Текст книги "Императрица семи холмов"

Часть II. Дакия

Глава 8

Осень 108 года н. э.

Сабина

Упершись кулачками в бока, Фаустина критическим взглядом обвела новый атрий.

– Мне не нравится.

Сабина рассмеялась младшей сестренке.

– Это почему же, хотела бы я знать?

Фаустина подошла к белоснежным мраморным стенам, по верху которых тянулся фриз из лавровых листьев и богинь с суровыми лицами.

– Как-то все неинтересно.

– Только не говори этого Адриану, он не переживет. Ведь он сам придумал эскиз фриза. Насколько я могу судить, ему хотелось «классики».

– А получилась скука, – изрекла Фаустина со всей серьезностью, на какую только способна одиннадцатилетняя девочка. В эти минуты она напоминала Кальпурнию. – Здесь все скучно и чопорно. В таком доме даже нельзя испачкаться.

Сабина взъерошила сестре волосы.

– А тебе непременно нужно испачкаться?

– Нет! Зато я хочу перемерить все твои платья! Они такие красивые!

Рука за руку сестры прошли через атрий к лестнице, украшенной мозаикой из голубых и зеленых завитков – тоже плод творческой фантазии Адриана. Этот дом не был тем архитектурным чудом, которое он набросал для себя, с бесконечными улучшениями и новыми идеями.

«С этим придется подождать», – задумчиво произнес он, обращаясь к Сабине. Пальцы его тем временем чертили на полях официальных документов купола и колонны. Тем не менее он тщательно следил за тем, как идут работы в его новом доме на Палатинском холме, который в конце концов его уговорила приобрести императрица Плотина. Здесь не было ничего, чего не подметил бы его зоркий глаз: и четкие, строгие ряды колонн в триклинии, и такие же стройные ряды слуг, застывших в молчаливом почтении, пока Сабина вела наверх младшую сестру.

– А почему они молчат? – шепнула Фаустина.

– Потому что император Адриан любит, чтобы в доме было тихо.

– А я люблю, когда рабы разговаривают! А здесь у вас все равно, что жить среди статуй.

Сабина вновь рассмеялась. После Лина Кальпурния произвела на свет еще трех непоседливых мальчишек, здоровых и красивых, однако светловолосая Фаустина с гордо вскинутым подбородком до сих пор оставалась любимицей Сабины.

– Хватит ко всему придираться. У меня для тебя есть новое зеленое платье. Если хочешь, можешь примерить.

– В зеленом я похожа на спаржу, – изрекла Фаустина. – У тебя случайно не найдется голубого?

– Думаю, моя госпожа, я смогу вам предложить богатый выбор платьев.

У себя в спальне Сабина села, скрестив ноги, на длинную кушетку и принялась наблюдать за тем, как младшая сестренка перебирает ворох платьев.

– Я жду не дождусь, когда смогу надеть настоящую столу, – задумчиво произнесла Фаустина из-под складок голубого шелка. – И когда только я выйду замуж?

– Дождись, когда тебе исполнится шестнадцать, – сказала Сабина, беря в руки два пояса. – Тебе какой, перламутровый или серебряный?

– Перламутровый, – ответила Фаустина. Впрочем, тему она менять явно не собиралась. – Антония Луцилла сказала, что выйдет замуж в четырнадцать…

– Даже не мечтай. Отец никогда не даст на это согласия, – возразила Сабина, подтыкая подол платья под пояс. – По крайней мере он разрешит тебе самой выбрать мужа.

– Я уже выбрала, – ответила Фаустина. – А серьги?

– Шкатулка стоит на столе. И кто же он?

– Гай Рупилий! Его отец привел его к нам на званый обед. Он такой симпатичный, и ему уже четырнадцать!

– Смотрю, ты унаследовала от матери вкус к мужчинам старше тебя.

– По крайней мере Гай не заставит меня жить среди статуй, – с этими словами Фаустина выбрала пару жемчужных сережек и, довольная, осмотрелась по сторонам. – Хотя здесь у тебя небольшой беспорядок.

– Мне так нравится, – призналась Сабина. Уют спальне придавали разбросанные то здесь, то там свитки книг и подушки на полу, на которые можно было улечься, чтобы эти свитки читать. Одну стену украшала огромная карта империи и бюст Траяна, на который Сабина обычно бросала свои шали.

