Текст книги "Остов"

13

На песчаном берегу они расчищают от пепла небольшой пятачок и ставят на нем крохотную палатку Рут. В сумерках собирают плавник; в яме, вырытой голыми руками, из самых сухих веток сооружают костер. К радости обоих от зажигалки Ника ветки сразу загораются. Когда костер начинает весело полыхать, они признаются друг другу, что не умеют добывать огонь трением палок. Потом Ник, пытаясь разогреть консервную банку в пламени, обжигает руку, и без того покрытую волдырями.

– Я вообще-то городской житель. По бушу никогда не бродил. – Ник морщится, по настоянию Рут намазывая на руки антисептический крем.

– А я только один раз была в походе, на юге Франции, – сообщает Рут.

Когда они просыпаются на следующее утро, каждый чувствует боль во всем теле и опустошенность от понимания того, какая реальность их окружает. Вонь от мертвого животного усилилась. От него несет горелой плотью, слабо, но стойко пахнет гниением.

Они убирают палатку и ставят снова, подальше от туши кита, по другую сторону от пикапа Ника.

Он осторожно проводит ладонью по обуглившейся коже животного.

– Его словно поджарили на мангале. Только не до конца прожарили.

Жуть.

Что сталось бы с ними, если б животное сварилось?

Да и сами они – почему не сварились заживо?

– Вонь скоро станет невыносимой. Надо чем-то проткнуть брюхо кита, а то взорвется еще.

– Для полного счастья!

Из живого грациозного существа кит превратился в окаменелую глыбу, но Рут по-прежнему не может отвести от него взгляд.

Его размеры завораживают, хотя теперь он больше похож на гору угля.

Рут смотрит на застывшую раззявленную пасть кита, куда они втискивали свои тела, пролезая под китовым усом, чтобы затем возродиться в испепеленном мире.

Ей уже с трудом верится, что они находились внутри кита, когда произошла катастрофа. Что они остались в живых.

Она вспоминает, как, сжавшись от ужаса, лежала под Ником, вспоминает жуткую вонь, темноту, потом яркий свет, зловещее эхо свистящего ветра. Все это теперь кажется далеким, словно полузабытый сон.

Рут хочется спросить у Ника: «Это было? И что это было? Почему мы выжили?»

Но не решается. Почему-то страшно. Кажется, если спросить, она разрушит чары, и сами они тоже расщепятся, превратятся в белую пыль, которая немного повисит в воздухе и осядет – еще одна пригоршня праха поверх слоя пепла, покрывающего теперь их мир.

Ник предлагает выложить из камней гигантские буквы SOS на берегу – на случай, если в небе будет пролетать какая-нибудь спасательная команда. И еще они должны следить за тем, чтобы костер не гас: если корабль будет проплывать мимо, на борту сразу заметят, что на берегу есть выжившие.

После того как эти важнейшие меры приняты, Ник приходит к выводу, что делать больше нечего: остается только сидеть и размышлять.

Постепенно возникают неизбежные вопросы.

Сколько еще выживших?

Как получилось, что они вдвоем уцелели, а все остальные в городке – нет?

Придет ли вообще спасательная команда? Где начинается и кончается зона разрушения? Сколько им осталось жить? Уцелел ли кто-нибудь из знакомых?

Слишком много вопросов, все не охватишь.

Второй вечер подряд они жуют на ужин резиновые водоросли, поджаренные на костре. Рут наконец решается задать единственный вопрос, который, как ей кажется, можно задать.

– Как быть с пропитанием? – Она умирает с голоду. Но, кроме того, ей нужно чем-то занять себя. Чтобы отвлечься от неизбежных вопросов, которые ее преследуют.

Она смотрит на Ника, освещаемого пламенем костра. Он без аппетита глодает сморщенные «резиновые» водоросли, намотанные на обуглившуюся палку.

– Ник?

