Текст книги "Негодяйка"

Берил опасливо посмотрела на вешалки. Вся одежда была вызывающе яркой, совсем не для нее. Здесь было изобилие блестящих тканей, крупных узоров, люрекса, шифоновых рюшей. А где же спокойные коричневые и синие тона, которым она всегда отдавала предпочтение?

– Ну, – робко начала Берил, – скажем, что-нибудь для вечернего выхода. На концерт.

– Вот то, что вам нужно, – тут же отреагировала Хлоя, протягивая ей ядовито-голубое платье с таким смелым разрезом, что Берил ни за что не смогла бы позволить себе надеть его.

– О да, это… это просто замечательно, – согласилась Берил. – Но я скорее хотела бы что-нибудь более…

– Посмотрите вот это, очень оригинальное, – продолжала Хлоя, снимая с вешалки алое платье, обильно расшитое блестками.

Берил с ужасом посмотрела на него и, набравшись смелости, спросила:

– А есть ли у вас что-нибудь в лиловых тонах?

Хлоя изумленно посмотрела на нее, словно вопрос был неуместен.

– Конечно, – проговорила она с укором. – Пожалуйста, пойдемте со мной.

В другом зале висели платья из более мягких тканей, приглушенных тонов. Хлоя опытным взглядом окинула фигуру Берил.

– Похоже, у вас десятый размер, – сказала она с видом профессионала, способного моментально определить размер, формы и вес клиента.

– О нет, двенадцатый, – сказала Берил, с удивлением поймав себя на том, что осмелилась спорить.

– Вы несправедливы к себе, – возразила Хлоя. Это прозвучало как упрек. Она уже было потянулась к вешалке, как вдруг раздался звонок в дверь. – О, простите, одну минутку, – извиняющимся тоном произнесла она. – Я оставлю вас, а вы пока взгляните сами.

Как только она удалилась, Берил, облегченно вздохнула и принялась просматривать вешалки. Она остановилась на красивом темно-лиловом платье из шелковистого джерси. "Жан Мюир" – прочла она на этикетке. Берил взглянула на цену, и дыхание перехватило. Ну что ж, подумала она, гулять так гулять. В мягко освещенной примерочной она взглянула на себя в зеркало, вновь восхищаясь своими платиновыми волосами, едва доходившими ей до скул. Она сняла скромную синюю юбку, кремовую блузку и трясущимися руками вытащила лиловое платье из полиэтиленового мешка. Мягкая, немнущаяся ткань приятно струилась меж пальцев; Берил никогда еще не примеряла ничего подобного.

Надев платье, она оценивающе рассматривала себя в зеркале, когда в кабинку постучали, и, прежде чем Берил успела ответить, дверь открылась. Хлоя стояла с целой охапкой платьев в руках, зачарованно глядя на Берил.

– Должна сказать, вы выглядите совершенно потрясающе, дорогая, – нехотя призналась она. – Я, правда, облюбовала это платье для себя, но, по-моему, вам оно больше идет.

Берил втайне согласилась с ней. Она знала, что ее фигура лучше.

– Я же говорила, что у вас десятый размер, – самодовольно сказала Хлоя. – А теперь, думаю, вам надо и из этого что-нибудь примерить. – С хищной улыбкой она протянула Берил ворох одежды.

Покидая магазин, Берил оставила в нем более двух тысяч фунтов, но ее новый гардероб этого стоил. Самое же главное было другое: этот кутеж вдохнул в нее свежие силы, она вдруг почувствовала себя молодой, беспечной, безрассудной, словно впервые за долгие годы зажила своей собственной жизнью. Берил полезла в сумочку за кредитной карточкой.

– Уезжаете куда-нибудь? – спросила Хлоя, сама любезность.

– Еду в отпуск. Что-то вроде музыкального тура, знаете ли. Собираюсь побывать в крупнейших музыкальных центрах Европы. Будем ходить в оперу, на концерты.

– О да, замечательно, – согласилась Хлоя. – Я сама поклонница Тома Джонса, – добавила она. – В нем чувствуется такой стиль, не так ли? – Берил рассеянно улыбнулась и невнятно пробормотала "да". – Но мне иногда и опера нравится, кстати сказать, – не унималась Хлоя. – Этот Фламинго все-таки хорош, правда?

