Текст книги "Невинность в расплату"

16 Глава 16

*   *   *

Бадрид.

– Лузанские перекрыли нам границы, – цежу сквозь зубы в главном офисе.

   Той же ночью пришлось вылететь.

   Проблемы с поставками Ингвара просто хрень собачья по сравнению с тем, что началось уже через пять минут.

– Все. Все стоит. Абсолютно.

   Твою мать.

   Мы достигали своего состояния и положения долго. Годы. Десятки лет.

   По-крупному шла игра. Всегда по-крупному.

   С самыми высокими ставками. А самая высокая из них – жизнь.

   Но кто не готов рискнуть даже ею ради того, чтобы достичь того, до чего мы дошли?

   И в нашей империи войны не было уже годы. Годы!

– Это не главная проблема, – семейный совет собрался за круглым столом.

   Братья и помощники. Самые надежные. Самые верные.

   Те, кто нам как семья.

   Других в помещении нет.

   Все, кроме отца.

   Его пока не посвящаем.

   Главу рода. Главу империи. Держим в стороне.

   Сами. Сами должны решать вопросы!

   Тем более, что вся это война таки началась именно из-за еще одного нашего брата.

   Роман. Роман, мать его, Градов. Так он себя называет с тех пор, как плюнул против святого и ушел из семьи.

   Именно он нарушил волю отца. Решил отказаться от договорного старого брака. С одним из древнейших и сильнейших родов!

   Мало того, что посеял вражду между нами и Вольскими! Нет! Этого мало!

   Ему приспичило еще и пострелять. Прямо в моем заведении.

   И все ради той пигалицы, которую он выбрал себе в жены! Ради того, чтобы ее не продали одному из них!

   И вот результат.

   Война.

   Настоящая.

   Без переговоров. Без условий.

   Десять родов ополчились на нас.

   Никакой дипломатии. Только грязные игры.

   Только хитрость и сила. И вопрос лишь в том, как далеко мы им позволим зайти.

   Одной силой прогибать и нужно. Только так возможно. Иначе…

   Иначе камня на камне от нас и от нашей империи ни хрена не останется.

   Брат!

   Скриплю зубами, сжимая в замок пальцы.

   Вот кто бы угодно мог так подставить. Спланированно. Задуманно.

   Но нет. Этот идиот просто пострелял всех и подорвал на хрен клуб ради того, чтобы забрать свою девчонку!

   Ну, и показать свою силу, не без этого.

   Все-таки, у нас одна кровь.

   И я, наверное, поступил бы точно так же.

   Поэтому надо решать. Самим. Пока отец не узнал и не вмешался.

   Роман, конечно, давно ушел из семьи. И сейчас сам по себе.

   Но если Карим Багиров узнает, что он устроил, он просто уничтожит Романа! Просто сметет с лица земли!

   Это пока он умылся. Молчит, хоть тот и пошел против его воли. Но при таких раскладах…

   Не пожалеет.

   Убьет. И его, и его женщину и детей.

   Платить по счетам – это тоже нерушимый закон Багировых. Мы не прощаем. Никогда. Никому. Ничего.

   Прощать и закрывать глаза – слабость.

   А слабаков уничтожают. Это вопрос времени.

– На одной из границ реальная стрельба началась, – Арман закидывает ноги на стол, не обращая внимания, как я морщусь.

  Ладно. Сейчас это неважно.

– Наши машины с товаром подорвали по дороге в Эмираты, – добавляет Давид, а мне остается только еще сильнее стиснуть зубы.

– Это не одна семья. Не только Лузанские. Нас обкладывают со всех сторон.

   И не просто обкладывают.

   Действуют дерзко. Нагло. Нахрапом.

   Это уже не просто исподтишка перекрыть границы. Так, что не сразу догадаешься о наезде и о том, кто конкретно за ним стоит.

   Это уже вызов.

   Пока маленький, но предвестник самой настоящей жестокой войны. Кровавой войны. Насмерть. До полного краха.

– Надо ехать, Бадрид.

   Братья поднимаются. Полная готовность.

   Спокойны и собраны, как всегда во время опасности и угрозы.

   Как и должно быть.

– Нет.

   Откидываюсь в кресле.

– Ехать на разборки, которые нам устроили и отбиваться это не вариант. Надо ударить в ответ. По самому для них ценному. Иначе нам войны не выиграть.

   Блядь. Сжимаю кулаки.

