Текст книги "Из дома домой. Роман-коллаж"

2010

В моей жизни образовались три года, которые я хотела бы вычеркнуть. Точнее, если бы я это сделала, ничего бы не потеряла. Этот – один из таких.

Холодная зима и атомное лето. Расхождение с Марго и пережевывание соплей с Аней. Воспоминания о некогда насыщенной, наполненной любовью жизни, и сожаления. Непонятная ситуация с работой и нежелание ничего менять. Нет работы – нет отпусков. Удушливая комната в родительском доме, но уже не в трешке, в самом дальнем конце и с балконом, а в двушке, зажатая между гостиной и кухней. Бесконечные летние дни. Выкачивание из сети того, что дарило радость с детства, вроде фильмов «Один дома» и диснеевских мультиков. Тепловой удар. Опять та же комната, только дверь уже не закрыть и сил нет сидеть за компом. Родители ездят на речку без меня. Маме оно не надо, но она тактично дает мне побыть одной.

Творчество застопорилось. Старое отгорело, нового не родилось и неоткуда было. Мне двадцать четыре, а кажется, жизнь кончена, приговорена к этому бесконечному затворничеству. Зато сахар стабилизировался, я даже почти слезла с инсулина. Почти.

Осенью мы с Аней пошли в бассейн. У меня начала болеть спина, а Аня стала полнеть. Поначалу мы кайфовали. Аня уже лет пять не занималась своим телом и только вспоминала, как ходила на танцы, но оказывается, на долгие годы в форме не заморозиться, ее надо поддерживать. Я же плавать всегда любила и в бассейн ходила с мамой с двенадцати лет, но в универе перестала. Кто-то сказал, все подорожало, и я поверила. Весь прошлый год просидела дома, как ржавый гвоздь в старой доске. Еще один такой год, и я сгнию заживо. Кто меня заставляет, почему? Что мне мешает найти нормальную работу, снять квартиру и съехать от родителей? Нет, я только пытаюсь наслаждаться свободой, когда сестра с племянником уезжает на юга или к подруге в Москву, а я живу в некогда нашей большой квартире, которая стала такой неуютной и чужой. На окнах нет штор, матрас у племяшки неудобный, спать на полу – слышно, что у соседей творится. Вроде большая площадь, а теснотища, неопрятность, негде притулиться почитать с нормальным светом. Как цыганский табор, или живут тут в ожидании лучшей участи, на чемоданах.

Хожу по пустым комнатам, натыкаясь на огромные горшки с цветами, и вспоминаю, как собирались с девчонками втроем, как предавались любви со Славой – интересно, где он теперь и как у него дела? Не странно ли – ничего не знать о человеке, дороже и ближе которого не было никого? Другой, которого пригласила на восемнадцатый день рождения, только внес сумятицу, пошатнул мою готовую смириться с чем угодно натуру. И все пошло прахом. Этот день рождения в моей солнечной комнате – еле раскачала себя на такое. Так было лень и страшно, но в итоге этот день стал одним из самых счастливых в моей жизни. Наверное, затем люди и отмечают бездники, чтобы позвать дорогих и любимых, а не для того, чтобы вынести свою персону в центр внимания, как мне это раньше виделось.

Моя комната теперь принадлежит племяшке, и ее не узнать. Как-то заходила Аня и сказала то же самое. Такое ли гнездышко хотела сделать из этой квартиры сестра? Размечталась, расфантазировалась, когда мы уезжали, но предки ее окоротили: это все еще их квартира, не очень-то губу раскатывай.

– Дана, квартира – это не дом, – говорила мне бывшая начальница, – я же пятнадцать лет была домохозяйкой, жила в частном доме, делала засолки на зиму и варила варенье. Теперь просто невыносимо видеть этот дом. То и дело натыкаешься на воспоминания: эту сливу я посадила, а в этой клумбе росли мои ирисы, здесь была протянута бельевая веревка, я у сарая муж сделал качели. Квартира – это просто стены, причем типовые. Земля – вот настоящая память.