– Да, я думаю. – Он потирает лоб, морщится. – Не знаю, что лучше – остаться здесь или идти куда-то. И, если мы найдем какие-то продукты, как определить, можно ли их есть? – Его лицо измазано сажей, волдыри еще больше воспалились. – Возможно, они окажутся радиоактивными, или зараженными, или…

Рут кивком просит его продолжать. Это даже хорошо, что он растерян. Вместе не так страшно искать выход из положения, в котором они оказались.

– Скорей всего, мы уже чем-то заражены. – Он показывает на свое изъязвленное лицо.

Рут дотрагивается до шеи и тут же отдергивает руку: малейшее прикосновение вызывает жгучую боль.

– Например, вода в ручье. Она наверняка ядовитая, хотя на вкус нормальная.

Ник умолкает, затем поворачивается к Рут, немного краснея от смущения.

– Прошу прощения за подробности, но у меня форменный понос. А ты как?

– Да, тоже живот побаливает.

Туалетный вопрос – самый проблемный аспект возникшей ситуации. Рут уходит в темноту, подальше от Ника, чтобы он не слышал, как она тужится, но слишком далеко не забирается: она должна оставаться в пределах слышимости, если вдруг придется позвать на помощь, предупредить о приближении друзей или врагов. Вместо туалетной бумаги использует листья тростника, которые отмывает в ручье от пепла. К сожалению, даже самые широкие и мягкие из них колются и оставляют порезы. Сегодня вечером она попробовала сходить «по-большому» у ручья, закопала за собой, как кошка, и подмылась в холодной воде. А потом, увидев, как Ник наполняет флягу водой из ручья, покраснела, чувствуя вину из-за того, что вода, которую Ник собирается пить, грязная и по ее вине.

– Под развалинами наверняка найдется немало коробок и консервных банок с едой. Этого нам хватит на много месяцев, а то и лет.

Рут вспоминает дома и фермы, которые встречались ей на пути, когда она шла до этого городка. Живо представляет содержимое буфетов, заваленных грудами кирпича и бетонных блоков. От этих мыслей начинает урчать в животе.

– Вообще-то, – вздыхает Ник, – без пищи мы точно умрем… причем довольно скоро. Так что, по факту, нужно искать продукты. Даже если они светятся в темноте, без них мы все равно не выживем. А пока, конечно, будем есть водоросли.

Рут смотрит, как он отправляет в рот еще один обуглившийся жесткий кусочек того, что еще недавно было зеленым растением.

– Полностью с тобой согласна, – отвечает она. – Попробуй только отнять их у меня.

Едва темно-синяя ночь сменяется серым утром, они начинают потеть. Жар летнего солнца прорывается к ним сквозь толстый слой облаков, хотя вообще-то день пасмурный.

Они решают вернуться в кемпинг, забрать из трейлеров все что можно. Потом попробуют разгрести развалины бывшего сельского магазина и пороются там.

– В худшем случае мы обнаружим под обломками труп хозяйки лавки, той, что была при кемпинге.

– Лавки?

– Магазина. Супермаркета. Или как там у вас, британцев, это называется.

Трупы Рут видела только по телевизору. Она пытается подавить дрожь. Неужели они найдут тело женщины, с которой она познакомилась, когда в последний раз покупала продукты в магазине, сразу как пришла в этот городок? Трудно представить, как может выглядеть труп в нынешних условиях.

Готовя себя к предстоящему зрелищу, Рут перебирает в уме самые душераздирающие варианты.

Каким будет труп – обугленным, окаменевшим, как шкура кита после взрыва?

Или высохшим? Одни кости?

Осталась ли на нем человеческая плоть? Сумеет ли она рассмотреть выражение на обожженном, окаменевшем лице?

Рут мотает головой, стараясь вытеснить из сознания жуткие картины.

Она чувствует, как ее пустой желудок сжимается, когда перед глазами встает до боли знакомое лицо Фрэн, на котором навсегда застыла гримаса страха и нестерпимой муки.

А может, и не будет никаких трупов – лишь тени на стенах, как в Хиросиме. Рентгеновские снимки людей, которые когда-то жили здесь.

Хоть бы люди погибли мгновенно. Не страдая. Сразу.

