Текст книги "Сонная Лощина. Дети революции"

Кит Де Кандидо
Сонная Лощина. Дети революции

«SLEEPY HOLLOW. CHILDREN OF THE REVOLUTION»

by Keith R. A. DeCandido

This translation published by arrangement with Broadway Books, an imprint of the Crown Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC and with Synopsis Literary Agency.

© 2014 Twentieth Century Fox Film Corporation. All rights reserved.

© Абдуллин Н. Н., перевод, 2015

* * *

Посвящается трем благородным котам: Стерлингу, Джезебелль и Луи. Пока я писал эту книгу, первые два скончались, а третий вошел в наш дом. Все они обогатили мою жизнь во многих смыслах – порой просто лежа рядом, такие милые и требующие почесать их.

Глава 1
Сонная Лощина, штат Нью-Йорк
Январь 2014 года

Окруженный людьми, Икабод Крейн оставался одинок, и в том заключалось величайшее противоречие его жизни.

Проснувшись в начале двадцать первого века – по сути, лишь через мгновения после гибели в восемнадцатом, от руки обезглавленного им же врага, – он вынужден был приспосабливаться к бесчисленному множеству вещей. Более всего досаждало количество людей вокруг. В прежней жизни Икабод, сперва солдат британской армии, а после – Континентальной, был аристократом и редко когда находился в обществе незнакомцев: как правило, недолго и чаще всего на поле боя.

В самом деле, откуда в колониях взяться толпам незнакомцев? На момент временной смерти Крейна общая численность населения колоний чуть превосходила две тысячи душ. Когда в Сонной Лощине год 2013 сменился годом 2014-м, ее население уже на порядок превышало эту цифру. Притом что городок был одним из «спальных районов» (как называла их Миллс), в нижней части Гудзонской долины, к северу от Нью-Йорка.

Прежде Крейн мог прожить целый год, не встретив никого, с кем не был хотя бы шапочно знаком. Нынче его окружало море незнакомцев в нелепых нарядах, спешащих по непонятным делам.

Тот факт, что его собственные занятия показались бы обывателю еще менее понятными, утешал слабо.

Этим холодным зимним днем Крейн, как это часто с ним случалось, невольно забрел в Парк Патриотов на юге Сонной Лощины, где городок граничил с Тарритауном. В центре парка стоял памятник Джону Полдингу, одному из трех солдат Континентальной армии, схвативших шпиона по имени Джон Андре. О поимке Крейн слышал, хотя на тот момент находился далеко от места действия. Однако он почти не сомневался, что Андре, союзника Бенедикта Арнольда, схватили не здесь, а примерно в четверти мили отсюда. Прожитые в двадцать первом веке месяцы убедили Крейна: если кто и знает историю его времен, то лишь весьма и весьма приблизительно.

Крейн только порадовался, что в парке тихо. Траву припорошило снегом, зато овальные мощеные дорожки расчистили. С противоположной стороны главной улицы доносились детские голоса: в школе имени Полдинга завершился очередной учебный день.

Углубившись в мысли, Крейн прошел мимо памятника и оказался наконец на одном из двух мостов через ручей.

Среди немногочисленных посетителей парка Крейн приметил даму восточного происхождения, что выгуливала крохотную собачонку неопределенной породы. На нос она нацепила модные среди местных пластиковые очки и оделась в куртку из шкуры животного, явно не соответствующую погодным условиям. А уж сколько потертостей и прорех насчитывали ее парусиновые штаны!..

Уяснив, что не все люди нынешнего века ценят радость обыкновенного приветствия, Крейн даме ничего не сказал.

Дама же, на удивление и к радости Крейна, оказалась не столь сдержанной.

– Какое пальтишко! Чистый винтаж! Где раздобыли?

– Это подарок. – Так Крейну было проще всего объяснять происхождение своего наряда.

– Ух ты, а какой акцент! Спорю, вам теплей… В пальто, конечно же, не от акцента. Зима выдалась просто ужасная. Собака так некстати выбрала момент, чтобы обнюхать этот мост.

