Текст книги "Дом у озера"

– Чувствуешь запах прилива? – спросил Берти.

– А я-то винила собак!

Берти рассмеялся и аккуратно щелкнул ножницами у ствола цветущего деревца.

Сэди села на табурет рядом с дедом, вытянула ноги. Что ни говори, у Берти талант к садоводству. Повсюду пышно, словно морская пена, цвели цветы и зеленела листва, оставив свободной только небольшую вымощенную площадку посреди сада.

Среди упорядоченного беспорядка Сэди заметила россыпь маленьких синих цветов с желтыми, похожими на звездочки серединками.

– Чатемские незабудки,[14]14
  Миозотидиум гортензиевый (М. hortensia (Decaisne) Baili), который часто называют чатемской незабудкой, поскольку растение встречается на островах Чатем в Новой Зеландии. Суккулентный травянистый многолетник с крупными, на длинных черешках, ярко-зелеными листьями, отходящими от мясистого корневища.


[Закрыть] – произнесла она, внезапно вспомнив садик, который Рут и Берти устроили во дворе за своим лондонским домом. – Мне они всегда нравились.

Тогда Берти выращивал эти цветы в терракотовых горшках, подвешенных на кирпичной стене; просто удивительно, что он мог сотворить на девяти квадратных метрах, которые попадали под яркие лучи солнца всего лишь на час в день. По вечерам, когда магазинчик закрывался, Сэди сидела с Берти и Рут в садике – правда, не с самого начала, а уже позже, когда прошло несколько месяцев и дата родов становилась все ближе. Рут с дымящейся чашкой чая «Эрл Грей», ласковый взгляд и безграничная доброта: «Детка, что бы ты ни решила, мы тебя поддержим».

Неожиданно Сэди накрыла волна горя. Даже сейчас, год спустя, она остро ощущала потерю. Наверное, все бы отдала, лишь бы вернуть сюда бабушку, такую теплую, знакомую и, казалось бы, вечную. Нет, не сюда. Пусть Рут с Берти по-прежнему живут в Лондоне. Похоже, все важные решения принимались в том крошечном огороженном садике с его горшками и висящими корзинками, совсем не похожем на это открытое, залитое солнцем пространство. В душе Сэди вдруг возникло резкое неприятие перемен, приступ ребяческого капризного гнева, который она проглотила, как горькую пилюлю.

– Ты, наверное, рад, что теперь у тебя больше места для сада, – заметила Сэди с деланой веселостью.

Берти улыбнулся, соглашаясь, потом кивнул на потрепанную папку для бумаг, на которой стояли две использованные чайные чашки с остатками чего-то, напоминающего мутный настой из обрезков травы.

– Ты разминулась с Луизой. Вряд ли это поможет раскрыть тайну, но Луиза подумала, что тебе будет интересно взглянуть.

Опять Луиза. Сэди мгновенно ощетинилась, но потом напомнила себе, что эта женщина – необычайно дружелюбный человек, который к тому же оказал ей услугу. И открыла папку. Там лежали старые любительские газеты, каждая представляла собой отдельный лист бумаги с написанным староанглийским готическим шрифтом названием «Вестник Лоэннета» и украшенный рисунком тушью с изображением дома и озера. Покрытые пятнами страницы выцвели и служили убежищем паре чешуйниц, которые выбрались на свободу, когда Сэди потревожила их покой, переворачивая листы. Хотя бумага пахла сыростью и запустением, заголовки, казалось, искрились жизнью, возвещая о важных событиях: «НОВОРОЖДЕННЫЙ: НАКОНЕЦ-ТО МАЛЬЧИК!», «ИНТЕРВЬЮ С МИСТЕРОМ ЛЛЕВЕЛИНОМ, ГЕНИАЛЬНЫМ АВТОРОМ!», «РЕДКОЕ НАБЛЮДЕНИЕ: В САДУ ЛОЭННЕТА ЗАМЕЧЕНА КОРОТКОХВОСТАЯ ГОЛУБЯНКА!» Каждая статья сопровождалась иллюстрацией, выполненной Клементиной, Деборой или Элис, зато все без исключения тексты принадлежали перу Элис.

Сэди задержала взгляд на строке с именем и вдруг вновь ощутила ту самую незримую связь, которую чувствовала всякий раз, когда находила в Лоэннете вырезанные буквы «Э-Л-И-С».