Адриан обожал порядок во всем, но в апартаменты жены предпочитал не заглядывать. Его собственная опочивальня располагалась в другом крыле дома и визиты с одной половины дома на другую были… нечастыми.

– Надеюсь, Фаустина, Гай Рупилий подарит тебе счастье, – сказала сестре Сабина.

– Моя няня говорит, что смысл замужества не в этом, то есть не в счастье.

– Нет, однако, как хорошо, когда оно все же есть! Например, Адриан подарил мне его.

– Но он же страшный зануда! Вечно твердит про какие-то кари… эри… кари… Ну, в общем, ты сама знаешь.

– О кариатидах Эрехтейона.

– О них самых! Это какие-то жуки?

– Нет, это вид колонн.

– В любом случае, он на протяжении всего званого обеда только и говорил о них.

– Согласна, за ним такое водится, – уступила Сабина.

– Мама говорит, что такого зануду, как он, еще нужно поискать.

– И это верно.

Фаустина окинула себя довольным взглядом: жемчужные серьги, голубое платье, присборенное в талии перламутровым пояском.

– Подол слишком длинный, – сокрушенно вздохнула она и цокнула языком. – Ну почему я никак не расту?

– Вырастешь, не волнуйся. Будешь даже выше, чем я. А теперь примерь-ка вот это красное платье. Можешь даже надеть на руку мой золотой браслет. Вот увидишь, какая ты будешь в нем красавица…

– Госпожа? – в дверях в поклоне застыла рабыня. – К вам пришли. Трибун Тит Аврелий.

– Трибун? – Сабина сбросила с кушетки ноги. – О нет, Фаустина. Примерь вон то, из индийского шелка, оно невесомое, словно перышко. А я пока…

Тит отвесил Сабине поклон, но та уже спешила вниз по лестнице назад в атрий.

– Вибия Сабина, – проговорил Тит.

Бывший жених Сабины проделал немалый путь – от застенчивого шестнадцатилетнего юноши до высокого двадцатидвухлетнего молодого мужчины. Впрочем, в чем-то он остался прежним: те же длинные тонкие ноги, та же добрая улыбка.

– Приветствую тебя, о, моя прекрасная нимфа с глазами цвета небесной лазури!

– Но мои глаза не имеют ничего общего с цветом небесной лазури, – возразила Сабина. – Или ты снова начитался гимнов Гомера?

– Боюсь, что да. Когда мне не хватает слов, я начинаю говорить стихами. – Гость вновь отвесил изысканный поклон. – Со мной так бывает всякий раз, стоит мне увидеть тебя.

– Боюсь, что сегодня слов нет у меня, – ответила Сабина, рассматривая его наряд воина: новую нагрудную пластину, красную тунику, поножи, плащ и шлем. Последний Тит держал под мышкой, и вперед торчал пышный, как петушиный хвост, гребень с плюмажем. – Вижу, твоя семья все-таки уговорила тебя.

– Боюсь, что да. – Тит отдал салют. – Перед тобой трибун славных римских легионов.

Сабина вздохнула.

– Я говорила твоему деду, что тебя скорее растерзают волки, нежели ты согласишься вступить в армию. На последнем обеде у отца…

– Видишь ли, другие члены семьи рассказали ему о том, сколь полезна армия для молодых людей. Между прочим, большинство из них сами не служили в легионах. Война сладка для тех, кто сам не воевал, как когда-то выразился Пиндар. – Тит хмуро оглядел свой наряд.

– Мой отец в твоем возрасте был трибуном, – утешила его Сабина. – Правда, он сказал, что уцелел лишь потому, что держал рот на замке, а сапоги сухими. И где же стоит твой легион?

– В Германии. Десятый «Фиделис», расквартирован в каком-то ужасном приграничном городишке, чье название, к сожалению, я никак не могу запомнить.

– В Германии, – повторила Сабина с легкой завистью. – И тебе туда не хочется? А вот я не отказалась бы посмотреть Германию.

– Зато ты видела Грецию.

– Ну, совсем чуть-чуть.

