Текст книги "Любовь короля. Том 1"

Крестьяне, склонявшиеся перед величественной процессией, являлись основой существования королевской семьи. Приближенные вана льстивыми речами и угодничеством заточили монарха в своего рода великолепную башню, но если фундамент башни растрескается и рухнет, что станет с ваном и всей королевской семьей? Для людей столь высокого статуса души его родителей были слишком мелки.

Вон жалел и вспыльчивую нерассудительную мать, которая вопреки своему желанию отталкивала мужа, и униженного ею отца, который не мог поладить даже с собственной женой. Их абсурдно незрелые отношения беспокоили Вона даже сильнее, чем ненависть к королевской чете почти всего населения. «Я никогда такого не допустил бы», – думал наследный принц, раздраженно наблюдая, как отец теребит бороду, явно опасаясь продолжения разговора с королевой. Вон был твердо уверен, что не хочет походить на отца ни как мужчина, ни как монарх.

Могущественные люди государства, наблюдая за раздорами в королевской семье, пытались угадать, верность кому из супругов принесет больше выгоды. Всем, кому удавалось втереться в доверие к вану или королеве, получали огромную власть, даже если не могли похвастать хорошим происхождением. И чтобы сохранить эту власть, приближенные королевской четы всеми средствами препятствовали какому-либо единению вана и королевы. Утешая несчастного вана, легко было получить все, чего пожелаешь, и наследный принц знал, что среди полутора тысяч человек, которые сейчас составляли процессию, лишь жалкая горстка людей была по-настоящему обеспокоена разладом в королевской семье.

Пятнадцать сотен человек, каждый со своими умыслом и расчетом, наконец прибыли во владения Ёнъин-бэка. А точнее, в усадьбу Покчжончжан, законной владелицей которой была его единственная дочь. В усадьбе предполагалось расположить вана, королеву, наследного принца, их евнухов и прислугу, а также близких родственников и высокопоставленных лиц.

Словосочетание «Покчжон» в названии «Покчжончжан» являлось буддийским выражением. Буквально оно означало поле, с которого в качестве урожая собирают благодать[37]37
  Название Покчжончжан является корейской транскрипцией иероглифической записи 福田莊, где 福 – «счастье, удача», 田 – «поле», 莊 – «усадьба, поместье».


[Закрыть], метафорически же подразумевались три драгоценности буддийской доктрины[38]38
  Три драгоценности буддийской доктрины (Триратна): Будда, буддийское учение и буддийская монашеская община.


[Закрыть], а также почитание родителей и помощь бедным. Другими словами, название напоминало, что, поклоняясь буддийским символам веры, почитая родителей и помогая нуждающимся, человек будет благословен. Не очень-то подходящее название для усадьбы Ёнъин-бэка с его худой славой стяжателя. Загородные дома богатых людей были довольно скромными и создавались скорее для любования пейзажем, однако Ёнъин-бэк и здесь выстроил настоящий дворец, в очередной раз вызвав зависть и ненависть многочисленных недоброжелателей.

– Да тут не хуже, чем в Кэгёне, – восхищенно отметил ван. – Я не против приезжать сюда время от времени.

Ёнъин-бэк поклонился, скрывая довольную улыбку. Королева, услышавшая похвалу супруга, окинула великолепные строения неодобрительным взглядом и привычно фыркнула.

– Так можно и целый год провести. Сколько прекрасных занятий: выслеживать зверя, выкуривать зверя, преследовать зверя, загонять зверя, травить зверя, стрелять зверя… Одного Сугангуна[39]39
  Сугангун – королевский дворец, в котором Чхуннёль-ван останавливался во время охоты.


[Закрыть], конечно же, недостаточно.

Королева говорила, ни на кого не глядя, точно сама с собой, но ее слова услышали многие. Сановники пригнули головы, ван опять покраснел, а хуже всех почувствовал себя Ёнъин-бэк. Он поспешил умилостивить королеву.

– Прибытие ваших величеств в усадьбу – огромная честь. Мы приготовили скромное угощение, нижайше прошу откушать и отдохнуть.