На мгновение Берил растерялась.

– Доминго, – тихо поправила она.

– Да, точно, он. Я бы его из постели не выпускала, попадись он мне, – доверительно сказала Хлоя, разразившись грубым хохотом, от которого затряслись и зазвенели ее золотые браслеты.

– Спасибо, вы были очень любезны, – сказала Берил, прощаясь с Хлоей, совершенно забыв о том, что ее только что раскрутили на огромную сумму. Она подобрала блестящие черные пакеты с шелковыми лентами-ручками и вышла на улицу необыкновенно счастливой женщиной.

Облокотившись на мраморный камин, Симон Брентфорд с очевидной скукой и безразличием смотрел на привлекательную девушку, которая объявляла себя его дочерью. Она сидела напротив, на обтянутом ситцем диване, и в упор смотрела на отца. От ее взгляда он не чувствовал себя счастливым.

Его поза была хорошо продуманной. Еще в молодости он обнаружил, что томная, небрежная осанка в сочетании с презрительным взглядом полуприкрытых глаз оказывает гипнотизирующее воздействие на оппонента. В школе, будучи старостой, он таким образом добивался того, что его боялись; резкие и хлесткие, словно удары кнута, исполненные сарказма реплики способны были морально уничтожить любого мальчишку. Это же помогало ему и в Оксфорде во время студенческих дебатов, а теперь, в палате общин, он уже мастерски владел подобной тактикой.

Сейчас он пытался использовать ее в надежде обезоружить эту хорошенькую ясноглазую особу, которая, несмотря на свою молодость, была самым опасным в его жизни противником.

Элизабет устроилась на краешке кресла. Под ее холодной красотой скрывалось невероятное нервное напряжение. Она внимательно смотрела на Аманду, пытаясь по лицу угадать ее мысли. Элизабет непрерывно покручивала на пальце обручальное кольцо, и это было единственное, что выдавало ее волнение.

Вполне понятно, подробности о брошенном дитя любви, о далеко не рыцарском отношение к матери ребенка – теперь, кстати, известной киноактрисе, стань они известны публике – и на карьере Симона можно поставить крест. И это было особенно опасно сейчас, когда Симон получал от премьера недвусмысленные намеки на то, что пост в Кабинете министров ему обеспечен. Элизабет внутренне содрогнулась, представив, как пресса бросится смаковать эти пикантные новости, как отреагируют на это политические соратники Симона. В глубине души каждый, возможно, и позавидовал бы его связи с такой женщиной, как Леони О'Брайен, но большая политика диктовала свои, особые правила игры: личные интересы и пристрастия должны быть принесены в жертву общественной морали. Крах карьеры Симона, несомненно, и ее, Элизабет, жизнь превратит в сплошное страдание. Так что в интересах их обоих было во что бы то ни стало убедить девочку молчать.

Симон заговорил первым.

– Так что именно ты хочешь от меня? – спросил он. Элизабет напряглась, а Аманда беспомощно переводила взгляд с одного на другого, явно не уверенная в себе.

– Я… я надеялась… – запинаясь, начала она. Симон сощурился, словно почувствовав слабость противника, и уже ощущал себя более уверенным в исходе поединка. – Я надеялась стать членом вашей семьи. Вот чего я всегда хотела.

– Об этом не может быть и речи, – оборвал ее Симон. – Как мы объясним твое отсутствие все эти годы? К тому же, как ты сама нам только что сказала, твоей семьей были эти Уиллоуби, они тебя воспитали, и, должен сказать, вполне прилично.

– Но это же не настоящая моя семья. Я никогда не чувствовала себя ее членом. Они совсем на меня не похожи, – выпалила Аманда. Она заранее настраивалась на холодный прием, но полное безразличие Симона больно задевало. Сердце защемило, когда она поняла, что отец однозначно отказывается от нее. Второй раз в жизни. Тогда Аманда сменила тактику. – Конечно, они присматривали за мной, как могли, но я бы очень хотела учиться в университете. К сожалению, Арнольд, мой отец, – голос ее задрожал, – умер. Так что теперь я лишена такой возможности.