   В конце концов, первый удар пошел от нас.

   По-хорошему, если разобраться, то каждая из их семей в своем праве!

   Дурак. Мой брат просто идиот.

   Ну, как можно было просто. Так тупо. Палить по всем без разбора? Не думая ни о каких последствиях!

   По сути дела, эти люди пострадали ни за что.

   Всего лишь из-за его дикой одержимости девчонкой. Желанием ее забрать из клуба и уничтожать всех, кто встанет на его пути.

   Хотя они и не становились. Они просто пришли, как обычные посетители.

   В мой клуб!

   И не обычные, а самые что ни на есть элитные! При этом, постоянные.

   Зная, что никакой угрозы для них в месте, принадлежащему нашей семье нет и быть не может!

   Правда, Арман девчонку Романа туда приволок. Заставил танцевать. Выставил на аукцион.

   Все мы в ответе. Все.

   Но Роману в любом случае не стоило так горячиться!

   Мать твою!

– Будем готовить решающий удар, – чеканю, чувствуя, как сводит челюсти. – Но прежде я попробую нанести визиты. Переговорю с каждым. Принесу наши извинения и предложу компенсации. Любые. Любые!

   И это правда.

   Потерь, конечно, может быть немерянно. Непредвиденно.

   Но и наша вина прямая. Надо быть справедливым. Виноваты мы. Багировы. И неважно, что все это нелепая случайность. Что Ромка с катушек слетел и озверел.

   Наша вина.

– Серьезно, Бадрид?

   Арман вскидывается.

– Молчи. Ты молчи. Привезти туда девчонку была твоя идея. Люди пострадали ни за что. Я должен принести извинения, Арман. Запомни. Если ты неправ, неважно, какая за тобой стоит сила. Ты неправ и все. И должен извиниться. Даже перед тем, кто стоит на сто шагов ниже и не представляет для тебя угрозы. Будет война, значит, мы должны быть к ней готовы. Но прежде… Прежде нужно попытаться решить вопрос мирным путем. Полностью признав свою неправоту перед этими людьми.

– Надо было ее вышвырнуть подыхать в пустыне. Тогда Роман даже если бы и приехал, то выжигал бы только песок.

– Значит, надо было, – сжимаю пальцы. – Мог бы предвидеть, что он слетит с катушек. Землю вывернет. Пусть он ушел из дома в двенадцать, но характер и натура наши. Ты бы умылся, если бы твою женщину выкрали? Попустил?

– Оказалось, что мы его совсем не знали.

– Знали. Просто нужно было думать. Предвидеть. Понимать. Такой своего не отпустит. И никому не позволит на него влиять. Как и все мы. Одна кровь, Арман. Одна кровь. Одна натура. Хоть с мясом выдри все воспоминания о семье. Хоть меняй сто раз фамилии и отчества. Натуру не изменишь. Никогда.

– Это нелепый план, – Давид тяжело поднимается. – Они тебя просто убьют, как только ты покажешься на пороге. Надо бить в ответ. И выезжать на места.

– Это мой долг, Давид. Долг.

– А ты? Ты сам-то что? Выслушал?  Пришли к тебе после такого с повинной головой и что? Денег бы взял? За смерть сына? Отца? Брата?

– Бадрид. Давид прав. Ты идешь на верную смерть.

– Выезжайте на места. Разберитесь со стрельбой и с закрытыми таможнями. Занимайтесь всеми очагами, что, чую, сейчас начнут полыхать один за другим. И нет. Я бы не простил. Не стал бы разговаривать. Но я должен хотя бы попытаться пока урегулировать вопрос как можно с наименьшими потерями. И Давид. Найди мне Санникова. Он знает все и обо всех. Через него мы проследим, кто откуда наносит удары.

– Санникова? – Давид присвистывает.

– Я знаю, что ты с ним уже связывался. Да. С лучшим другом брата, о котором мы не говорим все эти годы. И который устроил нам все эти проблемы.

– Ты знаешь, какую цену он берет за свои услуги? Наивысшую. Безоговорочный долг. За помощь Санникова ты будешь обязан никогда не вмешиваться в его дела. И выполнить любую просьбу, с которой он к тебе придет. Это очень высокая цена, Бадрид. Я бы сто раз подумал.

– Иногда нужно принимать цены, не торгуясь, брат. На сегодняшний день выхода у нас нет.

17 Глава 17

*   *   *

   Элитные девочки извиваются на шесте.

