Текст книги "Большое небо"

– Елки, – буркнула Кристал, растирая сигарету подошвой.

Прыснула в рот освежителем, застыла на пороге в позе, больше уместной на подиуме, а когда Томми вылез из машины, сказала:

– Привет, милый. Хороший был день?

– Ага, отличный, – ответил Томми Холройд. – Выбил альбатроса.

Кристал нахмурилась. На ум не приходил сценарий, в котором из этого получился бы отличный день, особенно для альбатроса, но она сказала:

– Ой, какой ты молодчина. А я и не знала, что в Британии они водятся.

«Сойдетитак». «Семейный дом», как он теперь именовался юридическим языком Стива Меллорса. Голубиный отдел мозга привел сюда ноги на автомате. Может, Винсу удастся поговорить с Венди – пусть притормозит с разводом, чтоб он не потерял вообще все, особенно достоинство.

В доме горел свет – да блин, что ж такое-то, а? За электричество по-прежнему платил Винс. Венди могла бы немножко смилостивиться – хотя бы выключателем щелкнуть. У нее-то работа есть – на полставки, но прекрасно могла бы выйти на полную, зарабатывать побольше, а не обирать до нитки его. (И половину его пенсии заграбастает! Это что, справедливо?) Венди работала в администрации местного колледжа, хотя, придя с работы, так театрально валилась на диван, будто голыми руками уголь с утра до ночи разгребала. («Я вымоталась, Винс, принеси мне просекко, а?»)

Винс заглянул в окно с фасада, но в щелочку между шторами, с палец толщиной, ничего не увидел. Вряд ли Венди там с новым мужиком – она бы наверняка миловалась в постели при мягком свете лампы или великодушном огоньке свечи, а не под жарящей на всю катушку пятирожковой люстрой из «Бритиш хоум сторс». Универмаг, может, и разорился, а их осветительные приборы доблестно тянули лямку. Вечер субботы, – не исключено, что Венди умотала в город и ушла в загул.

Винс прижался лбом к холодному стеклу. В доме стояла мертвая тишина. Ни щебета телевизора, ни истерического тявканья Светика.

– Винс!

Винс отпрыгнул от окна – а, нет, это всего лишь сосед Бенни. Бывший сосед.

– Друг, ты нормально?

– Хотел вот старые владения навестить.

– Мы тут по тебе скучаем.

– Да, я тоже по себе скучаю, – сказал Винс.

– Как дела-то? – спросил Бенни, участливо скривившись, точно врач перед смертельно больным пациентом.

– Да так, – ответил Винс, выжимая из себя добродушие, – не жалуюсь. – Столкновение с Венди ему уже не улыбалось, поэтому он прибавил: – Пойду, пожалуй. Увидимся.

– Ага, увидимся.

Винс заполз под затхлые простыни. Да, все-таки есть кое-что презреннее почти уже разведенного мужчины средних лет, который покупает рыбу к ужину в одно лицо, – почти уже разведенный мужчина средних лет, который тащит сумку грязного белья в прачечную самообслуживания. Служебная машина испарилась вместе со службой, собака – вместе с браком, а стиральная машина – вместе с домом. Любопытно, что еще у него отнимут.

Винс лежал без сна, пялясь в потолок. Только что опустели пабы – слишком шумно, не уснуть. Нервы трепал гром игровых автоматов в галерее Кармоди через дорогу. Галереей управляло все то же семейство. Каждый раз, проходя мимо, Винс видел жилистую дочь Кармоди – сидит в будке размена и, похоже, со скуки вот-вот окочурится. Раньше все это называлось «империей» Кармоди – потому только, что у него была не одна галерея и не в одном городе. Из четырех галерей империи не склепать, считал Винс. И где теперь тот Кармоди? Низложенным императором гниет в какой-то тюряге. «Взгляните на мои великие деянья, владыки всех времен, всех стран и всех морей!»[49]49
  Цитата из сонета английского поэта-романтика Перси Биши Шелли «Озимандия» (Ozymandias, 1818), перев. К. Бальмонта.


[Закрыть] Стих Винс выучил в школе. Память у него прекрасная – что проклятье, а не дар. Кармоди правда выдаст имена? Низложит еще каких-нибудь императоров? Или только их лакеев?