Сабине иногда снилась Греция: ее скалистые берега, лазурное море, ослепительно-яркое солнце. Они с Адрианом провели год в Афинах, где он занимал должность магистрата, и там было все, как он обещал. Сам город, словно белый драгоценный камень, цеплялся за высокий сухой утес. Загорелая и счастливая, Сабина бродила между прекрасных храмов. Адриан же охотился на знаменитых греческих вепрей с огромными клыками или же принимал участие в горячих философских дебатах с бородатыми мужами, на которых он сам походил в большей степени, нежели на своих собратьев, римских политиков.

– Ты настоящий грек, – подшучивала над мужем Сабина, и он лишь усмехался в ответ. Они намеревались съездить посмотреть Спарту, Коринф, Фессалию. Увы, вскоре пришло письмо от Плотины, в котором та сообщила об очередном Римском кризисе, который требовал немедленного участия ее дорого Публия, и это все решило.

Сабина поспешила отогнать грустные воспоминания и жестом пригласила Тита к кушетке.

– Присаживайся. Расскажи мне обо всем. Коль ты уезжаешь, давай на прощание хотя бы поговорим. Скажи, долго ты пробудешь в Германии?

– Год, – ответил Тит и заставил себя опуститься на кушетку. Его жесткая форма скрипнула.

– Год? – Сабина сделала удивленное лицо. – А с кем же теперь я буду ходить в театр? Ведь Адриан вечно занят!

– Думаю, ты скоро найдешь себе нового сопровождающего.

– Да, но кто теперь скажет мне про то, что у меня глаза цвета небесной лазури, хотя на самом деле они просто голубые? Ты должен непременно писать мне из Германии. Мне интересно узнать, вправду ли местные племена зажаривают наших легионеров на вертеле, как то они делали во времени императора Августа.

– Наверно, я все-таки надену голубое, – донесся из спальни голос Фаустины. – Красный цвет совершенно мне не идет.

Сабина заставила себя не рассмеяться и, сделав серьезное лицо, пронаблюдала, как перед ними, приподняв подол красной столы, чтобы тот не путался под ногами, гордо прошествовала Фаустина. Золотые браслеты болтались на ее запястьях, словно наручники. А еще она явно заглянула в одну из баночек с румянами.

– Знаешь, ты права. Красный и впрямь не твой цвет, – серьезно прокомментировал Тит.

– Да, у меня в красном совершенно больной вид, – согласилась Фаустина и лукаво сморщила курносый носик. – Приветствую тебя, Тит!

– Фаустина собралась замуж за Гая Рупилия, – пояснила Сабина. – Я подумала, что пусть она примерит кое-что из моих платьев. Ведь ей наверняка вскоре понадобятся наряды замужней матроны.

– Он не возьмет меня в жены, если в красном я буду некрасивой, – ответила Фаустина, поправляя подол. – А все невесты выходят замуж в красном.

– Попробуй чуть более розовый оттенок, – посоветовал Тит, положив костлявые локти на такие же костлявые колени. – Вот увидишь. В розовом ты заткнешь за пояс всех невест вместе взятых.

– Даже Сабину?

– Ну, про Сабину мне ничего не известно, – ответил Тит, вставая. Его новые сапоги громко скрипнули. Подойдя к Фаустине, он взял ее за руку, и, придирчиво рассматривая, покрутил волчком. Тит был любимцем всей их семьи, а не только одной Сабины. Стоило той отправиться проведать родных, как она неизменно заставала в доме Тита: он без зазрения совести просил Кальпурнию угостить его свежевыпеченным хлебом, спорил с ее отцом о каких-нибудь книгах, затевал шумные игры с мальчишками в саду.

– Зря ты не вышла за него замуж, – как-то раз укорила падчерицу Кальпурния.

– Спасибо, но с меня хватит того мужа, который у меня уже есть, – ответила Сабина.

Тит тем временем, оторвав ноги Фаустины от пола, крутил ее волчком.

– Ты права. Твоя старшая сестра настоящая красавица, Анния Галерия Фаустина, – произнес он нравоучительным тоном. – Тебя, когда ты вырастешь, вряд ли кто-то назовет хорошенькой, как Сабину.

Фаустина замерла в его руках.

– Что ты сказал?

– Потому что ты будешь настоящей, ослепительной, потрясающей красавицей!