   Три дня.

   Три дня пришлось потратить на то, чтобы встретиться с семьями.

   Ожидаемо, ни одна из них не приняла на себя ответственность за то, что творится в нашей империи.

   А оно творится.

   Разрастается.

   Перебоев все больше.

   Начинают пропадать люди.

   Надежные. Проверенные. Те, с которыми работали не один год.

   Три дня переговоров. Предложений. Попыток пойти еще каким-то мирным путем.

   Они должны понимать.

   При всей жажде мести, не у каждой из семей есть такая сила, чтобы пойти против нас.

   Не у каждой. Но если все они соберутся вместе….

   Скрежещу зубами, сжимая челюсти.

   Брат. Родной брат, и чтобы так подставить? А все из-за чего? Из-за того, что нету здравого смысла!

   Девчонка! Как бы он на нее ни запал. Женщина. Слабость. Она губит. Губит!

   И не одного! Целую семью! Целый клан! Империю, что выстраивалась десятки лет!

   Одна. Единственная. Слабость.

– Что решаем?

   Арман и Давид уже в сборе.

– Пока ждем ответ. Я сделал много щедрых предложений. Настолько щедрых, что можно переступить через себя и свою гордость. Надеюсь, это поможет. Но готовимся к ударам в ответ. Напрямую. Наповал. Что Санников?

– Пока молчит. Говорил же. Вряд ли он станет с нами работать. Но я сам кое-что нашел. Тут пара файлов с информацией, – Давид протягивает черную флешку.

– Тут реально все объединились против нас, брат. Конечно, исподтишка. Пока прямо никто о себе не заявит и не выступит. Пока все выжидают, бросая против нас ресурс.

   Да.

   Кроме прочего, это шикарная возможность свалить империю Багировых. А после разделить пределы власти. Когда бы еще им выдалась подобная возможность? А так и повод есть.

– Таможни я пока открыл. Пришлось менять руководство на уровне страны, – Арман, как всегда, успел. – Несколько перестрелок, несколько больших корпораций, счета которых заморозили. Пока препятствий в нашей работе быть не должно.

– Хорошо, – киваю, откидываясь в глубокое кресло.

   Нужно расслабиться. Отдохнуть. Перед решающим ударом, если мои доводы не подействуют.

   Щелчок пальцев, и Айя, лучшая из девочек, игриво покачивая обнаженными бедрами, спускается со сцены.

   Привычным жестом опускается на колени, расстегивая молнию брюк.

   Умелая. Привычная. Идеальный способ расслабиться.

   Поднимает на меня глаза, и, облизав ствол по всей длине, заглатывает на максимум. До упора. Сразу.

   Только вспышкой перед передо мной другие глаза.

   Яркие.

   Как два черных алмаза.

   Огромные. Как драгоценность, которой нет на свете.

   Полные слез и чего-то такого, от чего сердце снова дергается.

   Резко. Неистово.

   Так, что в висках колотить начинает.

   Мари…

   Блядь, кажется, я говорю это имя вслух. Оно само вылетает из сжатой челюсти.

   И член дергается неудержимо.

   Обхватываю длинную копну рыжих волос рукой и яростно начинаю вбиваться в глотку Айи.

   Даже она, привычная, дергается, как рыба на песке.

   Задыхается. Захлебывается. Пытается упереться мне в пах руками и отстраниться.

   Но я не останавливаюсь. Долблю. С бешенством. С яростью. До упора. На максимум.

   Так, что влажные шлепки и хрипы перекрывают музыку в клубе.

   Член просто каменный. Как будто сто лет женщину не трахал.

   И где-то в глубине души закипает глухая ярость.

   Другую. Другую хочу.

   Дико хочу. До одури. До помутнения рассудка.

   Другие глаза и имя. Это имя. Мари.

   Хочу, чтобы она на меня смотрела.

   Вбиваться. Вколачиваться. Ласкать.

   Проводить пальцами по распухшим губам. Слышать ее стоны.

   Изучать каждую грань тела.

   Трогать. Ласкать. Распробовать вкус.

   По-настоящему распробовать.

   Как она пахнет. Как дрожит, когда распахнуть ее и прикасаться везде. Изучать все ее потайные точки.

   Раскрывать. Запахом ее напиваться. Блядь. Какой у нее сладкий запах.

   Пригубил, а ведет.

   Ведет так, что три дня на переговорах от этого запаха отмыться не мог.