Элизабет смягчилась при этих словах, но Симон так и не дрогнул.

– Очень жаль, конечно, но не всегда мы имеем в жизни все, что хотим, не так ли? – парировал он. Его бойкий ответ вновь шокировал Аманду, и она поняла, что единственный способ пробить ледяной фасад этого человека – ее отца – это говорить напрямую.

– Я бы и сама смогла решить проблему с университетом, – бодро сказала она, – но это так дорого.

Элизабет испытывала неловкость от такого разговора. Она вовсе не намерена была терпеть его и дальше, но Симон вдруг сам прервал беседу.

Он отошел от камина и дернул за веревку звонка. Не обратив внимания на последнее замечание Аманды, он сказал:

– Думаю, мы можем продолжить за чаем.

– Отличная идея, ты, должно быть, устала, Аманда, – спокойно, по-дружески, сказала Элизабет, вступая в разговор.

Дверь открылась, и вошла Джанет. Пока Симон отдавал распоряжения насчет чая для них троих, Аманда пыталась разобраться в своих впечатлениях. Симон, конечно, очень хорош внешне, рассуждала она, но каков мерзавец! Даже не счел нужным притвориться, что рад увидеть свою давно потерянную дочь. Арнольд, хотя и старый дурак, и то обошелся бы с ней лучше. Элизабет, напротив, была очень мила. В ней было что-то располагающее к доверию. Аманда решила, что предпочтительнее иметь дело с женой отца, а не с ним самим.

– Аманда, – прервала Элизабет ее размышления, – думаю, тебе бы хотелось помыть руки перед чаем. Джанет проводит тебя. – Тон ее не требовал возражения, и Аманда поймала себя на том, что послушно встает и следует за приветливой экономкой.

Как только Аманда вышла из комнаты, Симон быстро подошел к жене.

– Лиз, что нам делать, черт возьми? – Элизабет же теперь точно знала, что делать; именно этого от нее и ожидал муж. Она еще никогда его не подводила.

– Проводи ее, но, ради всего святого, будь с ней предельно вежлив, дорогой.

– Ты думаешь, она обратится в прессу? – Он нервничал, был резок и тороплив. Все нужно было решить до прихода Аманды.

– Нет, если ты будешь вести себя с ней иначе, – настаивала Элизабет. – Скажи ей, что сожалеешь о том, что произошло, что ты тогда поступил так, как считал разумным, и что постараешься заслужить ее прощение.

– Все это дельце может оказаться специально подстроенным, – раздраженно сказал Симон.

– Не думаю, дорогой, – тихо ответила Элизабет. – В конце концов, это можно легко проверить.

Симон мерил шагами комнату.

– Необходимо пресечь все это в зародыше, Лиз, иначе мы можем оказаться в большой беде. – Он вдруг резко остановился и, обернувшись, с улыбкой посмотрел на жену, словно его осенила блестящая идея. – Знаю: ты поговоришь с ней, – мягко предложил он. – Ты лучше меня разбираешься в подобных делах.

Они какое-то мгновение смотрели друг на друга, потом Элизабет медленно произнесла:

– Да… неплохая идея. Думаю, мне удастся подобрать к ней ключик. – Она в очередной раз убедилась в том, как необходима Симону.

Когда Аманда вернулась в гостиную, Симона там уже не было. Элизабет, дружелюбно протягивая ей руки, тепло сказала:

– Я так сожалею, моя милая, ты, наверное, переживаешь самый тяжелый момент в своей жизни, но ты должна понять и моего мужа. Видишь ли, все это обрушилось на него как снежный ком. Когда ты вышла из комнаты, он был в таком жутком состоянии – совершенно выбит из колеи. Надеюсь, ты простишь ему недолгое отсутствие.

Недоверие, промелькнувшее в лице Аманды, испугало Элизабет: она подумала, что зашла слишком далеко. Опустившись на диван, она поспешно добавила:

– Это его кажущееся безразличие – своего рода игра. Так он привык разговаривать со своими оппонентами в парламенте. Симон – такой человек, который никогда не выдает своих истинных чувств. И он просто не знает, что делать в таких деликатных ситуациях.

– Как вам, должно быть, тяжело, – холодно заметила Аманда.