Винс устал как собака, но сегодня, как и почти всякую ночь с переезда, сон ему, вероятно, предстоит мучительный и беспокойный. Обычно распорядок был такой: едва Винсу удавалось позабыть свои невзгоды и закемарить, его бесцеремонно будили чайки, исполнявшие ежеутреннюю чечетку на голландской черепице прямо у него над головой.

Винс вздохнул. Он уже скрепя сердце примирялся с мыслью, что, если не проснется, слез никто лить не будет. Да он и сам-то вряд ли огорчится. Упади он со скалы, как Лесли Холройд, на том месте, наверное, не появится даже букета сохлых цветов. По щеке скатилась слеза. Мне очень грустно, подумал Винс. Я очень грустный человек. Может, пора уже сворачивать эту лавочку.

Бис

– Как заделать ребенка монахине?

Финала этой шутки Гарри никогда не слушал, потому что ее зачин, раздававшийся из динамика за сценой, был сигналом ему: осталось пять минут, надо подготовиться, сейчас Баркли Джек выйдет со сцены за левые кулисы. Не преследуемый никаким медведем[50]50
  Аллюзия на ремарку из «Зимней сказки» Уильяма Шекспира: «〈Антигон〉 убегает, преследуемый медведем», акт III, сцена 3, перев. В. Левика.


[Закрыть]. Баркли Джек и сам медведь. Едва уйдя со сцены, он требовал сигарету и джин – три кубика льда, плеснуть тоника. («И я говорю – плеснуть, пацан. Чтоб тоник только помахал джину издали, усек?») Еще Гарри готовил ему чистое полотенце – утереть пот с лица (и плеши) и салфетки для удаления грима. После этого Баркли неизменно требовался бургер. За бургером Гарри уже сбегал, и бургер разогревался в микроволновке, которую танцовщицы поставили у себя в гримерной, где без малейшего стеснения ходили полуголыми. («Гарри, застегни меня, будь добр?») Он для них был как щенок – занятный и ужасно милый, но совершенно бесполый. Иногда они снились ему ночами, но это были нехорошие сны.

Они уже строились за кулисами, готовясь к финалу. На поклоны сетовали все, особенно танцовщицы, потому что это был не финал, а черт-те что, приходилось околачиваться за кулисами чуть не все второе отделение, только чтобы поклониться после десятисекундного канкана. На этом настоял Баркли Джек – он, мол, не желает под конец торчать на сцене один-одинешенек, будто у него ни единого друга на свете нет.

– Но у тебя и нет ни единого друга на свете, Баркли, – сказал ему Соня.

Гарри за кулисами затесался в стайку девушек (женщин, вообще-то), которые толкались, точно стая гигантских беспокойных птиц, и плющили его мускулистыми ногами в чулках-сеточках – не только плюмажи головных уборов, хвосты и длиннющие ресницы (почти не уступавшие Сониным) наводили на мысль о страусах. Попахивало от них несвежим, потому что костюмы отправляли в химчистку всего раз в неделю. Они пользовались лаком для волос и гримом промышленных мощностей – то и другое отдавало какой-то странной химией, похожей на озон.

– Потому что мужик возьмет и пойдет искать мячик! – заорал Баркли Джек.

Тут наоборот – Гарри никогда не слыхал первой фразы анекдота, да и не больно-то хотелось. Одна танцовщица презрительно фыркнула, хотя слышала номер уже десятки раз – программа у Баркли повторялась из вечера в вечер, без изменений, без вариаций. А реплики из зала он ненавидел, потому что ему нечем было остроумно парировать. Смешно, думал Гарри, что у комика так мало чувства юмора. Вот Гарри анекдоты любил. Знал их целую кучу.

(– Ну, давай рассмеши меня, – сказал Баркли.

– Из какого сыра делают лошадиные шоры?

– Не знаю.

– Маскарпоне. Дошло, да? Маска пони.

– Господи, пацан, менять карьеру тебе пока не стоит.)