Наверное, она права, откуда мне знать? Земли у нас никогда не было, если не считать убогого склона под названием дача, засаженного под завязку. «На общей дороге позагораете», – говорил дед. Каждый сантиметр в дело: клубника, три парника, лук, чеснок, морковь, капуста, кусты смородины, крыжовника, который никогда не бывал сладким, а навес над крыльцом увивала кислая изабелла. Малина была общая, и в детстве я ее очень любила, пока мне не сказали, что она может быть червивой, а как выглядят червяки, я не поняла. До сих пор нет у меня никакой склонности к огороду, саду, любви к цветам и тяги к фруктам с овощами. Последние за еду не считала, если б не посты. Что мы имели с этой дачи кроме геморроя? Жалкие палки лучка и толченую с сахаром клубнику? Да проще пойти на рынок и купить у первой же бабки, если захочется. А зимой – в охоточку банку корнишонов.

Осенью веселье дошло до точки: сахар подскочил, спина не давала покоя, и плаванье уже не помогало. Подстраиваться под Аню и ее капризы мне надоело, а с работой все так же вяло.

– Ты просто сидишь без дела, а оно тебе необходимо, – говорила мама.

И я начала писать второй роман. На какое-то время он меня занял и придал жизни смысл. Когда люди с той же целью рожают детей или отправляются в путешествие – это выглядит благородно, а творчество всегда отдает эгоизмом, избытком свободного времени и зацикленностью на своих переживаниях. Это и сейчас меня беспокоит, но, когда процесс идет полным ходом, мне на все плевать. В конце концов, какие или чьи переживания еще должны меня волновать? Голодающих в Африке, которым любят сочувствовать сытые люди, не умеющие выстроить отношения с близкими и помочь тем, кто рядом? Или меня должно заботить, что Марь Иванна из соседнего подъезда назовет меня вековухой? Мы полжизни бегаем за счастьем, чтобы понять, что никто его нам не обещал, и если оно есть, то не здесь. Остается только выносить эту жизнь, если не умеешь ею наслаждаться. Я нашла оптимальный способ, как ее выносить, причем созидательно. Немногие обладают такой смелостью, как я потом убедилась, зато прикрываться отсутствием времени горазды почти все.

2006

Этот год я бы тоже вычеркнула. Если бы не поездка в Питер с Аней – полная пустота.

Другой женился и готовился к размножению. Мы со Славой почему-то решили это дело отложить, хотя пример в виде Ромы и Риты глаза мозолил. Интимная жизнь наша сошла на нет, ибо Слава все-таки пришел к Богу – то ли под влиянием матери, то ли начитавшись умных книг. Я же все никак не доходила. Путь мой был тернист и кучеряв, а давление со всех сторон только злило.

В тот год мы активно общались с Аней и Ритой втроем, как ни странно, пока Рита не родила мальчика, а случилось это в декабре. Тогда ей стало не до девичьих посиделок. Подруги часто говорили о вере, о храме, об исповеди, о причастии, к которому Рита тоже подошла и была убеждена, что именно благодаря ему так легко перенесла беременность: никаких токсикозов, одна сплошная приятность. Аня передавала для Славы какие-то книги, и он их с удовольствием глотал. Подумывала я даже их свести для личного общения – ему бы точно было интересно, а может быть, у них и выгорело бы что. Аня хотела замуж и испытывала духовный голод, как она выразилась. Может, он был вполне физическим, как у меня – я по нашим развлечениям скучала, и мне стало ясно: либо мы в ближайшее время женимся, либо расходимся окончательно. Отношения так не работают. Аня больше хотела стать матерью, чем женой – как-то она об этом вскользь упомянула.

– Я еще лет с восемнадцати хочу ребенка. Я могу с ними о чем угодно говорить, в их обществе я чувствую себя комфортно и спокойно.

Вот уж чего нельзя сказать обо мне! Никогда не понимала, почему люди любят детей – меня они раздражали.

Но, естественно, двое верующих людей страсти своей ходу не дадут, даже если оная вспыхнет между ними. Обо мне вспомнят, порядочные дюже.