– С годами я привыкла. Но, пожалуйста, Аманда, пойди, сядь со мной. – Она жестом указала ей место рядом с собой на диване. Аманда неохотно исполнила ее просьбу, чувствуя, что разговор в том ключе, как она задумывала, не состоится, а ее, вполне вероятно, просто вышвырнут отсюда.

– Я буду с тобой полностью откровенна, – искренне сказала Элизабет. – Ты думаешь, что проиграла, не так ли? Но знай: это не так. Симон не создан для семьи. Он совсем не занимается детьми, даже не видит их толком. Его это просто не интересует, понимаешь? Для него главное – карьера. В ней вся его жизнь. Но мы, кажется, зашли в такие дебри! – сказала она с легкой укоризной и рассмеялась.

Аманда почувствовала, как закипают слезы в глазах, и Элизабет взяла ее за руку, стараясь успокоить.

– Пожалуйста, попытайся простить его. Он был очень молод, когда ты родилась, а теперь он так хочет с тобой помириться. Что скажешь? Готова ли ты простить его?

– У меня, кажется, не такой уж большой выбор, не так ли? – сухо сказала Аманда. Она чувствовала себя сбитой с толку, обезоруженной этой выдержанной, разумной женщиной, которая совершенно неожиданно оказалась такой доброй и внимательной. Ну, конечно, Элизабет с малых лет учили вести себя достойно в непростых ситуациях. В конце концов, оба они – и она, и Симон – всего лишь пытались уйти от ответственности. Аманда не мигая уставилась на Элизабет и с некоторым любопытством ждала ее следующего шага.

– Он бы хотел помочь тебе. Ты сказала, что хочешь поступить в университет? Что ж, такую возможность для способного человека нельзя отвергать. Может быть, если ты позволишь нам помочь тебе…

Элизабет, слегка взволнованная, встала и направилась к письменному столику. Открыв один из ящиков, она вытащила чековую книжку и ручку. Рассудив, что десять тысяч фунтов будет весьма разумной суммой, она вывела ее на чеке. Для Аманды это целое состояние, для них же – крохи; если считать, что это плата за возврат к прежнему спокойствию. К тому же в деньгах Брентфорды никогда не нуждались. Не торопясь, Элизабет выписала чек, спокойно и методично заполнив корешок. Затем с улыбкой протянула чек Аманде.

– Я надеюсь, это поможет, – мягко сказала она. – А теперь, думаю, тебе уже пора, я провожу тебя. Уверена, ты не обидишься, если Симон не простится с тобой. – Элизабет подошла к двери и распахнула ее; аудиенция была окончена. По пути к автобусной остановке Аманду не покидали сомнения, – хотя чек и лежал, надежно спрятанный, в сумочке, – не одержала ли она пиррову победу в этом поединке?

На следующий день Аманда приступила к осуществлению своих планов. Для начала она открыла свой счет в банке, положив на него полученные деньги. Затем известила в библиотеке о своем уходе. И наконец приступила к поискам Леони О'Брайен. С того дня, как Берил открыла Аманде имя ее настоящей матери, она скрупулезно собирала всю информацию, которая попадалась на глаза, о жизни и карьере Леони. Аманда знала, что Леони за границей – письмо из общества попечительства подтверждало это – и, если верить светской хронике, публикуемой в газетах, снимала в Риме свой первый фильм, историческую драму "Мечи на закате", действие которой происходит во Франции конца семнадцатого века. Вышло так, что фильм большей частью снимался в Италии, а не во Франции, – это обходилось дешевле. Единственной проблемой для Аманды было установить точно, где же сейчас живет мать. Она знала, что такие "звезды", как Леони, путешествуют по миру, переезжая с места на место, зачастую подчиняясь лишь своим капризам; отправляться в Италию в напрасную погоню ей вовсе не хотелось.