– Откуда они взялись? – спросила она.

– Тетя одного из Луизиных пациентов работала горничной в Доме на озере. Она ушла от Эдевейнов в тридцатых годах, когда их семейство уехало из Корнуолла, а эти газеты, должно быть, случайно попали в ее вещи. Печатный станок стоял в комнате для учебных занятий, которая, по-видимому, находилась на чердаке, рядом с комнатами горничных, и дети любили с ним играть.

– Ты только послушай…

Сэди убрала газету от слепящего света и прочитала вслух:

ИНТЕРВЬЮ С НАРУШИТЕЛЬНИЦЕЙ ПРАВИЛ ПОВЕДЕНИЯ: ГОВОРИТ ОБВИНЯЕМАЯ!

Сегодня мы публикуем эксклюзивное интервью с Клементиной Эдевейн, которую мама обвинила в «нарушении правил поведения» после недавнего инцидента, во время которого Клементина оскорбила няню Роуз. «Она в самом деле толстая! – выкрикнула из-за двери обвиняемая, отбывающая наказание у себя в комнате. – Я только сказала правду!» Правда или оскорбление? Судить тебе, дорогой читатель.

Элис Эдевейн, корреспондент, ведущий расследование.

– Элис Эдевейн, – повторил Берти. – Нынешняя владелица дома.

Сэди кивнула.

– Известная еще как Э. С. Эдевейн, гениальный автор детективов. Жаль, что она не ответила на мои письма.

– Еще и недели не прошло.

– Ну и что? – возразила Сэди, в число добродетелей которой не входило терпение. – Четыре полных рабочих дня!

– Какая трогательная вера в Королевскую почтовую службу.

Если честно, Сэди предполагала, что Элис Эдевейн обрадуется ее письму. Настоящий сыщик из полиции хочет возобновить, пусть и неофициально, дело об исчезновении ее брата. Сэди ожидала ответа с обратной почтой. Даже если, как сказал Берти, почтовая служба далека от совершенства, ответ уже должен бы прийти.

– Люди могут по-разному относиться к своему прошлому, – заметил Берти, проведя пальцами по гладкому стволу деревца. – Особенно если пережили что-то болезненное.

Дед говорил ровно и спокойно, казалось, все его внимание поглощено деревцем, но Сэди уловила жар незаданного вопроса. Он наверняка ничего не знал о Шарлотте Сазерленд и письме, которое воскресило тот давнишний кошмар. Громко закричала чайка, вспоров над ними небо, и на какую-то долю секунды Сэди вдруг захотелось рассказать Берти о девочке с четким, уверенным почерком и изящными оборотами речи.

Глупое желание, тем более сейчас, когда она уже избавилась от письма. Деду наверняка захочется все подробно обсудить, и тогда вообще ничего не забудешь.

– Смотри, наконец-то прислали статью из газеты, – перевела Сэди тему, вытаскивая из рюкзака материалы исследования. Она положила на колени стопку библиотечных книг, архивные папки и большой отрывной блокнот, который купила в книжном магазине. – Там были фотографии, я их раньше не видела, а больше ничего нового.

Дед тихонько вздохнул, как будто уловил невысказанное признание, и Сэди вдруг пронзила мысль, что он – единственный близкий ей человек, и если с ним что-нибудь случится, она останется совсем одна.

– Итак, мы наверняка знаем, что мальчика выкрали, но так и не выяснили, кто или каким образом, – заметил Берти, у которого хватило ума не донимать Сэди расспросами.

– Точно.

– Есть версии?

– Ну, я считаю, что можно исключить залетных похитителей. Там шло празднество, а сам дом находится в стороне от проезжих дорог. Это не то место, куда можно попасть случайно.

– Если только не ищешь собаку.

Сэди улыбнулась в ответ.

– Остается две возможности. Ребенка похитили потому, что кому-то нужны были деньги, или потому, что нужен был сам ребенок.

– Выкуп так и не потребовали?

– Пикеринг писал, что нет, однако полиция не всегда сообщает о подобных вещах. Надо будет спросить Клайва Робинсона.

– Он связался с тобой?

– Пока нет, он только вчера приехал, так что, будем надеяться…

Берти отстриг с деревца еще один побег.

– Предположим, что мальчика похитили не из-за денег.

