Текст книги "XIBIL. ЯВ.VII:I"

Плыву над горным серпантином, парю над скалами. Горы, видя меня, расступаются, а заснеженные вершины лишь украдкой высовывают любопытные остроконечные головы… и снова прячутся. Грустные пейзажи проносятся в голых кустах – пейзажная горечь. Кутаются в туманах скалы. Густые серые облака навалились на темные лесные проплешины. Здесь всеми недрами чуешь тоску. Ничего не радует глаз: все эти горы… – Господи, а есть ли кому-то дело, что я жил на этой планете? Вот был человек, стоял здесь, сходил средь гор – и нет его больше… лишь место осталось. Был ли он на самом деле – кто теперь скажет?.. Нажился. Одна отрада – в свою землю дорога. Своя земля сердцу милей: все-таки есть угол, куда можно тихо отойти, оставив за собой ощутимую незаметность. Тихо созерцаю: красота проникает в меня в бессловесной форме, словом, единым и понимаемым на всех языках, – Божьим Словом. А какое здесь солнце, значительности великой: не зажатое городскими крышами, над туманами и скалами оно, над лесами, над святым горным воздухом – над всем! Во всем этом – над нами и подле нас – творящая сила жизни. И в нас самих, в Господних сосудах, сила эта – наполняет содержанием, горит вечным пламенем, а зовется душою. А ведь где-то люди по городам что по щелям да по норам, – не люди, а муравьи будто; бродят по чащам непролазным, улицам мертвым, их душа без света истлела. И вдруг я так отчаянно заскулил, как пес, которого секут, очумелая затравленная собака. Просто пес лишайный, который все по ящикам да по помойкам. Вот какая мне жизнь?! Один-одинешенек. Любовь моя, как мне тебя не хватает! Смотрю на мир костями, как ходячий мертвец, сквозь опускающиеся фонари, на житье свое бесполезное смотрю и спрашиваю будто: а что же дальше?! Издохну: привалюсь где-нибудь к стене и отойду с миром. Ничего я, кроме ящиков мусорных, в жизни-то и не видел. И ни одной родной души во всем мире! Черна и сильна земля внизу… большие камни. И ты уже не бог весть кто… так, плевок растертый. И вот смотрю я на такое: на горы, с неумирающей их красотой, с торжеством всего над всем, высотой не просто физической, но как бы внутренней, глубинной, духовной высотой, – ошметком души смотрю: никакой красоты – только прохлада и хмурь, морозь и слизь. Что сказать: камни. Внутри меня ломается что-то важнее костей. Размозжу башку горою, шваркнусь всей неизбывной тяжестью одинокости. Волку серому – волчья смерть!.. А как умирают волки? В холодном лесу замерзают, по хрустальным сходам в рай убегают; в рай… в одиночку… бегут… А кровь все переживет, кровь смеется. Душа моя живая, где же ты?! Настает вечность, которая никогда не переставала, и скоро все откроется. Загорится звезда путеводная, и она все преобразит. Настает Смерть – акт творения. И я лежу нагой, – я – Адам, се человече, – на тонком покрывале небес, под этой падающей звездой смерти. Когда засохнет Мамврийский дуб, когда не сойдет Благодатный огонь, – днем ли, ночью ли закроется око света, – мы придем в познание истины, освободимся от промежуточного облика, обретя подлинный и окончательный. Настало первое утро жизни моей, и восстановилась связь, живая, с Богом! сердце мое утончилось: этот тайный сосуд заполнился тишиной – нектаром бессмертия. Я сказал про себя: пусть будет солнце – я в свете хочу с Тобой говорить! я не прошел, а есть и пребуду, перешел от смерти в жизнь. На зов мой вышло солнце – большое яркое солнце, и будто бы я сам – метафорический образ солнца, изливающего из себя неисчерпаемые лучи, некая эманация. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. И увидел я тогда глаза, каких не бывает: глаза, радостно опаляющие душу, вездесуще взирающие вечные Глаза. Стоя тут, во святая святых, как на священной горе Синай, я почувствовал защиту, и горячо замолился: Ангел мой, Хранитель мой, ты впереди, я за тобой. Мягкое опьянение высокогорным воздухом, много света и неба подо мной; подо мной врачующие дали, и крестики золотые, осколки звездочек, – не поранить бы глаз. Тихий, будто отдаленный гул. Веди меня, Боже. Просвечивает нематериальная оболочка, через нее сияет величие человеческой души, и лестница – свет мой нежный, вечный свет, и духовные ступени – в Царство ли Небесное?!.. Пошло гулять веселое солнце, добрый великан: вот он перемахнул через гребешки гор, опустился на землю красными пяточками – и склоны становятся красные, с узором, в зазубринах огненного света, – меланхоличные склоны; шагает с подскоком: вся земля от него дрожит. Потянуло на тихие тропинки, меж подслеповатых лысеющих домов, сквозь толкотню крыш; грустят горы вдали, кряхтит постаревший снежок. Идет по веселому двору солнце, цепляет широченными плечами тонкие листочки – они ему приветами машут. И тут почувствовал я крест на себе, самый его смысл! Великий праздник в груди! Был во искушении, а теперь – в Господе Иисусе Христе. Почему-то знаю: я – Христос. Все мы, ступившие на первую ступень, – Он. И рай непременно существует, место, где тихий свет, и лица праведные, и маслянистые кусочки мира – ткань настоящая, и живая травка, и Господь, и слова ласковые, и нежные сердца, и души свободные, и облако над нами – подвенечное; и больше не страшно ничего. И хочется сказать: вечен свет. Я знаю это. Я буду смотреть на него – в последний раз.