Ее первым шагом был звонок в "Эквити", профсоюз актеров Англии. Осторожные расспросы помогли ей выяснить, что проще всего связаться с актером или актрисой через их агентов. Узнала она и то, что агентом Леони О'Брайен был Найджел Бекштайн. Получив эту информацию, а также раздобыв номер телефона офиса Найджела Бекштайна, Аманда задумалась. Ее осенило, что, стоит ей объявиться в качестве давно пропавшей дочери Леони О'Брайен, все ее попытки разузнать что-либо разобьются о стену молчания. С другой стороны, она чувствовала, что агенты вряд ли раскрывают посторонним профессиональные секреты своих клиентов и их местопребывание, тем более если речь идет о таких "звездах", как Леони О'Брайен. Выходит, она должна найти иной способ заставить Бекштайна ответить на ее вопросы о Леони – не открываясь ему.

В совершенной растерянности Аманда решила сварить себе кофе. Затем, с чашкой в руке, она прошла в гостиную и села в кресло, поставив кофе на один из журналов Берил, раскиданных на столике. И в тот же миг внимание ее привлекла крикливая надпись на обложке – "Настоящий Джереми Айронс: Читайте наш эксклюзивный материал". Конечно же! Кинозвезды всегда разговорчивы с журналистами. С журналистами беседуют все. Она подскочила в радостном волнении и, подбежав к телефону, дрожащими пальцами набрала номер.

– Алло, – сказала она в трубку ответившему ей женскому голосу. – Говорит Аманда Уиллоуби из "Вуманз дрим мэгэзин". Мы планируем поместить материал о Леони О'Брайен и ее новом фильме. Я бы хотела поговорить об этом с Найджелом Бекштайном, если можно.

Ровно через неделю Аманда уже летела в Рим.

Найджел Бекштайн сидел в своем офисе, постукивая карандашом по зубам – неизменная привычка, сопровождавшая тяжелые раздумья. Был теплый вечер, и, хотя Найджел и снял пиджак, все равно слегка вспотел. Он ослабил узел галстука от "Гуччи" – воротник рубашки неприятно сдавливал шею. Найджел опять начинал полнеть, в этом не было сомнений. Ленч у "Иви" был, как всегда, отменный, но ему бы следовало воздержаться от сыра и пудинга. Найджел посмотрел на свой округлившийся живот. При такой нервной и напряженной работе с клиентами он должен бы был уже давно растрясти лишний жир. И вот сейчас, в довершение неприятных ощущений, вызванных обжорством, ему приходится нервничать из-за клиентки, которая никогда еще не доставляла ему беспокойства, – из-за Леони О'Брайен.

Уже второй раз звонила молодая женщина, выдававшая себя за журналистку, и просила организовать интервью с Леони. Поначалу он с удовольствием беседовал с ней; в конце концов, это была обычная просьба из "Вуманз дрим", который девушка, по ее словам, представляла, – журнала популярного и солидного. Затем, по ходу беседы, он вдруг поймал себя на том, что не видит в вопросах девушки той последовательности, которая характерна для профессиональных журналистов. Она явно нервничала и проявляла странную настойчивость в вопросах о раннем творчестве Леони, которое интересовало ее гораздо больше, чем сегодняшние работы.

В конце концов он пообещал ей переговорить с Леони насчет интервью после ее возвращения в Англию. В разговоре он подтвердил, что Леони в Риме, и лишь потом что-то насторожило его в интонациях девушки. Теперь Найджел задавался вопросом, не совершил ли он ошибку. Девушка позвонила еще раз, сообщив, что журнал готов послать ее в Рим, и попросила дать адрес Леони. Он пообещал ей перезвонить, но вот только что по его просьбе секретарь связалась с "Вуманз дрим", чтобы узнать, числится ли у них в штате некая Аманда Уиллоуби. Он совершенно не удивился, когда она сообщила, что редакции это имя незнакомо.

Теперь-то уж Аманда Уиллоуби, вздумай она вновь позвонить ему, получит вежливый, но отрицательный ответ. Но Найджел мучительно размышлял, стоит ли ему позвонить Леони и рассказать ей о девчонке. Больше всего ему не хотелось прерывать съемки в самом разгаре, да и Аманда Уиллоуби, скорее всего, очередная "звездная" фанатка, жаждущая быть поближе к своей любимице; с другой стороны, в памяти еще было живо то недавнее письмо из общества по усыновлению детей с осторожным намеком на "родственника", желающего связаться с мисс О'Брайен. Найджел тогда решил не беспокоить Леони, не отвлекать ее от напряженной работы, но сейчас вдруг подумал, что, возможно, был не прав. Если между этой девушкой и письмом есть какая-то связь… тогда именно это может объяснить некоторые странные моменты в ранней карьере Леони, о которых он сейчас вспомнил. Найджел задумчиво пробежал рукой по редеющим темным волосам и мысленно вернулся в прошлое – к своей первой встрече с Леони О'Брайен.