Я изнывала. Институт к третьему курсу казался бессмысленным адом, а в богемной среде кишели такие же черви, как в любой другой тусовке: сплетни, зависть, наушничество, клевета, выслуживание, ломание шапки перед вышестоящими, причем необоснованное, да еще какой-то детский лепет вроде переживаний из-за хороших оценок не ради стипендии, а ради красного диплома. Сколько отличников знаю – ни «но!» ни «тпру!» по жизни, а троечники устраиваются на ура. Да и вообще, неужто лет через десять тебя будут волновать «пятерки»? Как говорила моя озабоченная тряпками и косметикой подруга в школе: «Ну и гордись до старости». Так, родительское тщеславие почесать.

Слава уже не был моим самым близким и родным. Он будто скрыто обличал меня в пороках, а я так же мысленно злилась: сам меня в это втянул, а теперь ходит кается, чистенький такой, маму со дна вытащил, а я – блудница взбалмошная. Ему, конечно, хотелось поделиться со мной всеми духовными радостями, на которые Господь щедр в начале нашего пути, да и любая новизна так работает. Я же не могла ничего понять, поддержать, и даже выказывать интерес уже устала. Хватало двух подруг.

Я не знала, чем и зачем жить, тосковала по запрещенной любви и не могла решиться сделать шаг в неизвестность. Ненавидела себя, злилась, раздражалась на всех и вся. Хотелось просто исчезнуть. Перестать быть.

Поездка в Питер ненадолго скрасила мою жизнь, добавила впечатлений, но именно с тех пор пошла трещина в отношениях Ани и Риты. Поездка получилась такой экстренной, такой непродуманной: Анин отец работал там в строительной компании, два его напарника уезжали в отпуск – следовательно, в квартире освободились две кровати, и он позвал дочь с подругой. Мы собрались в считанные часы, подумав, что беременную Риту незачем даже напрягать этой вестью. К тому же, она недавно гостила в Питере у какой-то родственницы, ездила с мамой. Потом оказалось, что Анин отец жил не в Питере, а в Колпино, до которого на электричке час добираться, а в квартире было еще три мужика, которые набрались в честь дня ВМФ и рассчитывали, что дочь напарника приготовит им ужин. Такая вот подстава.

Рита всего этого не знала и обиделась. Потом я ей кое-как объяснила, изрядно удивившись такому неприятному качеству ее характера, как способность обижаться. Нам с Аней это было несвойственно вообще. Есть претензии – поговори, проясни. А тут – трубку не берут, губы надули, догадайся, мол, сама, почему я не хочу с тобой общаться.

– Тем более у тебя еще дедушка умер на днях, – добавила я аргумент.

– Вот именно, хотелось отвлечься, – насупилась Рита.

Но все-таки мои рассказы ее убедили, и с Аней она помирилась. Но уже в ноябре ее положили на сохранение, и до следующего года мы ее толком не видели. Ей стало не до нас, хотя в двадцать лет к материнству относишься не так, как в тридцать – опыт наблюдений.

И вот, решила я проделать такую терапию с невнятными годами жизни: вспомнить хоть что-то важное иили хорошее, что в них случилось, пережить это снова и отпустить негатив по поводу впустую потраченного времени. Убедить себя, что все было не зря. Проделала я это в ежедневнике для начала, но помогло не сильно. Да, события можно наскрести в любом году, жизнь как-никак идет, но позитива… и вот, все-таки Питер, все-таки общение втроем, недолгое, но интересное и плодотворное. Горечь и неопределенность перекрывали все в тот момент, но теперь, с годами, все видится иначе. Пока мы с Аней гуляли по Питеру, я мечтала привести сюда Славу – все еще его, а не Другого, с которым никогда не видела себя рядом. Все-таки его.

Но он разучился мечтать. Казалось, он боялся каждого лишнего движения, каждого неосторожного слова и даже левой мысли. Таким запретом повеяло на меня от православия, но оказалось, это лишь крайности неофитства.