– Тогда дело в самом мальчике. Именно в этом мальчике. Вряд ли кто-то, кому просто был нужен ребенок, выбрал бы сына богатых и знатных родителей, у которых есть все возможности для поисков.

– Да, это было бы неразумно, – согласился Берти. – Наверняка нашлись бы варианты попроще.

– Следовательно, тот, кто забрал Тео Эдевейна, хотел забрать именно его. Почему?

Сэди занесла ручку над дешевым блокнотом, сделанным из тонкой, почти прозрачной бумаги, на которой солнце высветило отпечатки предыдущего письма, и вздохнула.

– Бесполезно. До тех пор, пока я не соберу больше информации – получу ответ от Элис, поговорю с Клайвом Робинсоном, прочувствую людей, которые имели отношение к тому делу, и выясню, у кого были средства, мотив и возможность, – это все сплошные догадки.

Берти услышал в ее голосе нотку отчаяния.

– Ты и вправду хочешь во всем разобраться, да?

– Не люблю недоработки.

– Прошло много времени. Большинство людей, которым был дорог этот ребенок, давно умерли.

– Дело в другом. Малыш исчез; это неправильно, родственники имеют право знать, что с ним случилось. Вот… – Она протянула Берти газетную статью. – Посмотри на его мать, на ее лицо. Она родила этого ребенка, дала ему имя, любила. Это ее сын, и остаток жизни она прожила без него, так и не узнав, что случилось, каким он вырос, был ли счастлив. Да она даже не знала, жив он или нет!

Мельком взглянув на газету, Берти ласково и немного растерянно посмотрел на Сэди.

– Сэди, детка…

– Это головоломка, – перебила она, понимая, что говорит слишком резко, но не в силах остановиться. – Ты же знаешь меня, я не успокоюсь, пока не решу. Как вынесли ребенка из полного людей дома? Чего-то я пока не вижу. Двери, окна, может, лестница, как в похищении маленького Линдберга?[15]15
  Речь идет о похищении полуторагодовалого сына Чарльза Линдберга – героя Америки, летчика, впервые перелетевшего Атлантику на одноместном самолете, которое произошло 1 марта 1932 года.


[Закрыть]

– Сэди, твой отпуск…

Эш неожиданно залаял, оба пса вскочили на ноги и бросились к каменной стене с той стороны, где сад граничил с улочкой. Сэди тоже услышала, как к коттеджу подъехал мопед. Раздался скрип и негромкий глухой звук: почтальон открыл почтовый ящик на входной двери, и стопка писем упала на коврик.

– Почта, – сказала Сэди.

– Я схожу.

Берти положил садовые ножницы и аккуратно вытер руки о фартук для работы в саду. Слегка нахмурившись, посмотрел на внучку, потом наклонил голову и скрылся в кухне.

Сэди подождала, пока дед не уйдет, и только потом перестала улыбаться. Лицо болело. Уклоняться от расспросов Берти с каждым разом было все труднее. Сэди ненавидела врать деду, ложь ставила их обоих в дурацкое положение, но не могла смириться с мыслью, что он узнает, как она напортачила на работе. Ее поступок, то, что она обратилась в прессу, – плохо, даже позорно. А что еще хуже, дед наверняка спросит, почему она это сделала, ведь это совсем не в ее характере. И тогда придется упомянуть о письме Шарлотты Сазерленд. Сэди не хотелось рассказывать об этом деду. Наверняка он будет слушать ее с добрым и сочувствующим выражением лица, и Сэди боялась, что не выдержит. Ей казалось, что если она заговорит об этом вслух, кошмар материализуется и она вернется в прошлое, вновь станет собой тогдашней: юной, перепуганной и беспомощной, скорчившейся в ожидании гигантской волны, которая вот-вот накроет ее с головой. Нет, она, Сэди, уже не та девочка. И никогда ею не будет.

Так почему она ведет себя как тогда? Сэди нахмурилась. Да-да, это именно то, что она сейчас делает. Позволила Дональду командовать, а сама изнывает от неопределенности, ждет, когда ее попросят вернуться к любимой работе. Работала как каторжная, только бы добиться цели. А сколько всего пришлось пережить, пока ее заметили? Так почему же сейчас она робеет, отсиживается у летнего спокойного моря, прячется за делом, по которому все следы остыли семьдесят лет назад?

