Текст книги "Дочка папы Карло"

19

 Мысли о несправедливости ситуации нет-нет, да и продолжали периодически стучаться в сознание. Пришлось просто запретить себе об этом думать. К назначенному часу удалось восстановить равновесие и, укротив эмоции,  приступить к испытаниям.

  Экзамены проходили напряжённо, хотя внешне всё выглядело размеренно и спокойно. Классные дамы, не входившие в состав экзаменационной комиссии, болели за своих воспитанниц в стороне, считая баллы, выставляемые за ответы.

  Княжна демонстративно выбрала билет сама и блистала, аки Сириус. Прям гордость брала за подругу.

Моя главная противница и претендентка на второе место, как и третья – шли путём наименьшего сопротивления и старательно излагали заранее известные вопросы.

  Я же, как и Саломея, рассчитывала только на себя.

  Основной проблемой стало побороть охватившую робость перед лицом его высочества. Из всех членов комиссии лично я, кажется, видела только его. Такой же величественный, как и в первый раз тогда в лазарете, Александр II был снова одет по-военному. Правда уже в другой, но тоже, конечно же, генеральский мундир.

 Однако, будущий великий император не выглядел грозным, напротив – смотрел ободряюще и благосклонно, что добавило уверенности и помогло справиться с волнением. Поэтому, вскоре я почувствовала себя вполне уверенно.

  Затрудняюсь ответить, как моё выступление выглядело со стороны, но, судя по оживившемуся лицу Марты, следившей за оценками, не зря мы целый год так усиленно занимались активным всесторонним образованием. В присутствии высокой особы преподаватели жульничать с начислением баллов не решались, поэтому, к величайшему изумлению членов комиссии к окончанию экзаменов по их итогам сложилась неожиданная картина.

  Первое место, как и ожидалось, занимала Саломея, второе – наша гадюка, а третье – с "назначенной" на это место девушкой разделила я. По аудитории пробежался ропот удивления, а где-то и недовольства. Такие результаты осложняли ситуацию. Ведь призовых мест было только три.

  Члены попечительского совета не очень-то готовы были молниеносно решить вопрос с организацией четвёртой денежной суммы. (Что было бы, конечно, замечательно.) Среди преподавателей начало звучать мнение, что следует просто учесть итоги всего учебного года. И тут я, как вы понимаете, из обоймы выпадала.

  Только было появившаяся надежда снова угасала на глазах.

  Прерывая общие споры, слово взял его высочество и нас всех выдворили в коридор. Слава богу, мучительное ожидание продлилось недолго. (Оно и понятно, кто возьмётся спорить с будущим императором. Скорее всего, как он сказал, так и решили поступить.)

  К нам вышла госпожа инспектриса и сообщила, что для всей четвёрки его высочество предложил пройти дополнительное испытание. И самым простым решением, по его мнению, для этого должна была стать декламация.

  Народ в коридоре загудел. Случай – беспрецедентный. Такого не случалось ещё никогда.

  Оппонентка тут же попыталась выступить, возмущённо пискнув, что непонятно, зачем всем четверым проходить этот лишний экзамен, если спор образовался лишь за последнее место. Римма Ефремовна глянула на неё так, что та забыла, с чего начала предложение. Ну в самом деле, нашла время спорить, да ещё и с кем.

  По большому счёту, претензия её была вполне логичной. Непонятно, почему Александр решил именно так поставить вопрос. Думается мне, подозревая о возможных махинациях начальницы из желания получше выглядеть в глазах попечительского совета и его самого, он решил таким образом посмотреть, кто на что действительно способен. А стихи – это то, что быстро и просто может показать степень эрудиции и широту кругозора экзаменуемых.

  Павел Семёнович (помните – наш учитель по литературе) стал бледный и покрылся испариной.

  Первой без ненужных прений пошла Саломея и легко и выразительно процитировала отрывок из "Евгения Онегина", с которым была хорошо знакома ещё до своего, простите, "попаданства" в институт.

 Обе наши барышни решили декламировать что-то сводящее скулы от "величайшего поэта" Балашова Пал Семёныча, который тут же раскраснелся и расцвёл блаженной улыбкой. Больше они просто ничего наизусть не знали.