2013

Начатый в конце 2010—го роман я завершила в феврале очередного пустого года. Я уже писала статьи для храма, а до того – истоптала ноги по собеседованиям. Кое-как все устаканилось, стало на рельсы и худо-бедно покатилось. Зарабатывала я недостаточно, чтобы снять квартиру и уехать от своих, но тогда мне такая мысль даже в голову не приходила. Вроде не далее, как в 2009-м мы уехали от сестры и были в этом единогласны и единодушны. А жить одной… что вы, я ж еще маленькая и глупенькая! Сокурсницы уж и в Америке пожили, и замуж сходили, и детей нарожали, и кучу работ сменили, а я все чувствую себя больным подростком.

И вот в феврале случился праздник, но настрой был на диво унылый. Как-то мы с Аней пытались отпраздновать окончание моего могучего труда, но разве что открыто не поссорились. Мне-де больше с ней повезло, чем ей со мной, она на мои почеркушки всегда рецензии выдает, а от меня фиг дождешься. А ничего, что она кроме стихов пишет лишь мысли на страничку – попробуй выдай на них рецензию! А уж если сравнить, какие объемы выдаю я, и какие она – по отзывам получается почти поровну. Молчу уж о том, что никогда с ножом к горлу не пристаю: есть, что сказать – говори, нет – ну и ладно. Критика – целое искусство и немногие отличают его от мнения. Да и мнение можно высказывать по-разному.

В общем, в этот раз делиться радостью с другом не тянуло. Рите мои писательские потуги были в принципе неинтересны, хотя роман после расставания со Славой она прочла и даже нашла его неплохим. Лайфстори наших дней, прикольно читать. Трудно отделаться от мысли, что это написала твоя почти одноклассница, если не подруга. Твоя ровесница, знакомый человек, который в разы меньше читает и лучше пройдет три километра, чем потратится на троллейбус. Никто не видит в таких книгах художественной ценности и перспективы, зато потом искренне удивляются: ты глянь, наш-то, наш-то! Неужто кто-то проникся его белибердой?

Очередной пустой год. В моей жизни ненадолго появился Варвар, но не успела появиться в его жизни я, как он женился. Еще одна закрытая дверь. Еще одна рана и непонятка, чем и как жить. Неужто мы, бабы, сводимся к одной любви? К мужикам? Как это унизительно и мелко! Ничего-то нас глобального не волнует, никакие серьезные темы мы поднять неспособны! Когда-то мне казалось, что творчество должно быть глобальным. Отражать текущую ситуацию, чтобы потомки читали твои стихи, как исторические памятники. А истории про мальчика и девочку – розовые сопли в сахаре. Творчество должно быть злободневным, социальным. Отражать гражданскую позицию.

– Твои стихи глобальные, а мои – любовная чушь, – говорила Аня, вернувшись из лагеря, где влюбилась в вожатого, и ее развезло на поэзию.

Теперь же я думаю: а что может быть глобальней любви? Не секса и не страсти, а той самой, которую Господь заповедовал и на какую мы в силу ее глобальности почти не способны. Читаешь в прошлом злободневные стихи и думаешь: о чем это? С трудом вспоминаешь, что творилось в телевизоре два года назад. Там свара, тут война… стихи, посвященные коронавирусу, потеряют свою актуальность вместе с ним. Только чувства волнуют человека и в древней Греции, и на постсоветском пространстве. Хочется верить, будут волновать и граждан мира в 27-м веке, если они не станут полуроботами. Даже в детективе есть лавстори, даже в хорроре трудно без нее обойтись.

И слава Богу, пока женщин волнуют мужчины, а мужчин – женщины. Не за горами другие времена. Быть может, о наших чувствах люди будущего станут читать, как мы теперь о прошедших политических событиях? Исчезают с лица земли государства, народы, города, сдвигаются границы, меняются строи и правительства. Но по-прежнему все влюбляются и все теряют близких и хотят понять, как с этим жить, что с этим делать. Быть может, кто-то написал?

Да только ленивый промолчал об этом.