– Ужасная, говорите? – улыбнулся Крейн. – В этих краях случались холода куда как посильнее. Нынешние же, напротив, можно сказать, бодрят.

– Может, и так, но мне не терпится домой. Кали ждет.

– Калли? Кто это?

– Не кто, а что. Калифорния. Я оттуда.

– Боюсь, не имел удовольствия бывать там.

Дама глянула на собачонку – та все еще обнюхивала мост.

– Мне правда нравится, как вы разговариваете, – улыбнулась она. – Просто восхитительно. Короче, я из Эл-Эй, и там всегда лето. Не то что здесь – у меня чуть зад не отвалился.

Крейн подавил желание убедиться, что зад у дамы и правда отпал. Последний раз, когда он буквально понял ту же фразу, то получил оплеуху.

– Просто удивительно, как люди вашего времени, в котором стали возможны чудеса вроде центрального отопления и термоизоляции, умеют цветисто выразиться о том, насколько им холодно. Впрочем, эти же люди, по-моему, находят истинное счастье в излиянии жалоб.

– Нашего времени? Чувак, да ты не старше меня.

– Мисс, – улыбка Крейна сделалась шире, – вы ничего не знаете.

В этот момент собачонка добралась с инспекцией до сапог Крейна.

– Похоже, Падди ваши сапоги нравятся не меньше моего, – хихикая, заметила дама. – Тоже подарок?

– Вы совершенно правы. – Крейн посмотрел на Падди. – Надеюсь, ваш питомец не поспешит пометить мою обувь, коль скоро она пришлась ему по нраву?

– Нет, он только деревья метит. Единственный, наверное, в мире пес, который не жалует пожарные гидранты. Потому и люблю его здесь выгуливать. Ну, и сам парк тоже ничего. Я, знаете ли, обожаю историю, памятники павшим героям.

Крейн кивнул. Возле выхода стояло три монумента – тем горожанам, что не вернулись с каждой из трех войн, потрясших мир за последнее столетие.

– Хотя, по-моему, это не совсем честно, – добавила дама.

У самого Крейна список несправедливостей был куда как широк, однако из вежливости – не из искреннего интереса – он все же уточнил:

– Что именно?

– Ручей – его назвали в честь Андре. С какой стати называть ручей именем врага?

– Удивительно, зачем вообще было давать ему имя. Страсть к присваиванию имени всем и вся обескураживает. Вот, помню… – Крейн умолк, напомнив себе: всякий раз, стоило упомянуть, что он из иного времени, и разговор тут же заканчивался. Далеко не приятным для него образом. – Было время, когда у этого ручья совсем не было имени, да он в таковом и не сильно нуждался.

– Хотелось бы, чтобы он оставался безымянным. Просто меня возмущает: Андре ведь был шпионом, черт бы его побрал. Полдингу поставили памятник, школу его именем назвали, в честь Андре – ручей.

А как насчет Уильямса и ван Варта?

– Полагаю, дело в том, что Полдинг был единственным из троих схвативших Андре ополченцев, кто был обучен грамоте. Именно он прочел бумаги, которые нес при себе Андре, и так выявил в нем предателя.

– Вот как… – Дама призадумалась. – Не знала. Ишь ты!

В это время Падди, видно, решил перебраться на противоположный конец моста и утянул за собой хозяйку. Та махнула Крейну свободной рукой.

– Рада была пообщаться! С Новым годом вас!

– И вас также, мадам! – Крейн махнул ей в ответ, сочтя беседу на удивление воодушевляющей – даже несмотря на неуместные жалобы на холод.

Облокотившись на перила, Крейн вслушался в мерный, наводящий дремоту плеск ручья, естественной границы промеж двух городков.

Он на мгновение прикрыл глаза и вообразил звук, с которым жарится на сковородке мясо.