  Зайдя в экзаменационный класс и увидев сложившуюся картину, я поняла, что мне вряд ли удастся переломить раздражение членов комиссии на так неуместно влезшую в призовые места меня. На их лицах (кроме его высочества) читались укор и недовольство. Всё давно должно было закончиться по запланированному варианту.

   Александр II же напротив – проявлял неприкрытый интерес к происходящему.

– Прошу вас. – Сказал мне он.

  Я абстрагировалась от недовольных физиономий и сейчас смотрела только на него.

– Да и бог с ними и даже с премией. Не дадут они мне её. И что теперь, ну не убиваться же в самом деле. Буду искать другой выход. И перед Мартой – не стыдно. Я боролась до самого конца. Жаль, что не победного. Зато я сейчас стою и смотрю на одного из величайших людей эпохи. Его-то потрясения куда покруче моих ждут. И судьба… Жестокая, злая. И он пройдёт свои испытания достойно. И станет для всего народа освободителем. И примет все удары не уронив головы…

  И тут я неожиданно даже для себя открыла рот и, вместо задуманного Пушкина, начала цитировать совершенно другой стих из моего прежнего мира, прямо сейчас посвящая его сидевшему передо мной человеку. Мысленно уже простившись с несбывшимися ожиданиями, я читала всей своей душой:

Цветы заброшенных дорог

В ладони мне легли.

На продувных ветрах продрог

Смятенный пилигрим,

Перебираю лепестки,

Как чётки – амулет,

Где дремлют времени пески,

Упрятан звёздный свет.

Они расскажут мне о том,

Как отболит душа

В трудах, в пути, давно пустом,

Где горек каждый шаг.

О том, зачем он, этот путь,

И где, в каком краю,

Мне начертали отдохнуть,

Приняв судьбу свою.

О том, что поведёт Господь

Долиною Теней.

И как, смиряя дух и плоть,

Проследую по ней,

Пройду, не поверну назад,

И мне достанет сил.

Увидят должное глаза,

В себе и в небеси.

Когда же, странствиям в итог,

Найду Врата вовне,

Цветы заброшенных дорог

Венком совьются мне.*

  Он как будто понял, о чём я хотела сказать. Вокруг установилась натянутая тишина. С преподавателей можно было ваять юмористические зарисовки – никто не знал, чего ожидать и как реагировать. Все глаза скосились в сторону его высочества. А он, посерьёзнев лицом, вдруг приподнял от стола ладони и тихо зааплодировал.

  Всем остальным пришлось подхватить.

– Отлично с отличием. Если уважаемая комиссия не против, – прерывая общее возбуждение и возвращая тишину, заговорил он, – я прошу добавить мадемуазель фон Вельф пять баллов. Лично от меня.

  И посмотрел на них многозначительным взглядом. Вот теперь все окончательно оторопели. Более того, кое-кто уже находился в предобморочном состоянии. Никто, естественно, и пикнуть против не посмел. Этим решением я опережала двух претенденток и поднималась на второе место, ровно на один балл отставая от Саломеи.

  Я и сама стояла с вытянутой физиономией, изо всех сил стараясь не рухнуть прямо на пол. Стресс, он, знаете ли, и от хорошего, и от плохого действует одинаково. Присев на трясущихся ногах в глубоком реверансе, я всё-таки выговорила: "Благодарю за оказанную честь, ваше императорское высочество." Затем нашла глазами замершую с прямой спиной торжествующую Марту и, стараясь соблюсти осанку и надлежащий вид, вышла из аудитории.

  Не стоит говорить, что за дверями ожидали некоторые известные зелёные от злости, недоумения, негодования лица. Главное, что там же стояла улыбающаяся Саломея, следом к нам присоединилась фройляйн, которая, судя по подрагивающим пальцам и подозрительно блестевшим глазам, и в самом деле была не такой уж железной, и увела нас к себе пить чай и праздновать победу!

*Автор – Леонид Чернышов.