Остался только анекдот про салат айсберг, и на этом все. Даже из-за кулис было видно, что лицо у Баркли Джека все в бисеринах пота. На вид совсем больной. Соня в полном блесточном обмундировании подмигнул Гарри из-за противоположных кулис и наставил на Баркли Джека средний палец. Соня на афише значился вторым и закрывал первое отделение. Сегодня получил стоячую овацию: его номер завершился таким крещендо, что зрители повскакали – ничего не могли с собой поделать. Всякий раз, когда Соню встречали хорошо, Баркли Джек кипел.

– Человек заходит к врачу в кабинет, а у него из жопы болтается лист салата айсберг! – завопил Баркли. – Врач ему говорит: «Дайте-ка я погляжу, снимите штаны и наклонитесь. Хм, – говорит он, – вижу. Похоже, у вас проблема». А человек ему отвечает: «Это, доктор, только верхушка айсберга».

Зал одобрительно взревел.

– На этом все, ребятки. Дамы и господа, вы просто охуенная аудитория, надеюсь, скоро увидимся.

Баркли Джек удалился под бурные аплодисменты, а затем изобразил пируэт за кулисами, вернулся на сцену и поклонился. Огни погасили до того, как он удалился второй раз, – насладиться овацией ему не дали. Гарри знал, что позднее ассистент режиссера схлопочет за это по рогам.

Гарри посмотрел, как улыбчивое сценическое дружелюбие Баркли Джека сменилось гримасой.

– Тащи выпить, – проворчал он. – И шевели поршнями.

– Да, мистер Джек.

ЧБСММ?

Джексон тупил в телефон. Мессенджер открыт, но сообщений Джексону никто не прислал. В гостиной коттеджа стояло два дивана – один занял Джексон, на другом храпела Царица Карфагена. По-прежнему работал телевизор, какой-то канал для бессонного старичья, где крутили старые детективные сериалы – вероятно, потому, что они дешевы. Древний эпизод «Чисто английских убийств» уступил раннему эпизоду «Балкера». Джексон бдел на случай появления Джулии. Мелькнула она мимолетно. В морге держала на ладони подобие человеческого сердца. («Здоровый мужчина, – сказала она. – Никаких симптомов сердечных заболеваний».) Где-то здесь крылась метафора, но Джексон не уловил. Его сердце тоже у Джулии в руках? (А сам-то он мужчина здоровый?)

С тех пор как Джексон поселился здесь и стал видеться с ней регулярно – поскольку бесконечно завозил Натана или забирал Натана, – у них на двоих сложилась уютная рутина.

– Как надеть старые тапочки, – сказала Джулия.

– Вот спасибо-то, – сказал Джексон. – Всегда хотел услышать это от женщины.

Поцеловались они один раз – нет, дважды, – но дальше дело не зашло, и один раз был на Рождество, так что не считается.

Джексону наконец-то удалось услать Натана в постель: каждый вечер одна и та же тягомотная свара – «Ну почему-у? Я не хочу спать», повторяемое до бесконечности в надежде вымотать Джексона до состояния безразличия. Джексон сходил пожелать ему доброй ночи и из страха отвержения подавил порыв обнять сына. Надо быть с ним ближе, как Джулия. («Придержи его, а?») Натан, наверное, еще не спит, снэпчатится в серебристом свете луны. Сегодня, правда, луна скорее золотистая, жирная и круглая, царит во тьме ночной над лесом. Шторы Джексон не закрыл, и ему было видно, как луна всползает по небу за окном. Заухала сова. До приезда сюда Джексон думал, что совы ухают музыкально, сказочно – цвик-та-уху, – но эта ухала, как старик с застарелым кашлем курильщика.

Зазвонил телефон. Джексон вздохнул. Только один человек звонил ему в такую поздноту.

– Уже лежал? Рассказывать тебе сказку? На ночь? – промурлыкала Татьяна.