Тут же Крейн вспомнил, что еще не обедал, о чем лишний раз напомнило урчание в желудке. Крейн открыл глаза…

…и оказалось, что он больше не в парке. Не сделав ни шагу с места, Крейн перенесся в густой лес. Стояла темнейшая ночь. Кругом, насколько хватало глаз, тянулась чаща кривых деревьев, сквозь ветви которых не проникал и лучик солнца. Воздух из чистого и прохладного сделался тяжелым и затхлым. Дыхание давалось с трудом, и Крейн едва мог стоять на ногах.

Сквозь редкие прорехи в переплетенных кронах он заметил звезды и полную луну. Казалось бы, начало января и до ближайшего полнолуния – еще полмесяца. Выходит, Крейн перенесся либо в будущее – который раз! – либо в потусторонний мир.

Последнее – более вероятно, если учесть недавние события. Во снах ему являлась Катрина, а наяву – и ему, и лейтенанту Миллс – и Катрина, и Молох, и Генри Перриш, пожиратель грехов. Сейчас Крейну как будто послали очередное видение. Ну, знаете ли, всему есть предел…

– Кто заманил меня сюда? Покажись!

Может, осмотреться? Нет, раз уж Крейна перенесли сюда, то здесь ему и положено быть, и лучше не сходить с места. Если же нет, то, мотаясь в темноте по лесу, он никому лучше не сделает.

– Покажись! – снова прокричал Крейн.

Внезапно он перенесся в особняк ван Брантов, где пил за компанию с Абрахамом ван Брантом в ожидании курьера, который должен был доставить дальнейшие распоряжения от Континентального конгресса.

– Должен признать, Икабод, что этот бренди просто ужасен. Где ты его взял?

Как и в тот раз, Крейн, не думая, ответил:

– У тебя в буфете, Абрахам.

– Обидно. Я-то считал, что у меня есть вкус.

Крейн покачал головой, пытаясь заставить себя снова поговорить с другом. Оставалось несколько ночей до рокового дня, когда Катрина ван Тассель расторгла помолвку с ван Брантом и призналась в любви Крейну. Дружба между двумя мужчинами умерла, и чуть позднее ван Брант, дабы отомстить Крейну и Катрине, продал душу демону, перешел на сторону зла.

Комната и ван Брант внезапно исчезли, им на смену пришли генерал Вашингтон и побоище у Олбани, что в штате Нью-Йорк. Крейн, Вашингтон и несколько его адъютантов стояли посреди разрушенного лагеря: порванные палатки, кострища, гнилая еда, сломанное оружие и трупы – сожженные, обугленные тела. Никакая артиллерия неспособна была причинить такой ущерб.

– После взятия Трентона я ждал чего-то подобного, – произнес Вашингтон. – Мы в тот день и победили, и проиграли.

Не успел Крейн ответить, как картина вновь переменилась: на сей раз он перенесся в ловушку масонов, ту самую, куда они с лейтенантом Миллс и капитаном Ирвингом заманили Смерть, одного из всадников Апокалипсиса, воплощенного в теле ван Бранта. Тогда воскрешенный из мертвых товарищ Миллс – лейтенант Брукс – говорил за всадника, насмехаясь над Крейном.

– Я уничтожил тебя! Уничтожил в бою! Перебил твоих братьев-масонов и сделал из их голов светильники! Убил ее напарника, убью и тебя.

И вновь окружение сменилось: Крейн теперь стоял над големом, которого Катрина создала для защиты Джереми. Боль и отчаяние мальчика, его кровь превратили куклу в орудие разрушения, и Крейну пришлось умертвить ее – пронзить ножом, окропленным собственной кровью.

Крейн произнес те же слова, что произнес тогда, посреди странной ярмарки, держа голема за уродливую руку:

– Ты пережил достаточно боли. Довольно. Упокойся.

Затем Крейн перенесся в морозный зимний день. Континентальная армия только что захватила форт Карильон. Крейну, Калебу Уайткомбу и Генри Ноксу поручили перевезти оттуда в Бостон несколько пушек.