   На коже. На губах. Внутри себя чувствовал.

   Империя может рухнуть. На щелчок.

   Концентрация внимания должны быть на максимум. Один просчет, и можно потерять все.

   А у меня только девчонка перед глазами.

   Нежная.

   С запахом этим ее одуренным.

С той, блядь, улыбкой, которую увидел в первый раз.

   И член дергает до ломоты. Со всех суставах будто ломка. И там, под ребрами, рывком. Жестко. Почти навылет.

   Прикасаться к ней не надо было. На порог нельзя было отребье это пускать.

   Мараться.

   Но нежное тело перед глазами. Так и сияет фарфоровой белизной.

   И под руками бархат ее кожи. Ее губ. Пухлых. Упругих. Мягких.

   И приходится каждый раз сжимать кулаки.

  Всполохами перед глазами, как брал бы ее. Как ласкал. Как доводил бы до одури, до истомы. Снова и снова. Как бы имя мое выкрикивала и касалась руками, изнемогая.

   Женщин так не берут, как я ее взял. Так берут только шлюх.

   И от этого ядом внутри странная, тягучая дрянь разливается.

   Разливается так, что запить ее, выжечь из себя хочется.

   Но разве она не шлюха?

   Она и того не заслужила.

   Никогда бы не принял такую. Никогда. Ни за что бы не простил.

   Любая другая просить бы решилась, вышвырнул на задний двор. К псам. Без тряпок.

   Но я взял.

   Пусть грубо и с яростью. Да! Потому что не шлюхой. Потому что иначе ее хотел.

   С самой первой встречи. С самого начала.

   И удержаться не смог. Не смог не тронуть. Не прикоснуться.

   А хотел убить.

   С того самого момента, как передо мной появилась.

   Как сбросила свой ничего не прикрывающий халатик.

   Одного хотел.

   Вцепиться рукой в эту нежную шейку. И переломить. Посмотреть, как вспыхнут и расширятся огромные глаза, что на крючок меня поймали. В которых я почти утонул. Впервые, на хрен, в жизни, утонул!

   Шлюха. Дешевая же шлюха. Как и ее сестра.

   Пришла телом выторговывать их поганые жизни.

   Под любого бы легла. Любому отдалась бы.

   Руки пачкать о такую противно.

   Но я…

   Блядь, я еще на руки даже поднял.

   Измученную.

   В постель отнес.

   И прижимал.

   С каких-то херов прижимал к себе.

   Смотрел на тихое лицо. Гладил волосы.

   Это надо вытравить. Вытравить из себя. Одним ударом. Навсегда. Навечно.

– Хватит, Айя, – отшвыриваю девчонку, понимая, что совсем сейчас забью своей яростью. И все без толку. Как ни таранюсь, а передо мной другие. Блядские. Ядовитые глаза. Того отродья. – Свободна.

   Она валится на пол, судорожно ловя горлом воздух. Хватается на шею.

   А та? Та тоже хваталась?

– Бадрид, – Арман отпускает ту, что выплясывала у него на коленях.

– По-хорошему тебе скажу. Раньше нам не пришлось бы ждать трех дней. Даже трех часов ждать бы не пришлось после того, как мы кому-то что-то предложили.

– Все знают. Мы приходим с батогом и пряником. Не примешь дар, получишь удар, от которого не оправишься.

– И все говорят. Что Багировы больше не способны на настоящий удар. После того, как ты отпустил семью Булатовых.  Рустам даже бизнес какой-то ведет до сих пор.

– Согласен, – Давид шлепает по голому заду ту, что успела его ублажить. – Из-за этого поступка наш авторитет упал до нуля. Что ты дальше собираешься с ними делать, брат? Это твой удар. Мы вмешиваться не вправе.

   Да.

   Скриплю зубами, наливая себе первый за три дня стакан виски.

   Член стоит просто адски, мешая здраво рассуждать.

   А под руками будто горит ее кожа. Соски. Упругие. Маленькие. Острые, как камушки. Нежно-розовые. Такие упругие, от которых жар разносится по всему телу. Простреливает. Обжигает. Кровь вскипает на раз.

   Выдохи ее рваные.

   И упругость.

   Охренеть, какая упругость внутри, в ее теле.

   Я такого тела, кажется, даже не видел. Хрупкая. Нежная. Бархатная везде. И внутри.

   Внутри она рай. Сладость. Нектар. Пища богов.

