Текст книги "Конторские будни"

Слушатели весело захихикали. Возможно, он работает лектором-почасовиком на вечерних курсах по печатному делу, подумал Грайс. Язык у него подвешен прекрасно, и умения заинтересовать слушателей ему, конечно, не занимать.

– Я не знаю, кто вам обо мне говорил, мистер Грайс, но что-то вы, по-видимому, слышали, раз пришли. Я всю жизнь был печатником. Меня обучили этому делу в маленькой хаммерсмитской типографии. Ничего особенно серьезного мы, как правило, не печатали: нам заказывали лотерейные билеты, а не красочно иллюстрированные Травники, о которых пишет мистер Беннет. Но иногда и мы получали необычные заказы – нам поручали изготовить серию литографий или, например, отпечатать малым тиражом книгу, издаваемую автором за собственный счет. И тогда мне приходилось не только печатать, но и переплетать книгу и подготавливать для переплета тисненую кожу – я освоил все профессии полиграфиста. Мы, конечно, состояли в профсоюзе, а профсоюзные законы запрещают работать не по своей специальности, но мы привыкли делать все что нужно, была бы работа. А потом нашу типографию купил «Альбион», и меня перевели сюда, в это здание. Да я и не возражал, потому что по реконструкции улицы нашу маленькую типографию все равно должны были снести. Ее и снесли, начисто своротили бульдозерами. И вот получилось, что деньги-то «Альбион» заплатил, но ничего не приобрел, а только ослабил свое финансовое положение.

Все это, разумеется, было интересно, Да только Грайса-то не касалось. Неужели они так и не спросят его, зачем он пришел? Ведь им должно вроде бы казаться, что он отправится отсюда прямо к Лукасу и выдаст их всех с головой. Ну а если не к Лукасу, то к Пам. Надо бы, кстати, выяснить, в каких они отношениях с альбионской труппой, ведь по крайней мере один из них, Ваарт, похаживал на собрания любителей. Так кого же поддерживает эта шайка?

Между тем Ваарт, который был тут явно в своей стихии, кого бы из альбионцев он ни поддерживал, мечтательно сказал:

– А работа на здешних фабриках кипела вовсю, с утра до ночи, стало'ть, кипела, это каждый, небось, помнит.

– Совершенно верно, – подтвердил Ферьер, но обращался он по-прежнему к Грайсу. – Вы не можете себе представить, каким оживленным был в те времена Грэйн-Ярд. Небольшие фирмы арендовали здесь каждый склад, каждый пакгауз, на помещения был такой спрос, что существовал даже список фирм, которые ждали своей очереди. Склады-то здесь пустовали давно, потому что городские власти запретили пользоваться речными причалами, просто сломали их, но планов использования этого района с его складами было великое множество. Да ничего из этих планов не вышло, городские власти решили снести все здешние постройки ради какого-то грандиозного проекта. И вот, когда кончался срок аренды, ее больше не возобновляли, мастерские и фабрики одна за другой закрывались, пустели и прогорали прибрежные кафе, и в конце концов коммерция здесь умерла, а типография стала конторой. Одним росчерком пера печатников превратили в конторских служащих и кладовщиков: мы еще приходили сюда на работу, но занимались никому не нужной писаниной – составляли инвентаризационные списки, описи оборудования, архивные реестры, – пока нас не перевели в новое здание за рекой. Нечего и говорить, что грандиозный проект, задуманный городскими властями, так и остался на бумаге, – мы вполне могли бы работать печатниками в нашей типографии до сегодняшнего дня и худо ли, бедно ли, но зарабатывать себе на пропитание честным трудом. Как говорит Арнольд Беннет: «Спокойная и неспешная коммерция давала почти неосязаемые прибыли, но все же кормила людей».