– Думаешь, стоит, Нокс? – спрашивал Уайткомб. – Капитан Делаплейс еще не сдал нам форт, а он уже не годился для обороны. Так стоит ли ослаблять его сильнее, забирая пушки?

– Мы это уже обсуждали, – ответил Нокс, как и тогда, в 1775-м. – Бостон куда важнее, чем Два Озера.

Крейн улыбнулся, услышав, как звучит на английском ирокезское название Тикондерога… и перенесся в Нью-Йорк, на встречу «Сынов свободы», которую проводил Маринуй Виллетт. Крейн сидел в окружении, собственно, «Сынов свободы» и сочувствующих им. Рядом был ван Брант.

– Враги, – вещал Виллетт, – повсюду срывают наши флаги свободы, едва мы успеваем их поднимать. Пора бы пересмотреть тактику.

Человек, имени которого Крейн так и не узнал, воскликнул:

– Нет! Наши флаги – как головы гидры. Срубят один – и два поднимутся!

– Ну хорошо, – улыбнулся Виллетт.

Крейн перенесся обратно в лес уродливых деревьев. Сквозь скрюченные ветви проглядывала половинка луны.

Сердце Крейна забилось чаще, когда он увидел перед собой Катрину. Ничего прекраснее ее рыжих волос и волевого лица он вообразить не мог. Долгие месяцы, что он провел в диком новом столетии, на войне, которой даже не понимал, от нисхождения в полное безумие его спасала мысль о том, что возлюбленная супруга томится в чистилище и наверняка есть способ ее оттуда вызволить. Он найдет его, обязательно.

Катрина являлась Крейну в видениях, передавала послания, и всякий раз сердце Крейна обливалось кровью.

Сколько раз он ни оказывался в чистилище, Катрина менялась: то она в элегантном платье, что было на ней в ночь, когда она расторгла помолвку, то в скромном меннонитском[1]1
  Меннонитство – ветвь протестантизма, названная по имени основателя, голландского священника Менно Симонса (1496–1561). Здесь и далее – примечания переводчика.


[Закрыть] платье и чепце, что были на ней в день первой встречи с Крейном, то в одеянии санитарки, что было на ней в день, когда Крейн столкнулся со Всадником.

Катрина стояла в нескольких шагах от Крейна.

– Катрина! – Он шагнул к ней, но расстояние не сократилось.

– Отыщи крест, которым тебя наградили!

Сказав это, Катрина исчезла, оставила Крейна одного посреди страшного леса.

– Катрина! – еще громче прокричал Крейн.

Он устремился было к тому месту, где только что была супруга, но путь ему преградили переплетенные сухие ветки. Они окружили Крейна со всех сторон, оплели его.

Он больше не видел ни человека из прошлого, ни самих деревьев, хотя в небе еще светила неполная луна. Точнее, восемь половинок лун… – Катрина!

– Эй, чувак, что еще за Катрина?

Ослепленный солнечным светом, Крейн закружился на месте. Прикрыв глаза ладонью и поморгав, он увидел перед собой давешнюю даму с собачкой: та встревоженно смотрела на него, а Падди заливался писклявым лаем.

Крейн мотнул головой и произнес:

– Примите мои извинения, мисс, я вовсе не хотел… – Он глубоко вздохнул.

Озабоченность у нее на лице сменилась улыбкой.

– Ничего страшного, и со мной такое случалось. Стоишь себе, солнце светит в глаза, ручей журчит, и вот ты уже в мире грез… Верно?

– Похоже на то, – неуверенно ответил Крейн.

Нужно срочно поговорить с лейтенантом Миллс. Для разговоров, даже с милыми незнакомками, не время!

Дама тем временем протянула руку.

– Зовут меня, конечно, не Катрина, а Лиана. Я вдруг вспомнила, что забыла представиться, вот и вернулась. Мама учила, что вежливому человеку представиться нужно обязательно. Честное слово, с тех пор, как я сюда переехала поступать в колледж, таких обходительных граждан еще не встречала.