   Тысячи женщин у меня было. Тысячи, а, может, и десятки тысяч.

   Но никогда. Никогда такой не видел. Не прикасался к такому телу. Никогда такой к себе не прижимал, не пробовал.

   И никогда. Кровь. Не кипела так при одной мысли, при одном всполохе воспоминания о женщине.

   Вспышка – и кожа ее под руками.

   Как бред. Как наваждение.

   Еще одна, – и ее рваный стон, что пробивает кожу. Насквозь.

   И тело. Все ее тело под моей кожей.

   Упругие бедра. Грудь, – сочная, что в ладонях сжимается. Губы.

   Мягкие. Упругие. Нежные и страстные одновременно.

   Я, блядь, еще с первого прикосновения к этим губам знал, что удержаться невозможно. Как только пальцами провел. Прикоснулся. Невесомо.

   Тут же обожгло. Пронзило всего насквозь. До затылка.

   Уже тогда въелась.

   И глаза.

   Глаза эти невозможные.

   Царапают.

   Нет ее, а будто взгляд на меня поднимает.

   Нежный. Томный. Сверкает черными алмазами.

   И царапает. Прямо под ребрами. Царапает так, что растереть грудь себе хочется. Вырвать это оттуда. Изнутри. Пусть даже ребра превратятся в крошево. Но вырвать!

   Они оба правы.

   Нас просто перестали бояться после этого.

   После того, как я впустил в дом эту девчонку. И не смог. Не смог удержаться. Пеленой накрыло. Впервые в жизни.

   И даже думать не о чем.

   Я не должен был идти на эту сделку.

   Когда тебя оскорбили, плюнули в лицо, а после этого еще и предлагают откуп, это, по сути, еще один плевок. Двойное оскорбление.

   Вытрись и прими оплату, как собака, за то, что тебя унизили.

   А кто берет плату за такое, об того бесконечно можно вытирать ноги. Готов стерпеть любое унижение.  Это ниже дна.

   И я. От этой платы не смог, не смог отказаться!

Сердце разрывало ребра, когда она стояла передо мной!

   Такая нежная. Такая чистая, как мне казалось.

   И пусть я понимал уже, пусть знал, что она из семьи, где не следуют ни чести, ни законам, а, значит, как и ее сестра, способна на самое мерзкое, а все равно мне веяло от этой девочки чистотой.

   Если бы ствол у виска держали и требовали отпустить семью, я плюнул бы в лицо и рассмеялся. Принял бы пулю, но честь бы не попрал. Никакого откупа не то, что бы не принял, даже за один разговор о таком шею бы свернул.

   Бадрид Багиров и плата за унижение? В страшном сне такого не представил бы!

   Хоть сейчас и предлагаю такую же плату другим.

   Но в том-то и вопрос. Они другие.

   А я…

   Я не смог удержаться. Отказаться от нее. От  женщины, что впервые заставила мое сердце дрогнуть.

   Не смог.

   Потому и обрушился на нее со всей яростью.

   Холодно, как настоящую шлюху, брал снова и снова.

   Не ее. Себя раздирал, когда врезался в нежное тело. Когда видел, как искривляется от боли ее чувственный, манящий рот.

   Разве она может чем-то отличаться от той, другой, что залетела от чужака? Без свадьбы, да еще и перед самой свадьбой с другим?

  Не может.

   Один род. Одно воспитание. Одни и те же устои.

   Не удивлюсь, если она даже знала о разгульной жизни своей старшей сестры. Просто та, что поманила меня, опьянила, она моложе. Дать ей время, и пошла бы по рукам, как и первая.

   Все понимал. Все.

   Каждый толчок в нее клеймил мою кожу и нутро ожогами.

   Я сам себя предавал, не в силах отказаться от предложенного откупа. Предавал дважды.

   Сам себя унижал и втаптывал в грязь. Одним лишь тем, что позволил ей переступить порог моего дома.

   Сам себе плевал в лицо и утирался, чувствуя, как семя выстреливает из самого нутра.

   За оскорбление, страшное, кровное, платы не берут. Не берут!

   Стучало в висках.

   А я не мог остановиться. Снова и снова брал ее. Эту плату. Снова и снова вколачивался в нежное тело. В упругие губы, которые почти свели с ума…

   Размазывая не ее. Самого себя. И себя же ненавидя.

      Плевок. Она еще один плевок мне в лицо. Лютый. Страшный. За который убивают.