Он низко склонился перед королевой, а затем бросился проверять, все ли готово. В мгновение ока появились столы со всевозможными яствами. Десятки артистов и музыкантов развлекали высоких гостей. Издавна на таких пирах было принято вплетать в волосы цветы, и кинё деликатно украшали цветами головы достопочтенной публики, отчего настроение становилось все более праздничным. Подавали отнюдь не «скромное угощение», как изволил выразиться Ёнъин-бэк. Он намеревался устраивать пышные пиры каждый день, пока двор не вернется в Кэгён.

Сан слушала, как постепенно затихают гомон и пение, обрывки которых доносил из усадьбы ветер. Очередной пир заканчивался раньше обычного – наверное, из-за того, что завтра ожидался выезд на охоту вана и наследного принца. Несколько дней подряд высокородная компания лишь стреляла уток и выпускала соколов, а затем веселилась до поздней ночи, но перед последней большой охотой требовалось хорошо выспаться.

Красный закат озарял небо. Дожидаясь, пока полностью стемнеет, Сан сидела возле дома, напрягая слух. В фермерском доме чанса, где остановилась Сан, жили смотритель за полевыми работами и рабочие – жилище было в чем-то сродни казарме. Располагалось оно у подножия горы и смотрело прямо на великолепный Покчжончжан, которым владела Сан. Девушка оказалась здесь раньше, чем королевская процессия добралась до усадьбы.

Двое мужчин прошли по двору, но Сан даже не попыталась спрятать лицо. Здесь она была в безопасности и свободно отвечала, когда к ней обращались. Все, кто жил в чанса, начиная с мужа нянюшки, который и являлся смотрителем, знали, что этой девушке, переодетой в мужское платье, принадлежат все земли вокруг. Обитавшие здесь беженцы благодаря Сан имели крышу над головой и работу.

В те времена многочисленные родственники вана, ставленники королевы и крупные чиновные бюрократы изыскивали различные способы присвоения государственных земель, из-за чего распространилась подтасовка жалованных грамот сапхэ. После опустошительных монгольских нашествий свободная государственная земля раздавалась крестьянам для обработки; собственность на землю удостоверяла грамота сапхэ, которая также освобождала владельца от уплаты земельного налога. Алчные богачи шли на всяческие уловки, чтобы тоже получить сапхэ, а завладев документом, присваивали больше земель, с которых не платили налог. Более того, они часто отбирали сапхэ у мелких владельцев, из-за чего крестьянам приходилось покидать свою землю и становиться бродягами. В ходу были и подделки, и кражи.

Подобные дела пришлись по душе Ёнъин-бэку: благодаря фальшивым сапхэ он прибрал к рукам несколько обширных полей. Он не брезговал и ростовщичеством, требуя от крестьян, которые не смогли вернуть ему долг рисом, расплачиваться землей. Безземельные должники становились его рабами. По мере того как уменьшалось количество земель, с которых собирали налог, остальные владельцы вынуждены были платить все больше и больше и в конце концов тоже превращались в должников. А потому с каждым годом у Ёнъин-бэка прибавлялось земельных наделов и становилось все больше рабов, их обрабатывавших. Чиновников, в обязанности которых входило следить за нарушениями, Ёнъин-бэк купил, и его власть была абсолютной.

Большинство рабочих на личных землях Сан были беженцами с земель ее отца или других крупных землевладельцев. Сан стала защитницей их свободы, а потому могла доверить им и свою тайну, оставаясь перед ними самой собой.

Когда зашло солнце, к Сан подошел смотритель. Он прошептал несколько слов, и Сан поднялась, выпрямляя затекшую спину. Она взяла из рук старика фонарь, для маскировки обернутый несколькими слоями ткани, и направилась к воротам.

Когда ворота со скрипом раскрылись, смотритель обеспокоенно спросил:

– Вам в самом деле надо идти?

Сан слегка кивнула. Она солгала смотрителю, сказав, что собирается проведать ребенка беженцев, которые жили недалеко от чанса. Так как из-за охоты вокруг то и дело встречались незнакомцы, на нее никто не обратит внимания. Однако смотрителю все равно не хотелось отпускать госпожу.

– Непременно одной? Дороги совсем не видно.