20

– Папка-а-а! Папочка! Я –  дочь своего отца! Дочка папы Карло! Как бы ты сейчас мной гордился. –  переставляя ноги в ту сторону, куда влекли подруга и наставница, я мысленно обращалась к самому родному на свете человеку, – Это твоя победа. Твой характер. Ты научил верить, делать всё, что можешь и не сдаваться никогда. Не сдаваться никогда…

  Как зачарованная двигалась по коридору, боясь до конца поверить в происходящее. Мимо проплывали лица с написанными на них самыми разноречивыми эмоциями. Кто-то что-то говорил – я, честно, плохо соображала и могла только кивать.

  Тем не менее, в сознании всё же отложилась мысль о том, что большинство окружавших нас девчонок всё-таки радовались моему триумфу. Ангелина, Наталья, Танюшка – да все "наши". Они ведь болели за меня, помогали справиться с кознями соперниц. Для обитательниц этого маленького замкнутого мира под названием "Смольный" – моё призовое место стало общим торжеством справедливости, что ли… Чётко запомнила стоявшую у дверей "королевну" вместе со свитой. Компания проводила меня одобрительными взглядами, имитируя бесшумные апплодисменты. Я растянула губы в ответной улыбке.

– Сейчас, тефочки, принесут чай и мы немношко отпрастнуем нашу победу! – заводя нас в свою комнату приговаривала Марта. – У меня сдесь есть…

  Она, кстати, всю дорогу сюда что-то тихонько приговаривала, я сильно не прислушивалась, только обратила внимание, что наставница в тот момент заметно сдабривала "неровный" русский колоритным немецким.

  Княжна, по своему обыкновению, всю дорогу шла молча, и только теперь – за дверями – крепко обняла меня.

– Мой отец говорит: "Большое дерево сильный ветер любит". – заглянув в самую душу сказала она.

– Это ты имеешь ввиду, что такую твердолобую меня ломом не перешибёшь? – нервно рассмеялась я – при слове "отец", произнесённом вслух, из глаз всё-таки заструились слёзы.

– Алиса! Тефочка! – нушно брать себя ф руки. Скоро фручение награт. И сдесь обязательно блистать ещё ярче, чем на испытаниях! – увидав, какую сырость я развела, Марта бросила собирать стол (хотя там уже почти всё было готово для маленького пира) и взяла меня за руку.

– Я помню. Мой папа говорил: "Принимать похвалу нужно уметь так же, как и побои – с высоко поднятой головой." – проглотив застрявший в горле ком, я подняла на неё глаза, – Не знаю, найдутся ли слова, способные передать вам мою благодарность…

– У фас был очень мудрый ротитель, а фашу плагодарность я уже получила. – потеплев лицом ответила она.

– ?

– Кордость! Кордость за фас, моя тефочка.

  Потом мы пили горячий ароматный чай с плюшками из личных запасов Марты. Постепенно зубы перестали дробно постукивать о край чашки, нервы успокоились, слёзы высохли и мы весело обсуждали весь экзамен, рассказывая ситуацию каждая со своего ракурса видения.

– Ох и воплей теперь будет – чувствую, наслушаюсь. – покачав головой вслух подумала я.

– Воды утекут – пески останутся. – философски ответила наш кладезь народной мудрости. (Это я Саломею имею ввиду.)

  Потом было торжественное вручение аттестатов, наград и шифров* – это металлический вензель царствующей императрицы, он носился на левом плече на банте.

  Ну здесь-то я, назло всем своим злопыхательницам, светилась, как начищенный пятак. Это был мой первый орден, открывающий двери многим возможностям. Другое дело, я пока плохо представляла себе эти самые возможности.

  Не могу сказать, что сама должность, добытая для меня Мартой, вызывала во мне прям такой уж великий восторг, интерес и являлась потолком мечтаний.  Нет, я была ей очень-очень благодарна, но…  Возникала масса тревог относительно положения гувернантки в хозяйском доме – предстояло ещё ужиться с будущими нанимателями. А при моём вольнолюбивом характере – это бывает не всегда просто.

  "Держать лицо" по образу и подобию Саломеи я, безусловно, научилась. Однако, делать это всю оставшуюся – доставшуюся мне жизнь, занимаясь нелюбимым делом или подчиняясь неприятным людям – сами понимаете – сомнительное счастье. А я всё-таки хочу быть счастливой. Для этого, всего-ничего, – нужно найти путь к самостоятельности и независимости.