С этими словами Тит поставил ее на ноги и, поклонившись, поцеловал пухлую детскую ручку.

– У Елены Троянской было сорок женихов. Но ты оставишь ее далеко позади. Гаю Рупилию придется отбивать атаки желающих получить твою руку. Поверь, они будут выстраиваться в очередь у дверей твоего дома.

Фаустина, довольная, вприпрыжку подскочила к фонтану в центре атрия и наклонилась, чтобы посмотреть на собственное отражение.

– Знаешь, – произнесла она, выпрямившись, – по-моему, ты прав.

– Она будет скучать по тебе, когда ты уедешь в Германию, – сказала Сабина. Младшая сестра тем временем вновь унеслась наверх, этакий светловолосый смерч, который оставил после себя на лестнице золотые сандалии, перламутровый пояс и жемчужную сережку. – Впрочем, нам всем будет тебя недоставать. Мой отец высокого о тебе мнения.

– О боги! Но почему? Что во мне такого особенного? – Тит вновь взял под мышку свой шлем. – Мне пора.

– Ты не хочешь остаться чуть дольше? Я бы рассказала тебе массу страшных историй о том, как мой отец служил трибуном. Например, как однажды ночью центурионы намочили его единственную тогу и выставили ее на мороз, где она замерзла и стояла как кол.

– Звучит соблазнительно, – ответил Тит. – Но, увы, я должен еще добрести до форума и договориться о моем отъезде.

– Или же о том, как на него напал ястреб и выдергал из его шлема все до единого перья, – продолжала Сабина, как будто не слышала его слов. – Это такая веселая история!

– Боюсь, что твои истории отобьют у меня последнюю охоту.

– Тогда, я расскажу тебе что-нибудь из историй моего старшего брата Павлина. Он тоже когда-то служил трибуном. Например, однажды он перепутал карты и целых шестнадцать миль вел когорту не в том направлении.

– Все! Я ухожу!

– Главное, не вешай нос! – весело произнесла Сабина и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку. – Вот увидишь, все будет хорошо. Я в этом уверена.

Тит

Увы.

– Не хочешь дать мне совет? – спросил Тит отца.

Тот в ответ посмотрел на него. Как показалось Титу, даже с сочувствием. Увы, мраморный бюст остался мраморным бюстом. Небольшим, размером с ладонь. Дед положил его ему в походный мешок в тот день, когда Тит отправился в расположение Десятого легиона.

– Пусть он, мой мальчик, хранит тебя на верном пути. Главное, помни, что это твой отец, и слушайся легата.

– Что-то еще? – спросил Тит с надеждой в голосе.

– Постарайся не подцепить от германских шлюх дурную болезнь.

Тит опустил подбородок на сложенные руки. У трибунов имелись свои квартиры – либо голые, либо шикарные, в зависимости от того, кто располагал какими средствами. Впрочем, Тит был не против делить свое жилище с кем-то другим. По крайней мере ему было с кем поговорить кроме мраморного бюста.

– Слушайся легата, – повторил он, обращаясь к отцу. – Не слишком дельный совет, скажу я тебе. Легат даже не знает, как меня зовут. С тех пор, как я приехал сюда, я не сделал ничего толкового. Лишь слежу за тем, как писари заполняют бумаги или счищаю грязь с сапог.

Вся беда в том, заключил для себя Тит, что должность трибуна совершенно ненужная. В отличие, например, от легионеров – этих шумных, задиристых грубиянов, с их самомнением, шрамами, колючей щетиной на щеках. От них, несмотря на весь их грубый норов, есть хотя бы польза. Такое впечатление, что они умеют все – от бесконечных строевых упражнений до дальних марш-бросков и возведения новых пристроек к их грубо сколоченному форту.

Или взять тех же писарей и квартирмейстеров. Им, казалось, не составляло никакого труда обустроить и поддерживать в надлежащем порядке – здесь, среди непролазных германских лесов – лагерь, способный вместить в себя целых три легиона. Весьма полезный народ, без них никуда. А еще были центурионы, в большинстве своем бывшие легионеры, дослужившиеся до своего нынешнего положения, еще более грубые, чем те, кем они командовали. И, наконец, префект лагеря, огромный, как гора, который, казалось, знал по имени каждого из пяти тысяч солдат, и легат, который только и делал, что хмурил брови, орал на всех и раздавал приказания. А как же трибуны? Какая от них польза?