Ответная улыбка Сан означала, что она справится, а также предупреждала смотрителя не отправлять кого-нибудь вслед. Старик вздохнул и с тяжелым сердцем стал наблюдать, как удаляется слабый свет фонаря. Узнай об этом его жена, оставшаяся в Кэгёне, не избежать ему заслуженной трепки. Отпустить молодую госпожу ночью одну! В отличие от Кэгёна с его освещенными фонарями улицами в сельской глуши ночью царила почти непроглядная тьма. Даже если светила луна, легко было споткнуться о камень и повредить ногу. Смотритель так переживал, что несколько раз порывался последовать за госпожой, рискуя потерять место. У него разболелась голова: он не мог оставить ее одну, но в то же время не мог нарушить данное ей слово.

– Эх, госпожа, госпожа, в могилу меня сведете.

Стоило ему это пробормотать, как послышался слабый шорох в траве. Смотритель огляделся, ожидая увидеть мышь или другого зверька. Некоторое время он прислушивался, однако шорох не повторился. Если это и была мышь, то она убежала. Поскольку слабого света фонаря уже не было видно, смотритель отправился в дом.

Не раскрывая фонаря, Сан некоторое время пробиралась почти в полной темноте. Миновав поля, она вышла на лесную тропинку. Ее шаг стал смелее, словно здесь она ходила множество раз. Пройдя сквозь лес, Сан увидела яркий свет.

Она замедлила шаг, затушила фонарь и спрятала его в кустах, а затем осторожно подкралась поближе к свету. Здесь находился один из лагерей с временными жилищами, в каких размещались младшие военные чины, стрелки, загонщики и подсобные рабочие, которым не нашлось места в Покчжончжане. Вокруг палаток были расставлены пылающие факелы, однако никто не стоял на страже. Судя по тишине, все уже спали.

Понаблюдав за лагерем некоторое время, Сан медленно поднялась и бесшумно приблизилась к одной из палаток. Она тихо откинула полог и заглянула внутрь, прислушиваясь и оглядывая спящих. Видимо, не обнаружив то, что искала, Сан направилась к следующей. Осмотрев три палатки, она нырнула в четвертую, самую маленькую.

Здесь хранились охотничьи принадлежности. Сан прежде всего осмотрела луки и ящики со стрелами, собранные в одном углу, а затем принялась обыскивать все помещение. Под грудой теплой одежды обнаружился еще один бамбуковый ящик для стрел. Сан открыла его и уже собиралась рассмотреть лежавшие в нем стрелы, как кто-то молнией подлетел к ней сзади и зажал ей рот. От схватившего ее человека слабо пахло сосной, и Сан сразу узнала запах. Ван Лин! Она хотела произнести его имя, но юноша лишил ее этой возможности, сильнее прижав к себе. Снаружи послышались шаги, и Сан затихла, почти перестав дышать.

Появилась черная тень. Человек остановился недалеко от палатки и стал возиться с одеждой. Послышался звук льющейся на кусты мочи. Когда человек облегчился, к нему подошел второй.

– Не спится? – спросил густой голос.

Первый, кряхтя, завязал штаны.

– Проснулся от холода и понял, что надо отлить. А вы почему не спите, командир?

– Услышал, как ты тут бродишь. Ну, раз поднялся, надо и мне оросить траву.

На этот раз моча полилась громче.

Первый странно всхлипнул и сказал:

– Вот ведь как устроено наше тело: даже если знаешь, что завтра можешь умереть, все равно тянет облегчиться, как в любой другой день.

Удовлетворенно выдохнув и завязав шнурки на поясе, второй вытер о штаны руку, которую, по-видимому, намочил, и похлопал по спине первого.

– Ну-ну, если настраиваться на плохое, дело не сделаешь. Думай только о том, как лучше справиться с нашим заданием. Иди-ка спать.

– Не знаю, смогу ли заснуть. А ну как завтра закроем глаза навсегда?

– Но ты же спал. И сейчас заснешь, главное – ложись.

Первый понуро двинулся к своей палатке, но второй остался стоять.

Обернувшись, первый спросил:

– А вы не идете?

– Проверю сначала стрелы, раз уж поднялся.

– Пхильдо проверял их при мне перед сном.