– Что сегодня играют? – спросила Милисент Джеймс, известный режиссер. Это была крупная женщина средних лет с коротко стриженными серо-стального цвета кудрями, умными черными глазами и всегда ярко накрашенными губами. Не было в кинобизнесе более уважаемого режиссера, чем Милисент Джеймс, но и никто не был так требователен и упрям – в этом убедились все агенты, пытавшиеся протолкнуть своих клиентов на роли в ее фильмах.

– "Тайную подмену", – ответил Найджел Бекштайн, самый молодой агент фирмы "Ходж энд Флауэрс" Милисент, которая адресовала свой вопрос вовсе не ему персонально, обернулась и увидела перед собой аккуратно одетого молодого человека с великолепной копной черных кудрей. Он был, пожалуй, слегка полноват, но его теплые карие глаза смотрели мягко и умоляюще. Милисент, которая, несмотря на свою устрашающую внешность, вовсе не была равнодушна к привлекательным юношам, слегка улыбнулась, поблагодарив за информацию.

Воспользовавшись благоприятным моментом, Найджел решил представиться.

– Найджел Бекштайн, "Ходж энд Флауэрс", – сказал он, протягивая руку. К его удивлению, она ее не отвергла.

Эта встреча произошла в маленьком, битком набитом баре театра Колли Сиббер Лондонской драматической академии. Шла премьера выпускного спектакля, и театральные агенты, режиссеры, родственники и друзья, директора и продюсеры собрались en masse[3]3
  Все вместе (фр.).


[Закрыть] посмотреть очередной выпуск подающих надежды молодых талантов.

Найджел был молод и честолюбив, он Берил, что рано или поздно откроет свое агентство, и потому вовсе не собирался пренебрегать возможностью завязать дружеские отношения с такой влиятельной дамой. Он пришел на просмотр от имени Питера Ходжа и Дональда Флауэрса – основателей и владельцев солидного и преуспевающего в течение уже многих лет театрального агентства. Оба они были актерами, и их профессиональное чутье в сочетании с талантом всегда помогало находить будущих "звезд" среди юных дарований.

Найджел был полон решимости показать себя с лучшей стороны, достойным членом команды. Он пришел на премьеру с твердым намерением открыть "звезду" или умереть в тщетной попытке. А пока, призвав на помощь все свое обаяние, он готов был болтать с кем угодно, кто мог бы оказать ему поддержку в настоящем и будущем. Шум в баре, однако, стоял оглушительный.

– Извините, не расслышала вашего имени, – прокричала Милисент, отпуская наконец его руку.

– Найджел Бекштайн! – проревел он в ответ. – На прошлой неделе мы с вами говорили о Дэниеле Бурне.

– В самом деле? – Ее вопрос прозвучал так, словно она не имела ни малейшего представления о том, кто такой Дэниел Бурн.

– В прошлом году он получил приз Гордона, припоминаете? – с настойчивостью продолжал Найджел. Милисент отчетливо вспомнила телефонный разговор с довольно настырным молодым человеком, который пытался уговорить ее дать Дэниелу шанс. Но они оба знали, что, с призом или без него, Дэниел был далеко не "звездным" героем. Несомненно, привлекательный внешне и довольно хороший актер; но для Найджела так и осталось загадкой, как ему удалось получить такую престижную награду. Дэниел был слишком уж флегматичный, бесстрастный, хотя надежный и упорный в работе – в общем, прекрасный парень. Найджел считал, что Дэниел был бы неплох на вторых ролях и что с возрастом, возможно, станет хорошим характерным актером.