Крейн незамедлительно поцеловал ей пальчики.

– Это большая честь для меня, мисс Лиана. Меня зовут Икабод Крейн, и я ваш смиренный слуга. Боюсь, однако, – добавил он, выпрямляясь, – что мои… грезы напомнили об одном срочном и безотлагательном деле. Прошу простить…

Лиана уставилась на облобызанные пальчики с таким недоумением, какое Крейн в иных обстоятельствах счел бы забавным.

Еще раз поклонившись и приняв молчание дамы за верный знак согласия простить его, Крейн вернулся на мощеную дорожку, ведущую к главной улице. Из кармана пальто, которым так восхищалась Лиана, Крейн достал устройство, именуемое «сотовый телефон». Забавная шутка, подумал про себя Крейн, ведь современное человечество, излишне полагаясь на хитроумные устройства, попадает к ним в плен, в этакие соты.

И все же он не мог не восхищаться достижениями современных умельцев. Введя условленный код на панели прибора, с виду напоминающего плоский кирпичик очищенного металла, он мог теоретически связаться с любым человеком в мире. Такое попросту не укладывалось в голове, и Крейн частенько задумывался: чего могла бы добиться Континентальная армия, имей она в своем распоряжении такие устройства связи.

С другой стороны, доступ к аналогичным устройствам получили бы и враги. Они бы непременно сообщили лорду Джорджу Саквиллу, что река Бронка[2]2
  На самом деле река Бронкс (см. историческую справку в конце книги).


[Закрыть] не предназначена для судоходства, по ней самое большее может пройти гребная шлюпка. Его светлость не опозорился бы тогда, велев провести ее руслом канонерские лодки.

Справившись наконец с кодом, Крейн связался с лейтенантом.

Эбигейл Миллс ответила после первого же гудка.

– Говори быстрее, Крейн, у меня на другой линии помощник прокурора, по делу Ипполито.

– Ипполито? Кто же сей джентльмен?

– Грабитель. Это было еще до тебя: взлом с проникновением. Мы с Корбином повязали Ипполито, и наконец, после жутких проволочек, дело дошло до суда. Я даю показания Черневски.

Крейн так и не уловил сути, однако не стал допытываться у Миллс, поскольку его собственное дело было куда как важнее.

– Мне надо срочно встретиться с тобой, лейтенант. Назревает очередной кризис, природа которого, впрочем, остается тайной – и вот ее-то нам с тобой и предстоит разгадать.

– Опять двадцать пять, – сухо ответила Миллс. – Понимаю, мы же Свидетели.

– Опять двадцать… – нахмурился Крейн и, вздохнув, ответил: – А, ясно. Смешная шутка.

– Слушай, Черневски еще минут десять меня будет мурыжить, так что давай встретимся на другой стороне дороги через четверть часа?

– Очень хорошо.

Крейн направился к арсеналу, переделанному под архив. После гибели предыдущего шерифа, Огаста Корбина, туда отправили все наработанные им материалы, а наработать шериф успел немало – собрал внушительное количество информации о загадочных событиях в Сонной Лощине и ее окрестностях. С благословения его зама капитана Фрэнка Ирвинга Крейн и Миллс устроили в архиве штаб борьбы с нечистой силой.

Ирвинг оказался ценным союзником – как и сестра Миллс, Дженни, помогавшая в свое время Корбину собирать сведения о войне, в которой все они оказались невольно замешаны. Штаб мисс Дженни любила называть «пещерой Бэтмана». Что еще за Человек – летучая мышь? Сравнение осталось за гранью понимания Крейна.

Арсенал был одним из немногих строений, что сохранились со времен Крейна. Если верить хроникам, с которыми он успел ознакомиться, первый наплыв людей – как богатых, так и бедных, – случился после изобретения железной дороги. Второй – когда изобрели автомобиль. С приходом двадцатого века фермерские домики попросту исчезли, сменившись новыми городскими постройками.