Поддавшись порыву, Сэди вытащила из кармана мобильный телефон. Покрутила пару секунд в руках, затем, решительно вздохнув, направилась в самый дальний уголок сада. Залезла на каменную стену и тянулась изо всех сил в сторону от дома, пока на экране не возникла одна черточка, означающая, что связь появилась. Сэди набрала номер Дональда и стала ждать, бормоча вполголоса:

– Ну давай же, давай…

Вызов сразу попал в голосовую почту. Сэди выругалась, но вместо того, чтобы нажать кнопку «Отбой» и набрать номер еще раз, прослушала короткое сообщение Дональда и оставила свое. «Дональд, это Сэди. Хочу тебе сказать, что возвращаюсь в Лондон. Я со всем разобралась и готова приступить к работе через неделю, в понедельник. Было бы здорово встретиться заранее, пообщаться. Покажу тебе снимки из отпуска…» Шутка прозвучала довольно жалко, и Сэди торопливо продолжила: «В общем, сообщи, где и когда встретимся. На следующей неделе?» Сэди остановилась на последнем утверждении, прозвучавшем как вопрос, и закончила разговор.

Вот так. Все сделано. Теперь, когда Берти спросит о ее планах, услышит вразумительный ответ: после короткой и приятной поездки в Корнуолл она на следующей неделе едет в Лондон.

Сэди сунула телефон в карман и вернулась на свое место под деревом, ожидая, что наконец-то обретет душевное спокойствие. Как бы не так: мысли метались, наперебой подсказывая, что нужно было сделать иначе. Например, самой уточнить место и время и говорить мягче, примирительным тоном.

Вспомнилась угроза Дональда пойти прямиком к Эшфорду, если Сэди не выполнит его указания. Но Дональд – ее напарник и благоразумный человек. Наверняка он желал ей добра, когда заставил взять отпуск, и Сэди усвоила урок, она больше не будет связываться с журналистами. Дело Бейли закрыли, в газетах ничего о нем не пишут, так что от проступка Сэди никто не пострадал. (Если, конечно, не принимать во внимание Нэнси Бейли. Сэди вздрогнула, вспомнив выражение лица Нэнси, когда ей сказали, что расследование закончено. «Я думала, вы мне поверили, что моя девочка никогда бы так не поступила. Я думала, вы ее найдете».)

«Ни в коем случае не общайся с бабушкой девочки, даже думать не смей!» Сэди отогнала мысли о Нэнси Бейли, сказала себе, что поступила правильно, и попыталась в это поверить.

Новая карта усадьбы Лоэннет лежала у нее на коленях, и Сэди, чтобы отвлечься, сосредоточила на ней все свое внимание. Эта карта оказалась намного старее той, что Аластер дал Сэди раньше, – тысяча шестьсот шестьдесят четвертого года, как утверждала надпись наверху, – и ее нарисовали, когда «Дом у озера» еще был частью большого имения. Несмотря на устаревшее написание и странный шрифт, от которого некоторые слова выглядели совершенно нечитаемыми, карта выглядела очень знакомо, учитывая, что всю прошлую неделю Сэди изучала поэтажный план здания, пытаясь сообразить, каким путем вынесли в ту ночь ребенка. Все комнаты и другие помещения дома были там, где им полагалось быть.

Разве что… Сэди вгляделась, потом вытащила из папки первую карту и положила рядом, чтобы сравнить.

Все-таки они отличались. На более поздней карте отсутствовала маленькая комнатушка, вернее, закуток по соседству с детской.

Что это? Шкаф? Неужели в семнадцатом веке уже существовали стенные шкафы? Вроде бы нет. Даже если они уже были, то зачем включать в поэтажный план именно этот, а не другие?

Сэди задумчиво постучала пальцами по губам. Посмотрела на дедово деревце, потом на собак, которые устроились у каменной стены, и, наконец, на море. Взгляд упал на черную точку корабля, маячившего на горизонте.

И тут ее осенило.

Сэди торопливо просматривала бумаги, пока не нашла выписки из главы «Род Дешиль из Гавелина».

Вот оно: во времена правления Генриха Восьмого дом построил некий Дешиль-мореплаватель, который похитил у испанцев много золота. Как же еще называют таких людей?

Ассоциативные связи вспыхивали у Сэди в мозгу проблесковыми маячками: Дешиль, который, возможно, был пиратом… разговор Луизы о контрабандистах и о туннелях по всему побережью Корнуолла… туннель в книге «Волшебная дверь Элеонор» и его двойник в реальной жизни… столб и кольцо, которое Сэди видела собственными глазами…

– Тебе письмо, – сообщил Берти и протянул ей маленький конверт.