– Во-во, кормила, и зарабатывали мы наши денежки не дурацкой писаниной, – проворчал Ваарт. Эти слова завершили рассказ Ферьера. Все молчали. Грайс почувствовал, что теперь объяснений ждут от него, хотя из их разговоров он так и не понял, зачем, собственно, они сюда ходят. Он откашлялся и, надеясь, что его кашель не сочтут нервозным, сказал:

– Я, признаться, здорово удивился, когда по случайности узнал, что старую типографию не снесли. Ну, и решил посмотреть – Грант-Пейнтон-то и сам был уверен и меня убедил, что ее давно нет.

– А это уж Ваарт постарался, – с усмешкой сказал Копланд.

– Маленький-то, стало'ть, слушок, он большое дело может сделать, верно? – Ваарт постукал себя пальцем по ноздре, и выглядело это, на взгляд Грайса, очень вульгарно. Таким жестом лондонские рабочие подчеркивают, наверно, свое хитроумие, подумал он.

И сейчас же опять заговорил Ферьер – ему, по всей вероятности, было совершенно ясно, что если уж нужны какие-нибудь пояснения, то давать их должен он.

– Типография, как вы, конечно, знаете, превратилась в трест, и когда построили эту гнусную стекляшку на Грейвчерч-стрит, нас всех перевели туда. Но типографский-то дом и в самом деле хотели снести – я сам видел объявление муниципалитета на воротах типографии, оно висело там несколько месяцев. Я, видите ли, захаживал сюда, потому что на набережной неподалеку от типографии есть очень уютный паб, и я там обедал, чтоб не таскаться в поганый «Лакомщик».

Ну да, паб «Корона», про который говорил Парслоу. Грайс хотел было вставить, что там, как он слышал, есть внутренний дворик, где можно выпить на свежем воздухе, но промолчал: и эта вставка, и слова в защиту «Лакомщика», которые вертелись у него на языке, прозвучали бы сейчас, пожалуй, не к месту.

– Но типографию так и не снесли. Я поспрашивал кое-кого в Грэйн-Ярде и узнал, что реконструкция заморожена. Нехватка средств. Можно было надеяться, что здешние здания опять сдадут в аренду, но и этого не произошло. А некоторые из нас к тому времени уже начали догадываться, на кого мы работаем в так называемом «Альбионе», и я стал подозревать, что про типографию просто забыли. Приняли какое-то решение да и положили, как говорится, под сукно – в государственных учреждениях такое часто случается. Ну, а я подобрал ключи к сторожке и обнаружил все типографское оборудование на прежнем месте. И «Уофдейл», и линотипы, и переплетные станки – словом, все оборудование, которое стоит многие тысячи фунтов, брошено ржаветь и пропадать. Значит, про типографию действительно забыли. И я скажу вам, в чем тут дело, мистер Грайс. Все документы, касающиеся нашей старой типографии, обречены на вечное забвение в Архивном секторе этой проклятой стекляшки за рекой.

– Вот, стало'ть, куда нас жизнь-то загнала! – Ваарт удовлетворенно подмигнул Грайсу, довольный то ли своим резюме, то ли сложившейся ситуацией.

– Стало быть, так, – бездумно откликнулся Грайс. Но чувствуя, что от него ждут чего-то еще, как эхо повторил Ваартовы слова: – Вот, стало быть, куда вас всех жизнь-то загнала. – А Ферьер принял его реплику за просьбу продолжать.

– Представьте себе, мистер Грайс, я, рабочий-печатник, должен был сидеть за конторским столом, а все типографское оборудование ржавело, никому не нужное, в пустой типографии! Что бы вы сделали на моем месте, мистер Грайс?

Грайс вежливо, но молча покачал головой. Он-то просто стал бы весело рассказывать сослуживцам про идиотизм начальства. «Анекдот, да и только!» – с ухмылочкой приговаривал бы он, разгуливая по отделам. Но Ферьер, конечно, ждал от него искреннего сочувствия тяжкому горю.