– Знаю, – ответил второй и направился ко входу палатки с охотничьим снаряжением.

Вслушиваясь в приближающиеся шаги, Сан от ужаса широко раскрыла глаза и вцепилась в державшую ее руку Лина. Тот отпустил ее, быстро накрыл ящик и рывком уложил девушку на землю. Упав на нее сверху, он наспех прикрылся попавшейся под руку одеждой. Прижатая спиной к земле, Сан выставила вперед руки, чтобы хоть немного отстраниться от давившего на нее тела Лина, но тот, напротив, прижался к ней еще сильнее.

Она услышала дыхание Лина у своего уха, и в то же мгновение полог палатки откинулся и внутрь вошел человек. Тяжело ступая, он подошел к груде одежды, где был спрятан ящик, и шумно завозился. От напряжения девушка словно одеревенела.

Но даже задыхаясь и не имея возможности пошевелиться, Сан невольно отметила, какая широкая грудь у Лина, всегда казавшегося ей слишком худым. Они были прижаты друг к другу так плотно, что между ними не мог пройти даже воздух. Сан чувствовала, как при дыхании поднимается и опускается грудь юноши. Наверное, он тоже чувствовал, как она дышит. Сан отчаянно хотелось отодвинуться от Лина подальше, но слыша, как мужчина возится с ящиком, она не решалась сделать и малейшего движения. Ей придется терпеть близость Лина до тех пор, пока они не выберутся.

У Сан участилось сердцебиение, и она молилась, чтобы Лин этого не заметил. «Успокойся, прошу тебя, успокойся», – уговаривала она свое сердце. Но сердце не слушалось, и Сан не знала точно, кто из присутствовавших в палатке мужчин тому виной.

Казалось, прошла целая вечность. Закончивший возиться с ящиком человек теперь бросал сверху одежду, чтобы получше его скрыть. Хватая не глядя, он стащил одну из тяжелых накидок, которыми укрылся Лин. Что делать, если их обнаружат? Сан мгновенно пришла в себя. Лучше всего попытаться сбежать, но вряд ли это получится. Скорее всего, придется драться. Ее пальцы впились в предплечья Лина. Однако уже в следующее мгновение мужчина встал и направился к выходу. Полог палатки опустился, шаги удалились, и вскоре все стихло.

Лин поднялся, скидывая укрывавшие их вещи. Обретя наконец возможность нормально дышать и двигаться, Сан судорожно вдохнула и тут же ойкнула, почувствовав боль в челюсти – сказывалась железная хватка Лина. Но это можно было простить: ведь если бы не Лин, ее могли застать на месте преступления. Однако как ему удалось ее выследить? По дороге Сан несколько раз оборачивалась и могла бы поклясться, что ее никто не преследовал.

– Что ты здесь делаешь? – намеренно громко прошипела она, давая понять, как сильно разгневана.

Если бы кто-то находился рядом с палаткой, он мог бы ее услышать.

В темноте она не могла разглядеть лица Лина, но холод в его голосе все ей сказал.

– Это то, что я хотел спросить у тебя.

Точно таким же тоном он требовал от нее ответа, угрожая перебить шею. Ни намека на раскаяние, хотя он снова ее унизил. И в объятиях этого негодяя у нее колотилось сердце! Да она с ума сошла! Сан закусила губу. Сейчас не время для словесных перепалок.

Вставая, она сказала уже спокойнее:

– Мужчины, которые только что были здесь, только притворяются охотниками. Они собираются убить Вона. В спрятанном ящике лежат синие стрелы, которыми завтра воспользуются убийцы.

Сан достала ящик, вытащила из него стрелу и протянула Лину, который осмотрел ее в отблесках факельного огня. На стреле был высечен титул Ван Вона, пожалованный ему юаньским императором.

Возвратив стрелу, Лин немного помолчал и спросил:

– Если они не охотники, то кто?

– Не знаю, – резко ответила Сан, но увидев, как сузились глаза Лина, добавила: – Я не обманываю. Мне известно лишь, что эти люди не приехали с вами из Кэгёна. Они прибыли сегодня. Я знаю, потому что это моя земля. Я добралась сюда раньше вас и разузнала про все временные жилища.