  Шифр тоже давал огромное количество преимуществ. Говорят, я даже имела теперь право подать прошение на фрейлинскую должность при дворе. Но здравый смысл упорно твердил, что соваться во дворец мне пока ещё совсем не надо.

– Ух, как раздухарилась! – смеялась я сама над собой, – Для начала будем безгранично благодарны наставнице за то, что хотя бы не на улицу выходить из этих ворот.  К тому же, может не такие они и противные, те графья. (Простите, образованной мадемуазель положено говорить «графы».) А дворцы и прочие прелести этого времени категорически подождут.

  Деньги-то я заработала. И, так понимаю, очень даже приличные. Только профукать их без понимания ситуации и чёткого плана – раз плюнуть. Так что, опрометчиво торопиться с ними расстаться я не спешила. Тем более, чем здесь можно зарабатывать приличной мадемуазель – только предстояло выяснить. От институтских подружек такую информацию, чтобы она оказалась достоверной, получить невозможно.

  Через несколько дней после описанных торжеств состоялся выпускной бал, на который были приглашены родственники и воспитанники "дружественного" мужского учебного заведения – Первого кадетского корпуса. Выпускные платья у всех были одинаковые – белые кисейные или тюлевые воздушные. Мне на это сомнительное увеселение идти категорически не хотелось. Голова была занята совершенно другим. Эмоций и переживаний и так хватало в достатке.

  Наверное, подспудно, я так противилась этому событию, что даже умудрилась вывихнуть ногу. Лодыжка, по-честному, не очень-то пострадала, но я с облегчением использовала подвернувшийся повод, чтобы избежать участия в общем "веселье".

  Вскоре после выпускного девушки стали разъезжаться по домам. Кого-то родные забрали сразу – тех, кто жил поблизости. Кто-то считал дни, пока за ними приедут издалека. Я ожидала экипаж, который за мной должны были прислать Щербаковы.

  Саломею увезли, можно сказать, с бала. Отец её, не смотря на дальность дороги, прибыл накануне и присутствовал на этом мероприятии лично. Одного взгляда на великолепного статного мужчину хватило, чтобы понять, откуда в княжне столько сдержанного огня и величия.

  Прощались без слёз, но с искренним теплом и обещаниями не теряться, писать друг другу. Без подруги стало совсем одиноко. Вечерами позволяли себе почаёвничать с Мартой. Я, как-никак, уже не была ученицей, а без традиционных, таких привычных совместных занятий – скучно и не по себе.

  Единственное, что на самом деле позволяло примириться с муторным ожиданием – это то, что оно, рано или поздно закончится. Вот и для меня настал момент, когда госпожа инспектриса, наконец, вызвала к себе.

  Выдав мне мои документы и премию, она произнесла напутственную речь, выразила наилучшие пожелания и сообщила, что письмо от графов Щербаковых доставлено Афанасием (кучером) и я имею полное право отбыть по месту службы.

  Снова сердце колотилось и неспокойно трепыхалось, пока укладывала свои немногочисленные пожитки. Завтра утром меня ждёт долгая дорога, а затем новый незнакомый дом.

*Шифры выдаются лучшим воспитанницам на курсе, лучшим как в науках, так и в поведении, и да, получившая шифр может быть принята ко двору фрейлиной, если подаст об этом соответствующее прошение. Но по большому счету, шифр – просто одна из лучших рекомендаций, которую только может иметь образованная девушка, и ничьи другие рекомендации ей уже не нужны.

Обладательницу шифра охотно возьмут в педагогический класс Смольного, в Женский институт, в Академию художеств, шифр также существенно повысит шансы на зачисление в Университет – для любого высшего учебного заведения, обучающего девушек, очень престижно иметь обладательницу шифра в числе своих студенток.

21

  Ранним почти летним утром я, пытаясь унять внутренний мандраж, вышла за порог института, ставшего мне домом на целый год, простите за пафос – навстречу новой жизни. Что за картина предстала моим глазам. В голове непроизвольно всплыл отрывок задуманного, но так и неосуществлённого Пушкиным «Романа на кавказских водах»:

  "…Что за карета! Игрушка, заглядение – вся в ящиках, и чего тут нет: постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз".