– Мы ничто, – сказал Тит отцу. – Мы – горстка бездельников, которые находятся здесь лишь потому, что семьи купили нам должности. По идее, мы вторые после легата. Тогда почему через нас перепрыгивают все, от префекта до центурионов? Какая от нас польза? Для чего мы нужны? Для того чтобы маяться бездельем, играть в кости, жаловаться на дождь? Ждать, когда нас отправят домой с записью в послужном списке, чтобы нас могли выбрать в квесторы?

Тем временем дождь продолжал лить уже который час подряд. В лагере было невозможно найти ни одного сухого места. Вернее сказать, лагерь являл собой настоящее море грязи – как и плохо мощенные улочки в городке, что вырос между лагерем и рекой.

– Могунтиакум[2]2
  Могунтиакум – латинское название г. Майнца. (Здесь и далее примеч. переводчика.)


[Закрыть]. – Тит по слогам выговорил варварское слово. – По крайней мере я больше не запинаюсь. Но ведь я упражнялся целый месяц. Впрочем, почти все здесь называют его просто Мог. А как еще называть эту дыру? Он здесь лишь для того, чтобы легионерам было где развлечься – в таверне или с местными шлюхами. Чем еще их удержать, чтобы они не взбунтовались, пока тянутся холодные месяцы?

Да, других мест, где можно было бы весело или с пользой провести время, здесь не было. Ни цирка, ни библиотек, лишь таверны с их бесконечной игрой в кости, и несколько мокрых, полузаброшенных алтарей.

– Не думаю, что дедушке есть нужда беспокоиться из-за шлюх, – произнес Тит, обращаясь к отцу. – Они все как одна такие злющие. Я бы не осмелился подойти с предложением ни к одной из них.

Кроме шлюх имелись еще жены легионеров. Хотя солдатам согласно армейским правилам возбранялось жениться, жены и любовницы исхитрялись проникнуть за стены лагеря: это были вздорные и склочные создания в грубых сандалиях, которым ничего не стоило переломить Тита, как соломинку.

В лагере ему предстояло провести целый год. Пока что истек всего один месяц. Год – в мрачном, сыром месте, которое, казалось, кашляло желчью, – без книг, без красивых женщин. Даже поговорить не с кем. Хорошего собеседника здесь не найти даже за пятьсот миль.

– Та же самая ночь ожидает нас всех, – процитировал он, но даже строки Горация оказались бессильны принести утешение.

Внезапно раздался негромкий стук в дверь, и чей-то голос позвал:

– Трибун!

А в следующий миг, с восковой табличкой в руках, порог переступил один из помощников легата.

– Так это ты у нас ходячий сборник цитат? – спросил он.

«Наверно, отец мог бы мною гордиться, – подумал Тит. – Всего месяц жизни в военном лагере, а я уже снискал себе славу. Теперь я известен как ходячий сборник цитат».

– Да, это я, – со вздохом ответил Тит.

– Легат требует подробный отчет по дакийским гарнизонам, – пояснил помощник легата. – Трибун, центурион, опцион и два охранника. Тебе придется поехать.

– Мне? Составлять отчет про дакийские гарнизоны? Через всю Паннонию?

– А иначе в Дакию не попасть. Других дорог нет, – не без раздражения ответил адъютант. – Предполагалось, что туда отправится трибун Цельс, но сегодня утром он заболел.

Скорее этот Цельс не горит желанием провести две недели в странствиях по раскисшим дорогам, где в любую минуту дакийские лучники могут выпустить в тебя стрелу.

– Но я никогда еще не выезжал далеко за пределы лагеря, – осторожно возразил Тит. – Я прибыл сюда лишь месяц назад. Да что там, я не бывал дальше Мога!

– Легат сказал, что это пойдет тебе только на пользу. Так что закрой рот. На сборы даю час.

– И я должен возглавить остальных?

– Делай то, что тебе скажет центурион, – ухмыльнулся адъютант. – Если хочешь вернуться живым.

– Это то, что мне особенно нравится в нашем Десятом легионе, – улыбнулся Тит. – Здесь все как один блещут остроумием и готовы поддержать товарища в трудную минуту. Для новичка вроде меня это огромное утешение.