– Я поделился своими замыслами с Джеком Ваартом, и он полностью меня поддержал, так же как и Дуглас, альбионский швейцар – вон он стоит, – у которого любовь к печатному делу вошла в плоть и кровь. хотя он был здесь всего-навсего подсобным рабочим. Потом, очень, разумеется, осторожно, мы рассказали другим – тем, кто предпочел сокращению стекляшку на Грейвчерч-стрит. Но никто нашими планами не заинтересовался: людей больше устраивало отсиживаться за конторскими столами или дремать по углам с метлой в руках, дожидаясь пенсии, – некоторые из них были когда-то первоклассными мастерами-печатниками, но разленились и постепенно приохотились к безделью. Возможно, если б они узнали, что «Уофдейл», целый и невредимый, стоит в пустой типографии, им снова захотелось бы работать, да опасно было открывать этим перерожденцам всю правду. Тогда мы стали отыскивать старых служащих, которым надоело бездельничать, и туманно намекали им, что хотим организовать маленькую типографию. Мистер Копланд присоединился к нам первый.

– А я, понимаете ли, как раз поступил на вечерние курсы печатного дела, – с пылкостью новообращенного принялся объяснять Грайсу Копланд, – просто чтобы чем-нибудь развеять скуку, начал учиться три вечера в неделю рабочей профессии. Я был сыт по горло бездельем, а вышло, что мое хобби обернулось возможностью честно зарабатывать себе на жизнь.

– Мы все были сыты по горло, – вставила миссис Рашман. – Когда мне намекнули про типографию, я сразу сказала, что готова на любую работу – хоть печатать, хоть сортиры чистить, – лишь бы сбежать из «Альбиона».

И тут, словно бывшие алкоголики на собрании общества трезвости, все стали наперебой рассказывать Грайсу, как они тут оказались. Мистер Кули со Склада снабжения всю жизнь мечтал делать что-нибудь собственными руками, а здесь, кроме всего прочего, нашел еще и невесту. Глядя на него, Грайс подумал, что он готов целовать полу рабочего халата у Ферьера. Хакима завербовали в типографию, когда он решил посоветоваться с Ваартом, сколько нужно денег на печатный станок – он надеялся основать собственное дело. Три одноруких швейцара по-прежнему молча колдовали над электрическими кабелями в траншее, но Грайсу сказали, что Дуглас завербовал Тельминого дядю и подменного швейцара, дежурившего вместо больных и отпускников, – они оба считали «Альбион» раем для жуликоватых бездельников. Братья Пенни выбрали типографию наобум: им поначалу было все равно, куда прятаться от безделья – в Сент-Джуд, к любителям, или сюда.

– И правильно выбрали, – похвалил их Ферьер. – У этих горе-сыщиков вы бы уже через пару дней взвыли от скуки.

– Бездельники, – определил Ваарт и сделал вид, что плюнул на пол.

– Так зачем же вы-то к ним ходите? – резонно ввернул Грайс.

– А чтоб доглядывать, – отозвался Ваарт. – Надо ж нам знать, чего они там удумают. Вот я для всеобщей пользы на их вшивых собраниях, стало'ть, и сижу.

И только Тельма пока что не высказалась. Она слушала всех с глуповатой улыбкой, словно здесь рассказывали анекдоты. Посмотрев на нее, Грайс даже не сразу сообразил, что она все время тут и стояла. Копланд перехватил его взгляд и сказал:

– А Тельму мы спасли от Британского дракона, он уже примерялся ее сожрать. Верно, Тельма?

Та захихикала, расцветившись как ярко-красная клубничина.

– Если станет известно, что она водила вас к секретному конференц-залу, у нее могут быть серьезные неприятности, – пояснил Ферьер, первый раз показав, что он знает, кто такой Грайс. – И мы решили, что ей лучше не появляться в «Альбионе». К счастью, вас накрыл наш друг Дуглас, и он, конечно, не доложил начальству про ваш поход. Но вы-то, наверно, рассказали любителям о своих открытиях?