– Не знаешь, кто они, но знаешь об их планах?

– Чему ты удивляешься? Достаточно взглянуть на эти стрелы! Разве их сделали не для твоего отряда?

Лин шумно вздохнул и потер лицо. Сан буквально кожей ощущала его недоверие.

– Сейчас не время разбираться, кто они. Если мы ничего не предпримем, Вон может завтра погибнуть!

«И ты тоже», – хотела добавить Сан, но в последний момент сдержалась. Лин не мог не понимать, что, если Вон будет сражен синей стрелой, вся ответственность падет на того, кто возглавляет отряд, имеющий синие стрелы. И действительно, хотя Лин продолжал молчать, было видно, что он уяснил ситуацию. Сан вернулась к ящику и принялась поспешно вытаскивать стрелы, но Лин почти сразу перехватил ее руку.

– Как ты узнала, что готовится убийство? Если не от этих людей, то от кого?

– Я… я не могу тебе сказать, – пробормотала Сан, опустив голову.

Внезапно подозрение в глазах Лина стало исчезать, уступая место пониманию. Он догадался, почему она ответила именно так. Ее отец участвует в заговоре против наследного принца, а она, не желая доносить на собственного отца, осмелилась пойти на это опасное дело, чтобы спасти Ван Вона! Лин почувствовал укол совести.

Он поджал губы, и Сан, взглянувшая на него в этот момент, подумала, что он по-прежнему ей не верит. Ну что за упрямый осел! Она была готова расплакаться от отчаяния.

– Лин, – тихо позвала она.

Юноша вздрогнул – она впервые обратилась к нему по имени.

Сан положила свободную руку на его, державшую ее за запястье.

– Я друг Вона, – продолжила Сан. – И твой друг тоже. Я не могу сейчас рассказать, как узнала о заговоре, но он существует. Ты должен мне поверить. Если мы сейчас не избавимся от стрел, завтра ты и Вон окажетесь в опасности. Умоляю, помоги мне!

Ее последние слова потрясли Лина. Он никогда не поверил бы, что она может такое сказать. Захваченный врасплох, он заглянул ей в глаза и поразился увиденной в них искренности. От ее больших и глубоких, как колодцы, глаз невозможно было оторваться. Они затягивали его, казались темнее ночи, и Лин стоял, оглушенный, не замечая, как течет время.

Сан восприняла его молчание по-своему, решив, что наконец смогла его убедить. Она мягко отстранила его руку, но он, на секунду такой послушный, вдруг снова схватил ее за запястье.

– Оставь. – Он выхватил стрелы у едва не вскрикнувшей Сан.

Она знала, что не сможет с ним справиться. С бессильной яростью Сан наблюдала, как Лин кладет стрелы обратно в ящик и прячет его в прежнее место.

– Ты оставишь их здесь? Тебе так хочется умереть?

Лин не обратил внимания на вопрос и, закончив, схватил ее за руку и потащил наружу. Когда Сан резко дернула руку, пытаясь освободиться, Лин повернулся к ней.

– Хочешь их разбудить? – прошептал он. – Давай уйдем отсюда по-тихому.

Сан ничего не оставалось, как следовать за ним. Лин безошибочно провел ее к месту, где она спрятала фонарь, и, пошарив в кустах, достал его.

– Как долго ты шел за мной? – сердито спросила Сан.

– От чанса.

Сан уныло наблюдала, как он достает из кармана огниво и зажигает фонарь. Он шел за ней всю дорогу, а она ничего не заметила!

– Ты должна вернуться.

Услышав его слова, Сан почувствовала, что сейчас взорвется.

– Вернуться? Ты в своем уме? А что будет со стрелами?!

– Теперь это не твоя забота.

– Что?! Ты забыл, кто тебе все рассказал?!

Не отвечая, Лин вручил ей фонарь и потащил за собой. Она сопротивлялась, злилась, упрашивала вернуться, но Лин не сказал больше ни слова. В конце концов она успокоилась, вырвалась из его ослабевшей хватки и, обогнав, пошла первой. Около чанса она обернулась и грубо сунула ему фонарь.