Сэди молча взяла письмо. Она настолько увлеклась новой, зарождающейся в мозгу теорией, что даже не обратила внимание на имя, аккуратно напечатанное в левом верхнем углу конверта.

– От полицейского, – настаивал Берти. – Клайва Робинсона из Полперро. Разве ты не…

Дед осекся на полуслове.

– Господи, тебе что, призрак явился?

Призраки ей, может, и не являлись, но у Сэди возникло ощущение, что рядом промелькнула тень.

– Комната, – произнесла Сэди, когда Берти подошел к ней и заглянул через плечо. – Вот этот маленький альков… По-моему, я знаю, как ушел похититель.

Глава 12

Лондон, 2003 г.

Этот уголок Южного Кенсингтона изобиловал призраками; собственно, именно поэтому сестры Эдевейн его и выбрали. Каждый год в годовщину смерти Элеонор они пили чай в кафе музея Виктории и Альберта, но вначале встречались в Музее естественной истории. Отец завещал свою коллекцию музею, и Элис считала, что незримое присутствие отца чувствуется здесь сильнее всего.

Сестры считали логичным поминать обоих родителей в один день. У отца с матерью была такая любовь, о которой пишут в книгах, а обычные люди ей завидуют: красивые юноша и девушка, случайно встретились, полюбили друг друга с первого взгляда, а потом их разлучила Первая мировая война, но чувство молодых людей не только выдержало проверку, но и стало еще крепче. В детстве Элис и ее сестры принимали отношения родителей как данность и выросли под сенью их преданности друг другу. Однако такая любовь не нуждается в посторонних. Элеонор и Энтони почти ни с кем не общались, делая исключение только для очень тесного круга старых друзей, и неохотно выезжали. Сейчас Элис понимала, что их обособленность добавляла волшебства ежегодному празднику в Иванову ночь. Когда Элеонор неожиданно погибла, ненадолго пережив мужа, люди качали головами, ужасались и говорили сестрам: «Конечно, они не могли друг без друга!» Те же самые люди многозначительно перешептывались за спинами сестер: «Похоже, она не вынесла разлуки».

Элис, как всегда, пришла в музей первой. Это вошло у них в привычку, словно по негласному соглашению, благодаря которому Элис чувствовала себя пунктуальной, а Дебора – взбалмошной. Элис устроилась на скамейке в центральном холле музея, сунула руку в сумочку, погладила гладкий кожаный переплет потрепанной записной книжки, потом вытащила ее и положила на колени. Больше всего на свете она любила наблюдать за людьми и со временем выяснила, что если просто пялиться на окружающих, тебя сочтут не в меру любопытной, но если делать это с блокнотом и ручкой, то сойдешь за рассеянную и даже очаровательную особу. Впрочем, сегодня Элис не хотелось ничего записывать – ее слишком занимали собственные переживания.

Она открыла записную книжку и уставилась на письмо, которое лежало внутри. Перечитывать не стала, да и зачем? Это уже второе письмо, и в нем то же самое, что и в первом. Какая-то особа, детектив полиции, снова просит о встрече, но намеренно не сообщает, что именно ей известно о деле Эдевейнов (как она его назвала). Умный ход, Элис сама бы так написала от лица Диггори Брента, если бы тот, проводя отпуск в Корнуолле, вдруг заинтересовался нераскрытым преступлением. Любой мало-мальски приличный сыщик знает, как расставлять едва прикрытые ловушки, чтобы туда, если повезет, угодил доверчивый свидетель. К несчастью для Сэди Спэрроу, Элис трудно назвать доверчивой и она не намерена попасться на удочку и наговорить лишнего, но вот Дебора…

Она захлопнула записную книжку и стала обмахиваться ею, как веером. Прошлой ночью, лежа в постели, Элис думала, как лучше поступить, прикидывала вероятность, что эта Спэрроу отыщет что-либо важное, а потом убеждала себя, что после стольких лет не осталось никаких следов. Внезапно ей пришло в голову, что Дебора тоже могла получить письмо, и сердце пронзил страх.