– Рассказал, и сегодня у них экстренное собрание.

– Надо их послушать, – обращаясь к Ваарту, бросил Ферьер, и тот понимающе кивнул. – Пустая болтовня, похоже, кончается.

Для человека, уволившегося из «Альбиона» полтора года назад, он превосходно знал тамошнюю обстановку. Грайсу и самому казалось, что время болтовни миновало.

– А что теперь, по-вашему, должно случиться? – спросил он.

– Трудно сказать. Я примерно представляю себе, как «Альбион» мог бы расправиться с Тельмой. Однажды парнишка-рассыльный из Отдела внутренней почты узнал про наш трест кое-что очень важное. Он ухитрился стянуть несколько писем, и среди них – некий секретный правительственный циркуляр… попавший потом в мои руки, скажем так. Рассыльного арестовали и собирались отдать под суд, но он оказался несовершеннолетним, и его упекли в школу тюремного типа для подростков с психическими аномалиями, где он содержится еще и сейчас. А я сослался на сердечный приступ и поспешно исчез. Вы можете посчитать меня не в меру впечатлительным, мистер Грайс, но ради сохранения своих тайн они готовы на все!

– Так значит, ходить сюда, насколько я понимаю, чертовски опасно, мистер Ферьер? – спросил Грайс. Ему теперь было совершенно ясно, что Тельма-таки втравила их обоих в скверную историю, хотя сама она, судя по ее идиотской улыбке, этого до сих пор не уразумела.

– Едва ли, мистер Грайс. Взгляните на дело с их точки зрения. Мы ведь не пытаемся спутать им карты, не ведем никаких расследований. Альбионская труппа играет с огнем, а мы в нашей типографии ничем, я думаю, не рискуем, потому что занимаемся только своими собственными делами.

– Вот куда нас жизнь-то загнала, – опять сказал Ваарт. Этой фразой он, видимо, всегда теперь определял их нынешнее положение.

Грайс восхищенно оглядел своих коллег, у которых, впрочем, не было никаких надежд остаться его коллегами и в будущем, потому что за наглое самоуправство их вышвырнут, конечно, из «Альбиона». Вот ведь нервы у людей – творят уголовщину, а ведут себя словно беззаботные курортники, решившие послушать музыку в приморском курзале. Ему вспомнился фильм «Банда из Лавендер-Хилла». Ферьера, пожалуй, мог бы сыграть сэр Алек Гинес, превосходно умевший перевоплощаться.

– Но ведь факт остается фактом – вы захватили типографию, которая вам вовсе не принадлежит.

– Ну и что? – беспечно сказал Ферьер. – Она же была никому не нужна. Мы просто подремонтировали за несколько месяцев брошенное на произвол судьбы оборудование, починили крышу, подключились к электросети (незачем вдаваться в подробности, как мы это сделали), а запасов бумаги у нас хватит на целый год. Мы занимаемся делом, мистер Грайс, вот и все.

Да, бумаги им хватит надолго, подумал Грайс. Причем вряд ли они нашли ее в типографии – она не казалась отсыревшей или, к примеру, запылившейся, а была совершенно новой, – и, чтоб купить такую уймищу бумаги, им наверно пришлось выложить кругленькую еумму.

Он заметил, что братья Пенни застенчиво ухмыляются, просительно посматривая на Копланда. Если им хотелось, чтобы он заговорил о них, они своего добились.

– Наша бригада 2 – Пенни – 2 просветит вас, если вам это интересно, как мы запаслись бумагой, – по-отечески глянув на них, сказал Копланд.

И братья Пенни с хихиканьем поведали ему удивительную историю, надеясь потрясти его до глубины души. Складывая их раздробленные фразы воедино, он понял, что заполучить бумагу им удалось благодаря пресловутому процессу изъятия и что его, Грайса, пожалуй, могут назвать их соучастником, поскольку он теперь тоже ведал заменой устаревших документов. А на самом-то деле братцам помогал Ваарт, который должен был следить, чтобы вовремя пополнялись запасы канцпринадлежностей, и жених миссис Рашман со Склада снабжения. Да и сам процесс изъятия искусно изобрели именно братья Пенни, чтобы снабдить типографию всем необходимым.