Было бы мило, если б она хоть иногда бросала изображать оператора службы секса по телефону. И нет, Джексон ни разу в жизни не звонил в службу секса по телефону, однако ему всегда воображалось, что на линиях сидят (или что они там делают) не Татьяны этого мира, а задерганные, но прагматичные женщины, чьи-то матери, которые, грязным языком треплясь с незримыми клиентами, разбирают футбольную форму сыновей или помешивают соус для спагетти к ужину. Немолодые женщины, которые зарабатывают прибавку к пенсии, вполглаза посматривая «Обратный отсчет»[51]51
  «Обратный отсчет» (Countdown, с 1982 г.) – долгоиграющая британская телевикторина, выходящая на Четвертом канале, локализованная версия аналогичного французского телешоу «Цифры и буквы» (Des chiffres et des lettres) Армана Жаммо; в 1982–2009 гг. записывалась на киностудии Лидса.


[Закрыть] с выключенным звуком и притворяясь, будто бьются в экстазе.

– Нет, я не лег, – сказал Джексон. Даже если б лег, все бы отрицал. Иначе разговаривать с Татьяной невозможно – чувствуешь себя уязвимым и каким-то бесполым. – Рассказывай давай, что было, – прибавил он. – Все нормально?

– Все ажур.

– Ты где?

– Такси. Недавно «Мальмезон». Робби – такой озорник.

Порой – да что уж там, часто – у Джексона складывалось впечатление, что Татьяна прекрасно умеет правильно использовать глаголы, и предлоги, и все прочие детали грамматики, однако нарочно изображает комическую русскую.

– Познакомилась бар гостиницы и говорила: «Покупаешь даме пить?» – а после пить говорила, что меня номер здесь, он хочет подняться? А он говорил да. Я говорила: «Ты имеешь подругу?»

– А он что говорил?

– Нет. Говорил, он одинок и на свободе.

– Свободен, – поправил Джексон. – На диктофон записала?

– Да. Не волноваться.

Может, волноваться стоит? Его работа – защищать женщин (да, именно так), а не платить им за то, что подставляются. Вдруг она из-за Джексона угодит в беду? Таких женщин, правда, днем с огнем не сыскать, она же из Сибири, этими своими щелкунчиковыми бедрами человеку голову расколет как орех.

По бумагам Татьяна нигде не проходила, хотя Джексон готов был платить ей, а потом платить налоги из текущих доходов, и страховку, и что там еще по закону требуется, но Татьяна русская, а «русская» – синоним налички. Нет на свете таких клише, которые Татьяна не умела воплотить в жизнь. Иногда Джексон воображал, как в один прекрасный день выяснится, что она не из Сибири вовсе, а родилась, допустим, в Сканторпе или Скегнессе, торговала хлебом в «Греггсе», а потом решила начать жизнь с нуля.

– Бедняжка подружка… как ее, не помню.

– Дженна, – подсказал Джексон. – Прекрасно ты помнишь, как ее.

– Больше нет свадебных колоколов.

Способности к сопереживанию Татьяна была начисто лишена. Из нее вышел бы идеальный киллер. Собственно говоря, Джексон не удивился бы, если киллером она и подхалтуривала.

– Где он сейчас? – спросил Джексон. – Робби?

– Номер гостиницы, ждать меня. Ха. Долго ждать. Я домой.

Джексон понятия не имел, где она живет. «Домой» – слишком уютное для нее слово. Проще вообразить, как она таится в лесной берлоге или возлежит на суку, даже во сне приоткрыв один глаз, готовая обрушиться на простодушную жертву, – но нет, Татьяна полна сюрпризов.

– Выпить горячий шоколад, посмотреть старую «Марпл», – сказала она.

Дав отбой, Джексон вдруг вспомнил девочку с Эспланады. И рюкзак с радугами и единорогом, и как она шустро нырнула в «пежо» и исчезла. Накатила вина. У Джексона еще остались связи в полиции. Завтра поспрашивает, не пропадали ли какие девочки, – и, может, кто-нибудь вытянет размытый номер на фотографии. Стыдно, что забыл про девочку, но день выдался нелегкий.

И Джексона по-прежнему донимал Баркли Джек – рвался с якоря, что приковал его к заброшенным донным отложениям в глубинах памяти. А, ну да. Как-то раз Баркли Джек выступал в пользу «Британия вперед»[52]52
  «Британия вперед» (Britain First, с 2011 г.) – британская фашистская организация, основанная ультраправым активистом Джимом Досоном; члены организации проводят «христианские патрули» и громят мечети.