Но сейчас ему не хватало того главного элемента, без которого нет "звезды": взрывного блеска. Это свойство не поддавалось определению; для Найджела оно ассоциировалось, скорее, с сексуальной энергией. Многие называли это харизмой или стилем; но Дэниел, великолепный внешне, хотя и обладал в какой-то степени этими качествами, никогда не смог бы зажечь своей игрой. Милисент Джеймс провести было трудно, и Найджелу так и не удалось продать ей Дэниела.

– Как идут дела? – спросил он, решив выжать максимум из представившейся возможности. Милисент сейчас работала над грандиозным проектом для лондонского театра "Олд-Вик" под руководством великого Алекса Тейлора. Поставленная в театре, пьеса затем должна была стать основой телевизионного фильма. Контракты со всеми актерами, занятыми в ней, планировали подписывать сразу на срок не менее года, профессиональные призы и финансовое вознаграждение стоили того, чтобы за них бороться; так что конкуренция среди желающих попасть в участники проекта обещала быть жесткой. В среде театральных агентов было неспокойно: заполучить в клиенты актера-претендента на роль в зарождавшемся фильме было делом заманчивым и сулило агенту-счастливчику лавры победителя.

– Все еще смотрим претендентов. Их тьма, – весело ответила Милисент. "Лгунья ты, корова, – подумал Найджел, – вы же рассматриваете только горстку избранных".

– Вам уже принесли что-нибудь выпить? – совсем не в тон своим мыслям вежливо поинтересовался он.

– Нет, но, думаю, кто-нибудь сейчас принесет. – И она огляделась по сторонам, явно утомленная беседой.

– Позвольте мне, – сказал Найджел. – Дайте-ка я угадаю. "Джи энд Ти", я прав? – торжествующе произнес он.

– Да, – ответила она, слегка раздраженная его настойчивостью. И, прежде чем она успела остановить его, Найджел пробился к бару и заказал выпивку. Когда он вернулся, Милисент уже разговаривала с Феликсом Ламонтом, известнейшим антрепренером, чью картину она очень хотела снять. – О, благодарю, – небрежно бросила она Найджелу, протянув руку за стаканом, и вернулась к прерванному разговору с Ламонтом. Найджел минуту-другую покрутился вокруг, видя перед собой лишь их спины, но было ясно, что Милисент не намерена представлять его своему собеседнику.

– Что за пьеса сегодня? – услышал он ее вопрос. "Я же только что сказал тебе: "Тайная подмена", ты, грубая сука", – подумал Найджел. Итак, было очевидно, что Дэниелу совсем не светит получить у нее роль, хотя она и обмолвилась, что его можно будет включить в окончательный список претендентов. "Не хочет связывать себе руки", – решил Найджел. Проклятье! И ведь не приняла ни одного их предложения. Поражение в поединке, который, казалось, начинался так хорошо, выбило его из колеи. Как он ненавидел эти сборища! Всегда одни и те же сморщенные лица. Каждый играет только на себя. И это перспектива всей его жизни.

Найджел на мгновение погрузился в свои излюбленные грезы. Он сидит за огромным столом, где-нибудь в Уэст-Энде, и разговаривает по телефону с Милисент Джеймс или с кем-нибудь еще, ей подобным. Нет. Именно с Милисент Джеймс, решил он. Да, он говорит с Милисент и заставляет себя упрашивать отдать ей одного из его клиентов. Суммы, которые она предлагает, бешено ползут вверх, а он все отвечает "нет". В конце концов звучит его "да" умопомрачительной цифре, при условии, что он получает персональное вознаграждение и процент от кассы.

Он глубоко вздохнул, взволнованный столь радужной перспективой. Его день придет, и Милисент будет ползать на коленях у его ног. Пронзительный звонок вернул его к реальности. Публика уже просачивалась в зал. Деньги на театр были собраны в свое время по воззванию бывших выпускников академии, и помещение театра, хотя и небольшое, было хорошо оборудовано. Вот уже несколько лет академия успешно сотрудничала с художественной школой, специализировавшейся в театральном дизайне, и ученики школы оформляли сцену, готовили костюмы для студенческих постановок. Успех такого подхода был налицо: актеров вдохновляло сознание того, что для каждого из них специально разработан костюм, а ученики художественной школы получали возможность увидеть свои работы на сцене, а не только на выставках или в эскизах.