К кому обращена эта просьба? Она никогда не верила в высшую силу, сейчас – тем более. И все же сердце не так рвется, когда думаешь, что тела рассыпались на атомы. Что от них остались лишь плоские очертания – как длинные тени на дороге на исходе летнего дня.

Силуэты мамы, папы, Фрэн – всех тех, кого она мгновенно узнает.

Можно ли увидеть что-то красивое в очертаниях тени, появившейся в результате таких кошмарных обстоятельств?

Кемпинг все такой же, каким и был.

Ник останавливается, смотрит на обугленные деревья вокруг, прислушивается.

– Птиц нет!

В его голосе ликование: наконец-то он понял, что не давало ему покоя, пока они шли от берега океана. Их окружает полнейшее безмолвие.

– Если увидим что-то бабахнутое, резко линяем отсюда.

Рут тупо смотрит на него.

Ему надо употреблять поменьше жаргонных словечек. Она не понимает и половины из того, что он ей говорит.

– Если увидишь что-то подозрительное, беги со всех ног. Встретимся возле кита. Хорошо?

Рут согласно кивает.

– Думаю, надо быть готовыми к худшему, пока не получим доказательств обратного.

Ник надеется, что его страх наткнуться на одичавших людей – всего лишь отголосок многочисленных фильмов о конце света и зомби. Ему хотелось бы быть позитивнее, больше верить в силу человеческого духа. Но все же, раз он пока жив, глупо лишаться жизни, доверившись тому, кому доверяться не следует.

С другой стороны, с Рут он тоже знаком не с сотворения мира, однако жизнь свою ей доверил. Впрочем, разве у него есть выбор? Ясно ведь, что держаться вместе – лучший вариант для них обоих.

Он вскидывает руку, предупреждая Рут, что надо остановиться и оглядеться. Взглядом он ощупывает покрытую пеплом местность, высматривая признаки движения, затем осторожно открывает дверь своего трейлера.

И сразу же приступает к делу: срывает с кровати одеяла и простыни, сворачивает их в тугой узел и запихивает на дно рюкзака – последние две ночи он замерзал. Просить Рут, чтобы она пустила его в свой спальный мешок, было как-то неловко, а кофта с капюшоном и флисовая куртка не спасали. Да и шея болит. Он хватает с кровати две подушки и пристегивает их по бокам рюкзака.

Рут наблюдает, как Ник упаковывает вещи. От каждого его движения поднимается пыль, в воздухе мельтешат хлопья пепла. Она плотнее натягивает маску и начинает собирать разбросанные на полу бумаги и фотографии. Тексты старается не читать – ведь это чужие бумаги, – но фотографии сами притягивают взор. Прекрасные снимки. Черные, белые и серые оттенки создают впечатление, что перед ней изображения из другой эпохи. Люди на снимках, похоже, не замечают, что их фотографируют, погружены в свой собственный мир. Вот, например, эта женщина, ее лица почти не видно за длинными волосами. Курит, сидя на бордюре тротуара. За ней на заднем плане – машины на шоссе, далекие, нечеткие.

– Смотри, что я нашел!

От неожиданности Рут вздрагивает, роняет фотографию.

Она оборачивается. Ник со смехом поднимает вверх, словно ценный трофей, упаковку туалетной бумаги, в которой не хватает лишь одного рулона из шести. Голос Ника эхом разносится по трейлеру, он бросает ей упаковку. Потом открывает еще одну дверь, за которой оказывается маленький санузел: небольшой унитаз, раковина, над ней зеркало, душевая кабинка, такая крохотная, что непонятно, как он туда помещался.

Ник открывает створку зеркала, за ней – шкафчик. Он собирает все, что попадало с полок: зубную щетку, зубную пасту, бутылочку с зеленой жидкостью для полоскания рта, большой флакон геля для душа, шампунь, стеклянный пузырек в виде мужского торса. Опрыскивает себя лосьоном после бритья.

– Мы зачем сюда пришли – готовить тебя к свиданию или искать продукты?