Тщательно взвесив подобную возможность, она решила, что если бы с Деборой кто-нибудь связался, сестра, чистая душа, сразу бы ей позвонила. Хранительница политического наследия Тома, Дебора пришла бы в ужас от мысли, что не в меру шустрая незнакомка ворошит прошлое их семьи, и обратилась бы за помощью. И только сегодня утром, когда такси уже ехало через район Сент-Джонс-Вуд, до Элис дошло, что Дебора, возможно, хочет обсудить все при личной встрече. Зная, что близится годовщина смерти Элеонор, сестра могла просто сунуть письмо в сумочку.

У входа в зал растерянно суетился какой-то человек в черных джинсах. Элис заметила его, когда только вошла: он держал за руку маленькую девочку в ярко-розовой майке и джинсовом комбинезоне, девочка на что-то показывала и нетерпеливо подпрыгивала, а мужчина – отец, как предположила Элис, – пытался умерить ее пыл, одновременно доставая что-то (бутылку с водой? Современные дети, похоже, всегда хотят пить) из маленького рюкзака.

Сейчас явно встревоженный мужчина махал руками охраннику, а девочка куда-то исчезла. Всеобъемлющий ужас родителя, потерявшего ребенка; Элис за милю различала это чувство. Ее взгляд скользнул по огромному скелету диплодока и упал на величественную каменную лестницу в конце огромного, похожего на пещеру зала. Когда Элис впервые заметила девочку, она показывала в ту сторону, а в другой руке держала мячик – из тех, что светятся изнутри, если их встряхнуть. В глазах малышки горела решимость. И действительно, сейчас девочка стояла на самом верху лестницы, прижавшись щекой к прохладному плоскому камню балюстрады, и держала мяч на уровне лица, готовясь запустить его вниз по перилам.

Элементарно, Ватсон. Элис, как обычно, оказалась права. Она всегда обладала способностью делать выводы из очевидных фактов. Отшлифовать это умение до блеска помог отец. Когда Элис и ее сестры были детьми, папа играл с ними в необычные игры. Он устраивал вылазки на природу и брал с собой дочерей, разрешая им нести что-нибудь из снаряжения, например вожделенный сачок. Порой отец останавливался и, присев, чтобы видеть их глаза, показывал на какой-нибудь объект. «Мысленно нарисуйте картину, – говорил он, – но не смотрите просто на дерево. Обратите внимание на лишайник на стволе, на отверстия, которые проклевал дятел, на более редкую листву там, куда не попадают солнечные лучи». Позже, порой через несколько дней, в самый неожиданный момент папа говорил: «Элис! То дерево в лесу, назови десять особенностей». А потом закрывал глаза и считал, загибая пальцы, пока Элис, вызвав сцену в памяти, перечисляла подробности.

Отец часто ей улыбался, и даже сейчас от этого воспоминания у Элис защемило в груди. У папы была потрясающая улыбка, он не умел скрывать эмоции, в отличие от Элеонор, которую благородное воспитание сделало чопорной и сдержанной. Элис хорошо помнила бдительное присутствие мамы, как та пристально следила за дочерьми и за малейшую провинность отсылала их прочь, чтобы остаться вдвоем с мужем. Только много лет спустя Элис поняла, что мама ревновала, завидовала их дружбе с отцом, тому, как сильно он их любил.

«Нет, тут все намного сложнее, – возразила Дебора, когда как-то раз они заговорили на эту тему. – В какой-то мере она ревновала, я тоже так считаю. Помнишь, во время войны, когда мы были маленькими, она дурачилась вместе с нами и играла? Казалось, она такая же девчонка, как мы, а не взрослая женщина, вроде бабушки или няни Бруен». Элис неуверенно кивнула: слова Деборы пробудили далекие воспоминания о прятках и чудесных историях. «А потом папа вернулся домой, и мама нас отчасти потеряла. Все изменилось. Она сама изменилась, стала совсем другой, более суровой. Она не могла… – Дебора замолчала на полуслове, как будто передумала продолжать. – В общем, только один из них мог быть самым любимым, понимаешь?»

У входа появилась знакомая фигура: Дебора опирается на руку Джеймса, своего шофера. Они вошли в зал, и Дебора рассмеялась в ответ на реплику Джеймса, потом ласково похлопала его по руке и отправила к машине. Элис с облегчением выдохнула – сестра явно не похожа на человека, который получил по почте гранату.