Но адъютант его уже не слушал, потому что спешил прочь, перебирая на ходу очередную стопку восковых табличек.

– Приятного тебе дождя, трибун!

– Дакия – гиблое место, – услышал Тит как-то раз от одного пожилого легионера вскоре по прибытии в лагерь. – И что еще хуже, лучше не становится. Этот их местный вождь, он ходит в львиной шкуре, а росту в нем восемь футов.

– Десять, – поправил его товарищ. – Если считать рога.

– Ты знаешь, что он делает с римлянами, которые попадаются ему в руки? Я слышал, что наши последние лазутчики вернулись назад без голов.

За спиной Тита кто-то присвистнул.

– Но если они лишись голов, то как они добрались назад? Или я что-то не так понял?

– Я лишь хотел сказать…

Тит обернулся на легионеров. Их было шестеро, все как на подбор рослые и крепкие, неотличимые друг от друга в своих латах и плащах. На головах шлемы, лица от холода замотаны платками. Поди различи их. Двойная стража, а все потому, что в Германии последнее время неспокойно, да и даки вечно мутят воду. Несколько лет назад Траян заставил даков покориться, однако Тит знал, что этот видимый мир обманчив и вряд ли продлится долго. Уже ходили слухи о том, что в Дакии пропадают разведчики, что на обозы нападают, а в вестовых с деревьев летят стрелы. Впрочем, шестеро легионеров, приставленные к нему в охранники, и их центурион не выказывали страха или беспокойства, по крайней мере внешне. Они смеялись, обменивались шутками, сквернословили и пели скабрезные куплеты. Сказать по правде, Тит им завидовал.

По крайней мере им было с кем переброситься словом. Когда их передовой дозор останавливался на ночь на постоялом дворе, легионеры клали грязные ноги на стол и, пустив по кругу мехи с вином, обменивались грязными шутками и историями. Тит задумчиво наблюдал за ними, сидя за отдельным столом, разумеется, один, потому что офицеры и солдаты никогда не смешивались ни в форте, ни даже в дороге. Он даже не мог вытащить из складок плаща отцовский бюст, чтобы поговорить хотя бы с ним. Солдаты уже успели проникнуться к нему презрением. Они с кривой ухмылкой посматривали на новый плюмаж на его шлеме, на его по-женски изнеженные руки, на его никчемность. Не хватало окончательно стать в их глазах посмешищем, разговаривая с мраморным бюстом.

Вскоре довольно твердые дороги и уютные постоялые дворы Германии сменились раскисшими тропами и поросшими лесом холмами вдоль границы с Дакией. Центурион каждый вечер ставил палатку. Кроме того, он теперь выставлял на ночь стражу.

– Нас никто не застанет спящими, – коротко пояснил он. Из чего Тит сделал вывод, что не только он один слышал об отрубленных головах.

– Я тоже мог бы подежурить, – предложил Тит.

Солдаты непонимающе уставились на него?

– А тебе это зачем?

Веской причины у Тита не нашлось. «О боги, как же я хочу домой!»

Они провели в дороге несколько недель, а дождь все продолжал лить не переставая. Небо слегка прояснилось лишь в тот момент, когда они пересекли границу Дакии.

– Завтра мы поднимем первый гарнизон, – объявил центурион. – А сегодня давайте выспимся.

Ночью Титу не спалось. Он вышел из палатки прогуляться и побрел прочь от угасающего костра. Он шел, и под его ногами чавкала грязь. Проходя мимо стоявшего на часах легионера, он помахал ему рукой. В свою очередь, легионер отдал салют, и Тит побрел дальше вдоль грязной тропы, которая здесь считалась дорогой.

«А есть ли в Дакии звезды? Вот если бы тучи расступились хотя бы на миг!»

Враг подкрался сзади, внезапно и неслышно.