Пожимая плечами, он пшикает спреем и на нее. Рут протестует, машет рукой, чтобы развеять резкий запах.

– Прости, но тебе это не помешает.

Рут поворачивается к нему спиной. Щеки горят от стыда. С тех пор как они, выбравшись из пасти кита, оба окунулись в море, купание как-то отошло на второй план. И пусть она почти ничего не делала, разве что хворост собирала, время, казалось, сжимается и расширяется, так что она утратила чувство очередности событий. Уже и не помнит, когда в последний раз мылась как следует.

Они приступают к поискам, начав с основного помещения трейлера.

В буфете и шкафчиках Рут находит очень мало продуктов: немного крекеров, крупу, банку арахисового масла. Должно быть, Ник здесь совсем недавно. Неужели он действительно приехал, чтобы сфотографировать кита? Ему, наверно, хочется поскорей вернуться домой?

А если это так, как поступит она?

Поедет с ним?

Или останется здесь? Одна?

Рут мотает головой: меньше думай, больше занимайся делом.

Она выдвигает один из ящиков – в нем несколько ножей, ложек и вилок. Она ссыпает столовые приборы в рюкзак. Одну ложку, правда, держит в руке. Опустив на лице маску, она отвинчивает крышку банки с арахисовым маслом, погружает ложку в мягкую пасту и подносит ее ко рту.

– Кайф, то что надо! – восклицает она невнятно, поскольку рот заполнен пастообразным маслом и язык липнет к небу.

– Дай и мне! – Руки Ника заняты, он просто открывает рот. Рут зачерпывает полную ложку масла и подносит к его губам. Он захватывает ее в рот, и меньше чем через секунду разжимает губы. Рут вынимает из его рта облизанную ложку.

Закрыв глаза, Ник мычит от удовольствия.

Рут вдруг осознает, что стоит почти вплотную к Нику. Она чувствует аромат его лосьона после бритья, которым он недавно брызгался, и запах самого Ника; этот запах, постепенно крепчавший, за последние дни стал привычен. Впервые с того вечера перед катастрофой, когда они лежали рядом на коврике, они оказались так близко друг к другу.

Ник все еще не открывает глаз. Рут разглядывает его: большой рот, губы потрескались от жажды, грязное лицо с воспаленной кожей, на щеках и подбородке уже появилась щетина. Она смотрит на опущенные веки его миндалевидных глаз: по краям их обрамляют загибающиеся ресницы.

Ник открывает глаза и упирается в нее взглядом.

Рут задерживает дыхание.

Ощущает покалывание в ладонях, идущее от больших пальцев.

– Надо проверить, есть ли вода в кране.

Рут отворачивается от Ника, крутит кран. Даже шипения нет.

– Вода поступает из основного резервуара. Испарилась, должно быть, из-за жуткого жара.

Рут берет бутыль с жидкостью для стирки и бросает ее в рюкзак, прежде туго завинтив крышку. Одежду надо постирать.

Ник перегибается через нее и берет с подоконника лежащий на боку радиоприемник. Поворачивает ручку. Ничего.

– Гикнулся.

Опять жаргонное словечко. Но хоть значение его очевидно.

Ник замечает, что Рут с нетерпением наблюдает, как он снимает заднюю крышку приемника, чтобы проверить, в чем проблема. Они уже обсуждали, что можно бы попробовать связаться с кем-нибудь по радио. С кем? Со спасателями? Это вряд ли.

– Не волнуйся, просто батарейки сели. Будем надеяться, что найдем новые в том магазине. Под развалинами.

Будет ли приемник работать с батарейками, неизвестно. Ник неплохо разбирается в фотоаппаратах, но вот в радиоприемниках длинноволнового диапазона он полный профан.

Пожалуй, рано он обрадовался.

Для начала неплохо бы найти батарейки.

Ник бросает радиоприемник в свой рюкзак, кладет в него еще несколько вещей: оставшуюся одежду, бумаги и фотографии, которые Рут сложила на столе.

– Ладно, пойдем в следующий трейлер. – Он указывает Рут на открытую дверь: туда.