Подобно всем женам, чьи мужья подвизаются в политике, сестра научилась в любой ситуации сохранять безмятежное выражение лица, но Элис всегда видела симптомы ее тревоги: слегка поджатые губы, сохранившаяся с детства привычка смыкать кончики пальцев… Сегодня Элис ничего такого не заметила, и у нее отлегло от сердца. Она продолжила разглядывать Дебору. Люди редко находят время, чтобы приглядеться к тем, кого хорошо знают. Дебора в свои без малого девяносто лет по-прежнему держалась прямо и любила шелковые платья того же фасона, что носила в тридцатые годы прошлого столетия: приталенные, с изящными перламутровыми пуговками, поднимающимися от пояса до кружевного воротничка. Сестра походила на одну из отцовских бабочек, пойманную на пике своей красоты и застывшую во времени, само олицетворение женственности. Полная противоположность Элис с ее брюками и удобными полуботинками.

Сегодня Дебора опиралась на трость; похоже, у нее разболелась нога. Впрочем, на вопрос о здоровье Дебора наверняка улыбнется и скажет, что чувствует себя превосходно. Просто немыслимо, чтобы кто-то из сестер Эдевейн признался в немощи, болезни или о чем-то пожалел. Стойкость духа они унаследовали от матери вместе с привычкой своевременно отвечать на письма и презрением к небрежному обращению с грамматикой.

– Прости, я опоздала, – сказала Дебора, подойдя к скамье. – Совершенно безумное утро. Давно ждешь?

– Ничего страшного, у меня с собой записная книжка.

– Ты уже смотрела коллекцию?

Элис покачала головой, и они в обоюдном молчании пошли сдавать летнее пальто Деборы в гардероб. Сторонний наблюдатель ошибочно назвал бы их встречу прохладной. Сестры никогда не целовались и не обнимались при встрече, и обе терпеть не могли дурацкую манеру выставлять чувства напоказ.

– Вы, должно быть, сестры, – заметила молоденькая гардеробщица, широко улыбаясь.

– Да, – ответила Дебора, пока Элис не успела привычно съязвить. – Похожи?

В старости они действительно стали походить друг на дружку больше, чем когда-либо; впрочем, молодежи все старики кажутся похожими. Постепенно выцветают волосы, глаза, кожа и губы, лицо покрывает маска морщин, и индивидуальные черты теряются. На самом деле они совсем не похожи, подумала Элис. Дебора до сих пор красива, – говоря другими словами, сохранила остатки красоты. В то лето, когда она обручилась с Томом, последнее лето в Лоэннете, газета «Таймс» назвала ее самой привлекательной девушкой светского сезона. Элис и Клемми безжалостно дразнили Дебору, но исключительно ради спортивного интереса. Статья не сообщила ничего, чего бы они и сами не знали. «В любой группе сестер есть одна, которая затмевает остальных», – записала Элис в своей восьмой книге, «Смерть зайдет в гости». Она вложила эту строку в уста Диггори Брента, которой обладал поразительной особенностью видеть мир таким, каким его видела сама Элис. Но он был мужчиной и мог позволить себе подобные наблюдения, не боясь показаться язвительным или недобрым.

Нет, решила Элис, глядя, как сестра весело смеется вместе с гардеробщицей, Дебора явно не получала письма от Сэди Спэрроу. Впрочем, это дело времени, радоваться рано, Дебору обязательно впутают. К счастью, она, Элис, знает, как перенаправить нежелательное любопытство в другое русло. Надо действовать спокойно и методично. И о чем она только думала, когда сказала Питеру, что первое письмо пришло не по адресу, и она ничего не знает о пропавшем ребенке! Похоже, вообще не думала, просто паниковала.

– Как у тебя дела? Хорошо выглядишь, – оценивающе заметила Дебора, когда они отошли от гардеробной стойки.

– Все в порядке. А как ты?

– Великолепно.

Дебора кивнула в сторону зала, едва заметно скривив губы. Элис вспомнила, что ей никогда не нравились папины насекомые на серебряных булавках, как бы ни отстаивала она в детстве свою очередь ему помогать.

– Ладно, – сказала сестра, осторожно опираясь на трость. – Давай поскорее покончим с этим и пойдем пить чай.

* * *

Элис и Дебора почти не разговаривали, пока обходили зал, лишь отметили, что все бабочки на месте. Куратор музея вытащил их из отцовских застекленных коробок и разместил так, чтобы они дополняли уже имеющуюся коллекцию, но Элис без труда находила тех, которых помогала собирать. У каждой бабочки имелась своя история; рассматривая знакомые крылышки, очертания и цвета, Элис как будто слышала мягкий голос отца.