Или наоборот – слишком занятый детьми, работами, взрослой унылой жизнью промолчал, а ленивый творческий эгоист, иждивенец, зацикленный на себе, что-то по этому поводу измыслил. Почему-то в памяти веков остаются писатели, а не матери-героини…

Лишь два года спустя я поверю в собственную важность и возможность чего-то добиться на творческой ниве. Пока же я дарила себе собственные сборники стихов за написание нового романа, а распечатки романов – за первый черновик нового. На сей раз решила себя порадовать книгой. Разумеется, в единственном экземпляре, распечатанном на принтере. Рукодельная сокурсница научилась переплетать, даже показала мне листы бумаги «Снегурочка» под обложкой, сделанной из махрового зеленого полотенца. У меня руки не оттуда растут. Я так не смогу. Не сказать, что так было уж очень хорошо – листы неровные, торчали, как и положено, если не обрезать. Но я решила озадачить папу и показала ему несколько видео в интернете, как переплетать книги. Отец у меня обстоятельный – все по двенадцать раз отмеряет, а не по семь. И сказал, что доверит это дело своему приятелю, который работал в типографии – он лучше знает технологию.

Приятеля мы ждали три месяца, хотя авторы видео утверждают, что книга схватится за три дня. Он поехал в типографию, где уже сто лет не работает, и напряг тамошних друзей поколдовать. Обложку сделали из натуральной кожи, которую папа откопал в бездонном гараже. Вот такой появился у меня раритет. Есть, что на полку поставить.

Разумеется, мои прочли – они ж так мне помогали с этой рукописью! Папа три дня не включал телевизор, а мама расстроилась из-за смерти главного героя. Нет, я не убивала ни Варвара, ни Другого, ни Славу. Я убивала свою болезнь.

– Читая такое, можно подумать, что инвалид сделал свое дело, привел к вере девочку, и больше не нужен, – раскритиковала меня Аня.

А ведь она права, – подумала я тогда, – именно так я себя и ощущаю. Я – такой же инвалид, который что-то кому-то показал, кого-то куда-то привел и остался лежать на задворках жизни, никому не нужный и бесполезный. Если сам не начнешь чудить – никаких чудес и даже событий в твоей жизни не произойдёт. Ты – кусок пушечного мяса, чтобы здоровые и красивые люди посмотрели в небо и разглядели там Бога. Конечно, для Бога – всякая жизнь ценна и лично за тебя Он кровь проливал. Только в какой-то момент это все превращается в пустые слова, а жизнь идет где-то там, за стеною.

По итогам года я собираю лучшие стихи и даю имя сборнику. Тот год я назвала «Не со мной». У подруг родились дети, сестра второй раз сходила замуж, Варвар женился, жизнь, как всегда, кипит. Только не моя. Все, что происходит – не со мной. Посторонний.

Пусто шло вялое лето – в сестриной трешке, пока она на работе. Я повадилась там работать над статьями, за ее ноутом. И мыть ее посуду, сваленную в мойке. Напор на кухне плохой, надо набрать тазик в ванной и притащить сюда, перемыть, а потом и прополоскать. Без папы дом разваливается. От приходящих мужиков толку мало.

Наступила осень под «Торбу-на-круче». Ни один альбом не зацепил целиком, но отдельные песни и некоторые фразы – как ножом по горлу. «Нет и не будет завтра, есть только здесь и сейчас, снова и снова повторяется джаз». «Жизнь ничего не стоит, вечность чуть-чуть дороже»… Коньяк с Аниным мужем на кухне их некогда густонаселенного дома. Богословские курсы при храме, в котором я числилась.

От очередной пустоты начала новый роман. Это важный урок мне теперешней: творчество рождается от любви, а любовь возможна только в полноте. От полноты сердца глаголют уста и стучат по клавишам пальцы. Не от нехватки, а от изобилия. Мне просто было не с кем поговорить и нечем себя занять. Таким образом рождаются тексты, которые потом выдергиваешь страницами. Я хотела посмотреть, какой была бы моя жизнь, если бы Варвар в ней задержался. Хотелось прожить эту жизнь, почувствовать ее, насладиться. Художники говорят, пока не начнешь рисовать портрет, не видишь лица. Так и у меня. Воображения без бумаги мне не хватало. И я прожила очередную жизнь, не выходя из дому. Я с успехом научилась заменять ее романами. А потом возмущаться, что в реальности ничего не происходит.

