гостиницы – ракушка над переплетенными буквами «СС». Энди переживал из-за нацистских подтекстов. Рода, сама по натуре отчасти штурмовик, считала, что он больно чувствительный – в чем Энди упрекали редко.

Он познакомился с Родой десять лет назад, когда она явилась к нему в агентство бронировать тур для одиноких на Фуэртевентуру. В городе была проездом – каталась по командировкам, работала на одну фармацевтическую компанию – и смотрелась грозно во многих смыслах, не в последнюю очередь габаритами. Носила тугой серый брючный костюм, сидевший на ней плохо (на ум внезапно приходило слово «круп»), и куталась в удушающую дымку «Диор Пуазон» и лака для волос «Элнетт». Забронировав ей тур и забрав депозит, Энди сказал:

– Такая роскошная женщина не должна быть одна.

Рода пренебрежительно рассмеялась, как некогда девчонки у Энди в школе. Подхватила тяжеленный черный саквояж с образцами и забралась в служебную машину. Однако наживка, видимо, сработала, потому что год спустя они уже проводили медовый месяц в гостинице на Крите, на что Энди получил огромную скидку.

Рода жила тогда в Лутоне («дыра дырой»), но родилась в Файли и с облегчением возвратилась на восточное побережье. Магнетическое притяжение севера.

– Как лосось на нересте, – говорила Рода. – Только я нереститься не собираюсь. Боже упаси.

У обоих это был второй брак, и детей Рода не хотела.

– Вообще-то, я думаю, поезд уже ушел, – говорила она без малейшего намека на сожаление.

Энди размышлял порой, каково быть отцом – видеть, как твоя ДНК расцветает в ребенке. Но с другой стороны, может, миру и на благо, что второго Энди Брэгга в нем не завелось.

Вместо ребенка у них была собака, ньюфаундленд Лотти ростом с пони: ее фотография висела на веб-сайте, как будто псина – один из плюсов гостиницы, но к гостям Лотти была стоически равнодушна. Энди и Рода проецировали на нее всевозможные эмоции, хотя выражение собачьей морды – эдакое непоколебимое бесстрастие – никогда не менялось. Энди считал, Лотти самое место за покерным столом. У нее была привычка перегораживать дорогу, точно крупный и безучастный предмет мебели. Лотти и Роду кое-что роднило.

Рода точно знала, чего хочет, – одно из лучших ее качеств. И одно из худших, ясен пень. За успех «Спрута и сердцевидки» она готова была бороться – хоть накачивать проезжающих путников наркотой и заволакивать через порог. Прямо тигрица на охоте, думал Энди.

Когда он добрался до дома, парадная дверь была заперта – постояльцам выдавались ключи. Свой ключ Энди искал несколько минут, а по пьяни угодил им в замочную скважину отнюдь не с первой попытки. Он бы ни за что на свете не стал звонить и выдергивать Роду из постели – с недосыпа она свирепела. Я жаворонок, я не сова, говорила она. Роде до жаворонка – как до Китая раком.

Проникнуть внутрь Энди в конце концов удалось – в процессе он, правда, споткнулся о гигантскую раковину лямбиса, подпиравшую дверь прихожей.

Он миновал открытую дверь столовой, где уже было опрятно накрыто к завтраку. Крошечные баночки джемов и кетчупа – дорого, деньги на ветер, но, видимо, из таких вот штук и складывается «люкс». Высокий сезон, а заняты всего три спальни из семи. Поразительно, на что способен один-единственный негативный отзыв на TripAdvisor.

Пришлось огибать Лотти, крепко дрыхнувшую на площадке, после чего Энди на цыпочках поднялся на чердак, служивший офисом «Экзотическому путешествию». Постоял на пороге, послушал, не ворочается ли Рода в спальне внизу. Включил компьютер. Залогинился. На всем чердаке светился только экран, и Энди долго-долго смотрел в него, а затем вбил адрес сайта. «Гуглом» такие сайты не ищутся.

Украдкой куря на пороге, Кристал услышала, как на дорожку сворачивает машина. Сощурилась во тьму, сердце испуганно екнуло. Опять серебристый «БМВ»?

Вспыхнули лампочки датчика движения вдоль дорожки – подъезжало всего-навсего местное такси, Томми возвращался домой из «Бельведера».