– Мне плевать, что будет с тобой, но если Вон пострадает, то по твоей вине, упертая ты дубина!

Лин едва не рассмеялся. Юные девушки из благородных семей так не выражались, но Сан почему-то очень шли эти слова, не превращая ее в вульгарную служанку.

Он быстро смахнул улыбку, пока не заметила Сан, и сухо сказал:

– Ложись спать. Даже не думай снова отправиться в лагерь. Я слежу за тобой со дня приезда, и сегодняшняя ночь не станет исключением. Только высунь нос из ворот – сразу отправишься обратно.

– Ты должен следить не за мной, а за теми бандитами в лесу! Ну что за глупец!

Вдруг открылись ворота, и Сан умолкла. Из ворот выглянул заспанный растрепанный смотритель. Увидев девушку, он засеменил к ней.

– Госпожа, вы вернулись! Все хорошо?

Сан обернулась на Лина, но тот исчез. Куда он мог деться? Сан оглядывалась по сторонам, не отвечая смотрителю.

– Кого вы выглядываете?

– Да нет, никого.

– Мне показалось, я слышал голоса.

– Мне стало скучно, и я говорила сама с собой.

Смотритель недоверчиво на нее покосился, но промолчал. Он попридержал ворота, и Сан, заходя во двор, оглянулась в последний раз, но, разумеется, ничего не увидела.

– Глупец! – в сердцах выдохнула она, и ее голос подхватила ночь.

– Что-что? – встрепенулся смотритель.

Сан повторила, что говорит с собой, и быстро зашагала к дому.

Лин беззвучно рассмеялся во тьме.

Вану не терпелось начать большую охоту. Когда он прибыл в охотничьи угодья вместе с королевой и свитой, было такое раннее утро, что мрак еще не рассеялся. У подножия горы их ждали помощники. Тридцать воинов, включая Вон Кёна, Пак Ы и других давних соратников вана по охоте, склонились перед монархом. У каждого из них имелись лук и красные стрелы. Уже были разожжены костры, и загонщики с собаками начали подъем в гору. Ван предвкушал появление зверя, его кровь бурлила, рука напряженно сжимала лук, потускневшие от старости глаза снова сверкали.

Страстным охотником ван был не всегда. В ту пору, когда он еще не занял престол и заложником жил у монголов, он начал выезжать на охоту, чтобы убить время, но постепенно вошел во вкус, и охота превратилась в неотъемлемую часть его жизни. И теперь, когда он чувствовал себя никчемным правителем, которого, словно беззубого тигра, не принимали всерьез даже придворные подхалимы, когда его унижала жена, по возрасту годившаяся ему в дочери, когда его сын, у которого еще молоко на губах не обсохло, пытался его поучать, у вана рождалось непреодолимое желание отправиться на охоту.

Особенно сильной тяга становилась тогда, когда ван узнавал о предательстве тех, кому доверял. Только пускаясь в дикую скачку на лошади, стреляя, разрубая и закалывая зверя, он избавлялся от тяготивших его мыслей. Казалось, таким образом он объявлял всему свету, что все еще жив и силен. Сегодняшняя охота вызывала в нем особые чувства – ему не терпелось доказать собственное величие этому противному молокососу, своему сыну. Однако тот задерживался, и ван начал сердиться.

– Почему наследного принца до сих пор нет? Загонщики уже начали!

Евнухи в замешательстве переглядывались, королева хмурилась, придворные болтали о своем, и общий настрой все меньше походил на возбуждение перед началом охоты.

Когда терпение вана было уже на исходе, появился наследный принц на белом коне. Брови вана поползли вверх, когда он увидел, что Вон, приближавшийся неторопливым ходом, прибыл совсем один.

– Почему ты так поздно? Где твои люди?

– Я отправил их в Кэгён, – громко ответил наследный принц, чтобы его услышали все.

– В Кэгён?!

– Именно так.

– Что ты несешь?! Скоро погонят зверя!

– Ваше величество, мне не хватает мужества, – ответил Вон. – Я слаб и не люблю рубить мечом и стрелять из лука. Мне тяжело видеть, как вместо того, чтобы сражаться с засухой, крестьяне по прихоти королевского двора оставляют работу и ищут в лесах зверя. Но еще тяжелее убивать живых существ, нарушая главный буддийский обет. Отнимать жизни для развлечения – это вовсе не то, чему учил Будда. Я не хочу идти против учения Будды и нарушать обеты, да простит меня ваше величество.