Убейте инвалида, он сделал свое дело.

2020

За окном – больничный двор. Опять у меня подскочил сахар, но обычно я это игнорирую. На сей раз не получилось.

Сестра все еще живет в моей квартире. Мне не хочется там бывать и видеть, во что она превращается. Пока жив отец, мне спокойно – есть кому за меня заступиться. Когда его не станет – даже думать боюсь. Я всю жизнь буду обязана сестре за эту квартиру, а она до ста лет будет налаживать личную жизнь, покупать и продавать, искать счастья. Так и предвижу: Дан, поживи пока у родителей, я свою хату буду продавать, потом новую покупать, потом ремонт там делать… племяннику уже пятнадцать и у него есть жилплощадь от отца, которую сестра сдает и получает неплохие деньги. Сынок уже заявил, что, когда ему исполнится восемнадцать, он туда уйдет. На фиг было покупать трешку? Начнется новая эпопея, наверняка. Если мира в душе нет, так и будет лукавый трясти житейскими попечениями, так и будет вкладывать в голову мысль, что счастье – то в новом муже, то в новом доме, то с новой машиной, то без лишнего веса, то с прямым носом.

Надежды на Славу рухнули. Быть может, и не было никакой любви? Может, я правда придумала ее, увидев некогда родное лицо столько лет спустя? Может, это из страха одиночества, старости и нищеты? Мы подходим к той черте, за которой лучше быть с кем попало, чем одному? Не знаю. От этих мыслей с ума сойдешь.

Я просыпаюсь утром по побудке – в шесть. Мне ставят капельницу, измеряют сахар, колют инсулин. Уже не обращаю внимания на последовательность, валю все в одну кучу. Не гормоны же мне колют! Свалить бы на них свое депрессивное состояние – только проснусь, сразу реву.

– А что ты так разгорячилась? – не поняла меня Аня. – ну была у него другая девка, он же ее послал…

У ее Леши тоже была невеста, с которой он жил по привычке. Видный парень, а она – полтора метра и девяносто килограмм. Работала в «М-видео», ничего из себя не представляла ни внешне, ни умом. И таких любят, – подумают голодные разведенки и одинокие завистницы. Да не любят, – говорила Аня, – это мы идеалисты, все любви ждем, другие мирятся с тем, что есть. Вроде жили, пора бы и расписаться. Есть какое-то удобство – секс, быт обустроенный. И хватит. А тут появилась Аня, и Лешу накрыла большая любовь. Что из этого вышло, читатели уже знают.

– Ничего хорошего не построить на чужом несчастье, – артачилась я.

Аня не знает версию покинутой невесты. Ее волновала только их с Лешей большая любовь. Ведь именно ее выбрали, а эта – так, привычка. Даже на венчании священник тактично обошел вопрос к жениху: не обещался ли другой невесте? А уже куплен был костюм и, чтоб добру не пропадать, в нем Леша с Аней и венчался.

Кажется, меня не поняли. Да и естественно – Ане сейчас не до этих заморочек.

Я отвернулась к стене. Благо, моя кровать как раз у нее и стоит. Другие женщины ко мне не лезут, а если и начинают что-то рассказывать, я извиняюсь, что засыпаю, и действительно отрубаюсь.

Ксения же говорила мне, что у него есть какая-то девочка! Но это было почти год назад, я даже не поинтересовалась, что за девочка. Оказалось, ей двадцать три года, она ездит на серебристом БМВ, а ее папа – президент строительной компании. Мама наверняка еще красотка, ходит на фитнес и покалывает себе ботокс. Покупает тряпки от «Армани» или на худой конец «Эскады». Она в Москве. И ее Слава ради меня продинамил. Именно за этим он мотался в столицу, решившись на серьезный разговор. Не по вацапу же такое писать! Огребать люлей от крутого папы… ты кто такой, провинциальный альфонс! Я представляю. Но жалости нет. Он спрашивал, замужем ли я, а сам не сказал, что его свадьба назначена на сентябрь. Ведь уже тогда все было известно. Выбран шикарный ресторан и сшито дивное платье. Сформирован список гостей. Машины, музыканты. Вся эта бравада, которую он терпеть не мог еще юным, а в тридцать семь она должна казаться пыткой.