Сначала они затребовали через Ваарта огромное количество канцпринадлежностей и распределили их по нескольким отделам, причем на случай неожиданной проверки документы у них были в полном порядке. Потом разослали уведомления, что бумага определенных сортов и некоторые бланки считаются устаревшими – бланки они включили в процесс изъятия, чтобы кто-нибудь не заподозрил жульничества, – и затребовали все это обратно. А потом сотни кип самой лучшей бумаги (якобы предназначенной для нужд Ремонтно-планировочного отдела), тысячи разнообразных конвертов, незаполненных счетов, ценников и торговых этикеток были переправлены в типографию. Руководил отправкой мистер Кули, и если б его спросили, куда вывозится вся эта бумага, он ответил бы, предъявив при необходимости соответствующие документы, что ее по ошибке замаркировали как секретную, и теперь она подлежит уничтожению; а грузилась бумага в автофургон без опознавательных знаков.

– Короче, блестящая операция, – заключил Чарльз.

– Хотя себя и не принято хвалить, – скромно добавил Хью.

– Отправлено – и концов не найдешь, – подытожил Чарльз, решив оставить за собой последнее слово.

– Концы, стало'ть, в воду, – удовлетворенно сказал Ваарт.

Но Грайс не очень-то им поверил: природная осторожность призывала его поостеречься. Поздравлять их он, пожалуй, пока не будет, хотя ждут от него именно поздравлений. Как бы они ни ликовали, вряд ли им удалось упрятать в воду все концы.

Он думал напряженно и долго; потом на губах у него мелькнула победная улыбка, но он прогнал ее, чтобы не выглядеть враждебным, и с торжеством спросил:

– А налоги?

– Кххха! Ахххк! Х-х-хе! Чхих! Чха! Хвяк! У-ху-ху-ху-ху! – Он попал впросак. Сел, что называется, в лужу. Они от души потешались над ним.

– Именно, мистер Грайс! – покровительственно воскликнул Ферьер, когда раскаты хохота смолкли. (Все другие выражались гораздо ехидней. «Он думает, мы вчера родились! Умник, стало'ть, нашелся! Ох, и сказанул!» – выкрикивали они.) – О налогах мы первым делом подумали, мистер Грайс. Я осторожненько навел справки в муниципалитете. Их ежеквартально выплачивает налоговому управлению районный отдел Генерального казначейства, а рассчитывает ЭВМ, которую запрограммировали, когда «Альбион» стал коммерческим трестом. И пока программу ЭВМ не изменят – а этого наверняка в ближайшее время не случится, – все будет идти своим чередом.

– Есть еще какие-нибудь вопросы, уважаемый? – с наглой усмешкой спросил его Хаким, хотя ему-то, иммигранту или, может, сыну иммигрантов, следовало бы вести себя в Англии поскромнее.

– Нет, – сухо ответил Грайс. – Желаю вам всем удачи.

– Нам нужна помощь, а не удача, – сказал Ферьер. – Практическая помощь. Нас очень мало, понимаете? Больше, чем вы увидели сегодня, но все-таки мало. А если быть точным, то двадцать четыре человека, и те, кого здесь нет, ждут удобного момента, чтобы потихоньку уйти из «Альбиона», массовый уход насторожил бы высшее начальство. И все же у нас не хватает сотрудников. У «Глашатая» работы будет невпроворот, и мы ищем людей, которые стали бы трудиться не просто за деньги, а по велению сердца.

– «Глашатая»? – спросил Грайс, пропустивший мимо ушей, как это часто с ним бывало, основную суть рассказа и запомнивший только необычное название.