Прежде чем выйти, она поправляет на лице маску и натягивает кепку. Дождавшись, когда она отойдет от двери, Ник возвращается в спальню, выдвигает ящик тумбочки возле кровати, вынимает оттуда тетрадь и вытаскивает лежащий между страниц конверт.

Смотрит на пожелтевшую цветную фотографию. На ней – улыбающаяся женщина в шортах и спортивной майке. Длинные черные волосы с проседью заплетены в косу, переброшенную через плечо. Она сидит на ступеньках деревянного крыльца, смотрит прямо в объектив. У ее ног – косматый беспородный черно-белый пес; склонив набок морду, он тоже смотрит в объектив.

Бережно держа фотографию указательным и большим пальцами, Ник подносит ее к губам и закрывает глаза, затем аккуратно сует снимок в задний карман джинсов.

В тех трейлерах, которые не сгорели, в последнее время никто не жил. Взять в них нечего. Рут предполагает, что со временем им могут пригодиться такие вещи, как набивка встроенных сидений, ткань занавесок, а может, даже трубы и провода.

– Вряд ли. Мы здесь ненадолго.

– Оптимистично, – хмыкает Рут.

– Я имел в виду, что, бог даст, нас скоро спасут.

Рут подозревает, что Ник имел в виду именно то, о чем она и подумала.

Они подошли к повороту, где раньше стоял магазин. Все покрыто пеплом. Металлическая вывеска, еще несколько дней назад находившаяся на крыше, теперь торчит из груды кирпичей и облицовочных плит. «Лавка» превратилась в гору обломков.

– Ну что, за дело?

Ник снимает полупустой рюкзак, бросает его на дорогу.

Они медленно и осторожно разбирают кирпичи. Постепенно вырастают две кучи: в одной – кирпичи и обломки, во второй – то, что, как им кажется, может пригодиться. Первая растет намного быстрее, чем вторая. Это тяжелый, изнурительный труд. Рут обливается потом. Она хочет снять шляпу и маску, но знает, что они хотя бы немного защищают ее от летающей вокруг пыли.

– Смотри, что я нашел!

Немного в стороне Ник быстро разгребает обломки, потом вытаскивает что-то и поднимает вверх, показывая Рут. Рукой в перчатке смахивает пыль со своей находки.

– Держи, – он протягивает ей коричневую жестяную банку, затем возвращается на то же место и вытаскивает из кучи обломков еще одну. Вытирает ее о джинсы, верхний край – с особой тщательностью. Дергает за язычок банки, и она с шипением открывается.

Ник льет жидкость из банки прямо себе в рот.

– Кайф! Первое, что мы нашли, – моя любимая газировка! – Глупо так радоваться содовой при нынешних обстоятельствах. Но он с детства обожает именно эту газировку. Всегда любил ее больше остального.

Его вдруг пронзает чувство вины. Чего это он так раздухарился?

И, словно в ответ на его мысли, дневной свет начинает тускнеть. И без того серое небо темнеет еще больше.

– Вроде бы рановато для сумерек, а? – Рут явно нервничает. Значит, как и он сам, она не верит, что худшее уже позади?

Ник смотрит на небо, на опускающуюся сверху мглу, затем – на небольшую кучку банок, консервов и упаковок у своих ног.

– Улов не так уж плох. На некоторое время хватит. Грузим все это и уходим.

Они складывают провиант в рюкзаки, вытирая и стряхивая пыль с банок и коробок.

Ник поднимает тяжелый рюкзак на плечо и вдруг слышит за спиной какой-то шум. Тихое постукивание. Он оборачивается. Это капает дождь, постепенно смывая пыль с красной вывески магазина.

Ник задирает голову, и капля дождя плюхается ему прямо в глаз. Он спускает маску под подбородок и подставляет под струи открытый рот.

Рут почти не видит дороги перед собой. Дождь теперь сильный, проливной. С тяжелым рюкзаком бежать быстро не получается, мышцы ног болят, как тогда, когда она неслась к киту. До того, как все это произошло.