– Иджил-Буха! – резко одернула сына королева, назвав именем, которое дали ему монголы.

Для всех присутствующих объяснение Вона прозвучало как насмешка над ваном, который в погоне за собственным удовольствием пренебрегает как своим народом, так и мирскими буддийскими обетами. Наследный принц, последние несколько дней стрелявший дичь наравне со всеми, глумился над ваном, рассуждая о неубийстве! Придворные словно проглотили языки, силясь понять, что все это значит. Взбешенный ван прожигал сына взглядом, но мысль о диких зверях, поднятых загонщиками, вытеснила все остальные. Он знал, что дольше медлить нельзя.

– Если такова твоя воля, так тому и быть. Можешь нас оставить.

– Ваша милость безгранична, ваше величество, – с любезной улыбкой поблагодарил Вон.

Его улыбка показалась вану очередной насмешкой.

С царственной медлительностью Вон приблизился к Чхве Сеёну и То Сонги, обласканным евнухам вана.

– Это для вас, – сказал наследный принц, спешиваясь и указывая на большой узел, приточенный к седлу.

Евнухи переглянулись и сняли узел, в котором, по-видимому, находился какой-то ящик. За ними наблюдали все, включая вана.

– Здесь стрелы, изготовленные для сегодняшней охоты. Мне они теперь не понадобятся, но было бы жаль их выбрасывать, ведь в них вложено столько труда. Дарю их вам за преданную службу его величеству. Порадуйте его величество хорошей охотой.

Евнухи открыли ящик, наполненный синими стрелами, и смиренно склонили головы, благодаря наследного принца.

Вон поклонился вану и королеве и покинул охотничьи угодья.

Как только он скрылся, из леса, поднимая пыль, пошла дичь. Ван первым достал красную стрелу и выстрелил. Описав дугу, стрела исчезла в зарослях, и по звуку вану показалось, что, задев животное, стрела отскочила. Раненый или нет, но дикий кабан с треском ломился сквозь заросли. Стоило ему появиться, младший офицер, в обязанности которого входило добивать зверя, пронзил животное копьем. К нему подоспел помощник и завершил дело большим ножом. Кабан повалился на землю. Из его спины торчала красная стрела вана.

Не может быть! Не веря глазам, ван уставился на добычу. Неужели его стрела все-таки поразила цель? Придворные поспешили развеять сомнения монарха, громко приветствуя его победу. Тогда ван триумфально потряс луком, и на его лице появилось гордое выражение, видеть которое придворным приходилось отнюдь не часто.

Приняв это за сигнал к действию, все, включая королевских охотников, начали стрельбу. Там и тут падали туши подстреленных, заколотых и зарезанных животных. Никто не собирался останавливаться, пока последний зверь не испустит дух.

– Невероятно! Его величество сразил дикого кабана первым же выстрелом! – подобострастно обратился к наблюдавшей за бойней королеве Ёнъин-бэк, не принимавший участия в охоте.

Королеву тоже удивила неожиданная удаль старого мужа. Ван всегда казался ей жалким, но охота преобразила его, показав ловким и уверенным человеком. Если бы таким он был с ней в постели… Взгляд королевы смягчился, и она тихонько вздохнула.

Украдкой наблюдавший за королевой Ёнъин-бэк обрадовался, решив, что ничто не помешает сегодняшнему пиру продлиться до поздней ночи. Но что устроил наследный принц? Почему он отказался участвовать прямо перед началом охоты? Ёнъин-бэк подошел к стоявшему позади королевы Чхве Сеёну и попытался разузнать, не известно ли тому что-нибудь. Евнух, получивший синие стрелы, но не посмевший присоединиться к охоте и пустить их в ход, лишь пожал плечами.