В следующий миг Тит увидел звезды – но не на небе, а те, что посыпались у него из глаз, когда его сзади огрели по голове чем-то тяжелым. По всей видимости, дубинкой. От удара он рухнул лицом в грязь. Он еще не до конца понял, что падает, как чей-то сапог со всей силы ударил его по ребрам. От боли он вскрикнул, однако грязь поглотила его крик. Затем рядом кто-то что-то прошипел на непонятном языке, а в следующий миг ему в живот уперлось древко копья. Он пытался дышать, но рот его был забит грязью, пытался свернуться в комок, но чье-то колено вжало его в землю. Затем он почувствовал в волосах чьи-то пальцы. Кто-то грубо поднял ему голову, и его шеи коснулся холодный металл.

Но уже в следующее мгновение раздался пронзительный крик, а вслед за ним лязг оружия. Колено, что только что упиралось ему в спину, мигом исчезло. Затем раздался новый крик, а за ним быстрые слова на неизвестном ему языке. Над грязной дорогой маячили два силуэта, вернее, две бесплотные тени, едва различимые на фоне ночного мрака. Затем послышалось негромкое ругательство, и обе тени рухнули в грязь. При этом одна тень схватила другую за волосы и стукнула головой о землю. Тит замер на месте ни жив ни мертв. Первая тень тем временем поднялась с земли, и тогда он увидел очертания римского шлема. Второй силуэт вскочил на ноги, и тогда часовой вогнал свой гладий клинок в бок нападавшему, прямо под занесенную с мечом руку. В следующий миг, заглушив собой безумный вопль боли, раздался раскат грома, и небеса вновь разразились дождем. Часовой занес меч, но две темные тени уже почти исчезли, таща за собой своего раненого товарища. Рассмотреть, как следует, мешали дождевые капли. Тит усиленно заморгал. Но, увы, нападающие уже успели раствориться во мраке ночи.

– Проклятье, – пробормотал часовой и повернулся к Титу: – Ты жив, трибун?

– Не пойму, – ответил Тит и нащупал шишку за ухом. Стоило ему прикоснуться к ней, как его пронзила острая боль. – Думаю, с таким ранением я не жилец.

– Попробуй подняться на ноги, – посоветовал легионер.

Тит попытался приподняться, однако тотчас же снова рухнул в грязь.

– О боги, нет, боюсь, что у меня не получится.

– Не получится, значит, останешься валяться на дороге как приманка для других дикарей.

Легионер протянул руку, нащупал локоть Тита и потянул его вверх.

– Вставай, трибун.

Казалось, будто в черепе у Тита ухают кузнечные молоты. Тем не менее на ноги он поднялся.

«Лишь бы не вырвало, – подумал он, шатаясь из стороны в сторону. – Ты уже и без того опозорился: трибун, который рухнул лицом в грязь, кто позволил дикарям напасть на тебя, трибун, которого спас часовой, потому что он умнее тебя, и вместо того, чтобы пялиться на звезды, ловко работает мечом. Но теперь смотри, не вздумай блевать».

С этими мыслями он сглотнул подкатившийся к горлу комок. Молот в голове заухал с новой силой.

– Что ты здесь забыл? Зачем тебе понадобилось ночью бродить у самой границы?

Тит поморщился: «Ну почему он так громко кричит? Как будто нельзя говорить тише!»

– Просто дождь утих, и мне захотелось взглянуть на звезды.

– Смотрю, ты забыл, что теперь ты в Германии, – ответил легионер, и Титу показалось, что он услышал в его голосе не презрение, а лишь легкую насмешку. – Здесь нет никаких звезд. Лишь дождь. Почему ты не взял с собой охрану? Или ты забыл, что мне самому не сносить головы, если в мою смену с твоей головы упадет хотя бы волос?

– Прости, – искренне произнес Тит и лишь потом вспомнил, что офицеру не пристало извиняться перед нижестоящими. – Это были разбойники?

– Может, да, а может, и нет, – ответил легионер, поднимая с земли шлем, оброненный одним из нападавших. Отпустив проклятье в адрес кромешной тьмы, он ощупал его пальцами.

– В этих лесах полно всякого отребья – разбойники, дезертиры и прочая шваль. Правда, они обычно не имеют при себе круглых щитов.

– Круглые щиты носят дакийские мятежники, – ответил Тит. – Я, правда, сам их живьем ни разу не видел, но если верить донесениям…

– Пойдем-ка лучше назад вместе со мной, трибун.

Легионер выпрямился, и его фигура почти слилась с темнотой ночи, которую пронзали струи дождя.