Редкими исключениями служили старая реформатская церковь – эта была на век старше самого Крейна, – и, собственно, арсенал, в стенах которого некогда составили планы битв при Лексингтоне и Конкорде.

Пеший путь до Бикмен-авеню, на которой стояли полицейский участок и арсенал, оказался коротким и быстрым.

Крейн вошел в здание и кивнул охраннице в форме, что сидела за металлическим столом и читала выпуск местной газеты, «Джорнал ньюс».

– Добрый день, мистер Крейн.

Крейн удивленно поднял бровь. Этому констеблю он вроде не представлялся.

– День добрый, – ответил он. – Боюсь, вы меня опередили, офицер… – Он присмотрелся к нагрудной табличке с именем. – …Марбл. Мы прежде не встречались?

Она сложила газету и убрала ее в сторонку.

– Нет, но поверьте: вас тут знает каждый.

– Правда? – смущенно переспросил Крейн.

– Да бросьте, – фыркнула Марбл. – Корбина убили, Эбби отказалась ехать в Вашингтон и теперь на пару с вами проводит уйму времени тут. Плюс ее давно не ставят в дежурство, а Ирвинг прикрывает ваши задницы… – Она усмехнулась. – Городок у нас маленький, поболтать особенно не о чем – разве что когда бейсбольный сезон начинается.

– А, так вы тоже поклонник этой игры? Боюсь, я не сумел в полной мере оценить ее прелести, пока лейтенант Миллс не взяла меня как-то с собой на матч.

– Тогда не дайте ей себя одурачить: «Метс» – ни разу не хорошая команда. Хотите увидеть настоящую игру? Отправляйтесь на стадион «Янкиз».

– Буду иметь в виду, – тактично ответил Крейн, хотя не понял почти ничего из сказанного. – Прошу простить…

– Да ладно, – ответила Марбл и снова уткнулась в газету. – Удачи, ребята, чем бы вы там ни занимались.

Из кармана пальто Крейн достал увесистую – и без конца растущую – связку ключей. Нужный он подобрал не сразу.

Войдя наконец в помещение, он вскоре устроился в кресле сомнительных рекреационных качеств, а через несколько минут услышал в вестибюле голос Миллс – она и офицер Марбл обсуждали неких господ: Харви, Танаку, Сабатию и Райта, а еще кого-то по прозвищу Эй-Род[3]3
  Мэтт Харви, Масахиро Танака, Си-Си Сабатия, Дэвид Райт и Алекс Эй-Род Родригес – игроки команды «Нью-Йорк Янкиз».


[Закрыть].

Наконец Миллс вошла и, покачав головой, сказала:

– Не знаю, кто сильней поехал крышей: Лиз Марбл – потому, что не верит в очередной провал «Янкиз», или Джонни Ипполито – потому, что просит выпустить его. Если бы он полтора года назад, когда мы с Корбином его только взяли, принял предложение Черневски, уже гулял бы на свободе. – Она шумно выдохнула. – Ну, что там за очередная тайна?

Крейн, не вдаваясь в подробности, рассказал о своем видении и закончил словами:

– Похоже, Катрина не могла долго поддерживать связь со мной в чистилище, отсюда и отсутствие деталей.

– Да, – кивнула Миллс, – похоже, Молох пристально следит за ней. Так что там за крест?

– Понятия не имею. – Покачав головой, Крейн встал. Теперь, посвятив в курс дела Миллс, он был не в силах усидеть на месте. – Ни от короны, ни от колонистов я наград не получал.

– Катрина даже не намекнула?

– Я же точно процитировал тебе ее сообщение, слово в слово, – вспыльчиво ответил Крейн. – «Отыщи крест, которым тебя наградили».

– Может, дело не только в словах? Что еще ты видел?

– Еще я видел людей, так или иначе вовлеченных в наш конфликт: генерал Вашингтон, ван Брант, ты, Молох и… – Крейн часто-часто заморгал. – Погоди… ну конечно! Еще я видел Виллетта!