Охота продолжалась полдня. Разгоряченный ван вернулся на стоянку, вытирая со лба пот грязным окровавленным рукавом. Он выглядел помолодевшим и бодрым, словно за несколько часов избавился от всех тяготивших его мыслей. Лица придворных тоже были светлее обычного. Когда стали сортировать туши, оказалось, что многие животные поражены красными стрелами. И, конечно, не было ни одной синей стрелы. Ван постучал по пустому ящику, отделанному золотом, где раньше лежали красные стрелы, и придворные разразились радостными возгласами, поздравляя монарха.

Прямо на охотничьих угодьях, в самом центре бедности и разрухи, устроили праздничный обед. С близлежащих полей пригнали крестьян и рабов, чтобы те занялись разделкой туш и приготовлением кушаний. Откуда ни возьмись, появились музыканты с комунго и пипа[40]40
  Пипа – четырехструнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни.


[Закрыть], а также кинё с цветами на больших подносах. Рекой лился аракчжу, идеальный для утоления жажды после охоты. Счастливый ван осушил чашу и взял цветок с подноса кинё. Сегодня он не откажется украсить цветами волосы и даже потанцевать. Ван любил танцевать после праздничных возлияний, и сегодня был как раз подходящий день.

* * *

Оставив охотников, Вон неторопливо ехал к усадьбе. На опустевших рисовых полях гулял и свистел ветер. Лишь изредка ему встречались маленькие крытые соломой хижины – единственным большим строением здесь был Покчжончжан Ёнъин-бэка, а вернее, его дочери. Вону казалось, что огромная усадьба в тихой сельской местности выглядит уродливо и только портит пейзаж. Ее как будто построили из желания похвалиться перед другими: выкрашенные в красный цвет стены главного дома, отделка из яшмы и золота, – все здесь кричало о богатстве владельца. Вону не хотелось находиться там одному: весь королевский двор отправился на охоту, и в усадьбе остались лишь несколько рабов. Не было ни Лина, ни отряда из Кымгвачжона.

На рассвете его разыскал Лин и твердо сказал:

– Ваше высочество, мы не должны отправляться на большую охоту.

– Почему?

Несвойственный Лину ответ изумил наследного принца:

– У меня плохое предчувствие.

Предчувствие. Его друг никогда не придавал значения подобным вещам. Раз Лин просит нарушить обещание, данное отцу и государю, значит, его так называемое предчувствие имеет серьезное основание. Вон не стал допытываться: если Лин не может сказать прямо, значит, на то есть причина. Не раздумывая, Вон пообещал отменить их участие.

Лин поблагодарил его и добавил:

– Возьмите с собой наши стрелы и у всех на глазах передайте их людям вана.

– Это тоже твое предчувствие? – с улыбкой спросил Вон.

Лин ничего не сказал, только слегка поклонился.

– Что-то еще? – продолжая улыбаться, поддразнил друга Вон.

– Нет, это все. Спасибо, что согласились выполнить мою просьбу, ваше высочество.

После того как Лин оставил его ранним утром, наследный принц больше его не видел. Лин не появился, даже когда отряд, прибывший с ними из Кымгвачжона, попрощался и отбыл обратно в Кэгён.

«Он знает, что делает», – сказал себе наследный принц, покусывая губу.

Вон вспомнил замешательство евнухов, когда он вручил им синие стрелы. Их лица подсказали наследному принцу, откуда взялась странная просьба Лина.

Вон недовольно хмыкнул. Ему не хотелось портить себе весь день, строя догадки о чужом коварстве. Конная прогулка по сельской местности устраивала его гораздо больше.

Осматривая однообразный пейзаж, он вдруг уловил доносившиеся откуда-то непонятные звуки. Казалось, что кто-то всхлипывал, а может, жалобно мяукала кошка или агукал младенец. Вон пустил коня быстрым шагом, и у межи между наделами вскоре заметил лошадь и сидящего на ней вооруженного человека. Перед ним на земле корчилось маленькое тельце в грязном тряпье. Теперь Вон был уверен, что плачет ребенок; стало также слышно, как его ругают.

– Ты прекратишь орать или нет?! Или мне самому тебя заткнуть?!

Мужчина вытащил меч, но ребенок от испуга заплакал еще громче. Казалось, еще мгновение – и мужчина взмахнет мечом, чтобы оборвать надрывный детский плач.