Так проявился великий художник, выразил невыразимое; а я, лишь Божья флейта, поющая Ему хвалу, подумал краем мысли: а так ли плохо было в этой жизни?.. Затаился, изумленный: в таком мире, где желанное перед глазами, – в нем все прекрасно! Двинулся я навстречу новой земле и новому небу – месту, про которое сказывают: вечное, земля обетованная; где ни зла, ни чужого, – все близкое, неупиваемое. Уж что-то ждет меня. Пошел прямо, как по ниточке. Возжег сердце, и свет засветил во тьме. Пошел, поплыл: да не один, а словно с океаном народа – и слился с ним. Здесь все родные, и каждая капелька течет в направлении… и я – капелька. Святое идет в тишине. От лиц – скупое сияние. Сердца – в покое. Плывем огоньками, враскачку, трудными ногами – на них века. Но и они будут легки… Не страшно мне далей далеких. На все есть Глаза: строгие и всепрощающие. С того самого часа началось для меня бдение душевное. Посмотрел я отсюда на мир, на целую Вселенную, – и в доброе разумение пришел: объял людей всем сердцем смиренным: с миром к миру. От переизбытка сердечного я робко перекрестил себя, освятил-закрестил сей день знаменательный. Жизнь моя была белый лист, а теперь он весь исписан. Надо перевернуть или достать другой. И ступил я на путь высокой духовной жизни; пошел, окрыленный, маленькими шажками, изо всех сил держась за руку сына. Тогда обнялись мы, склонились головка к головке и заплакали с счастья. И подумал я так: рядом его живая душа; и я найду ее во что бы то ни стало. Гусеница завертывается в куколку, и не видно, что делается с ней в ту пору: она словно умерла. Но между тем оживляющая сила природы действует в ней, – и вот из куколки вылетает прекрасный разноцветный мотылек. Крадутся хмельные деньки. Бегут седые полосы туманов. Ночи не спятся. Во всех пространствах, космосах дальних, средь солнц и планет, носится еще остывающая планета, последнее солнце, – моя догорающая лампадка. Но звезды мы видим такими, какими они были тысячелетия назад. Сегодня их может уже не быть. А может, и нас уже нет… Господний глашатай зовет меня к небесному граду для утоления жажды моей. Чтобы душа могла пить, с нее нужно снять намордник плоти; и вот, золотая пылинка опустилась на душу мою. Синее-синее небо: в белых веснушках, с прожилками птиц. Живой и поющий свет. Величественный чертог Царствия отверст. Чуть надтреснутый голос: дрожит этот голос, успокаивают святые слова – они и теперь слышны… сквозь века. Жизнь пишет свой этюд, а мне пора отдохнуть и погасить лампаду. Я побуду здесь еще недолго, чтобы послушать последнюю молитву по мне.

оригинальный (иллюстрированный) макет книги – http://www.xibil.ru