Из вороха бумаг на своем столе Ферьер извлек несколько фирменных бланков с изящно отпечатанной шапкой и один из них протянул Грайсу. Бланк был выполнен превосходно – броский, но не назойливый, современный, но без ультрамодернистских штучек. Не считая себя серьезным знатоком, Грайс все же с уверенностью сказал бы, что Ферьер, безусловно, профессиональный и даже, пожалуй, талантливый полиграфист-оформитель.

– Кое-кто из нас возражал против левоватого, так сказать, оттенка в этом названии, но мы тем не менее остановились именно на нем – надо же нам как-то назвать свое детище. Завтра типография «Альбион» окончательно исчезнет – возродившись под именем «Глашатай». А мы пока – если кто-нибудь поинтересуется – просто бригада наемных ремонтников. Грэйн-Ярд постепенно оживает, мистер Грайс, и ему вскоре понадобится своя типография. Возможно, вы и не обратили внимания, когда шли сюда, мистер Грайс, но ростки новой жизни пробиваются здесь повсюду. Давно заброшенные здания сдают в краткосрочную аренду, и на развалинах умерших возникают новые, пока еще крохотные, мастерские. Так после бомбежки люди вылезают из глубоких бомбоубежищ и пытаются снова наладить жизнь, хотя их окружают зловещие руины, а война еще вовсе не кончилась. Помните, у Арнольда Беннета: «И никто не замечал, насколько интересен этот процесс, это неспешное перераспределение капиталов, мешкотное воздвижение и медленное угасание репутаций на фоне уходящих в прошлое веков»? Сейчас опять начинается медленное, очень медленное перераспределение капиталов и воздвижение репутаций, и мы полны решимости включиться в этот процесс и завоевать собственное место под солнцем. Так хотите вы присоединиться к нам, мистер Грайс?

– Я? – Грайс был и польщен, и напуган предложением Ферьера. Первый раз ему предлагали новую работу: обычно он сам просился на свободное или освобождающееся, по слухам, место.

– Терять-то вам, стало'ть, все равно нечего, – подбодрил его Ваарт. – Чего вы там потеряете, в той стекляшке для лоботрясов? – Ваарт небрежно ткнул большим пальцем туда, где за рекой высился «Коварный Альбион».

И Грайс вдруг ощутил удивительную легкость. Это незнакомое ему ощущение нахлынуло на него, когда он переступил порог типографии, но поначалу оно затушевывалось взволнованным беспокойством, что он будет вовлечен в бурный круговорот каких-то притягательно опасных и таинственных событий. А теперь Ваарт как бы открыл ему глаза – он не хотел возвращаться в эту «стекляшку для лоботрясов», его двадцать пять лет мотало по таким вот лоботрясным, но однообразно каторжным службам… и чего он добился? Ему хотелось превратиться в одного из этих энтузиастов, хотелось поверить россказням Ферьера про возрождающуюся Англию. Он хотел работать на ножном печатном прессе, который мог изготовлять тысячу визитных карточек в час и на котором он отпечатал бы одну для себя – КЛЕМЕНТ ГРАЙС, СОТРУДНИК ТИПОГРАФИИ «ГЛАШАТАЙ». Он жаждал начать новую жизнь, стать новым человеком, купить новый костюм – может быть, кремовый, как у Хакима, – и вообще стряхнуть пыль с ушей. Ему осточертело унизительно таиться, считать после получки деньги в уборной, чтобы заначить несколько фунтов от жены, и потом трястись, как бы она их не нашла. Он хотел помнить ее лицо, обсуждать с ней по вечерам свою работу, жить в браке счастливо, иметь нескольких детей, о чем они даже и не заговаривали все эти годы. Хотел обедать в пабах и винных барах над рекой, а ужинать в японских ресторанчиках, где подают замечательные бифштексы. Он хотел… как это сказал Ваарт на собрании любителей?.. А впрочем, не важно, он хотел, чтобы у него выгорело с Пам, оно уже и выгорело, но он хотел еще раз. Ему хотелось жить полной жизнью.