Я натягиваю на голову одеяло и разве что не вою. Намного ли лучше я? Сколько лет врала ему про Другого? С ума сходила, болела, горела, а спать продолжала с ним, целовала его и даже замуж собиралась. Но так туда и не дошла. Теперь, что называется, дозрела, да опять не судьба. На чужое позарилась.

– Перестань! – он почти кричал. – Я все уладил, все ей сказал. Думаешь, легко мне было? Через что я прошел, пока продумывал свои речи? А папик ее? Да он вообще меня закопать мог.

– Зачем ты это сделал? – я знаю, что она не пустая кукла, а хорошая девушка. – Детей бы тебе родила, здоровая, красивая, богатая – такое разве бросают ради больных и убогих?

– Что ты такое говоришь, Дан? Кто тебя так загнобил, пока меня не было? Да я, как только увидел тебя, сразу все решил. Уже тогда, понимаешь? Даже если бы ты не согласилась, я уже решил. Не ломай мне жизнь еще раз.

И меня скрутило. На следующее утро увезли на скорой. Коронавирус? Нет, доктор, три ножевых и два огнестрела. Прямо в сердце. Добейте, чтоб не мучилась.

Помнишь, тогда в 2010-м, ближе к декабрю, – шептал внутренний голос, – ты начала оживать, взявшись за роман, и вдруг подумала, что если ничего в твоей жизни не изменится к тридцати – уйдешь в монастырь? И это решение показалось таким правильным, даже на душе потеплело. Вот куда ведут все пути, куда тебя, быть может, и призывает Господь. Ведь если не ты – то кто? Ты, такая неприспособленная к семейной жизни, такая замкнутая и нелюдимая, молчаливая и серьезная. Не тебе ли искать ангельского жития? Станешь трудиться словом на благо общины, и будет в твоей жизни смысл, цель и подвиг. Прописка в царствии небесном. Что может быть дороже? Его же надо прежде всего искать, а остальное приложится. Не ищешь – потому и не прикладывается.

Да, тогда я набрела на эту мысль, и она меня успокоила. Но потом, к тридцати, многое изменилось, и я решила протиснуться в мир. Мне стало нравиться жить и казалось, у меня неплохо получается. Я дорвалась до жизни, как лишенный ее все эти годы. Я пила ее жадно и взахлеб. Свобода – не всегда порок. Свобода познавать этот мир и ловить кайф от новых встреч и впечатлений – что в этом плохого? Когда, если не сейчас? Когда ноги отнимутся или от тебя начнут отрезать куски?

Однажды вечером зашли ко мне Рита и ее дцпшный сынишка. Ему уже семь, кое-как он передвигается сам, а Марго его не торопит и зорким оком следит, чтобы те, кто порывается над ним засмеяться, прикусили языки. Кое-кому я нужна в этом мире, хочется верить. Разумеется, это такая важность, которая тоже вырастает из чужого несчастья. Не будет меня, найдут другого благодетеля.

– Дан, я понимаю, тебе сейчас непросто, – начала Рита.

Договорить нам не дали: заметив ребенка, сестричка выгнала нас во дворик.

– Да кому бы говорить, что непросто, – вздохнула я, – баловень судьбы, считай.

– Не знаю, кто так считает, может Анька, – хмыкнула Рита, – одно скажу: для нас с Ромой эта история тайной не была, и Слава просил нас ничего тебе не говорить об этой девушке. О предстоящей свадьбе. Я была против такого – все равно ты бы узнала, все равно это не дело.

Она помолчала, да и я не ведала, что сказать. Стала воскрешать в памяти наши с ней разговоры о Славе, и теперь да, что-то всплывало, но тогда я махнула на это рукой и закрыла глаза.

– Но раз уж все так получилось – какой смысл его динамить? Он уже все ей сказал, они расстались, он сделал выбор. С твоей стороны это даже как-то нехорошо – отшивать его теперь…

– А доверять ему как?