  Вот этого всего не было.

  У ворот стояла простая дорожная карета без всяких излишеств. Ну а чего я хотела – понятное дело, что дормез*, запряжённый шестёркой лошадей за обычной гувернанткой отправлять не станут.

  Поскольку железная дорога к тому моменту существовала всего одна** и вела совсем не туда, куда мне было нужно, то весь путь предстояло проделать именно в этом непривычном транспортном средстве. А телепаться необходимо было, ни много ни мало – дор самой Тулы. То есть, как тому Радищеву, из Петербурга в Москву, а потом ещё немножко. Именно там находилось имение графов Щербаковых.

  Тут же вспомнились все многочисленно и ярко описанные мытарства известных путешественников данной эпохи: Толстой, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Гераков, да тот же Пушкин – практически в любом известном со школы произведении этот вопрос характеризуется однозначно – унылая трясучка, полный "караул". Ибо в эти поры хороший асфальт на дорогах России, как говорится, не валялся. (С ним и в наше-то время большая напряжёнка.)

  Впрочем, пугалась я рано, и путешествие показало, что карета не так проста, как виделось на первый взгляд.

  Рядом с ней топтался здоровенный мужик с усами и бородой. Нет, не так – с бородищей настолько густой и какой-то пушистой, (однако, явно добросовестно насильственно оглаженной) что из под этой богатой растительности из всего лица без затруднений было видно лишь серые, глядевшие на меня с крестьянской проницательностью глаза. Даже круглый, мясистый, при ближайшем рассмотрении, нос не то, чтобы совсем терялся где-то в кучерях, но  на лице не выделялся.

  Поскольку всё сие хозяйство было должным образом причёсано – то получалось, как говорят, вполне себе окладисто и аккуратно. Включая постриженные "в скобку" волосы.

  Одет Афанасий был довольно демократично – по провинциальному. В отличие от "столичных" извозчиков, регламентировано наряжавшихся в волан и специальный извозчий цилиндр – на моём сопровождающем красовались картуз и обычная тёмная поддёвка ниже колен "немарконького" коричневого цвета.

  Завершали образ высокие сапоги и неизменный атрибут людей этой профессии – заткнутый за голенище кнут.

  Из "украшательства" присутствовал только отличный кожаный пояс с серебряной бляхой, на которой был выгравирован графский герб, да часы, прикреплённые к нему.

Пока даже не знаю, кого это сдержанное, неброское "обмундирование" характеризовало больше – самого носителя или моих будущих работодателей.

  А! Да, ещё по гирлянде упряжных бубенчиков на гибких, красиво изогнутых шеях пары прекрасных коней, запряжённых в карету. Я вообще-то не очень, чтобы разбираюсь в лошадях, но эти рыжие симпатяги с массивными длинными телами, развёрнутой грудью и  сильными ногами – были идеально ухожены.

– Здравствуйте. – поздоровалась я, задирая голову, чтобы разглядеть лицо глыбоподобного дядьки.

– Доброго утречка, мамзель фон Вельф. – громоподобный раскатистый бас Афанасия полностью соответствовал всему его облику, – Позвольте, я, покамест, вещички уложу.

  Провожать меня вышла Марта, и бывалый кучер, намётанным глазом оценив обстановку, сразу понял, что некоторое время ещё придётся ждать, пока мы вдоволь напрощаемся.

  Расставаться с наставницей было грустно и неспокойно. Да и она явно испытывала искренние переживания за мою дальнейшую судьбу.

– Ты фсё помнишь, моя тефочка? – в десятый раз спрашивала она, поправляя мои волосы.

  Все последние дни, Марта инструктировала меня насчёт того, как следует вести себя по приезде и что вообще, скорее всего, должно будет входить в круг моих обязанностей. Понятно, что окончательно этот круг очертит сама хозяйка дома. Однако, заданные ею намётки дали мне массу полезной информации.

– Всё запомнила и постараюсь оправдать вашу рекомендацию, фройляйн Марта. – я позволила себе её обнять, – Спасибо. Спасибо, что повстречались на моём пути и подарили столько сердечности и заботы. Я никогда не смогу этого забыть.