   И пусть его можно оправдать традицией. Пусть я беру взамен чужих жизней девственность и тело. По сути, всю ее жизнь, до ее последней капли.

   Но суть не меняется. Я, Бадрид Багиров, взял плату за оскорбление. Сам себя этим вывалял в грязи.

   Еще не поздно все переиграть. Еще. Не поздно.

   Избавиться от девчонки или отправить ее шлюхой в один из клубов. Продать с аукциона. И разобраться с остальной семьей.

18 Глава 18

Мари

   Уже совсем глубокая ночь.

   Я проваливаюсь наконец в очередной больной сон, как тут же подпрыгиваю на постели.

   Дверь в грохотом распахивается.

   Так резко, так мощно, что, кажется, ее просто вынесли.

   Слетела с петель.

   Но мне двери не видно.

   Бадрид.

   Он закрывается собой весь проход.

   Своим огромным исполинским телом.

   Обхватываю себя руками и в ужасе просто отползаю подальше.

   Жмусь к спинке кровати.

   Он смотрит исподлобья.

   Рвано дышит.

   Опустив голову, рассматривает меня.

   Глаза светятся яростью. Таким гневом, что просто бьет по коже, заставляя ее биться в крупной дрожи.

   Он пожирает этими светящимися, дьявольски горящими в темноте глазами.

   Сжирает меня, срывая все.

   Я не обнаженная под его взглядом. Он срывает кожу.

   И будто убивает этими глазами.

   Так, что задыхаюсь.

   Будто чувствую на своем горле огромную тяжелую руку.

   О Боже.

   Он разъярен.

   Разъярен и совершенно пьян!

– Бадрид…

   Говорю тихо.

   Пытаюсь унять эту ярость. Как-то успокоить тихим голосом.

   Отползая медленно. Все дальше. Пока окончательно не впечатываюсь в стену…

– Бадрид…

   Но он не двигается.

   Только стоит в проходе, прожигая меня этим дьявольским, запредельным огнем.

   А после…

   После в один шаг оказывается рядом.

Резко хватает, сбрасывая простыню.

   Боже. Он в ярости. Пьян. И совершенно невменяем!

   Как сам дьявол.

   Пытаюсь сжаться, но это бесполезно. Бессмысленно.

   Он резко дергает меня на себя. Одним жестким рывком.

   Шумно, как дикий зверь втягивает воздух у моего лица. Будто выпивает. Всю. Насквозь.

   И прожигает.

   Прожигает этими горящими глазами.

   Будто уже входит внутрь. Насквозь. Полностью. Заставляя кипеть и сворачиваться кровь внутри.

   Один его взгляд, один его вдох опаляет всю кожу.

   Заставляет гореть.

   Диким безумием разливаться что-то в самой глубине.

– Бадрид…

   Голова сама бессильно откидывается назад.

   Но он тут же ловит мой затылок.

   Дергает на себя.

   Впивается твердыми губами в губы.

   Жестко. Резко. Ядовито. Яростно.

   Подчиняя.

   Сжигая меня дотла.

   Ударяет языком внутрь, яростным ударом раздвигая мои губы и зубы.

   И этот удар прошибает насквозь. Все естество. До самой груди. Под ребра. Вниз живота.

   Я будто наполнена им. До предела. Так, что и выдохнуть не могу.

   Он разбивает. Порабощает. Вбивается в самую суть. Размалывает меня на ошметки.

   Резко толкается до самого горла.

   Быстро. Резко. Часто.

   Полностью, раз за разом вышибая из меня дыхание.

   Моя кожа горит.

   Все внутри полыхает безумием. Жаром.

   Его ярость вбивается в меня.

   Вбивается и опаляет.

   И так же резко вдруг отшвыривает на постель.

   Я уже выжата.

   Этим безумным напором.

   Полыханием глаз, что продолжают меня прожигать. Этим странным огнем, который, кажется, вытянул из меня все силы.

   Даже не шевелюсь. Просто не могу. Просто не способна!

   Одним рывком он срывает с себя одежду.

   В мгновение нависает надо мной своим огромным, разгоряченным до невозможности, телом. Таким горячим, что, кажется, у меня останутся ожоги.

   Его безумие никуда не делось.

   Наоборот. Глаза, кажется, потемнели еще больше. Еще сильнее горят яростью.

   А огромный вздыбленный член уже впивается в меня. По животу своей каменной тягучей твердостью. Раздавливает внутренности через кожу там, где так резко вдавился.