[Закрыть]. Логично.

По телевизору мисс Марпл обезглавливала увядшие розы у себя в Сент-Мэри-Мид. А вот она бы как поступила насчет девочки? От этой мысли Джексона отвлек телефонный глашатай – тихонький «динь». Пришло сообщение.

ЮЭН: Хай. Как? хор?

ХЛОИ: Хор. Ты?

ЮЭН: Такоэ? Слуш, тебе 14?

ХЛОИ: 13.

ЮЭН: Не верю.

ХЛОИ: Лол мне тож жалко.

ЮЭН: Кста. Шли фотки. Без одежды, плз?!

ХЛОИ: Не зна. А ты

– Пап?

Бл-лядь. Джексон поспешно напечатал:

ХЛОИ: Бб. Род.

ЮЭН: Пок.

Натан ухмыльнулся:

– Порнуху смотрел?

– Ха-ха, ага. Работал, вообще-то, секретные дела.

Что правда – это была работа. Тоже медовая приманка. Джексон прикидывался девочкой Хлои, и было это адски трудно, как он и предполагал, когда взялся за эту работенку.

– Чего не спишь?

– Не могу. Там снаружи шумят.

– Это сова.

– И, по-моему, кто-то кричал.

– Лиса. Снаружи джунгли, сын мой.

Дарси Сли

Неприметный серый хэтчбек плавно затормозил на темной улице под удачно перегоревшим фонарем. Двигатель заглушили, водитель – немногим приметнее «пежо» – вышел и глухо стукнул дверцей. Открылась пассажирская дверь, и из машины вылезла девочка. Водитель подождал на тротуаре, когда она достанет рюкзак из-под сиденья. Маленькие радуги в темноте посерели, а единорог почти совсем растворился. Девочка закрыла дверцу и услышала тихий «чирик» – хэтчбек заперли. Водитель шагнул вперед нее, обернулся, и улыбнулся, и сказал:

– Нам сюда, пошли.

Приблизился к дому, уже держа наготове ключ. Дарси на миг замялась. Что-то подсказывало: надо бежать, но Дарси было всего тринадцать, она еще не умела прислушиваться к инстинктам, поэтому забросила рюкзак на плечо и следом за водителем хэтчбека вошла в дом.

Прочесываем пляж

Джексон повел Дидону свершать традиционный утренний моцион. Когда уходил, Натан спал. Большой пацан, его ведь уже можно оставлять одного? Закону не противоречит, и вообще, Джексон зуб дает, что, когда вернется, Натан будет дрыхнуть без задних ног. Когда Джексону было тринадцать… он почти расслышал, как Джулия вздыхает заранее, что бы он дальше ни подумал, поэтому сдался, отпустил мысль на волю, и она погрузилась на дно памяти к другим обломкам. Через минутку Джексон вернется домой, вышибет Натана из постельки, накормит завтраком, а потом отвезет и его, и собаку к Джулии. Двадцать четыре часа свободы.

Он швырнул Дидоне мячик, легонько и недалеко – так собака не забудет, что она все-таки собака, но и заржавевшие бедренные суставы у нее не заклинит. Дидона неуклюже зарысила прочь, потом вернулась и уронила мячик к его ногам. Весь в слюнях и песке – Джексон мысленно сделал зарубку: надо купить такую штуковину, чтобы мяч запускать.

На пляже в этот час было довольно пустынно – только Джексон и сборище ранних пташек с питомцами. Друг друга они приветствовали бормотанием – «утро» или «хорошее утро» (с чем не поспоришь). Собаки выказывали больше воодушевления – обнюхивали друг другу причиндалы, как настоящие ценители. Слава богу, владельцам так не надо.

Отсюда виднелся Уитби – две мили к югу по берегу, остов аббатства на вершине скалы. Явно отлив. Пляж был чист и поблескивал в утреннем солнце. Каждое утро – обещание, подумал Джексон и укорил себя за то, что словно открытку вслух зачитал. Нет, не открытку – он эту надпись видел в лавке Пенни Рулькин, в «Кладезе», на крашеной деревянной вывеске. У Пенни Рулькин их были горы – «Осторожно: дети на свободном выгуле», «Считай воспоминания, а не калории» (принцип, который она соблюдала и сама, с такой-то талией), не говоря уж о вездесущем «Сохраняй спокойствие и делай дело» – банальный совет, который у Джексона вызывал особо острый разлив желчи.