– Топрого пути, Алиса. – она часто заморгала, снова сделавшись беззащитной, – Пишите мне. Пишите про фсё. Я фсекда постараюсь дать софет, если фам он потребуется.

  Афанасий уже уложил мои скудные пожитки и, терпеливо дождавшись, когда я отойду от наставницы, помог забраться внутрь.

  Когда карета отъезжала, я чувствовала, что оставляю здесь почти родного человека. Такого же одинокого, как и я.

  ***

  Кучер мне достался знатный. Пока я тратила время на то, чтобы обустроить себе временное жилое пространство, он успел вывести наш транспорт на тракт. Внешне непритязательная карета внутри оказалась гораздо более уютной. Подушки, довольно мягкая сидушка, отделение для "чемоданов", низкий столик, закреплённый к полу.

  Наверняка где-то здесь есть одеяло или хотя бы плед… К тому же, хоть и раскачивало её временами так, что приходилось держаться за стенки (ну так я даже не ожидала, что мой возничий сразу возьмёт такой темп), однако, вопреки пессимистичным ожиданиям, не так уж сильно и трясло. Тем не менее доставать и раскладывать мелкие вещи я не стала. При этакой лихости "водилы", не ровён час на какой-нибудь приличной кочке всё это посыпется в разные стороны.

  Вскоре ход значительно замедлился – очевидно, дорога стала хуже. Я выглянула в окно – ну так и есть. Участок пути развезло вчерашним дождиком и разбило колёсами телег и повозок всех мастей. Настроение Афанасия, видать, изменилось. Потому, что с улицы вдруг донеслось душевное и протяжное пение:

  С рубежного оскола,

  белой щербью мостово-ой,

  в третий конь, третий дён добира-а-а-я

  К высокому престолу,

  от поклажи сам не свой,

  ехал княжи-ы-ый вестовой…

  Глубокий грудной бас крестьянина разлетался, кажется, на мили вокруг.

  Некоторое время ещё поглазев на верстовые столбы, вслушиваясь в слова, угнездилась на широком сиденье-диванчике. (Одеяло я, кстати, всё-таки нашла).

  А вёз он не гостинец,

  не подарки для родны-ы-х,

  не  диковин закатного кра-а-а-ю,

  Не к чадам, а  в детинец,

  для придворных-столбовых,

  две корчажк-и-и смоляных…***

  Очень сильно хотелось дослушать до конца, но нервное напряжение последних дней давало о себе знать. А размеренное покачивание и довольно приятное пение возницы успокаивало и убаюкивало. Как я ни боролась с накрывающей сознание дрёмой – сон брал надо мной верх.

– Что ж там в корчажках-то? – думала я, перестав бороться с усталостью и слипающимися глазами, – Нужно будет обязательно попросить Афанасия спеть для меня эту песню ещё раз.

  Проснулась от того, что мой кучер крепко ругался с кем-то на улице.

– Что ж ты, окаянная голова, людям проезду не даёшь. Расшаперился на всю дорогу, аки барин какой! – грохотал он.

  Я выползла из своего уютного гнёздышка и выглянула в окошко. Оказалось, что мы остановились у какого-то трактира. Или как тут называются придорожные заведения? Точно, "Трактиръ Старая телега" было выведено на вывеске.

  Голод тут же дал о себе знать. Автоматически сглотнув, осторожно приоткрыла дверь и высунула нос наружу.

*Дормез – просторная карета для дальних путешествий, в которой можно было спать (от французского dormeuse – спящая). Такую могла тащить только шестерка лошадей. ≪Низ экипажа внутри был устлан сеном, а сверху лежали перины, – вспоминала мемуаристка Елизавета Водовозова (1844–1923). – Когда чувствовалась потребность посидеть, <…> узлы, ящички и картонки отодвигались в сторону, а сиденье устраивалось из подушек и одеял≫.

**Царскосе́льская желе́зная доро́га – первая железная дорога общественного пользования в России; до открытия в 1840 году Варшаво-Венской железной дороги – единственная в стране, 6-я в мире. Построена для обеспечения железнодорожного сообщения между Царскосельским вокзалом Санкт-Петербурга, Царским Селом и Павловском.

*** Автор Леонид Чернышов.