– Об этом стоит подумать, – сказал он.

– Да о чем тут думать? – удивился Ферьер, и Грайс уловил в его голосе презрительные нотки. – Вам надо просто решить, хотите вы работать или дурака валять и к стенке, как говорится, приставлять!

– Совершенно верно, – сказал Грайс, отгораживаясь от их презрения надежной стеной своей обычной предусмотрительности. – Поэтому-то я и хотел бы сначала выяснить, чем занимается «Альбион».

– Неужто вы не знаете, мистер Грайс? – вмешался Копланд. – Наверняка ведь знаете. И все мы знаем.

– А мы вот чего, стало'ть, сделаем, – сказал Ваарт, хлопнув в ладоши, как торговец на рынке, предлагающий покупателю свой товар. – Время сейчас к пяти, верно? А у этих придурков собрание, стало'ть, в шесть. Вот и давайте-ка заглянем туда вместе, а потом уж вы и решите, чего вам, стало'ть, делать. Идет?

Грайс начисто забыл про собрание альбионской труппы. А теперь вот вспомнил одну неприятнейшую подробность, о которой ему вовсе не хотелось говорить.

– Мне надо сказать вам кое-что еще, – пересилив себя, пробормотал он. – Про вашу типографию уже известно. Пока, правда, еще не всем любителям, а только одному из членов их Оргбюро. Известно, что типография стоит на месте, что она не разрушена.

Его слова потрясли их как гром среди ясного неба. Сначала никто не нарушал наступившего молчания, но все они, кроме по-прежнему сияющей Тельмы, явно всполошились. Встревожился даже Ферьер.

– Кому именно? – вспугнув тишину, спросил он.

– Боюсь, что я не вправе это открыть, – совсем уж неохотно промямлил Грайс. Он представил себе, как ухмыльнется Ваарт, когда услышит, что они побывали с Пам в замусоренной сторожке. Нет, про их тайное свидание он скажет разве что под пыткой.

– Вы привели сюда этого оргбюрошника или он вас?

– Вообще-то мы пришли вместе. – Грайс коротко рассказал Ферьеру про находку старого счета и разговор с Парслоу: об этом, как он решил, они имели право узнать.

– Да, положение осложняется, – мрачно обронил Ферьер. – Нам-то казалось, что вы пришли сюда вслед за Хакимом и миссис Рашман. Они, понимаете ли, видели вас в пятницу на вокзале у Лондонского моста, и когда вы сегодня явились, мы подумали, что вы их тоже видели и вам удалось узнать, куда они ходят. Ну, а этот тип из Оргбюро – рассказал он кому-нибудь о ваших открытиях?

– Не знаю, – с несчастным видом ответил Грайс. – Но беда-то в том, что если на общем собрании труппы объявят о моих открытиях – хотя меня уверяли, что не объявят, – то про это неминуемо узнает и Лукас. У него, как мне говорили, есть среди любителей свои соглядатаи.

Миссис Рашман, глядя сквозь стеклянную перегородку – Грайс-то стоял к перегородке спиной, – злобно улыбнулась и негромко сказала:

– Это для нас не новость, милейший мистер Грайс. А одного из них вы сейчас и сами увидите.

Грайс торопливо оглянулся и увидел, что в типографию вошла Пам. Вернее, он, как и все остальные, увидел, что она застыла на пороге, весьма соблазнительная в своем темном берете, туго подпоясанном светлом плаще и черных колготках – теперь-то он точно знал, что это именно колготки. Словно бы проявляемые волшебным фонарем, на ее лице проступили стремительно сменяющие друг друга чувства – удивление, торжество, настороженность, испуг, панический ужас. Она повернулась, чтобы удрать, но у двери уже стояли три одноруких швейцара в полной форме, и каждый из них держал в единственной руке инструмент, которым только что работал, – мощные клещи, кирку и лопату.