– Мари…

   Его глаза становятся просто черным пламенем.

   Но…

   Он не набрасывается. Не начинает резко вбиваться в меня, как раньше. На полную мощность. Терзая и разламывая все тело на кусочки.

   Не отрывая взгляда, проводит рукой по щеке.

   Так нежно. Так дико и запредельно трепетно, что внутри меня все сжимается. Все начинает дрожать.

– Блядь… Мариииииии…

   Я не знаю, чего ждать. Не знаю, что делать с ним рядом. Что сделает он…

   Просто откидываюсь на постели. Не шевелясь. Не раскрывая рта.

   Просто раскидываю руки в стороны.

   У меня же нет ни голоса, ни выбора.

   Я просто должна позволить ему делать все, чего ему хочется.

   Просто должна…

– Мари…

   Вздрагиваю, чувствуя, как вспышки тока проносятся по губам, когда он, замерев, вдруг проводит по ним пальцами.

   Долго. Нежно. Прижимая лишь чуть.

   Так легко и невесомо, но от этого касания с телом начинает твориться что-то невообразимое.

   Огонь.

   Огонь вспыхивает так сильно, что опускается вниз.

   Скручивается комком внизу живота. Превращается там в тугую, пульсирующую пружину.

   Он накрывает мой рот губами.

   Теперь совсем иначе.

   Тягуче. Медленно.

   Долгим нажимом твердых губ раздвигает мои.

   Шумно выдыхает прямо мне в рот.

   Опаляя этим выдохом. Язык, щеки изнутри, небо. До самого горла.

   Проникает языком.

   Тягуче. Неторопливо.

   Кажется, задевая каждую шершавинку, каждую клеточку моего языка, чуть придавив, скользя по нему до самого верха.

   А внутри все сжимает.

   Сердце начинает нестись галопом.

   Бадрид скользит вперед. Будто пробуя на вкус. Будто лаская и подчиняя одновременно. Знакомясь. Изучая. Заявляя свои права.

   И волны разносятся по всему телу.

   Удушливые волны, заставляющие трепетать до зуда в пальцах.

   Хочется стонать.

   Распахиваться перед ним.

   Отдаваться. Подчиняться.

   Обхватить руками и ответить.

   Попробовать, какой он.

   Шевельнуть языком и так же пройтись по его рту.

   Ощутить его кожу по плечах. Понять, какое наощупь его могучее тело с бугрящимися, перекатывающимися мышцами, которые я чувствую на себе.

   Но я не вправе.

   Я никто.

   Даже не наложница. Рабыня.

   Безмолвная и безответная.

   Я не имею право ни на что.

   Да и неизвестно еще, как Бадрид поступит дальше.

   Он вполне способен схватить сейчас меня за волосы и развернуть к себе спиной. Грубо вонзиться сзади, не слушая моих криков, не обращая внимания на то, что не имеет для него никакого значения.

   Или развернуть к себе лицом. На коленях.

   И грубо вдолбиться прямо мне в глотку, раздирая внутренности…

   Я не имею права. Ни на что.

   И все же я всхлипываю.

   Даже эти мысли не сбивают этих диких, безумных, нежных волн наслаждения, что накрывают меня с головой. Снова и снова. Все больше. Все ярче.

– Да, – хрипло, рвано выдыхает Бадрид, разрывая эту сладкую, безумно, бесконечно сладкую пытку.

   Поднимает на меня горящие глаза.

   Уже без ярости.

   Но дикая сила какая-то просто плещет из них.

   Заставляя меня сжаться. И тут же распахнуться одновременно.

   Замереть. Чувствуя, как гибну. Как тону в этих глазах.

   В них страсть. Такая дикая. Такая одержимая, что опаляет.

   Бьет наотмашь.

   Заставляет дрожать мелкой дрожью под его тяжелым огромным сильным телом.

– Такая, – глухо хрипит Бадрид, проводя ладонью по моей щеке. – Именно такая…

   Я замираю.

   Лучше молчать. Не спрашивать, что он имеет в виду.

   Да и не смогла бы выговорить ни слова.

   Дыхания нет. Оно давно забилось где-то в горле.

   Миг, – и он неистово, жадно опускается ртом на мой подбородок.

   Не целует, – пронзает каждым поцелуем. Вниз.

   По шее.

   С глухим рычанием обхватывает мои груди, сдавливая их всей ладонью.