Нога все-таки явно беспокоила Дебору, поэтому Элис не стала затягивать паломничество. Они направились через дорогу к Музею Виктории и Альберта, вошли в кафе и нашли уголок в зале поменьше, рядом с незажженным камином. Элис предложила Деборе занять столик, а сама отправилась за чаем. Когда она вернулась с подносом в руках, Дебора уже водрузила на нос очки для чтения и вглядывалась в экран мобильного телефона.

– Чертова штуковина! – сказала она, тыча в кнопочки малиновым ногтем. – Никогда его не слышу…

Элис сочувственно пожала плечами и налила в чашки молоко.

Ей пришло в голову, что прежде чем разговаривать с детективом Спэрроу, хорошо бы выяснить, что известно сестре. Вопрос в том, с чего начать. Дебора по-прежнему возилась с телефоном, то выдвигая панель, то закрывая, и что-то бормотала, пытаясь разобрать сообщение. Элис отпила чай.

Дебора нахмурилась и нажала на кнопку.

– Может, если я…

Элис поставила чашку.

– Я недавно вспоминала Лоэннет.

– Да? – Голос Деборы прозвучал почти безразлично.

Осторожнее, напомнила Элис сама себе, не торопись.

– Помнишь, как радовалась мама, когда папа вернулся с войны? Собрала в комнате наверху все его любимые вещи: микроскоп и энтомологические коробки, ряды книг, старый граммофон и пластинки с танцевальными мелодиями. А мы тайком пробирались наверх, чтобы через замочную скважину полюбоваться на красивого незнакомца.

Дебора отложила телефон, слегка прищурившись, долго смотрела на Элис и наконец сказала:

– Бог мой, у кого-то сегодня ностальгическое настроение.

Элис проигнорировала завуалированный вопрос.

– Совершенно не ностальгическое, – ответила она. – Я не романтизирую прошлое. Просто предлагаю тему для разговора.

– Ох уж эта твоя семантика! – Дебора весело покачала головой. – Ладно, как скажешь. Да, прекрасно помню. Папа с мамой часто танцевали наверху, а мы с тобой за ними повторяли. Хотя, конечно, у тебя обе ноги левые…

– Она его спасала.

– Что ты имеешь в виду?

– Папа наверняка был измучен после войны и стольких лет разлуки, а она любовью вернула его к жизни.

– Думаю, да.

– А позже папа сделал то же самое для нее. После Тео. – Элис старательно сохраняла невозмутимый вид. – Хорошо, что они были друг у друга. Потеря ребенка, полная неизвестность… Немногие браки выдерживают подобное испытание.

– Ты права.

Дебора говорила осторожно, явно недоумевая, почему сестра подняла тему, которой они по безмолвному обоюдному уговору никогда не касались. Элис уже готовила следующий вопрос, когда Дебора вдруг произнесла:

– Знаешь, накануне моей свадьбы мама пришла ко мне в комнату, чтобы поговорить. Процитировала Первое послание к Коринфянам.

– «Любовь долготерпит, милосердствует…»?

– «Любовь не мыслит зла».[16]16
  Первое послание апостола Павла Коринфянам, 13:4–5. Слово «мыслит» в этом отрывке – перевод греческого глагола «логизо», что означает «считать, вычислять, подсчитывать». Так, любовь не считает, не подсчитывает зло.


[Закрыть]

– Довольно мрачное напутствие. Что она хотела сказать?

– Понятия не имею.

– И ты не спросила?

– Нет.

Дебора не сумела скрыть затаенной горечи, и Элис вспомнила кое-что, о чем совершенно забыла. Перед Дебориной свадьбой мама и сестра не ладили и постоянно переругивались, подолгу не разговаривая с остальными домочадцами. К тому времени Эдевейны вернулись в Лондон. Дебора вышла замуж за Тома через пять месяцев после исчезновения Тео, и жизнь семейства в поместье Лоэннет закончилась. Полицейское расследование мало-помалу сошло на нет, однако родственники еще надеялись. Поговаривали о том, чтобы отложить бракосочетание, но Дебора и Элеонор наотрез отказались. Это было единственное, о чем они тогда не спорили.