– Вот когда мы доберемся до первого нашего гарнизона, тогда можешь сколько угодно любоваться на звезды.

– Согласен, – сказал Тит и поплелся за своим спасителем. Дорога была пустынной и тихой. Похоже, в такой ливень никто не услышал сигнала тревоги, никто не вскочил, чтобы взяться за оружие и прийти им на помощь.

– Легионер, ты спас мне жизнь, – произнес Тит после недолгого молчания. – Как твое имя?

– Верцингеторикс из Десятого легиона. Но все называют меня просто Викс.

Тит на мгновение замер на месте.

– Я тебя знаю?

– Теперь знаешь. Правда, долго же у тебя на это ушло. – В голосе легионера Титу послышалась нескрываемая насмешка. – Пять лет назад я охранял дом сенатора Норбана. Ты тогда был совсем мальчишкой, но уже вовсю приударял за хозяйской дочерью. Помнится, являлся к ней в дом с букетиком фиалок.

Тит поднапряг память.

– Так это ты? Тот самый, кто на пиру сражался в потешном поединке с императором Траяном!

– Вы, патриции, не утруждаете себя запоминанием лиц плебеев.

С этими словами Викс указал на рытвину посреди дороги – как раз вовремя, потому что Тит едва в нее не угодил.

– Но я хотя бы помню имя, – возразил он. – Впрочем, такое имя, как у тебя, просто так не забудешь.

– А что не так с моим именем?

– Ну, это даже не имя вовсе, – ответил Тит. В латинском языке, на котором он говорил, наречие «vix» означало «едва», «чуть-чуть». – Знаешь, я встречал не слишком много людей, которых бы звали Чуть-Чуть.

Удары молота в его голове сделались тише, а вот шишка за ухом уже была размером с хорошую сливу.

– Верцингеторикс – это галльское имя, – огрызнулся Викс. – А не латинское. И означает «великий вождь-воитель». Думаю, ты слышал, что в Галлии когда-то жил знаменитый вождь по имени Верцингеторикс.

– Которому нанес поражение Юлий Цезарь, после чего сей славный воин провел долгие годы в тюрьме, пока его наконец не задушили, – счел нужным продемонстрировать свою осведомленность Тит. – Не слишком удачное имя, скажу я тебе.

– Все равно оно не значит «чуть-чуть», – ощетинился легионер. – Меня еще никто не называл «чуть-чуть», ну разве если им хотелось, чтобы я преподал им хороший урок.

– Это просто короткая форма, – согласился Тит и, чтобы загладить резкость, добавил: – Во всяком случае, это лучше, чем Тит Аврелий Фульв Бойоний Аррий Антонин.

В темноте Викс расплылся в ухмылке, однако Тит успел заметить, как блеснули его зубы.

– И как тебя угораздило, трибун, заполучить такое имечко?

– Тит – это в честь отца, – пояснил Тит, и тотчас поймал себя на том, что такой разговор с простым солдатом не пристал трибуну. Между легионерами и офицерами должна соблюдаться дистанция. Однако дождливой ночью в Германии, когда по затылку стекает кровь, а сапоги обоих одинаково вязнут в грязи, строгий армейский этикет утратил всякий смысл. – Аврелий потому, что это наше родовое имя, Аврелии. Фульв потому, что это было второе имя моего отца. Из-за этого нас частенько путали. Бойоний – это в честь богатого дядюшки, который, как надеялась мой мать, в благодарность мог оставить мне немного денег. Антонин – это тоже родовое имя. Аррий – считается, что это имя досталось мне по материнской линии. Хотя лично я склонен думать, что просто мой отец был большим любителем гладиаторских игр. Не знаю, доводилось ли тебе слышать о нем, но когда-то был в Риме известный гладиатор, Арий Варвар.

Викс издал короткий смешок.

– В чем дело? – Тит вопросительно посмотрел на своего спутника. Они уже миновали поворот дороги и приближались к лагерю.

– Ничего, трибун, – так же с усмешкой произнес Викс. – Может, как-нибудь я тебе расскажу. А пока мне нужно доложить о своем возвращении центуриону. А ты давай, ступай в палатку. Ведь мы, между прочим, если ты еще не заметил, вымокли до нитки.