Чуть подальше море что-то оставило на берегу. Дидона окунала лапы в воду – деликатно, точно вдовствующая аристократка в лодочке гребет, – и принюхивалась. Вроде рюкзак. Джексон подозвал Дидону – он не любил брошенных рюкзаков, даже если они, судя по виду, заночевали в море. Подошел ближе, и сердце екнуло. Рюкзак промок насквозь и потемнел, но по-прежнему видны были маленькие радуги. И единорог.

– Бл-лядь, – сказал Джексон Дидоне.

Та ответила сочувственным, хоть и непонимающим взглядом.

– Я когда-то был полицейским.

– Да, все так говорят, – ответил дежурный.

– Серьезно?

Что, правда? И какие это «все»? Люди, которые заявляются в отдел полиции и уверяют, будто случилось плохое, чем Джексон занимался последние десять минут – и результата пока не добился.

– Я правда был полицейским! – возмутился он. – Служил в полиции Кембриджшира. А теперь я частный детектив. У меня есть лицензия, – прибавил он. И сам счел, что вышло неубедительно.

Радужно-единорожий рюкзак он забрал с собой в коттедж и обследовал, пока Натан забрасывал в рот «Хрустящие ореховые хлопья», словно кочегар – уголь в печи «Титаника». Хлопья фигурировали в запретном списке, но где гранола, когда она так нужна?

– Матери не говори, – сказал ему Джексон.

– Это что такое? Фу, блин.

– Не «фу, блин», а просто мокрое.

Рюкзак уже подсох – последний час он болтался на ручке плиты «Ага». Джексон обзавелся «Агой», ага. И «Ага» Джексону по душе. Более мужественный предмет, нежели ему некогда внушали.

– Не узнаёшь?

– Неа.

– Вчерашняя девочка – которая на Эспланаде голосовала?

Натан пожал плечами:

– Ну типа. Про которую ты думал, что она голосовала.

– Она, да. У нее был точно такой же. Слишком мощное совпадение.

В совпадения Джексон не верил. «Совпадение – просто объяснение, которое ждет удобного случая» – одна из его мантр. А также: «Накопишь совпадения – получишь вероятность», – это он позаимствовал из старого эпизода «Закона и порядка».

– Как он в море-то угодил? – озадачился Джексон.

– Без понятия, – ответил Натан.

Даже Дидона включается в разговор охотнее.

– Вот и я, – сказал Джексон. – Но что-то тут нечисто.

Джексон впервые увидел этого единорога в Скарборо, в двадцати милях к югу. Течение в такую даль уволокло? Или рюкзак потеряли – либо выбросили за борт – где-то поблизости? Ветры, и приливы, и течения – двигатели мира, так? А Джексон в них – ни в зуб ногой.

«Девочка с единорожьим рюкзаком». Как эти скандинавские нуары, которых он не читал. Ему не нравилось – слишком мрачно и путано или слишком грустно. Детективы должны быть бодрые и нереалистичные, хотя, если честно, Джексон теперь не читал почти ничего, ни в каком жанре. Жизнь слишком коротка, а «Нетфликс» слишком хорош.

Рюкзак с единорогом никаких подсказок не выдал. Ни кошелька, ни хотя бы расчески или промокшего билета на автобус.

– Отнесу потом в полицию, – сказал Джексон Натану.

В округе полицейского отдела не было. Только долина, лес, магазин и череда коттеджей для работников поместья и отпускников. Иногда коровы. И некое подобие гостиницы – «Спрут и сердцевидка». Джексон однажды так себе пообедал с Джулией и Натаном в саду. Запеченная рыба, финиковые пирожные, в таком духе. Подавали в специальных керамических плошках.

– Из холодильника в микроволновку, – пренебрежительно прокомментировала Джулия, хотя это довольно точно описывало ее собственную кухню.

– О’кей, – пожал плечами Натан, не заинтересовавшись ни бытием, ни исходом единорожьего рюкзака.