За ней бежит Ник. Она слышит его тяжелое дыхание, слышит хлюпанье слякоти каждый раз, когда ноги его касаются земли.

Смываемый с руин серый пепел грязным густым потоком выносит на дорогу, превратившуюся в черную реку. С исчезновением пепельного покрова яснее видно, где кончается одно и начинается другое. На берегу обнажился золотистый в черную крапинку песок, вдоль ручья зазеленели листья тростника.

Рут снимает с плеч тяжелый рюкзак и запихивает его под машину, чтоб меньше промок. Потом хватает все емкости, какие у них есть: банки от фасоли, фляжку, пластмассовую бутылку, – и выставляет их на капот автомобиля, с которого слезла вся краска. Они начинают быстро наполняться водой.

Рут снимает шляпу, перчатки, а потом всю остальную мокрую одежду и вешает ее на борт кузова машины. Дождь постепенно смывает с вещей белую пыль, показывая их настоящие цвета.

Ник стоит как истукан.

Она смеется, глядя на него, и открывает дверцу машины.

Достав то, что искала, поворачивается к Нику. В руках у нее мыло.

– Ты же сам говорил, что мне не мешало бы искупаться! – Она начинает намыливать свое обнаженное тело.

Ник чувствует, как грязная одежда на нем все больше и больше намокает под проливным дождем.

Рут хохочет как сумасшедшая. Ее голос доносится до него даже сквозь какофонию ливня.

– Эх, была не была! – Ник снимает рубашку, ботинки, носки, майку, джинсы и, наконец, трусы. Швыряет все в машину. Совершенно голый, он подходит к Рут и протягивает руку за мылом.

Дождь наконец стихает, и тут выясняется, что костер развести они не могут: плавник, что они насобирали, отсырел.

Дрожа от холода, они сидят рядом и едят из банки холодный горох.

Затем съедают пополам последний апельсин, обливаясь его сладким соком, который стекает у них с подбородков. После принимают решение отныне хранить дрова под машиной.

Костра у них нет, поэтому с наступлением темноты они залезают в палатку. Теперь у каждого своя подушка. Ник накрывает их дополнительными одеялами из трейлера.

– Укрывайся сам. У меня есть спальник.

– Нет уж, мы с тобой товарищи по несчастью. Все, что находим, делим поровну. Договорились?

В палатке пахнет мылом. Они оба в чистой одежде. Кажется, почти нормальная ситуация – как будто они отправились в поход и Рут ночует в палатке со спутником, которого она знает не очень хорошо.

Она протягивает руку через плечо, расстегивает молнию спальника до самого низа, сбрасывает с них обоих одеяла.

– Эй! Ты что?

Рут вытаскивает из-под себя спальный мешок и накрывает их обоих, как двойным одеялом, а сверху кладет другие.

– Как договорились, – произносит она в темноту.

Рут старается не шевелиться. Без спальника она остро осознает, что Ник лежит рядом: она ощущает жар его тела. Ей нестерпимо хочется пододвинуться, прижаться к нему, почувствовать теплое прикосновение его груди.

В воображении само собой возникает лицо спящего Алекса.

Алекс.

Сердце щемит.

Она зажмуривается, пытаясь прогнать его образ, вытеснить из головы возникающие вопросы.

Где он мог быть, когда это произошло? Догадывался ли, что надвигается катастрофа? Было ли ему страшно?

Как же она злилась на него, когда уезжала!

Дыхание у нее поверхностное. Такое чувство, будто она не может расправить легкие, словно воздух застревает в горле.

Ник кладет ей на спину руку, она чувствует между лопатками его плоскую твердую ладонь.

– Сосредоточься на выдохе.

Она выдыхает через рот, затем на счет восемь вдыхает через нос – как всегда советовала делать своим ученикам в школе, когда они были чем-то огорчены.

Успокаивается.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

И чувствует, что к чистому запаху мыла, исходящему от мужчины, который лежит у нее за спиной, примешивается смрад обгорелой гниющей туши кита, разлагающегося в темноте неподалеку от палатки.