– Это кто такой?

Крейн покачал головой.

– Маринуй Виллетт, лидер «Сынов свободы». Континентальный конгресс наградил нас десятерых особыми крестами – за храбрость, проявленную в борьбе с короной. Крест, впрочем, был не единственной наградой: некоторым солдатам вручили шпаги, а также медаль «За верность» – Джону Полдингу, например, и его товарищам, за поимку майора Андре.

– Странно, как мистер Фотографическая Память мог забыть о таком, – улыбнулась Миллс. – Ну, и что же стало с твоим крестом?

– Мистер Фотографическая Память, – кисло ответил Крейн, – не забыл. Он просто не получил награды на руки. Когда Конгресс объявил о награждении, сами кресты еще только заказали одному французскому серебряных дел мастеру. К моменту моего недосмертельного столкновения со Всадником тот не успел закончить работу.

– Недосмертельного? Мне нравится. Вообще-то, если кого-то награждают медалью посмертно, то награду вручают семье покойного.

Крейн покачал головой.

– Не в моем случае: Катрина, наложив заклятие на мой труп, подалась в бега, а про нашего ребенка мало кто знал. – Он невольно вздрогнул: недавнее откровение о том, что Катрина родила от него сына, потрясло до глубины души. Катрина и сама не ведала о беременности, а после гибели мужа, родив Джереми, оставила младенца на попечение верным товарищам. Правда, вскоре те погибли, а мальчик отправился в приют. – Боюсь, единственным моим наследником тогда мог считаться отец. Сомнительно, чтобы правительство новообразованных Соединенных Штатов передало такую награду члену британской аристократии, который отказался от сына, изначального получателя награды, стоило тому перебежать на сторону противника.

– Представляю: «Получите медаль покойного сына от друзей-повстанцев». Да уж, навряд ли. – Миллс вздохнула. – Ладно, думаю, перво-наперво следует разузнать про Крест Конгресса. Кто еще получил его?

– Затрудняюсь ответить. Маринуй Виллетт, ван Брант и я узнали о награде уже постфактум. Имена остальных получателей до нашего сведения не довели.

– Это плохо. – Миллс подошла к ноутбуку, намереваясь отыскать нужную информацию в невидимой библиотеке, то есть в интернете.

Поколдовав немного над клавиатурой, она нашла наконец страницу с нужными сведениями.

– Кажется, твоего серебряных дел мастера звали Гастон Мерсье. Кресты он закончил в 1785 году. Готовые награды морем отправил в Штаты, где Джордж Вашингтон вручил их выжившим героям и семьям погибших.

Крейн покачал головой.

– Мы уже выяснили: это применимо не ко всем. Эта твоя плетеная страница предоставляет список имен?

– Не плетеная, а сетевая. И да, список есть. Правда, в нем всего одно имя – кроме Виллетта и ван Бранта. Тенч Тилман. – Миллс оторвалась от экрана. – Кем надо быть, чтобы назвать ребенка Тенчем? – Она мотнула головой. – Спросила я у человека, которого нарекли Икабодом.

– Вообще-то, – заломил бровь Крейн, – мое имя восходит к библейским временам и даже упоминается в книге Самуила[4]4
  1Цар. 4:21: «И назвала младенца: Ихавод, сказав: «отошла слава от Израиля» – со взятием ковчега Божия и [со смертью] свекра ее и мужа ее».


[Закрыть]. Что до мистера Тилмана, то, боюсь, не имел чести знать его. Зато помню, что он был среди самых доверенных помощников Вашингтона.

Миллс откинулась на спинку кресла.

– В общем, в сети насчет крестов подробностей нет. Я продолжу копать, но если Катрина не даст больше подсказок, то не знаю, как нам быть.

– В самом деле… Катрину я люблю больше жизни, но с каждым днем все сильнее убеждаюсь, что знал ее не так, как должен бы. Остается питать надежды, что это мое незнание не обернется губительным.