У него самого рюкзак был огромный, с громадной галкой «Найки». Даже чехол на телефоне с логотипами. Мальчики-подростки жили, как рекламные щиты-сэндвичи, с ног до головы покрывали себя бесплатной рекламой корпоративных зол. Куда ушла индивидуальность? – вопрошал Джексон.

(– Ой, завязывай уже со своим Отпеванием Обреченной Юности[53]53
  «Отпевание обреченной юности» (Anthem for Doomed Youth, 1917) – сонет английского поэта, солдата Первой мировой войны Уилфреда Оуэна, перев. М. Зенкевича.


[Закрыть], – посоветовала Джулия.)

– Давай доедай, – сказал Джексон. – Пора ехать.

– Минуту.

– Пора.

– Минуту! Надо еще вот чего.

Он инстил свои хлопья. Нет, вообще-то, фотографировал он себя, а хлопья просто попали в кадр. Мальчики-подростки не фотографируют свою еду, это не круто, так делают все решительно некрутые Гэри и Кёрсти этого мира – щелкают каждое проплывающее перед носом блюдо. Ягненок по-кандагарски в «Бенгальском кафе» на Меррион-уэй. Пад-тай с курицей в «Чаопхрайя». Кёрсти и ее любимый коктейль – лаймовый дайкири – в «Харви Николз». Из дайкири фотограф лучше, чем из Кёрсти. Несколько лет назад Джексон ездил отдохнуть в Южную Африку (долгая история), и женщина, которая ездила с ним (история еще дольше), называла свой излюбленный дайкири так, что ни один бармен не понимал, – с ее густым акцентом выходило «дакере». Женщина эта была закоренелой жительницей региона не с той стороны Пеннин, и над поездкой с первого дня тяготело проклятие. Немалую свою жажду эта женщина утолила, в итоге научившись коммуницировать, произнося «дайкири» правильно, – спасибо Джексону, включившему неполиткорректность. («Что такое вечер одинокой лесбиянки? Дайк. Кир». Женский суд ему еще долго это припоминал.)

Сам Джексон в рот бы не взял столь легкомысленное пойло. Односолодовый без льда, пинта «Блэк шип», временами «Рикар» или «Перно».

Кёрсти всю свою еду и все напитки вываливала в закрытый инстаграм-аккаунт в ложной уверенности, что Пенни Рулькин никогда не увидит. «Булочки с корицей, „У Бетти“, сад Харлоу-Карр – мням!» («Булочки-убийцы», называла их Джулия.)

– Не бывает ничего личного, – сказал Джексонов помощник Сэм Тиллинг: юный детектив не только брал на себя занудство наружки, но вдобавок был юным волшебником – не а-ля Гарри Поттер (хотя, сколь это ни прискорбно для его романтической жизни, на Поттера он немного смахивал), а просто в компьютерах шарил так, как Джексону и не снилось.

– Он же себя в могилу сведет, – сказала Пенни Рулькин, листая фотографии, когда Джексон в прошлый раз заехал в «Кладезь».

В кадр попала рука Гэри с обручальным кольцом – она тянулась к кремовому пирожному. У Гэри сахарный диабет. Второго типа, предположил Джексон, – так человечество и окончит свои дни, в сахарном цунами и висцеральном жире, – но нет, сказала верная супруга, первый тип.

– Весь джентльменский набор, каждый день инъекции инсулина. – (О которых приходилось ему напоминать.) – Он из тех, кого нужно усыновить, – пояснила Пенни.

Интересно, а Кёрсти знает? Потчевала бы его булочками с корицей, если б знала? Усыновила бы его? Что-то не верится.

– Пошли, – сказал Джексон Натану.

– Минуту.

– Потому что селфиться – это типа важно, – съязвил Джексон.

– Ага. Важно.

(– Ты не можешь навязать ему свои ценности, – сказала Джулия.

Я могу, елки зеленые, попытаться, подумал Джексон. Это моя работа – из мальчика сделать мужчину.)