По традиции занавес поднимали еще до прихода зрителей в зал, так что сцена была открыта вниманию заинтересованных лиц, которые могли еще до начала спектакля оценить работу дизайнеров.

Для "Тайной подмены" сцену оформили очень выразительно; чувствовался высокий стиль при одновременной простоте декораций, установленных на покатом, тускло мерцающем оловянном полу. Зловещие своды, нависавшие над сценой, создавали ощущение грядущей трагедии; одинокий стул, в витиеватом стиле рококо, был задрапирован блестящим пурпурным шелком. Зрители постепенно занимали свои места, и в гуле голосов пробивался одобрительный шепот. Уровень приглашенных был слишком высок, и от сознания этого еще сильнее бились сердца и без того взволнованных, полных надежд выпускников, томящихся за сценой в ожидании выхода.

Найджел Бекштайн занял свое место и принялся изучать актерский состав. Интересно, мелькнет ли среди этих неизвестных имен дарование, в котором он угадает неуловимое "звездное" качество? И вот свет в зале погас. Зазвучал клавесин – яростно и зловеще, эхом разнесшись над пустой сценой. Пьеса началась. Первыми вышли двое актеров; их движения были угловаты, не хватало раскрепощенности. И вот на сцене – героиня, Беатрис Джоанна, в сопровождении служанки. Найджел почувствовал легкое волнение. Актриса, игравшая роль Беатрис Джоанны, была невысокого роста, изящная, с бледным выразительным лицом; роскошные темно-каштановые волосы были зачесаны назад и схвачены лентой; на открытом лице выделялись высокие скулы. Еще до того, как она произнесла свою первую реплику, внимание зала уже было приковано к ней, и Найджел, выпрямившись в кресле, стал наблюдать. Он с интересом следил за ее движениями в ожидании услышать ее голос. И вот она заговорила.

БЕАТРИС: Да вы школяр, сэр.

АЛСЕМЕРО: Причем очень слабый.

БЕАТРИС: Ну, и к каким же наукам относится любовь, о которой вы говорите?

АЛСЕМЕРО: Из ваших уст я слышу только музыку…

Найджел был с ним вполне согласен. Это действительно была настоящая музыка. Героиня была хороша собой, и голос у нее был божественный. По ходу пьесы Найджел убедился, что она к тому же обладает индивидуальностью, умна и вместе с тем очень ранима. К концу первого действия Найджел уже твердо знал, что открыл свою "звезду". Он тут же напрочь забыл о Милисент Джеймс и, лишь когда увидел ее в баре, подумал про себя: "Ты будешь ползать на коленях гораздо раньше, чем думаешь, Милисент. Отныне я намерен представлять интересы… – тут он еще раз заглянул в программку, – мисс Леони О'Брайен. Она определенно будет "звездой", а ты будешь умолять меня всучить ей роль в твоем фильме".

Пьеса продолжалась, и Найджела все больше и больше очаровывала молодая актриса. С каждым своим выходом она все набирала уверенности, и, хотя освещение было тусклым, от одного ее появления на сцене словно становилось светлее. Теперь Найджел был одержим идеей заполучить ее, стать ее агентом, и, как только закончился спектакль, он, с трудом пробравшись и выходу, спешно покинул зал.

В театре не был предусмотрен вход за кулисы, так что ему пришлось отсиживаться в баре, дожидаясь прихода своей героини.

Найджел уже осушил изрядную порцию бренди, когда наконец появилась Леони О'Брайен – бледная и словно неземная в воздушном платье из серебристого бархата. От ее красоты у Найджела захватило дух, и в разыгравшемся воображении она предстала ему некой кельтской богиней. Найджел Бекштайн никогда не признавался в этом даже самому себе, но в тот вечер он влюбился в Леони О'Брайен. И чувство это было рождено не только ее красотой; гораздо больше взволновала Найджела та ранимость, что сквозила в ее облике; Леони словно нуждалась в его, Найджела, защите от грубого и жестокого мира. На долгие годы она займет в его сердце особое место, а сейчас, наблюдая, как стоит она, широко раскрыв глаза, смущенно принимая горячие поздравления от доброжелателей, он чувствовал, что готов ради нее на все.