– Он тебя не предал. Ничего плохого не сделал. Умолчать – не значит солгать. В конце концов, и ты не без греха.

Неужели она это помнит? Обрывочные фразы пятнадцатилетней давности…

– Дан, все это в прошлом – и у него, и у тебя. Хватит уже отпихивать от себя счастье. У меня такое впечатление, что ты просто не позволяешь себе жить и радоваться, не хочешь даже попытаться быть счастливой.

Я перевела взгляд на ее мальчика. Он ковылял по двору, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться то цветком, то птичкой, но на самом деле просто уставал.

– Возможно ли это, Рит? Счастье здесь? Или мы гоняемся за миражами?

Она тяжело вздохнула и не проследила за моим взглядом.

– Возможно. Только надо учиться. Счастье – это мгновения, а скорбь – непрерывная полоса. Но тем и ценны мгновения, а когда научишься их замечать – тогда и счастье станет возможным.

Я отмахнулась. Эти разговоры об удовольствиях и маленьких радостях наводняют интернет и только уводят от главного, плодят пустоту.

– Нет, я не про удовольствия, – покачала головой Рита, – я думала, ты меня поймешь, а как дальше объяснить, я не знаю. Когда грустно – грусти, не надо натягивать улыбку и изображать позитив. Но и радости дай дорогу. Не ищи подвоха, не настраивай себя на скорую боль.

– Да не настраиваю я себя никогда ни на что! – почти вскрикнула я. – Вот и сейчас, думала я о чем-то таком? Тысяча сигналов было, а я ноль внимания. Потому что очень уж хотелось поверить, хотелось наконец стать счастливой! Но никогда не получается даже с радостями. Даже с удовольствиями. Книгу выпустила, думаю – отпраздную с друзьями на курсах немецкого, там все ждали, знали о моих мытарствах, и что? Карантин этот долбанный, которого никто предвидеть не мог, и засели дома на полгода. Отпраздновали. Квартира своя появилась – так ее сестра засрет раньше, чем я в нее вселюсь! Вот уж не таким я представляла себе новоселье! Даже вот эти бабские шалости, типа порадуйте себя тем-то и тем-то… за эклерами три дня гонялась, нигде нет. Купила какие-то мини со сгущенкой. В кои-то веки захотелось сожрать какой-то дряни, и той не найдешь! Да все у меня так. Какие себе делать подарки, как себя радовать, чего желать, когда все сквозь пальцы? Как так у людей получается: хотела – добилась, получила, расписалась, довольна, живу. Всем аминь. Меня Аня еще тогда удивляла своей верностью мечте: хотел человек замуж, вышел, все – знал, чего хочет, знал, что когда-нибудь получит, и получив, по расписанию счастлив. Яблочные пироги, борщи, семейное чтение, секреты уборки…

Рита обняла меня, и я опять заревела. Одной не прикольно – как пить перед зеркалом.

– Я об этом и говорю, что нелегко тебе сейчас. И всем нам, твоим друзьям и близким, очень хочется, чтобы ты радовалась. Ты такая красивая, когда улыбаешься. И такая счастливая, когда творишь. Радуй нас дальше. Но для этого надо быть счастливой. Ты же умеешь.

– Вот только тогда и умею, – всхлипнула я.

– Вот тогда и умей.

Думала поделиться с ней мыслями про монашество, к которому у меня уже нет никакого произволения и о котором я вспомнила опять-таки из страха, а не по любви. Ничего хорошего из страха не рождается.

– Знаешь, у меня еще один грех был, не давно, а вот сейчас. Совсем тяжелый. Слава тут не при чем, и я все маялась, говорить ему или нет. Хотелось довериться, но это тоже не от любви проистекает, а из тяжести – одной надоедает мучиться. Господи, где мы, а где христианство?! – говорю я безропотной матери больного ребенка, и мне стыдно продолжать.

– Христиане последних времен – это не поймешь что. Такие и мы. А говорить ему ничего не надо. На исповеди скажи. Ты перед ним не виновата. А если тебе так хочется вину на себя взвалить – считай, вы квиты.