Надо, пожалуй, сказать спасибо, что Джексон не должен каждое утро со скандалом выпирать сына в школу. И что Натан не залазит в чужие машины, которые потом увозят его в ночь. Джексон установил сыну на телефон GPS-трекер, но, если б мог, вставил бы ему чип в загривок. Даже изучил вопрос, но выяснилось, что задачка мудреная: нужно приемник вживлять и плюс еще громоздкий батарейный блок. Натан, вероятно, не обрадуется.

Джексон отконвоировал личный состав до машины – Натана на пассажирское сиденье, Дидону на заднее. Хорошо бы собаку можно было пристегнуть. Дидона сидела очень прямо, точно зоркий второй пилот, что выглядывает опасность, но если резко дать по тормозам, ее катапультирует в ветровое стекло, как булыгу. Пустой единорожий рюкзак Джексон кинул в багажник.

Заводя двигатель, спросил Натана:

– Музыку включим? – но тот возопил быстрее, чем успеешь произнести «плейлист»:

– Пап, ну пожалуйста, ты такое унылое говно вечно слушаешь.

Сошлись на «Радио-2» – немалый компромисс со стороны Натана.

В «Краун-Спа», в вестибюле поджидая Джулию, Джексон нагуглил местонахождение ближайшего отдела полиции.

– Двое моих любимых людей! – вскричала Джулия, появившись.

Было очень приятно, пока до Джексона не дошло, что это она про Натана и Дидону.

– Собаки – не люди, – сказал Джексон.

– Еще какие люди, – ответила она. – Хорошие планы на свободный день?

– Охота на единорогов.

– Замечательно, – сказала Джулия, и так он понял, что она не слушает.

В последнее время Джексон отмечал, что его не слушает все больше народу.

– Но вы же можете мне сказать, не пропадали ли девочки за последние сутки? – упрямо допрашивал он дежурного.

– Нет, сэр, я не могу вам сказать, – отвечал тот.

На Джексона он даже не смотрел – сидел за столом и подчеркнуто возился с писаниной.

– «Нет, девочки не пропадали» или «Нет, вы не скажете, даже если пропадали»?

– Именно так.

– Что – девочки не пропадали?

– Девочки не пропадали, – вздохнул дежурный. – А теперь вы пойдете «расследовать» куда-нибудь отсюда подальше?

– И на Эспланаде нет камер, которые могли снять, как девочка садится в машину?

– Нет.

– Нет записей или нет камер?

Камеры – они же повсюду. В Великобритании шагу не ступишь – везде всё снимают. Красота.

– И то и другое.

– И вы не пробьете по базе номер машины?

– Нет, сэр, но уже подумываю задержать вас за то, что впустую тратите мое время.

– Ничего не подумываете, – ответил Джексон. – Слишком много писанины.

Дежурный, как ни отбивался, рюкзак все же забрал – пообещал записать в «потерянное имущество».

– За ним никто не придет, – сказал Джексон.

– Тогда, сэр, оставьте свое имя и адрес, и если никто не обратится, через полгода получите назад.

Джексон сфотографировал рюкзак еще в коттедже – он нынче фотографировал все подряд: вдруг понадобятся улики, никогда ведь не знаешь. И все равно отдавать не хотелось: рюкзак – единственная осязаемая связь с неуловимой девочкой, а теперь и он растворится где-то во тьме хранилища.

Джексон сел в «тойоту» и покатил обратно вдоль побережья. Назад на ранчо, прикидывал он, звякнуть кое-кому, стребовать старые долги, попросить помощи. Освободившись от музыкальных предрассудков Натана, он полистал свой плейлист и поставил Лори Маккенну. Ему всегда казалось, что Лори поняла бы его меланхолическую жилку. «Увечу тебя»[54]54
  Лори Маккенна (р. 1968) – американская фолк– и кантри-певица; песня «Увечу тебя» («Wreck You») с ее альбома «The Bird and the Rifle» (2016), написанная совместно с Феликсом Мактигом, в 2017 г. была номинирована на премию «Грэмми».


[Закрыть], – пела она. Люди только тем всю жизнь и заняты, нет? Так или иначе.

Джексон вздохнул. День не успел особо раскочегариться, но обещал уже меньше прежнего. В лавке Пенни Рулькин для таких обстоятельств подходящей таблички не найти.