   Сжимает пальцами потвердевший, каменный сосок, и я взрываюсь.

   Разум улетает.

   Перед глазами вспышки.

   Снова и снова.

   Все ярче и ярче, пока он перекатывает мой сосок, сжатый с силой его пальцами. Сдавливает сильнее и чуть приотпускает. Продолжая выкручивать.

   И я стону.

   Стону уже в голос.

   Позабыв обо всем на свете, о том, что должна быть неподвижной и безмолвной. Только исполнять его приказы и команды.

   О том, что могу сейчас этим его разозлить.

   Стону, чувствуя, как кулаки сами сжимаются.

   Мучительное, бешенное, запредельное томление охватывает всю. Насквозь.

   Сама распахиваю под ним дрожащие бедра шире.

   Не соображая уже ничего, трусь о его плоть.

   О его горячий огромный член, что дергается в нетерпении.

   Разбухший. Я даже ощущаю надутые вены, что туго оплетают его.

   О. Боже.

   Это запредельно.

   Он опускается ниже. К животу.

   Ударяет насквозь. Въедается под кожу губами, уже обеими руками сжимая мою грудь, выкручивая соски.

   Это лихорадка.

   Меня трясет. Подскакиваю над кроватью.

   Как жар. Как болезнь. Весь разум вылетает напрочь.

   Тело ломит. Но оно снова и снова тянется к нему.

   Ломит, от жажды, дикой, одержимой жажды получить больше. Прочувствовать эту сладкую пытку сильнее. Сильнее. На максимум!

   Он опускает руку вниз.

   Раздвигает нежные, уже подрагивающие, истекающие соком складочки, и я вцепляюсь в его запястье, застонав.

  Это слишком.

   Это ударом тока насквозь. До глаз.

   Одно прикосновение Бадрида там, и мое тело прошибает такой невероятной силой, что я сейчас, кажется, просто умру!

   Но он просто откидывает мою руку.

   Прижимает сильнее.

   Скользит.

   Уверенно и упрямо с силой скользит всей ладонью, обхватив все мое естество.

   Я изнемогаю.

   Я не выдерживаю.

   Все до дикости распухло. Стало таким чувствительным, что каждое прикосновение за гранью.

– Бадрид…

   Шепчу, кусая губы от невыносимых ощущений.

– Бадрид…

   И даже не знаю, о чем прошу.

   Если прекратит, я умру так же, как если он будет продолжать.

   Острыми вспышками тело подбрасывает над постелью снова и снова.

   Оно уже не принадлежит мне. Оно больше не мое.

   Вся в его руках. Вся в его власти.

   И он…

   Он подчиняет его себе так, как умеет только он.

– Тихо, девочка. Еще не время.

   Его низкий хриплый голос бьет прямо внутрь.

   Он будто прикасается к каждому нерву. Ударяет по нему с силой.

   Заставляет все тело зазвенеть от невыносимого напряжения, как и от его ласк.

   Раскрывает пальцами нижние губы. Резко раздвигает створки.

   Продолжает растирать ладонью все внутри.

   И я прокусываю губы до крови.

   Ногтями впиваюсь в ладонь.

   Я уже ничего не вижу. Только красное марево перед глазами.

   И одержимо бьюсь в экстазе, захлебываясь в собственном крике, когда он резко сдавливает до одури дергающуюся и пульсирующую горошинку моего клитора, одновременно резко толкнувшись пальцем прямо внутрь.

   Я ору.

   Ору так дико, как не могла бы никогда себе позволить!

   Но это безумие.

   Меня просто нет.

   Я рассыпаюсь на осколки, чувствуя, как лечу в самую пропасть.

   Разбиваюсь. Насмерть. Теряю себя.

   Чувствуя при этом такое облегчение, как будто наоборот, только рождаюсь, а не умираю…

– Такая сладкая… Такая узкая и нежная…

    Хрипло шепчет Бадрид, снова лупя по оголенным нервам своим невозможным голосом.

   Он будто стреляет в меня. Каждым своим звуком.

   Прямо внутрь. Насквозь.

   Все внутри еще горит. Пульсирует. Бьется в сладких судорогах изнеможения. В голове дурман.

   Но новые ощущением накатывают еще с большей силой.

   Его пальцы все еще у меня внутри.

   Дергающийся судорожно клитор прижат пальцем.

   Он прижимает сильнее.

   Не дает мне выдохнуть. Очнуться. Прийти в себя. Набрать воздуха.